Зодиак

11

Появились копы. Всех мастей. Копы Блю-Киллс, полиция штата, береговая охрана. Особого значения это не имело, потому что мы уже заткнули девяносто пять дыр.

Собравшись группками на берегу, копы заспорили о юрисдикции. Пришли они к следующему: несколько патрульных штата и копов из Блю-Киллс отправились на катере береговой охраны на «Иглобрюх» (один патрульный поднялся на борт, просто чтобы показать, кто тут главный), а после катер эскортировал нас к пристани, которая, оказывается, относилась к Блю-Киллс, а не к Блю-Киллс-бич.

Поездка получилась бурная. Поднялся ветер, и большую ее часть копы Блю-Киллс на своем жалком катерке провели, перегнувшись через борт и избавляясь от пончиков. На «Иглобрюхе» я болтал с Диком из полиции штата, довольно приятным малым лет сорока. Он задал мне уйму вопросов про завод и чем он так опасен, и я попытался объяснить.

– Рак возникает, когда клетки сходят с ума и начинают размножаться не переставая. Обычно это случается потому, что генетический код в них нарушен.

– Никотином, асбестом или еще чем?

Подняв глаза, я увидел, как, прислушиваясь к разговору, к нам бочком подбирается Том Экерс.

– Ага. Никотин и асбест могут в какой-то степени изменить гены. Гены – это такие длинные молекулы. И как все прочие молекулы, они способны вступать в химические реакции с другими. И если другой молекулой будет, скажем, никотин, реакция разрушит или повредит ген. В большинстве случаев это не имеет значения. Но если тебе очень не повезет, ген изменится в нехорошую сторону…

– И у тебя будет страшный Р.

– Ага. – Я опять невольно вспомнил про Дольмечера: этот самый большой на свете канцероген сейчас, наверное, кромсает в Бостоне гены. – Дело в том, Дик, что химику достаточно взглянуть на молекулу, чтобы понять, вызовет она рак или нет. Есть некоторые химические элементы, хлор например, которые очень хорошо умеют разламывать гены. Поэтому если кто-то сбрасывает в окружающую среду вещество, в котором уйма хлора, то он не может не понимать, каков риск заболеваний раком, если, конечно, он не распоследний тупица.

– Но ты никогда не сможешь этого доказать, – бросил Том. Вид у него был довольно хмурый.

– В том смысле, в каком дело доказывают в суде, не смогу. Вот почему химическим корпорациям так многое сходит с рук. Если у человека возникает опухоль, невозможно проследить ее до того конкретного атома хлора, который взялся из молекулы, выброшенной таким-то или таким-то заводом. Улики здесь косвенные, статистические.

– Значит, такая дрянь выходит из этой трубы…

– Да, в некоторых веществах есть хлор. А еще там есть тяжелые металлы, например, кадмий, ртуть и так деле. Все знают, что они токсичны.

– Так почему «ФАООС» такое позволяет?

– Сбрасывать отходы? Нет, не позволяет.

– То есть?

– «ФАООС» ничего такого не позволяет. Это противозаконно.

– Подожди-ка, – сказал Дик. Я прямо-таки видел, как включается методичный ум полицейского, как Дик мысленно составляет отчет о произведенном аресте. – Давай начнем с конца. То, что делают эти типы, противозаконно?

– Вот именно.

– Тогда почему мы арестовываем вас?

– Потому что так устроен мир, Дик.

– Знаешь, тут многие… – он подался вперед, хотя рядом с нами даже близко никого чужого не было, – …на вашей стороне. Им правда нравится, что вы делаете. Все давно знают, что завод отравляет воду. И люди от этого яда болеют. – Он придвинулся еще ближе. – Моя дочка, например. Моя семнадцатилетняя дочка. Да, кстати! У вас на паруснике есть что-нибудь?

– Ты о чем? – Я подумал, он говорит про наркотики.

– Ну постеры какие-нибудь, стикеры. Я обещал привезти что-нибудь Шерри, моей дочке.

Я повел его вниз, и мы подобрали Шерри столько больших плакатов с очаровательными морскими млекопитающими, что хватило бы оклеить всю комнату.

– А как насчет плюшевых зверюшек? У вас плюшевые зверюшки есть?

Тут глаза у него расширились, и он опустил взгляд.

– Извини, нехорошая шутка вышла.

В первое мгновение я не уловил, в чем смысл, а потом сообразил, что он вспомнил про неприятный инцидент, случившийся пару недель назад, когда наш фургон, набитый под завязку плюшевыми пингвинами, загорелся на Гарден-стейт. Люди выбрались, но фургон три часа полыхал как световая бомба. В конце концов, пластмасса это ведь застывший газолин.

– Ага, у нас сейчас нехватка.

Я раздобыл Дику кофе, и мы остались в кубрике, откуда смотрели, как приближается Блю-Киллс и как копы на катере береговой охраны пачкают воду всеми красками «техниколор».

