Дар. Золото. Часть 4

Глава 12

1

Двое спустившихся охранников принесли еду. И огонь. Факел поставили так, чтобы никто из пленников не смог к нему добраться. Один из них демонстративно похлопал арбалет будто породистую лошадь по изящной шее, и пока второй молчаливо разносил пленникам миски, внимательно следил за каждым. Оба охранника лица не прятали, и подумалось: раз так, значит уверены они, что никто из прикованных к стене не вернется. Мир как-то неожиданно показался дракону и меньше, и гаже.

— Жрите быстрее. Некогда тут с вами, — поторопил арбалетчик.

— Навроде как, вы шибко заняты, — камнетес мрачно ковырялся в своей пайке, но вопреки ожиданию дракона сторожа промолчали. Только тот, который раздавал съестное, вынул свернутую за поясом плеть. Расправил, но пользоваться ею не стал.

Стряпня местного повара оказалась вполне съедобной, даже вкусной. К довольно большой порции прилагался хороший кус печеного мяса и краюха с ладонь. Хотя может это так ему, Алабару, повезло. В чужие миски не заглянешь. Да и миски те были старыми, потертыми, с многочисленными надломами и щербинами. Не то, посуду натаскали сюда откуда ни попадя, не то много ладоней ее здесь полировало. На невеселые выводы это наводило - ватага промышляет работорговлей давно, а значит, успешно.

— Сейчас день или уже ночь? — спросил Алабар, отставляя посуду в сторону. Со своей порцией он управился быстрее всех.

Арбалетчик склонил голову.

— Тебе не едино? Отдыхай, раз так свезло, — скупо усмехнулся и кивнул в сторону вновь закашлявшего в своем углу мужичка. — На того смотри. Как выведем на работы, стало быть утро. Только сёдня у него выходной - к нам гости пожаловали.

— Значит день, — пришел к выводу Алабар.

Караульный с интересом скосил глаза на здоровенного парня.

— Думаешь, гости по ночам не ходят?

— Ходят. Просто на ночь есть вредно.

Оба охранника весело переглянулись.

— А говорили дурачок, — повернулся арбалетчик к старшему.

Немолодой матерый боец, с пристальным интересом разглядывал дракона.

— Это не он дурак. Это те, кто его сюда притащили олухи.

— С чего?

— Ты на его пясти глянь, — показал он рукой, — на выю(1), на щиколотки. Мышца вон, тяжелая, сухая, витая. Ему по глезне(2) вдарь, сам завоешь.

Алабар вдруг почувствовал себя жеребцом на базаре, достоинства которого обсуждает собравшаяся вокруг досужая толпа.

— Такое наработать, с пеленок мечом махать надо. Или топором, — рассуждал охранник. — Боец он. А те, кто его пас, бараны. Как такое не углядеть? Помяни мое слово, хапнет с ним купчишка горюшка.

— Да пусть его. Нам-то что? Детинку для боев и купили.

Старший караульный еще раз осмотрел дракона, с сожалением цокнул языком и отвернулся, проверяя, все ли миски пустые. Алабар заторопился:

— А... вы в воинском деле понимаете? Воевали? Как же… вы здесь оказались?

Он хотел спросить совсем другое - нелепо узнику интересоваться судьбой тюремщика. Он просто хотел узнать, сколько пробыл в беспамятстве, и сколько еще здесь торчать, если конечно ответят, а не пошлют по короткому маршруту. Но почему-то совсем другие слова сорвались с языка.

Оба надзирателя замерли.

— Так ты у нас лэ-эр… — с непонятной интонацией не то спросил, не то утвердил арбалетчик.

Краем глаза дракон заметил, как дедок старательно пучит глаза в его сторону. Явно пытается о чем-то предупредить. И Алабар вспомнил фразу, выручавшую в подобных ситуациях не только его.

— Наемник я.

Арбалетчик прищурился.

— А выкаешь чего?

