Зимой змеи спят

Глава 5

Пулька ударилась в центр нарисованного на листе белой бумаги черного кружка размером с редиску и отрикошетила в потолок. Капка тут же заорала и запрыгала, как сумасшедшая. Ставров приложил палец к губам, но было уже поздно. Дверь комнаты отворилась, и на пороге возникла фигура Ольги. Руки ее были в мыльной пене, и она держала их опущенными вниз, словно опасаясь испачкать мылом передник.

— Ну что вы с ума тут сходите? — укоризненно осведомилась она. — У вас совесть есть? — Несмотря на употребляемое ею множественное число, обращалась она исключительно к Ставрову. — Я там, понимаешь, пашу, как проклятая… раком в ванне второй час торчу с этой стиркой, а они тут развлекаются!.. Ну как так можно, а?

Ее голос дрогнул, а на глазах показались слезы. Ставров виновато сказал:

— Оленька, ну мы же не хотели!..

— А папулька интересную игру придумал, мам! — подхалимским голосом сказала Капка, словно не замечая сурового лица матери. — Мы с ним по очереди из игрушечного пистолета в мишень стреляем, и сначала у меня никак не получалось попасть, а теперь я даже метче, чем он, стреляю! Хочешь, покажу?

С этими словами Капка вскинула пистолет в боевое положение. Ольга невольно попятилась и торопливо сказала:

— Вот мне только еще не хватало глазеть, как вы тут дурью маетесь!.. Ну ладно бы ребенок в пистолетики играл — хотя и ей такие игры не нужны, она же девочка! — а ведь и папаша, как малое дитятко, увлекся… Детство в одном месте заиграло у тебя, Гер, что ли?

— Оль, ну что ты? — опрадывался Георгий. — Просто Капке стало интересно, вот я и решил показать, как надо целиться… А насчет того, что девочка… Может, когда-нибудь ей это пригодится в жизни?

— Еще чего не хватало! — отрезала жена. — «Пригодится»!.. Думай, что говоришь-то! Или мало тебе самому Чечни было, раз ты и ребенка куда-то собираешься отправлять воевать?!..

— При чем здесь война?.. — начал было Ставров, но Ольга, не слушая больше его, покинула комнату и захлопнула за собой дверь так, что из косяка вывалился кусочек шпаклевки.

Капка толкнула отца в плечо, протягивая ему черный пластмассовый пистолетик.

— На, пап, — сказала она просительным тоном. — Твоя очередь…

Ставров, тяжко вздохнув, взял пистолет и, не целясь, послал в мишень, прикрепленную к противоположной стене, одну за другой три пластмассовых пульки.

Ни жена, усматривавшая в этом времяпровождении мужа пустую забаву, ни дочка, считавшая, что Ставров стремится просто поиграть с ней, не предполагали и предполагать не могли, что таким образом Георгий готовился к выполнению очередного задания Ассоциации…

… После наказания «гаденыша» в «Детском Мире» несколько дней прошли тихо и без чьих-либо попыток войти в контакт со Ставровым. Георгий начал уже подумывать, что Ассоциация решила в одностороннем порядке расторгнуть заключенный с ним, хотя и устный, договор. Но это было не так. Отправившись однажды на оптовый рынок за куриными окорочками, Ставров был потрясен, когда, в ответ на его просьбу выбрать «ножки Буша» попостнее, продавщица, мило улыбнувшись, предложила ему войти в контейнер и самому порыться в картонном ящике с товаром. Удивленный таким нежданным сервисом Георгий последовал совету торговки и был просто-таки сражен наповал, когда узнал в мужчине, сосредоточенно разбивавшем топором мороженые брикеты окорочков в недрах контейнера, своего вербовщика, столь походившего на Штирлица-Тихонова. Впрочем, сейчас сходство этого человека с известным киноактером было куда меньше, чем в прошлый раз, если учесть, что, в полном соответствии с обстановкой, он был одет в грязный бушлат полувоенного образца, вязаную шапочку и резиновые сапоги, а щетинистое лицо его было искусно перепачкано чем-то черным.

