Зодиак

7

Большую часть побережья Нью-Джерси защищает от океана узкая отмель, тянущаяся в миле или около того от берега. Местами она подходит к материку, местами она широкая и прочная, а местами (возле Блю-Киллс, например) истончается, распадаясь на островки и песчаные наносы.

«Киллс» по-голландски означает «ручьи». Тут действительно имеется короткая широкая река, которая расходится на множество протоков и рукавов прежде, чем достигнет моря. И ручьи сплетаются вдоль топкой поймы, которой положено быть заповедником для дикой фауны.

Пойма находилась к северу от нас. Городок Блю-Киллс и его «отросток» Блю-Киллс-бич были построены на более высоком и сухом южном берегу. Всю местность защищает от волн Атлантики россыпь островков и отмелей. И мы сейчас пересекали отравленную лагуну, которую они образовывали.

Я заранее изучил фотографии со спутника в инфракрасном излучении, поэтому знал, где искать поросший деревьями и кустарниками островок поближе к нашей цели – приблизительно в миле от Блю-Киллс-бич. Причалили мы среди обычного мусора, остающегося после пивных вылазок подростков. Проверив оборудование, Том забрался в «доспех Дарта Вейдера».

Обычно ныряльщики надевают костюмы для подводного плавания из толстой и пористой резины. Вода проникает внутрь, тело ее нагревает, а после поры в резине закрываются. Но если придется плавать в токсичных отходах, в таком костюме никто погружаться не рискнет. Поэтому в основе «доспеха Дарта Вейдера» – водонепроницаемый костюм. Я добавил шлем с лицевой маской из очков для ныряния, дополнительные шланги, набор для мелкого ремонта и кое-что под названием «Клейкая масса для починки кроссовок». Когда (не без труда) натягиваешь шлем на голову, загубник акваланга идет в положенное отверстие, а над носом размещается односторонний клапан для выдоха. Если шлем надет правильно, то хотя бы на время защитит тебя от того, в чем ты плаваешь.

Том не любил «сухих» костюмов, но спорить не стал. Перед тем как он его надел, мы постарались обезопасить те участки кожи, которые окажутся слишком уж близко к швам или местам возможной протечки «доспеха». Силиконовый уплотнитель «Жидкая кожа» словно бы создан для этой цели. Намажетесь им, и уже наполовину защищены. Поверх надевается костюм. С собой я дал Тому мерную ленту, блокнот подводника и восьмимиллиметровую камеру для подводной съемки.

– И еще одно. Что выходит из этой плевалки?

– Поразительные вещи. Завод выпускает пигменты и краски. Поэтому в выбросе скорее всего есть растворители. И металлы. И множество очень и очень странных фталатов и гидразинов.

– И что это значит?

– Лучше там ничего не пить. Когда закончишь, поплавай подальше от берега, там вода чище.

– От этого дерьма мне всегда не по себе.

– Взгляни с другой стороны. Множество токсинов проникает в организм через легкие, но в баллонах у тебя запас чистого воздуха. Еще больше – через кожу, но в трубе-диффузоре не хватит растворителей, чтобы расплавить костюм. Я, во всяком случае, так думаю.

– Именно это говорили про «эйджент орандж».

– Вот черт!

У меня не было причин изумляться, просто такое мне в голову не пришло.

– Тебя полили этой дрянью?

– Да мы в ней купались!

– Ты был в «морских котиках»?

– В команде подрывников. Но у вьетконговцев и флота-то почти не было, поэтому мы занимались самым обычным техобслуживанием. Ну, сам понимаешь, извлекали дохлых буйволов из заборных труб.

– Здешние химикаты – не «эйджент орандж», тут нет диоксинов.

– Ладно. У тебя своя паранойя, у меня – своя.

У нас обоих действительно паранойя. В своей я уже признался. После полночной поездки через Брайтон он в общем и целом представлял себе, как у меня работают мозги.

– Мне все равно, видел ли кто-нибудь, как я проверяю их трубу на поверхности, Том. Мне даже плевать, узнали меня или нет. Но стоит им заметить ныряльщика, они все просекут. Тогда они поймут, что у них крупные неприятности. Поэтому потерпи.

Том нырнул, и я потащил его под водой до того места, где вода становилась черной, а затем вырубил мотор. Том стукнул в днище «Зодиака».