— Так это… старший… по званию.

Оба охранника заметно расслабились. И даже заулыбались. Немолодой караульный в очередной раз осмотрел Алабара с головы до ног и присел перед ним на корточки. Но так, чтобы пленник не сумел достать или допрыгнуть, если вдруг придет ему в голову такая блажь.

— Гляжу молодой ты еще. Знать, ни детей у тебя, ни родни. Ты б такие вопросы не задавал, — снизошел он до ответа любопытному «новичку». — Мне семью кормить надо, паря, а у меня половины требухи внутри нету. Я ее на ратном поле оставил. В Дарае. Король наш за Дарайские пустыни ни сошки никому не заплатил. Мол, победы не было, нате выкусите. Иной раз думаю, лучше б я там остался. Так нет, выжил, теперь в недоимках по самые ноздри. Лекарю должен. За пядь земли с избушкой кривой должен. Жёнка двойню принесла к близнятам-трехлеткам, да чуть Хозяйке душу не отдала. А на паперти много не насобираешь, паря, там своих ушлых хватает.

— Ох, ты ж доля-то кака-ая! — вдруг громко, перебивая прочувствованную речь караульного, заговорил каменотес, и его голос со звоном отразился от низкого свода. — Ох, долюшка-то! Слушал я тебя, чуть не заплакал, так мне тебя жалко стало. Это чтоб своих щенят накормить, ты других продаешь? Ох, бедный, ты бедный.

Каменотес смотрел охраннику в глаза, не мигая, деланно-сочувствующе, насмешливо.

— Плачешься, что тебя из Дарая поперли? А что ты там делал? Убивал. Но там ты чужих убивал, а здесь ты в родном доме кровь пускаешь. Выходит, для тебя нет родного дома. Я для тебя чужак, получается. Как дараец. И наемник этот для тебя чужак, и сопляк, и дед. В Дарае ты просто вражиной был, а здесь ты кто? Здесь ты хуже татя. От него ждут подлости, а от тебя нет. Ты, паскуда, радуешься небось, что тебя за родню держат. Небось, соседям улыбаешься, здороваешься? А чего не расскажешь им, каким способом ты от недоимок спасаешься? Может, они тебя тоже пожалеют. Может…

Плеть свистнула коротко, зло. Мастеровой вскрикнул, схватился ладонями за располосованное лицо и со стоном повалился на солому.

Немолодой караульный стоял, тяжело дыша. Его напарник мрачно глянул по сторонам, быстро пособирал пустые плошки, вытащил догорающий факел и следом за старшим занял место в подъемной клети. Заскрипела лебедка, натянулись толстые цепи, и, повизгивая, медленно заскользили вверх.

2

— Эй, парень, — раздался громкий шепот, когда наверху прогрохотал камень, гася светлый прямоугольник шахтного ствола. — Слышь, наемный! Если жить хочешь, не болтай, что из благородных. Кончат и собакам мясо скормят, чтоб следов не осталось. Ты, видать, не местный, раз не знаешь ничего. Правда что ли из дворян?

— Нет, — разговаривать Алабару не хотелось. Только что произошедшее ставило в тупик. Понимания причин явно не хватало, а надевать черные или белые одежды на каждого из этих людей смысла не было. Да и заниматься сейчас какими-то умозаключениями казалось верхом глупости. Стоило подумать о том, как поступить, когда охрана спустится в следующий раз. Теперь надеяться на внезапность не приходится: наемником сам назвался, и караульные будут внимательней. Он бы так и поступил.

— Врешь, — обрадовался старик. — И правильно делаешь. Вдруг, я сижу тут для этого.

— Для чего? — о принципах поведения в застенках Алабар, конечно, читал. Но не мог и предположить, что теория будет так кардинально проверена на практике.

— Для доноса! Для чего ж еще? Ты вот разговоришься сейчас, а я тебя сдам. А хочешь скажу, почему сдам?