— Пока вы выбираете себе окорочка — кстати, искренне рекомендую этот ларек, здесь в мясе намного меньше холестерина, чем в других местах, — проговорил, как ни в чем не бывало Заказчик (про себя Ставров стал его называть так, учитывая, что «Штирлиц» явно не собирался представляться, а если бы и сделал это, то не было бы никакой гарантии, что его действительно зовут именно так, а не иначе), — выслушайте наше очередное задание…

Георгий машинально стал перебирать застывшие куриные ножки, словно действительно стремился отыскать среди них поистине образцовые.

— А почему вы так уверены, что я не передумал работать на вас? — осведомился он вполголоса.

Заказчик мягко улыбнулся.

— Потому что другого выхода, Георгий Анатольевич, у вас нет, — вполне дружелюбно и даже как бы сочувственно произнес он. — Змеи проснулись, Георгий Анатольевич, и усыпить их вновь теперь едва ли будет возможно… К тому же, полагаю, не в ваших интересах, если определенные… м-м… органы узнают о том, что вы заделались киллером.

Ставров резко вскинул голову.

— Но-но, полегче! — предупредил он. — Во-первых, я еще никого не убил…

— Вы так полагаете? — церемонно поинтересовался Заказчик, словно в задумчивости поигрывая огромным топором перед лицом Георгия. Чувствовалось, что даже с таким оружием, как топор, Заказчику приходилось обращаться не раз. — А этот ваш бывший сослуживец… Ренжин, кажется?.. тот, что пал от руки неизвестного? Так ли уж неизвестен его убийца, если его пальчики остались на рукоятке пистолета, из которого он выстрелил в лицо своему бывшему другу? И, в общем-то, совершенно правильно сделал, потому как свидетелей надо убирать в любом случае, невзирая на степень близости с ними… Спокойно, Георгий Анатольевич, — предупредил Заказчик, наблюдая за лицом Ставрова, — не делайте резких телодвижений… Я ведь чисто гипотетически анализирую ситуацию и, конечно же, вовсе не собираюсь выдавать вас упомянутым мною органам… равно как и шантажировать вас. Я просто напоминаю вам, как обстоит дело с нашим договором, а он теперь не просто подписан нами… хотя и в уме, разумеется… он подписан кровью, Георгий Анатольевич, и я хочу, чтобы вы осознали все последствия этого.

Несмотря на гнусное стремление выражаться заумно и витиевато, незнакомец был полностью прав. Георгий уставился в ящик с окорочками, но видел он перед собой лица жены и Капки и ничего больше. «Болван, какой же ты болван, Герка, — сказал он себе. — Ты думал, что будешь воевать за попранную справедливость, а тебя просто-напросто поймали на крючок. Ты думал, что будешь сражаться на стороне честных и порядочных людей, а оказалось, что тебя собираются использовать в разборках между мафиозными группировками… Нет, мало все-таки тебя и других таких же идеалистов, как ты, посылали под пули в Грозном!.. Ничему, абсолютно ничему не научила эта война ни тебя, ни твоих товарищей. А особенно главному — нет и не может быть никаких оправданий тупой смелости, потому что в конечном счете она хуже трусости… Ведь признайся, что если бы ты обладал хоть крупицей здравого смысла, то давно сообразил бы, что не случайно именно тебя выбрали в качестве „бла-ародного мстителя“. И не случайно именно тебе поручили расправиться с гадким мальчишкой — ведь те, кто заказывал тебе это, прекрасно ведали, что ты и охранник пацана не просто друзья — фронтовые друзья… А, может быть, и с Сашкой Левтоновым всё было совсем не так, как казалось?» — кольнула Ставрова неожиданная мысль, но он постарался прогнать ее прочь, потому что если поверить еще и в это, то тогда вообще следовало волком завыть от сознания того, что тебя унизительно обманули, словно неразумного младенца…

— Ладно, — глухо сказал он, когда, наконец, все эти мысли пронеслись в его голове, а мышцы, сведенные желанием нанести парочку ударов от души, расслабились. — Что там вы мне заготовили?

— Вы современной эстрадной музыкой увлекаетесь? — вопросом на вопрос ответил Заказчик.

— Не очень…

— Что ж, придется вникнуть в нее поглубже… Впрочем, надеюсь, этот певец вам известен? — В руке Заказчика, как кролик из шляпы фокусника, возникла аудиокассета с портретом длинноволосого молодого человека, мечтательно улыбающегося туманным далям.

