Зодиак

30

Мы с Джимом развернулись и дали деру. Сперва мы бежали в паническом ужасе, а когда сообразили, что за нами не гонятся, начали подпрыгивать и улюлюкать, хохотать, как помешанные, – точь-в-точь старшеклассники, только что забросавшие тухлыми яйцами дом директора школы. Я пока даже не думал о том, что остаток жизни Дольмечер проведет в психушке, где нам до него не добраться.

Под конец мы, постанывая, едва бежали. У начала пешего маршрута нас ждал Бун. С вертолетом.

Это был вертолет бригады новостей одной из бостонских станций. Бун согласился дать эксклюзивное интервью в обмен на то, что нас подбросят в Бостон.

– С меня хватит, – сказал Джим Грандфазер. – Завязываю с вашей ерундой.

Подойдя к пикапу, он тяжело привалился к нему, стараясь отдышаться. Я делал то же, уперев руки в присогнутые колени.

– Знаешь, секунд десять я был уверен, что ты спас мне жизнь.

– И я тоже.

– Давай считать, что ты ее спас.

– А пошел ты.

– У меня к тебе вопрос. Будь у тебя стрела, настоящая стрела для дичи, ты бы выстрелил?

Выпрямившись, Джим дернул плечом. Одна пола широкого плаща съехала, открывая колчан. Все рыболовные стрелы были использованы. Остались лишь три с широкими, острыми как бритва наконечниками.

– Нет, – ответил он. – Слишком опасно.

Я рассмеялся, решив, что он пошутил, но нет.

– Ты ведь натягивал мой лук. Если бы я пустил одну из этих, она прошила бы Дольмечера насквозь и убила бы еще пару человек.

– Хорошо, что до этого не дошло.

– Ага. Учитывая, что он стрелял пустышками, я чувствовал бы себя круглым идиотом.

Мы с Джимом обнялись (обычно я такого с мужчинами не делаю), потом из вертолета вылез Бун, и они пожали друг другу руки. Джим сел в пикап и уехал, а пилот запустил моторы, поэтому у нас с Буном появилась минутка поговорить так, чтобы за шумом винтов нас никто не услышал.

– Как ты узнал? – спросил я. – И когда понял?

С мгновение Бун смотрел на меня разинув рот, потом рассмеялся.

– Черт, не думал же ты, что я заслоню Плеши от пули, а?

Мы оба рассмеялись, но я не мог бы сказать наверняка. Я сомневался, что он так быстро успел распознать оружие Дольмечера.

– Мне всегда хотелось быть агентом спецслужб, – признался Бун. – Потому что лишь он один на свете может сбить с ног президента, а ему только спасибо скажут.

Мы забрались в вертолет, и Бун стал давать пространное, состоявшее из односложных «э-э…», «ага» и «черт…» интервью о том, как жизнь ближнего показалась ему важнее собственной. Он выдал себя за бостонского гринписовца по имени Даниэль Винчестер. Я улучил возможность подремать. Я надеялся, мы пролетим над яхт-клубом, так как мне хотелось посмотреть на наш причал, узнать, спустил ли Вес на воду запасной «Зодиак». Если да, то я, вероятно, скоро снова буду в деле. Мне повезло: нас подбросили до самого аэропорта.

По синей ветке трамвая мы добрались до «Аквариума». В яхт-клубе меня слишком быстро узнали бы, поэтому я отправил Буна на разведку, а сам послонялся вокруг «Макдоналдса». Купил себе молочный коктейль с подслащенными крошками, какие выплевывают их автоматы. Может, он послужит буфером токсичным отходам у меня в организме?

Бун вернулся, улыбаясь до ушей. «Зодиак»-то был на месте, но мотор – в жалкие десять лошадиных сил, да и то в нем отсутствовали кое-какие стратегические детали. Поэтому перво-наперво мы подготовились. Со склада на одной из пристаней мы купили шланг для подачи топлива, свечи зажигания и другие важные мелочи, какие Вес мог снять, чтобы обездвижить «Зодиак». Бун помахал своей стопкой кредитных карточек. Потом по зеленой ветке мы поехали на Кенмор-сквер, а там пересели на автобус до Уотертауна. Оттуда было всего две мили пешком до дома Кельвина. К тому времени мои джинсы почти стояли от засохшей грязи, и в какой-то момент мне пришлось спуститься в чахлые кусты и наскоро опустошить кишечник на битое стекло. За этим занятием я проверил содержимое бумажника и сообразил, что все мои кредитные карточки принадлежат мертвецу. Мое преображение в отщепенца почти завершилось. Неделю в Нью-Гэмпшире меня кормил Джим, но теперь я вернулся в Бостон, и за душой у меня ничего, кроме сильнейшей диареи.