— Скажите, — улыбнулся дракон.

— Не выкай! — строго оборвал его «буйный ювелир». — Еще пару раз учтивость покажешь, больше не поверят, а то и мозгокрута позовут. Привыкай. А сдам я тебя, потому, что мне тут сидеть надоело. Наверх хочу.

— И часто зовут… мозгокрута?

— Да так. Не особо. Вперёд, чем сюда человечка привезти, за ним следят, как рыбу вываживают, подсекают. А наш маг всё больше своих на крючке держит, наводки боится. Ну, и с заказчиками дела ведет. Чтоб подсадных не было, и с оплатой не кинули.

— Опытный, наверно, солидный?

На нехитрую уловку дракона выведать что-нибудь о маге, болтливый старичок отозвался сразу, даже с какой-то больной гордостью.

— Так то да! Анисай тебе не кутёк-малолетка! Правда, на счет солидности не скажу, мелок. Но как расфуфирится - парча на камзоле, акула на сапогах, яхонты на перстах - хоть к самому королю на прием. И гонору за троих! В общем, связываться с ним себе дороже. И о том, что ты лэр помалкивай.

— Да не лэр я! Чтоб вас! — разозлился дракон. — Надоели с этим дворянством?

— О. Вот теперь вижу, что не лэр, — строго остановил его дед, — да еще и заезжий. В Вессалии каждый первый знает, что виселицей у нас жалуют только за две провинности. Одна если лэра грохнули или вредительство ему совершили; другая, если дурь потребляли. Так что, наши ушкуйнички тебя лучше сразу покромсают, чем ты случайно выживешь и каждому из них, потом, спрос предъявишь. Они ж понимают, каким ремеслом заняты. И борзые они только тогда, когда ты перед ними в цепях. А придави посильнее, вмиг добропорядочными гражданами станут.

— Значит, надо придавить посильнее, — хмыкнул дракон.

— Надо. Кто давить будет? Если смогёшь, честь тебе и хвала. Только против всего мира не попрёшь, парень. Не попрёшь. Сначала силой обрасти надо, а ты тут сидишь, купцов ждешь. Как ты давить кого-то собираешься?

— Я разве сказал, что собираюсь.

— Не сказал. Только кишкой чую, хоть и назвался ты наёмным - не из простой ты пехоты. Ой, не из простой, — и дедок замолчал, задумавшись.

А дракон прислонился к холодной стене, закрыл глаза, и колючей тоской вспомнилось время, когда летал он крохой над Стамбутом и заливисто смеялся, если наставник ругал за то, что поднимается слишком высоко. Тогда сверкающий сапфировыми искрами беленький дракончик еще не замечал вокруг настороженных лиц, не обращал внимания на тех, кто поспешно уходит с дороги, если он, растопырив неумелые крылья, косолапо ковыляет по длинной… такой бесконечно длинной галерее…

3

Проснулся он от скрежета спускающейся по стволу клети.

Сколько спал, не понял, может час, может больше. Сон сморил после еды, и это оказалось открытием – так происходило только в далеком детстве, когда наигравшись, он был готов уснуть в любое время и в любом месте. Сейчас, еле сдерживая подавленный страх, он остро ощущал себя человеком. Обычным человеком - дико уставшим и больным. Без сил, без зрения, без слуха. Без всего. Он сбился со счета в неудачных попытках обернуться в первую ипостась, и сейчас сам себе казался словно раздетым догола. И медленно, мучительно медленно, замерзающим посреди зимнего холода Серых Гор.

Запрыгавшие на стенках отсветы чадившего факела оповестили, что кто-то снова соблаговолил их посетить, и железная, похожая на большую корзину, клеть лязгнула об пол. Те же самые караульные, что приносили обед, молча подскочили к каменотесу, ни слова не говоря, опрокинули изуродованным лицом в солому, отстегнули цепь, привычно и умело обвязали руки, и потащили ничего не успевшего понять человека к подъемнику.