Ставров невольно почесал затылок. Сказать, что певец был очень известен, значило ничего не сказать. Наверное, если бы даже в какой-нибудь глухой российской деревне, где телевизор принимает только первую программу, да и то с помехами, спросить древнюю столетнюю бабку, как зовут этого артиста, она безошибочно бы прошамкала беззубым ртом его имя и фамилию!..

— Да-да, вы правильно меня поняли, по глазам вижу, — опередил его удивленное восклицание Заказчик, пряча кассету в карман. — Давно пора очистить нашу эстраду от пошляков и бездарей!.. Только учтите, что подобраться к нему на расстояние даже не пушечного, а хотя бы пистолетного выстрела будет чрезвычайно трудно — господина артиста охраняют почти как нашего президента, если не лучше!.. А Ассоциация совсем не хотела бы, чтобы ее агенты выполняли задания методом камикадзе. Посему постарайтесь, Георгий Анатольевич, не только остаться целым и невредимым, но и не попасться… кому бы то ни было. Тем более — с поличным… Еще вопросы?

— Я хотел бы знать, какое отношение он имеет к Чечне и к вашей идее ветеранской мести, — не удержался от иронии Ставров.

Заказчик пристально посмотрел на Георгия.

— Самое прямое, поверьте мне, — наконец сказал он. — Надеюсь, вы поверите мне на слово, если я скажу вам, что эстрадная деятельность давно уже стала ширмой для этого мерзавца. Вы думаете, у него большие доходы от концертов? Отнюдь нет, дорогой Георгий Анатольевич, на самом деле этот душка успешно ведет нелегальную торговлю оружием и именно его банда поставляла автоматы чеченским головорезам, которые из этих автоматов убивали вас и ваших друзей из-за угла. А вот деньги, вырученные от своего грязного бизнеса, молодой человек отмывает весьма оригинальным способом — вкладывая их в свои видеоклипы, компакт-диски и аудиокассеты. Конечно, у него есть кое-какие музыкальные способности, но музыку заказывают не ему, а заказывает он сам…

Требовать доказательств от Заказчика было бы, конечно же, глупо и бессмысленно.

— Сроки? — спросил Георгий.

— Мы не спешим, — сообщил Заказчик. — Но и тянуть не стоит…

На заочное, но весьма детальное знакомство со звездой эстрады у Ставрова ушло почти три недели. За это время Георгий сумел разыскать и изучить все публикации о нем в прессе, прослушать все песни в его исполнении, просмотреть все его видеоклипы — но это было только цветочками. Гораздо больше времени и усилий было затрачено Ставровым, чтобы установить те данные, которые вовсе не афишировались публично, начиная от адреса певца и кончая численностью и персональным составом его охраны. И с каждым днем Георгий все больше убеждался в правоте Заказчика.

Уничтожить певца так, чтобы при этом не только не быть схваченным, но и не дать повода для подозрений, было практически невозможно. Неизвестно, действительно ли был этот любимец публики замешан в незаконном бизнесе оружием или дело было в его известности, но охраняли его на славу. Ни одна муха не могла пролететь незамеченной в особняк, который принадлежал певцу. Ни один камушек на дороге перед машиной певца не мог ускользнуть от внимания охраны. И уж вовсе было безумством думать о том, чтобы убить его в каком-нибудь ресторане или ночном клубе — туда просто не пускали посторонних, а те, кого пускали, неусыпно контролировались на случай «мало ли чего»…

Между тем, время шло, и Ассоциация тоже начинала нервничать. Однажды Георгию кто-то позвонил прямо в институт и спросил — очевидно, полагая, что попал в террариум, — не грозит ли опасность змеям впасть в спячку посреди лета («Нет, не грозит, — с вялым юмором ответствовал Ставров, — просто у них еще не отросли зубы»).

Надо было срочно что-то придумать.