– Тебе тоже следовало бы сейчас откланяться, – сказал я, вернувшись, Буну. – Черт, ты же теперь герой и вообще прогремел на всю страну. Сможешь оправдаться, рассказать свою историю.

– Я об этом подумывал, – признался Бун.

– Так не стесняйся. Я без тебя обойдусь.

– Ага, но так интереснее.

– Как знаешь. – Это удобное выраженьице я подцепил у Барта.

– Я еще с тобой потусуюсь, посмотрю, как все обернется.

– Как знаешь.

В надежде очистить прямую кишку, я закинул в рот новую горсть слабительных. Похоже, они оказывали желаемое действие, так как тошнота и спазмы понемногу отпускали. Может, скоро удастся сократить потребление таблеток и затолкать в себя биг-мак или еще что-нибудь. Или, если мы доберемся до Хоа, немного вареного риса.

К Кельвину мы вернулись почти через двенадцать часов после первого, полночного визита. Поскольку было светло, мы позвонили во входную дверь, у которой нас ждало семейное приветствие по полной программе: собаки тыкались носами нам в пах, дети показывали новые игрушки, жена Кельвина, Шарлотта, принесла большие стаканы клюкволина. Все дети бегали голышом или в памперсах, и вскоре я к ним присоединился, так как Шарлотта не пустила меня в комнату в грязных джинсах. Мне удалось отвоевать лишь разноцветные трусы и футболку. Буну пришлось расстаться с носками и рубашкой. Все это отправилось в стиральную машину, а мы, полуголые, спустились в подвал.

Сестра Шарлотты обставила кабинет Кельвина наверху в точности так, как он хотел: эргономичная мебель, пара дополнительных колонок, подсоединенных к главной стереосистеме, кофеварка, стенные панели в теплых тонах. Он проводил тут примерно час в неделю – за написанием писем матери и сведением семейного бюджета. А после сто часов в неделю проводил в сыром, темном и захламленном подвале. Тут был верстак в углу, где он мастерил всякую всячину. Бильярдный стол посередине, за которым он отдыхал. У одной стены – старый бетонный чан для белья, который он использовал под писсуар. Две стены он завесил от пола до потолка старыми грифельными досками, которые купил на блошином рынке. Только так он и мог думать: стоя у грифельной доски. Иногда из-под мелка выходили долгие цепочки уравнений, иногда – блоки компьютерных программ. Сегодня тут было огромное количество пяти– и шестиугольников. Кельвин явно занялся органической химией и рисовал множество полициклических молекул. Вероятно, прикидывал энергетический баланс трансгенных бактерий.

– Уже сдались? – не оборачиваясь, спросил он. Ради разнообразия у меня был для него сюрприз.

– Нет. Мы его нашли.

– Правда? И как он?

– С головой не все ладно, но в сознании. Не знаю точно, какое обвинение ему предъявят.

– Вот уж точно, – согласился Бун. – Покушение на убийство на него никак не повесить.

Кельвин с минуту глядел на нас молча, потом решил не засорять себе мозги нашими объяснениями.

– У меня есть кое-какие идеи, – сказал он, кивая на грифельные доски.

– Валяй.

– Во-первых, вы новости слышали?

– Кто бы говорил? – парировал я. – Ты про Плеши знаешь?

– Черт, да мы эти новости делали! – сказал Бун.

– Нет, я про бостонские новости.

Взяв с бильярдного стола развернутую «Геральд», он показал нам полнополосный заголовок:

Ниже была фотография упитанного белого мужика без рубашки, но с обильной сыпью хлоракне.

– Значит, про бактерию уже известно, – сказал я.

– Не совсем, – поправил меня Кельвин. – О ней многие знают, но тут, – он кивнул на «Геральд», – ничего не говорится. А что до «Глоуб», то сам знаешь, что там публикуют: сплошь сумасбродные спекуляции. Все считают, это просто выброс токсичных отходов.

– Тогда почему тут сказано про уничтожение всего живого?

– Чтобы повысить тираж. Если прочтешь статью, поймешь, что цитата вырвана из контекста. Профессор МТИ сказал, мол, отходы способны уничтожить все живое в Бостонской гавани, в которую попала большая их часть.

– Это же здорово, – вмешался Бун. – Как для нас, так просто прекрасно. Не придется умолять журналистов об этом писать. Они и так уже все раструбили.

– И верно, рано или поздно эта история выйдет наружу, – согласился Кельвин.

– Разоблачение тут не главное, – возразил я. – Катастрофа еще только начинается. Вот о чем надо волноваться. Газетами бактерию не убьешь.

– Так тут об этом речь? – переспросил Бун. – Как нам ее убить, Кельвин?

– Преобразующая хлор бактерия – облигатный анаэроб, – начал Кельвин и для Буна пояснил: – Она жизнеспособна только в лишенной кислорода среде.