— Никак маркитаны(3) прибыли? — заелозил на месте дедок, вытягивая шею и пытаясь получше рассмотреть происходящее. — Слышь, касатики, а меня, меня когда наверх? Спину ломит уже, ноги крутит. Мож и меня с ним, а?

— Сиди, блаженный, — раздраженно бросил ему старший, раскручивая лебедку, — тебя там не хватало. И так вой стоит, хоть уши затыкай. Две девки, а крику от них как от табора.

— Девки? — Алабар застыл. И вдруг с ужасом, стукнувшим под дых, вспомнил, как Маринка потеряла сознание. Раньше него! Дракон вскочил, дернулся к заскрипевшему подъемнику, цепь больно врезалась в запястье, заставила остановиться. Он изо всех сил закричал вслед. — Стойте! Какие?! Как они выглядят! Девки! Как?!!

— Ты мотри-и!.. Ожил, болезный! — захихикал дедок, — Тебя что, вместе с кралей повязали? Ай, озорник! Ай, шельма!

Алабар натянул тяжело лязгнувшую цепь. А что если и она тоже здесь? Маринка. Что если и ее сюда притащили? И тоже продадут. Наверх! Ему немедленно нужно наверх! Дракон дернул оковы так, что хрустнуло плечо, но цепь лишь громко брякнулась о стену.

— Эй! Внизу! Тихо там! — глухо раздалось из "колодца", и тут же послышалось недовольное, — а ну не балуй!.. Не балуй, сказал!...Ах ты ж!.. Я ж те щас, падла, ноги оторву!..

Судя по звукам, донёсшимся сверху, мастеровой не захотел лежать связанной овцой, и начал брыкаться. Охранники, пытаясь его угомонить, бросили рукоять механизма, и клеть, раскачиваясь, встала на полпути. Звук ударов, треск разрываемой ткани, скрежет металла о камень, шорох падающих обломков.

— Витькан, твою через туды! Крути быстрее! Развязался, сучёныш!

Истошно взвизгнула какая-то шестерня, скрипнуло железо, клеть, подскакивая и качаясь, рывками поползла вверх.

— Во щас ему прилетит! — радостно заблажил дедок. — Мало ему разбитой морды, ещё по почкам-то добавят!

— А ты, радуешься?! — вдруг вскочил мальчишка, — Шкура! Порадуйся, что тебя здесь оставили! А лучше, чтобы насовсем забыли! Чтоб ты сдох здесь!

Алабар зло дернул цепь. Потом еще раз. И ещё, и еще… Сил вытащить железо из стены не было.

— Ты на кого пасть открыл?!

— Это у тебя рот не закрывается! И воняет на всех!

Двое придурков, молодой и старый, брехливыми шавками лаяли друг на друга, тщедушный мужичек возле деревянной крепи опять закашлялся, а в «корзине», на высоте нескольких локтей, сплевывая кровь на шатающийся железный пол, молча дрался с охраной мастеровой.

Повернувшись спиной ко всему миру, Алабар уперся лбом в холодный камень и врезал кулаком в стену, сбивая кулак, гася внезапную и бессильную ярость.

Человек. Всего лишь человек.

4

Снизу не было видно, как охранники кое-как докрутили подъемник, и пинками вытолкали пленника на поверхность. Мат, которым они сопровождали все свои действия, очень красочно обрисовал, с какой радостью они бы мужика удавили. Но звонкую монету им платили за товар живой и относительно невредимый, поэтому каменотеса били по всем доступным местам, кроме тех частей тела, ради которых его и купили. Рук. Если бы караульные знали, что случится через мгновение, руки они бы мастеровому оторвали. Сразу. На месте. И сами бы заплатили за ущерб. Но способность предвидеть это не то, чему они старались научиться в своей жизни.

От очередного пинка мужик скрутился на земле, и охраннички, только что рьяно работавшие ногами, остановились. Переглянулись, тяжело дыша.