И Ставров придумал. Идея пришла к нему как раз в тот момент, когда он, наверное, уже в сотый раз лениво просматривал видеозапись одного из последних концертов певца. Оставалось сделать совсем немного, прежде чем воплотить ее в жизнь. И, прежде всего, — научиться стрелять из игрушечного пистолета так же метко, как из настоящего…

Клим Лазарев сидел в артистической уборной и равнодушно разглядывал себя в большое зеркало. Давным-давно прошло то время, когда он себе не нравился и страшно переживал из-за этого. Воистину — если человек прикладывает усилия, чтобы выглядеть лучше, значит, он еще на что-то надеется в этой жизни. Климу было без малого тридцать пять, но он уже ни на что особо не надеялся. Он знал: всё, что можно достичь, он уже достиг, а то, чего он не достиг, достигнуть невозможно и, следовательно, не стоит по этому поводу комплексовать…

Рядом и сзади него суетились гримерши. Почтенные женщины, знающие толк в своем ремесле. Но даже им сейчас не удавалось скрыть одутловатость лица и набрякшие под глазами круги — неизбежная плата за попойки ночи напролет. Не поворачивая головы, Клим бросил гримершам:

— Ну всё, достали уже!.. Пшли вон!

Те не возмутились, привыкнув за долгие годы к грубости со стороны своего работодателя. По их мнению, за такие деньги, которые им платил Лазарев, можно было бы стерпеть еще и не такие унижения…

Когда дверь открылась, пропуская гримерш, в уборную донесся нечленораздельные выкрики и глухой ропот зала, «разогревающегося» перед приступом массового фанатизма. В который раз за этот день Клим внезапно ощутил безотчетный страх и сам удивился этому. Чего он боится? Чего еще можно бояться в его-то положении?

Ареста? Публичного разоблачения его тайной деятельности? Ну, это вряд ли…

Во-первых, те, кто мог бы это сделать, давным-давно опутаны по рукам и ногам регулярными подношениями. Во-вторых, повсюду внедрены свои, проверенные на деле, люди, которые, в случае, если что-то против Клима и намечалось бы, не замедлили бы оповестить своего хозяина… Так откуда же взялся этот спазм животного ужаса, от которого потеют ладони и спина и кровь стучит в висках? Может, ты опасаешься покушений со стороны киллеров, нанятых «конкурентами»? Но это же смешно, если учесть, сколько человечков заняты исключительно обеспечением твоей безопасности!.. Даже сейчас ты, в сущности, не совсем один, потому что за дверью уборной дежурит парочка охранников, да и вокруг самой сцены телохранители расставлены так, что ни одно подозрительное движение в зале не ускользнет от их бдительных взглядов. Да что там говорить — ты ведь имел возможность убедиться в действенности своих опекунов, разве ты забыл тот злополучный концерт на стадионе в Алма-Ате в девяносто четвертом? Какой-то придурок, накурившийся гашиша, вздумал подпалить тебя из ракетницы, которую каким-то чудом сумел протащить сквозь милицейские кордоны. Милиция не успела ничего предпринять, но ведь твои ребята, Клим, успели. На два счета. На счет «раз» телохранитель, находившийся ближе всего к тебе, сбил тебя на пыльную, пахнущую паркетной мастикой сцену и надежно прикрыл тебя своим большим, широким телом. А на счет «два» второй мальчуган из твоей охраны положил придурка метким выстрелом из своей «беретты».

Это уж потом досужие писаки ужасались, как это он не побоялся ненароком попасть в кого-нибудь из зрителей, тем более, что толпа на трибунах была очень плотной.

А ничего удивительного в этом не было — просто Клима Лазарева всегда охраняли профессионалы, лучшие из лучших…

Дверь уборной открылась, прервав размышления Лазарева, и он услышал позади себя знакомый, нарочито бодрый голос:

— О чем задумался наш народный артист? «О подвигах, о доблести, о славе…»?

— Народный артист почему-то боится идти на сцену, — сказал Клим, следя в зеркало за вошедшим. Это был не кто иной, как его менеджер и сообщник по торговле «железяками» Артур Ишпахтин. Глаза Артура блестели, волосы тоже, и весь он как бы блестел, переливаясь на свету всеми цветами радуги, словно покрывал его тончайший слой какой-то невидимой смазки.

— Да? А я думал, народные артисты уже ничего не боятся, — сказал Артур, плюхаясь сбоку через подлокотник в глубокое кресло так, что ноги его вознеслись в воздух под углом в сорок пять градусов, и наливая себе в стакан виски из начатой бутылки. — Извини, тебе не предлагаю, тебе нельзя перед выступлением…

Клим подавил в себе невольное раздражение.