Дав ему отплыть, я снова завел мотор и несколько минут поболтался на одном месте. У меня уже была вполне приличная карта, но сейчас представился шанс ее уточнить: пометить рощицы, причалы, скрытые отмели и места, куда удобно привозить журналистов. В полумиле к югу находилась городская пристань, принадлежавшая парку; за ней к воде спускался забор, отделявший парк от территории «Швейцарских Сволочей». Еще через пару сотен ярдов имелся другой такой же, затем шли чьи-то участки и дома ушедших на покой рыбаков.

Территория «Швейцарских Сволочей» была обманчиво лесистой. Когда поднялся ветерок, деревья завздыхали и почти скрыли шум утреннего часа пик на шоссе. Из чистого любопытства я подвел «Зодиак» поближе к берегу и всмотрелся в деревья через бинокль. Один из поставленных за ними охранников выдал себя дымком сигареты. Или, может (учитывая легковерие этих псевдокопов), он курил орегано, которое ему продали как марихуану.

Я знал, в каком направлении проходит труба, поэтому при помощи компаса сумел проследить, где она залегает под заболоченными лесками и одинаковыми, как коробки печенья, многоквартирными домами, до паркового шоссе и еще на пару миль в глубь материка. А там за настоящими деревьями вставал лес труб. Всякий раз, когда оттуда налетал ветер, я улавливал запашок органических растворителей и газообразных побочных продуктов. Завод как раз оживал с приходом утренней смены, это к нему стремился поток машин в час пик. Завтра сделаю телефонный звонок, и его прикроют.

Великая ложь американского капитализма в том, что корпорации будто бы действуют в собственных интересах. На самом деле они сплошь и рядом совершают то, что со временем поставит их на колени. Большинство этих «грешков» связаны с токсичными веществами, про вредность которых следует знать каждому компетентному химику. А корпорации сбрасывают их в окружающую среду и даже не пытаются себя обезопасить. Улики у всех под носом, словно бы совет директоров сам расписался под признанием, размножил его и сбрасывает листовками с самолетов. Рано или поздно появится кто-нибудь на «Зодиаке» и эти улики обнаружит, и результат будет гораздо более разорительный, чем мог бы надеяться террорист, скажем, какой-нибудь Бун со своими бомбами и пистолетами. Все старики в радиусе двадцати миль, у которых нашли опухоль, превратятся в непримиримых врагов. А с ними – их жены, все матери увечных детей и даже неувечных. Политики и средства массовой информации затопчут друг друга, спеша первыми обрушить огонь и серу на эту корпорацию. Преображение может произойти мгновенно и добиться его нетрудно. Нужно лишь прийти и ткнуть пальцем.

Безупречных химических преступлений не бывает. У химических реакций есть продукты на входе и продукты на выходе, и эти последние не скроешь. Можно попытаться устранить их при помощи другой химической реакции, но и у нее будет свой выход. Сколько их ни прячь, химикаты имеют обыкновение ускользать. Единственный разумный выход вообще не совершать подобных преступлений. В противном случае все свое будущее вы поставите на надежду, что ни один химический сыщик вами не заинтересуется. А надеяться на это сейчас не стоит.

Я говорю не про «Федеральное агентство охраны окружающей среды», наших «Кейстоунских копов» [2] от химии. Эта организация – просто офисы, набитые посредственными химиками и самыми погаными донными тварями: политическими назначенцами. Ждать от них решительных действий – все равно что требовать от больного сенной лихорадкой скосить поле аллергенных сорняков. Господи Боже, они даже не признают опасным хлордан! И если у них на превентивные меры кишка тонка, то карательные им просто в голову не приходят. Законы нарушаются настолько повсеместно, что они даже не знают, что делать. Даже не ищут нарушителей.

А вот я ищу. В прошлом году я путешествовал в каноэ по Центральному Джерси, собирая по дороге пробы. Вернувшись домой, я пропустил их через хроматограф. Результат? Многомиллионные штрафы, наложенные на нескольких нарушителей. Тут уж свободный рынок с его спросом и предложением постарался: создал систему невмешательства правосудия со множеством ниш для молодых агрессивных предпринимателей вроде меня.