— Зашибли? — обеспокоенно спросил молодой.

— Брось. Придуривается.

Старший наклонился, развернул пленника лицом к себе, но отскочить не успел.

— Твою…— последние слова в жизни каждого человека бывают разными. Охраннику судьба подарила время сказать только это.

5

Сначала наверху раздался короткий пронзительный вой, заложивший уши и вывернувший желудок наизнанку. Скала вздрогнула, по ней прокатился зловещий гул, и в открытом прямоугольнике бывшей шахты полыхнул свет. Яркий, оранжево-желтый, слепящий свет. За одно мгновение он скользнул разгневанными языками пламени по стенкам, высветил застывшие в испуге лица людей, обдал жаром и опал. И оставил только скудно проникающие сверху лучи.

Посветлевшее пространство замерло настороженной тишиной.

Встревоженный мальчишеский шепот нарушил оцепенение.

— Что это?..

Ювелир, осторожно переступая босыми ступнями, прокрался на расстояние вытянутой цепи и заглянул вверх, в «колодец».

— Взорвалось что-то кажись… Кажись, мастер-то наш… — он обвел всех глазами, — того… И себя и конвоиров…

Алабар скорее почувствовал, чем услышал звук. Тихий, мягкий, шуршащий. Рядом еле ощутимо заскользил воздух, прошелестел по скальному своду, сыпанул пылью.

Хрипун у опорного бревна попятился от стены, испуганно тыча пальцем в старую крепь.

— …кх-а…тре… трещит.

Будто услышав его кашель, кто-то громадный прошелся по кряжу неподъемными шагами, и тяжелая поступь разбудила глубь - со стен, со свода несмело потекли песчаные струйки, с каждым мгновением становясь всё уверенней и шире. Стук сердца, и тихий шелест сливается в нарастающий гул, и вот уже «ручьи» влекут за собой мелкую дресву и щебень.

Каменный свод старой выработки покачнулся. Старик поднял лицо вверх.

— Надо же... Обвал... — удивился он еле слышно. И одними губами прошептал, — а у меня табличка Настюшке на могилку не доделана…

— Как обвал?.. мы что… мы умрем?.. Да?.. — мальчишка непонимающе уставился на покрывающийся трещинами свод.

Хрипун вдруг сорвался с места и рванул в сторону колодца. Лязгнула цепь, человек с громким криком упал навзничь, вскочил, со всех сил дернул руку, и снова упал. Вывернутое запястье безжизненно повисло в окове, мужичок завыл, заскулил раненым зверем и, вдруг, остервенело вцепился зубами в руку. Боль отрезвила. Он сел, баюкая укушенное запястье, и заплакал.

Запоздалая попытка обратиться в первую ипостась опять ушла в никуда. Алабарр расширенными от ужаса глазами смотрел на плачущего человека, на крепежный столб, соломинкой захрустевший под каменной глыбой, на рушащиеся стены и падающие вниз булыжники… На медленно, очень медленно гаснущий свет...

На голову, плечи, лицо посыпались острые обломки, взрезая кожу кровавыми росчерками. Опора под ногами вздрогнула, пошла вниз, страх ледяными клешнями сжал разум, выстудил сердце, заставил закрыть глаза, прощаясь с самим собой.

Что ты видишь в последний свой миг? Что возникает перед твоими глазами, когда смерть неизбежна? Когда вот она - скрежещет, грохочет и падает вокруг, и ты не в силах ни оттолкнуть ее, ни закрыться от ее грозного, неотвратимого взгляда. Душа захлебывается в единственном, огромном как мир, желании – уйти, исчезнуть раньше, раствориться прежде, чем смерть рухнет на тебя камнем, превращая в камень тебя самого.

--------------------------------------------------------------------

1 выя - шея; 2 глезна - берцовая кость; 3 маркитан - здесь искаженное "маркитант" - торговец