— Знаешь, Арчи, — сказал он, — это не совсем страх. А, может быть, и не страх вовсе. Скорее всего, это подсознательное нежелание кривляться перед этими сволочами… Слушай, может быть, завяжем с моей певческой карьерой? Чего нам с тобой не хватает, а?

Артур, чуть не поперхнувшись, отставил стакан на гримерный столик и вскочил.

— Да ты что, Клим?! — с неподдельным возмущением воскликнул он. — Крыша поехала у тебя, что ли? Да ведь если ты перестанешь выступать, то как мы будем оправдываться перед всякими там акулами пера, на какие средства, собственно, существуем сами и на какие средства существуют созданные нами фирмы и филиалы?!.. Это сейчас в глазах журналистов и прочих любознательных граждан мы — спонсоры-доброхоты… А потом нас спросят — откуда у вас денежки, господа бывшие артисты? От бывших гонораров? Но сколько мы можем так оправдываться — год? Два?

А потом?..

— Дурак ты, Арчик, — притворно-ласково сказал Лазарев. — Я же пошутил… Но насчет того, что мне действительно противно паясничать перед несколькими тысячами идиотов и идиоток, это я — серьезно…

Артур пристально глядел на своего дружка и непонятно было, какие мысли крутятся сейчас в его голове.

— Во-первых, — сказал он наконец, — не перед тысячами, а перед десятками тысяч… По предварительным данным, трибуны сегодня заполнены битком, и это — несмотря на то, что мы подняли минимальную цену на билеты до ста баксов. Разве помешает дополнительный доходец?.. А во-вторых, друг мой певчий, тебя же не заставляют драть глотку вживую — как всегда, будешь шпарить под «фанеру», и поверь, ничего унизительного в этом нет. Вон, даже Майкл Джексон и Мадонна пользуются фонограммами — и это считается нормальным. А мы что, хуже?.. Так что, давай-ка ты бросай эти упаднические выходки!

То, что говорил Ишпахтин, было верно, и Клим знал, что все равно никуда не денется и что, когда прозвенит третий звонок, послушно встанет и двинется на сцену, которую еще пять-шесть лет назад почитал почти как пьедестал почета, а теперь проклинает как свой эшафот. Но именно поэтому он еще больше злился.

… Взять бы сейчас своего блестящего дружка и подельника за грудки, подтянуть неторопливо к себе и с наслаждением прошипеть прямо в лицо, словно плюясь словами: «А я больше не желаю отдуваться ради того, чтобы ты мог на этот самый „доходец“ по вечерам сорить бабками в казино и содержать дорогих шлюх! Ты неплохо устроился за моей спиной, но когда-нибудь эта лафа для тебя обломится!..

Если я захочу, то тебя завтра же не будет, понял, придурок?»…

Клим даже зажмурился. Он ощутил, что непонятный страх в душе нарастает, и поспешил взять себя в руки. В уборной прозвенел звонок, и подобострастный голос директора киноконцертного зала предупредил: «Клим Сергеевич, до выхода на сцену остается три минуты, выход — по третьему звонку»…

Лазарев полез в карман, достал оттуда пластиковую коробочку и вытряхнул на ладонь один шарик. Упаковка была из-под «Тик-Така», но шарики, которые в ней хранились, не имели ничего общего с «двумя калориями свежести», и Ишпахтин отлично знал это. Он укоризненно воскликнул:

— Климчик, ты чокнулся? Тебе же сейчас выступать!

Но Клим уже бросил под язык шарик и, прикрыв глаза, покатал его по рту, чувствуя, как по всему телу разбегается приятный бодрящий холодок.

— Ничего, ничего, — рассеянно пробормотал он Артуру. — Не дрейфь, Арчи, всё будет, как надо…

Шарик был из семейства бензоидов, похмелье после него наступало жутчайшее, как после попойки натощак, но зато теперь в течение полутора часов можно было вновь чувствовать себя сильным и уверенным в себе. А главное — имеющим хоть какую-то цель в этой паскудной жизни!