Впереди из воды показалась рука в перчатке, и я заглушил мотор. Затем неподалеку появилась голова Тома, который приподнял «маску Дарта Вейдера», чтобы поговорить. Он утрированно разевал рот, выпучивал глаза, двигал губами – короче, всячески изображал удивление.

– Та еще труба!

– Длинная?

– Очень, не могу доплыть до конца. Подбрось.

– Из нее черная вода выходит?

– Ага.

Том положил на палубу «Зодиака» видеокамеру. Подняв ее, я перемотал пленку, поднес камеру к лицу и начал прокручивать заснятое на экранчике видоискателя.

– Тут снимки диффузоров, – объяснил Том. – Каждый – три с четвертью дюйма в диаметре. Поперечина – три восьмых дюйма.

– Отличная работа.

– Когда я спустился, ничего особенного не происходило, а потом труба как начала плеваться!

– Утренняя смена. Погрузившись, ты пропустил час пик. Давай-ка посмотрим.

В видоискателе появился плавный изгиб большой трубы на дне. Она была покрыта ржавчиной, которая словно бы поросла зеленым ворсом. Камера надвинулась на черную дыру в боку трубы, по вполне понятным причинам рядом ничего не росло. Через середину дыры шла поперечина.

– Тебе это ничего не напоминает?

– Ты о чем? – удивился Том.

– Похоже на греческую букву «тета». Ну, знаешь? Символ экологии.

Я поднял повыше пресс-релиз с логотипом «ЭООС», и он рассмеялся.

– Наверное, сочли это хорошей шуткой, – сказал я. – Держись, сейчас оттащу тебя подальше.

Мы отплывали от берега сначала ярдов на сто зараз, потом (когда Тому наскучило и он стал подумывать о ленче) на четверть мили. Дно плавно шло под уклон, и нырять приходилось не больше, чем на пятьдесят футов. Ориентируясь по компасу, я тащил его вдоль трубы, а он нырял посмотреть, на месте ли она. Когда Том все-таки нашел ее конец, мы оказались почти там, откуда начали, – на поросшем травой островке. Эта чертова штуковина была в милю длиной!

С Томом я раньше не работал, но свое дело он знал. Когда ныряешь для заработка, дотошность, вероятно, окупается. Я знаю кое-каких ныряльщиков «ЭООС», которые сказали бы: «Ух ты, там огроменная такая трубища. Наверное, вот столько шириной». Но Том был фанатиком и поднимал наверх страницу за страницей замеров и схем.

С часок мы посидели на островке, попивая пиво и обсуждая замеры.

– Все дыры одного диаметра, – сказал он. – Расположены примерно на расстоянии пятидесяти футов друг от друга. В твоей измерительной ленте только восемнадцать, поэтому совсем точно сказать не могу.

– Все на одной стороне трубы?

– Попеременно.

– Значит, если труба длиной в милю… то получается, нам надо заткнуть около сотни трехдюймовых дыр.

– Уйма работы, мужик. Зачем вообще такие сложности? Почему бы не положить по дну обычную толстую трубу, и пусть себе выплевывает из одного отверстия на конце?

– Они думали, что нашли решение. Диффузия. Тут у берега сильное течение.

– Уже заметил.

– Это оно нанесло и островок, на котором мы сидим, и все отмели. В корпорации сочли, что, если смогут распространить выброс на милю поперек течения, химикаты отсюда унесет. А кроме того, большая труба, из которой выходит черная дрянь, сущий подарок для журналистов.

– Ты уверен, что это нелегально?

– Могу назвать шесть разных постановлений. Вот почему я хочу ее прикрыть.

– Думаешь, сумеешь взять их на понт?

– О чем это ты?

– Позвонишь им и скажешь: «С вами говорят из «ЭООС», мы собираемся заткнуть вашу трубу, поэтому вам лучше закрыть завод».

– В любом другом месте можно было бы попытаться, но здесь этот номер не пройдет. Они знают, насколько это будет трудно. А кроме того, мне нужно кое-что побольше блефа. Я хочу остановить загрязнение.

Он усмехнулся, мол, «и я тоже». Эту присказку мы повторяем, когда перед нами невыполнимая задача: «Я хочу остановить загрязнение, друг!»

– И что будем делать? Отложим?

– Ну уж нет. – Я начал перематывать пленку в третий раз. – Придумаем что-нибудь, не впервой.