– Это невозможно, – возразил я. – Кислород растворен в воде. Она не выживет.

– Вот именно. Поэтому они сварганили не просто одну бактерию. Они вывели сразу две. Вторая – аэроб: чтобы выжить, ей нужен воздух. Ее метаболизм ничего не нарушает, просто потребляет большие объемы кислорода и создает локально ограниченную, бедную кислородом среду, в которой может существовать ее пожирающий соль напарник. А этот напарник-убийца – паразит на аэробе. Или симбиот, или еще что-нибудь… ненавижу биологию.

– Послушайте, я тут не специалист, – сказал Бун, – но любой эколог знает, что в воде не всегда есть свободный кислород. Верно? Загрязненная вода, да и вообще любая, в которой имеется неразложившийся мусор и нечистоты, воздуха не содержит.

– Верно, – согласился Кельвин. – Потому что разлагающие их организмы уже использовали весь воздух. Чем больше в воде выбросов, тем выше Биохимический Спрос на Кислород, тем меньше уровень кислорода в этой среде. Когда Дольмечер и компания создали свою бактерию, они симулировали для нее среду океана. Скорее всего поместили ее в… скажем, в аквариум с насыщенной кислородом морской водой. В этой среде симбиоз функционировал прекрасно. Но им и в голову не пришло, что их парочка окажется в среде, где вообще нет воздуха. Вероятно, они не собирались использовать ее бесконтрольно, на непереработанных отходах – а если и собирались, то про БСК не подумали. И даже если они поняли, с какой проблемой столкнулись, это не имело значения, потому что администрация прибрала бактерии к рукам еще до того, как их успели протестировать в подобных условиях. Бактерии выпустили в гавань.

– В гавань, где в воде мало кислорода, потому что там сплошные отходы, – подхватил я.

– А Спектэкл-айленд сам по себе сжирает уйму кислорода, – вставил Бун.

Кельвин кивнул.

– А значит, в самых худших участках гавани аэробы мертвы. Им нечем дышать. Но вот вредоносные анаэробные бактерии, те, которые нас беспокоят, чувствуют себя прекрасно, ведь теперь аэробы им не нужны – в данной ситуации потребность в симбиозе отпадает. Но если в их среду ввести большой объем кислорода, они умрут.

– То есть если насытить кислородом зараженные места гавани, бактериям не жить? – переспросил Бун.

– И как ты предлагаешь насытить им целые участки дна? Сбросить чертову прорву пузырьков для аквариумов? – поинтересовался я.

Я устал, был взвинчен и вообще готов полезть на стену. Кельвин же воспринимал происходящее совершенно спокойно.

– Озон. Его используют на предприятиях по очистке воды. Погрузить его на корабли. Опустить шланги с подачей озона на дно гавани. Спускать озон через канализацию. «ЭООС» такое не по плечу, это – большая природоохранная акция, но ее можно провернуть. Пару недель от гавани будет нести как из выгребной ямы, но когда все кончится, бактерии исчезнут.

Мы насладились мгновением золотой тишины, которую прервал Бун:

– Выходит, мы тут мало что можем сделать?

Кельвин пожал плечами.

– Вам и не надо. В данном случае правительственная машина и впрямь на что-то годится.

Переглянувшись, мы с Буном рассмеялись.

– Бюрократы даже с очисткой канализационных вод справиться не могут, Кельвин, – сказал Бун.

– Пару дней назад я позвонил в Центр эпидемиологического контроля в Атланте, – спокойно парировал Кельвин. – Сделал это сразу после ухода Дольмечера. Я связался с одним из тамошних следователей. Он уже слышал про вспышку хлоракне в наших местах. В местных больницах тоже обратили на нее внимание, особенно в Центральной бостонской. Поэтому я объяснил ему про трансгенную бактерию.

Я – скандалист по призванию, у меня такая профессия, а потому чего удивляться: отчасти я обиделся на Кельвина. Он первым во всем разобрался и позвонил куда следует. Я бы никогда не додумался связаться с Центром эпидемиологического контроля. Кельвин, наверное, спас жизнь уйме людей. Но истинной причиной было скорее всего другое: от меня ускользнуло Великое Разоблачение, мне не удастся созвать журналистов и открыть им глаза, не удастся стать пророком судного дня экологии.

– Теперь про нее знают все врачи Бостона и его окрестностей. Хлоракне лечат активированным углем, клизмами, орошением кишечника и триметопримом. И вчера поздно вечером передали официальное предупреждение не есть рыбу из гавани. Это и вдохновило газетные заголовки.

– Но врачи же не могут наложить такой запрет.

– Верно. Но, понимаешь, властям штата уже все известно. Они принимают меры. Я позвонил кому надо и изложил мою идею с кислородом. Кажется, они заинтересовались.