— Что-то я тебе еще хотел сказать, — задумчиво произнес Артур, ставя пустой стакан прямо на пол и глядя в потолок, — а вот что — убей не помню… А-а, вот!.. От Усмана вчера человечек прибыл, они просят еще два контейнера изделий…

Клим жестом остановил его:

— Ах, оставь, Арчик, — слабым голосом сказал он. — Потом, всё — потом… Давай лучше я тебе расскажу, как выглядит запах туберозы..

— Глючишь, что ли?

И тут раздался третий звонок, и извиняющийся голос из динамика трансляции сказал:

— Публика вас ждет, Клим Сергеевич!

Лазарев легко вскочил и устремился к выходу. Артур задумчиво поглядел своему приятелю вслед и, когда дверь за ним захлопнулась, потянулся к бутылке, чтобы плеснуть в стакан вторую порцию виски…

Зал был действительно полон, и Клим ощутил прилив энергии. Как в самом начале своей сценической деятельности… Шарик исправно действовал, и страха больше не было. Первую песню он всегда любил исполнять в полумраке, чтобы адаптироваться к переполненному залу и к сцене. Это была лирическая «Прости меня дважды», и фанаты, успевшие принять кто водочку, а кто и анашу, обычно впадали от нее в сентиментальную слезливость, как выживающая из ума восьмидесятилетняя старушка.

Так случилось и на этот раз. Едва Клим закончил петь и, картинно воздев руки над головой, рухнул на колени, как публика взревела так слаженно и мощно, словно там, внизу, под сценой, бушевало одно огромное существо, океан типа пресловутого Соляриса, только не разумный, как у Лема, а, наоборот, лишившийся ума под напором темных, бешеных эмоций…

Главное было — не давать публике передышки, иначе та злая, разрушительная сила, которая накапливалась постепенно в зале, могла прорваться наружу, и тогда концерт способен был перерасти в массовое побоище. Как в девяносто пятом в челябинском Дворце спорта… Поэтому, не дожидаясь конца оваций, Клим дал отмашку своим музыкантам, и тотчас в зале погас свет, а на сцене замигали вспышки прожекторов. И музыка грянула соответствующая — неровная, рваная, печально-возвышенная. «Рапсодия в стиле рок»… Второе место в разных хит-парадах на протяжении полугода — это вам не хвост собачий!..

В этот вечер концерт получался неплохим. То ли волшебный шарик был тому причиной, то ли просто сегодня везло больше, чем обычно, но работалось почему-то необычно-легко. И не было, как обычно, ненависти к беснующемуся, протягивающему руки к сцене залу, и не было никаких «проколов» вроде отказа аппаратуры, и даже ни разу не подвернулась нога во время танцевальных выкрутасов… К середине первого отделения Клим успел забыть и про свои припадки беспричинного страха, и про паразита Артура, и даже про свой Бизнес. Его несло на крыльях вдохновения, теперь у него получалось всё, и, чтобы усилить ощущение своего почти абсолютного могущества, он решил исполнить вещь, которую обычно делал в конце отделения, — «Погибшие в июле»: «Был вечер тот длиною в целый год… Но даже год кончается когда-то… Луна висела, как беда, бежало время, как вода, и были мы друг перед другом виноваты…»

Зал дружно набрал воздуха в грудь, а выдохнуть не решился, словно боясь вспугнуть витиеватое гитарное соло, повисшее изящной виньеткой в воздухе.

Обычно Клим держался на приличном расстоянии от края сцены, но во время исполнения этой песни его неудержимо потянуло к широко раскрытым ему навстречу глазам и тянущимся к нему, как стебли подсолнухов тянутся к солнцу, рукам, и, краем глаза заметив, как за кулисами засуетились охранники, он подошел почти к самой рампе, и прожектора тут же скрестились на его лице, и от этого он еще больше ощутил себя солнцем, богом Солнца, и ему показалось, что горячие лучи прожекторов, отражаются от его потного лба и, вместе со словами песни, улетают к тем, кто замер в зале…

«И, как река, темна и глубока… была та ночь, в которой мы тонули… И нас теченье унесло, никто не смог подать весло… никто не спас нас, гибнущих в июле!..»