– Вы надолго в Джерси? – спросил он.

– На пару дней.

– Знаешь, Шерри считает, что вы просто замечательные ребята. Ей очень бы хотелось с вами познакомиться. Может, придете на обед?

Мы немного походили вокруг да около (не приведи бог, завести роман с несовершеннолетней дочкой джерсийского полицейского), а потом Дик и его друзья повинтили нас и повезли в участок.

Каждому разрешили один телефонный звонок. Я свой использовал, чтобы заказать пиццу. Мы уже известили головной офис «ЭООС» в Вашингтоне, и оттуда отрядили Эбигейл, нашего самого агрессивного юриста нападения. Она уже вылетела – вероятно, на бронированном вертолете с пушками.

К тому времени, когда нас сфотографировали и взяли у нас отпечатки пальцев, а мы обменялись визитками с новыми сокамерниками, было уже восемь вечера, и мне хотелось одного – спать. Но тут явилась Эбигейл и нас вытащила.

– Идиотский арест, липа чистой воды, – объяснила она, посасывая сигарету и агрессивно массируя алюминиевый кейс. – Вы подлежите юрисдикции береговой охраны, потому что все происходило в открытом море. Вы работали за пределами городка Блю-Киллс-бич. Поэтому ваш арест сплошная подтасовка. Да и обвинения скорее всего снимут.

– А обвиняют нас в…

– В саботаже трубы, сбрасывающей опасные отходы.

Я уставился на нее во все глаза.

– Ей-богу. В Нью-Джерси это в самом деле преступление. Я не выдумываю.

– Как по-твоему, почему снимут обвинения?

– Потому что иначе компании придется явиться в суд и под присягой показать, что они сбрасывают токсичные вещества. А так они ведь неопасные, верно?

Добравшись до «омни», я некоторое время просто лежал, откинув сиденье, дремал и ждал, когда из тюрьмы для девочек выпустят Дебби. Зазвонил телефон.

– «ЭООС»? – спросил старческий голос.

– Да.

– Я хочу поговорить с С. Т.

– Слушаю.

Большего и не потребовалось. Старика понесло. Он говорил минут пятнадцать, даже не останавливался проверить, слушаю ли я. История вышла не слишком связная, но суть я уловил. Он тридцать два года отработал на здешнем химзаводе или другом подобном. Копил деньги, чтобы, когда выйдет на пенсию, они с женой смогли купить дом на колесах «эйрстрим» и разъезжать по стране. Он все говорил и говорил про этот «эйрстрим». Я узнал и о том, в какие цвета что покрашено, и о том, из какого металла столешницы на кухне, и какой мощности нужен насос, чтобы спускать воду в туалете. К тому времени, когда он закончил, я мог бы с завязанными глазами провести в этом трейлере проводку.

А теперь у него какой-то там рак печени.

– Печеночная ангиокацинома, – пробормотал я.

– Откуда вы знаете? – подозрительно спросил он. Я оставил его гадать.

Его врач сказал, что это редкое заболевание, но в Блю-Киллс и окрестностях оно встречается довольно часто. Старик знал еще трех человек, кто от него умер. Все работали там же, где и он.

– Поэтому я подумал, может, вам будет интересно, – сказал он, когда наконец был готов нанести завершающий удар, – что эти сволочи тридцать лет сливают растворители в канаву позади завода. Они и сейчас каждый день это делают. Теперь старшие смен стараются, чтобы рабочие ничего не узнали. Я уверен, они до смерти боятся, что кто-нибудь вроде вас пронюхает.

Справа от «омни» материализовался тип в костюме. Заметив его, я словно очнулся от сна. На мгновение я счел его наемным убийцей, решил, что сейчас умру. Но он прижал к стеклу визитку. Это был не убийца, и не частный детектив, и не пиарщик. Это был помощник прокурора какого-то штата между Мэном и обеими Каролинами. Фамилия у него не обязательно была Коэн, но именно так я его про себя обозвал.

Перегнувшись, я открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья. Потом попытался придумать, как свернуть телефонный разговор. Что можно сказать в такой ситуации? Старик – на полпути на тот свет, а я – двадцатидевятилетний парень, который любит смотреть мультики и гонять мяч. Он хотел Справедливости, а я – пива.

Но помощник прокурора оказался вежливым. Он стоял у дверцы, пока я не закончил говорить. Старик дал мне подробные указания, как найти ту канаву. Потребуется среди ночи проникнуть на территорию завода, проскользнуть вот тут-то и вот там-то мимо охранников, пройти сто ярдов в том-то и том-то направлении и бурить. Буровой аппарат и пробоотборник нам придется тащить на себе.