Инструменты взвыли изо всех сил, Клим раскинул руки, словно тщась удержать уплывающий звук, и повторил последний куплет на два тона выше. Была в этой песне у него одна заготовка. Последний слог «ле» он тянул минуты полторы под гитарные пассажи, а потом, когда терпение у зрителей было на пределе, внезапной отмашкой руки обрывал звук и падал на сцену так, будто и сам он тоже погиб…

Однако на этот раз концовка песни вышла не такой, как она была разучена на многочисленных репетициях с ансамблем. Певец рухнул ничком на сцену, не дождавшись того момента, когда прекратится музыкальное сопровождение, и ничего не понявшие зрители продолжали слышать фонограмму протяжного слога «ле», пока растерянные музыканты не прекратили играть, дав заключительные аккорды вразнобой. Тем не менее, по залу прокатились громовые аплодисменты, раздались истошные вопли «Ка-а-айф!» и «Крутизна, Клим, стопудовая крутизна!», и на сцену полетели раздавленные цветы и огрызки яблок. Однако, Лазарев вовсе не собирался вставать. Он словно уснул, свернувшись калачиком на виду у десятков тысяч своих поклонников.

На сцену выбежали люди в штатском во главе с Артуром Ишпахтиным и склонились над Климом. Охранники были опытными людьми, и они с первого взгляда поняли, что тот, кого они должны были охранять, безвозвратно мертв…

Концерт был прерван и больше не возобновился. Как показала экспертиза, смерть Лазарева наступила от мгновенно действующего яда. Версия о том, что это было заказное убийство, возникла сразу, но быстро отпала, как только эксперты не обнаружили на теле Клима следов, оставленных колющими предметами, да и на сцене, каждый квадратный сантиметр которой был обыскан личными телохранителями Лазарева с особой тщательностью, не обнаружилось ни иголок, ни стрелок, ни булавок, смазанных ядовитыми субстанциями. Оставалось предположить, что либо убийцей Лазарева был кто-то из числа его близких знакомых (и эта версия потом долго отрабатывалась следствием, так что Ишпахтину пришлось совсем несладко), и тогда ему удалось во всеобщей суматохе подобрать и спрятать орудие убийства, либо… либо Лазарев проглотил ядовитое вещество — но сделать это, по мнению следователей, он мог бы только сознательно. Ведь, как показала экспертиза, покойный употреблял наркотики, в том числе и перед самым убийством…

Одним словом, следствие уцепилось за данную версию и принялось усиленно ее отрабатывать, хотя прессе, чтобы не вызывать ненужных сенсаций, была подсунута легенда о сердечном приступе, о том, что заслуженный артист Российской Федерации Клим Сергеевич Лазарев жил и пел, не жалея себя и своего изношенного организма, ради радости и хорошего настроения своих поклонников…

Лишь один человек знал, как на самом деле был убит Лазарев. Это был Георгий Ставров, потому что он сидел во втором ряду на роковом концерте (билет на нужное ему место обеспечила, разумеется, Ассоциация). И именно Ставров, дождавшись того момента, когда, в полном соответствии с видеозаписями его прежних выступлений, Лазарев замер на добрый десяток секунд на краю сцены с раскинутыми в стороны руками и широко раскрытым ртом, вскинул правую руку над головой, словно приветствуя певца, и нажал на спуск игрушечного пистолетика, спрятанного в кулаке. Тугая пружина выбросила из дула крошечный, незаметный в полумраке шарик, под тонкой растворимой оболочкой которого скрывалось ядовитое ядро. Шарик угодил Лазареву в разинутый рот и, миновав горло, проскочил в желудок… Буквально через несколько секунд яд растворился в крови, и наступила скоропостижная смерть. Выстрел из детского оружия был идеален в условиях концерта: щелчок пружины потерялся в грохоте музыки. Да и сам факт выстрела был незаметен, и Ставров лишний раз убедился в этом, когда впоследствии телевидение, ведшее прямую трансляцию с концерта, неоднократно прокручивало запись последней песни, исполненной Лазаревым в тот вечер…

На следующий день, когда поклонники и поклонницы певца-преступника только начинали переживать смерть своего кумира, человек с внешностью известного киноактера запустил на своем компьютере программу, включавшую совершенно секретную базу данных, трижды ввел, отвечая на запросы защитных оболочек, разные пароли, а потом, когда на экране монитора возникло компьютерное досье Ставрова, набрал в нем еще несколько строчек и удовлетворенно откинулся на спинку вращающегося кресла…