Все это было малость противозаконнее того, что мы обычно делаем. А кроме того, канава была не такой уж большой тайной. Опасные сведения уже просочились в СМИ. Врачи обратили внимание на поветрие родовых травм и рака необычных форм. На карте появились красные точки, каплями разбрызгиваясь от канавы, как кровь от пули. Через пару месяцев будет подан первый иск. О самой канаве будут трубить еще лет десять. Есть неплохой шанс, что она разорит корпорацию.

– Я только надеюсь, что вы сможете это использовать, потому что хочу, чтобы эти гады разорились и сдохли. – И так далее и тому подобное, ругательства становились все грязнее и путанее – пока я не повесил трубку.

Когда я разговариваю с человеком, больным раком, мне никогда не кажется, что затыкание труб себя оправдывает, что я делаю все как надо. Нет, я почему-то всегда чувствую себя смутно виноватым. Если бы такие, как я, просто держали язык за зубами, такие, как он, даже не заподозрили бы, что у них рак. Они списали бы все на волю Божию или на игру случая. Они не умерли бы, преисполнясь злобы.

Промышленность создала странный мир. Словно бы в синий неиспорченный океан открывалась бурлящая токсичная гавань. Большинство людей в ней плавают, а я кружу на поверхности в своем «Зодиаке», крича, что у них большие проблемы. В глубине души я хочу лишь что-то изменить. Но не уверен, удалось ли пока.

Коэн постучал по стеклу, и я махнул ему садиться, но в остальном не пошевелился, даже не попытался поднять спинку кресла. Просто лежал и старался вспомнить все преступления, которые совершил в его штате. За последние полгода ни одного.

– Звонили домой маме?

– Не совсем. Слушайте, Коэн, наш адвокат внутри, понятно? Мне вам сказать нечего.

– Я здесь не для того, чтобы возбудить дело против вас.

Когда я повернулся к нему, он кивнул на «кадиллак», вокруг которого роились пиджаки компании.

– Я хочу возбудить дело против них.

– Вот черт. Копы четырех мастей, теперь пяти, и все арестуют разных людей. Пора заводить карточки игроков, как в бейсболе.

– Сможете доказать в суде, что такие, как они, нарушают закон?

– Я могу провести химический анализ, который это доказывает. Как и любой другой химик. Я вам не нужен.

– Что тут смешного?

– А то, что это просто невероятно! Меня только что вытащили из кутузки, а теперь…

– Вы невысокого мнения о силах правопорядка в моем штате, верно?

Деликатный вопрос.

– Скажем так, тут нарушается много законов.

Но это была лишь отговорка. Конечно, я был о них невысокого мнения. Все это я уже видел. «ЭООС» привлекает внимание к проблеме, и вдруг у копов (особенно у тех, кто на выборных постах) начинают крутиться в мозгах колесики.

– Вам, возможно, интересно будет узнать, что нашему штату надоело, что его используют как химический туалет, лишь бы жители Юты получили свою пластмассовую садовую мебель.

– Не могу поверить, что помощник генерального прокурора произнес это вслух.

– Ну, на публике я этого не повторю. Но такая проблема с имиджем нам ни к чему.

– Смахивает на «стратегию и тактику», приятель. Такое впечатление, что какой-то тип, у которого на носу перевыборы в Сенат, например, сел над повесткой дня и объявил: «Значит, так, пункт два: история с туалетом Соединенных Штатов. Коэн, наподдайте какой-нибудь корпорации».

У Коэна хватило такта ответить мне поганой улыбочкой.

– Если так хотите к этому относиться, пусть будет по-вашему. Но реальная жизнь немного сложнее.

Я только оскалился в ветровое стекло. После того как я соберу за них данные и сделаю всю работу, экократы любят просвещать меня по части реальной жизни. Если им от этого легче, мне плевать.

– Мы хотим возбудить дело против этих людей, – продолжал Коэн, – но собрать улики непросто.

– А что тут сложного?

– Будет вам, мистер Тейлор, взгляните на ситуацию с точки зрения копа. Мы не химики. Мы не знаем, какие вещества искать и как это делать. Проникновение, взятие проб, анализ – для выполнения этих задач требуются специалисты, а не патрульные. Вы нас презираете, мистер Тейлор, потому что для вас с вашими умениями тут все проще простого. Вы можете проделать это с закрытыми глазами.

– Срань господня, вы действительно клоните к тому, о чем я подумал?

Так оно и было. Коэн хотел, чтобы я вломился посреди ночи на чертов химический завод (с копами и ордером его родного штата) и взял пробы. А я слишком устал, чтобы выслушивать его ерунду. Мне отчаянно требовалось холодное пиво и громкий рок-н-ролл. Коэн еще долго бубнил про то, как мне следует хорошенько обдумать его слова, а после я остался в «омни» один и лежал на сиденье, слушая, как на пленке выпевает Дженни Джетт («Я влюблена в современный мир/я в теме/я современная девушка…»), притягивая взгляды пиджаков из корпорации и размышляя, не приснился ли мне весь разговор.