Зелёная кровь

Преступник

Волкам Тео все равно не доверял.

Как бы Хольвин не пытался это представить, дикие звери есть дикие звери. Хоть ты сто раз Хозяин и посредник. И охотиться на других живых существ, а потом их есть – для волков совершенно нормальное дело. Поэтому авантюра Хольвина Тео волновала. И его тон волновал помимо авантюры.

Но день и без того выдался тяжелым.

С утра, еще до звонка Хольвина, Тео привел в дурное расположение духа рассказ эксперта-кинолога СБ, милейшего Дэвиса, с которым он остановился выпить кофе перед началом патрулирования.

– Сегодня в семь ездил в Замок Справедливости, – мрачно сообщил Дэвис, поправляя очки. Его собака, красавица Пурга, крупная ищейка масти «соль с перцем», в виде вполне собачьем, сидела у его ног, всунув длинный благородный нос между его колен. – Жандармы вызвали взглянуть на задержанного. Помнишь ту историю об Автолюбителе?

Тео кивнул. История просочилась в газеты, говорили о десяти убийствах, совершенных определенно одним сумасшедшим мерзавцем. Он сбивал молодых женщин машиной, проезжал по упавшим, ломая позвоночник и впечатывая в тело следы протектора, а потом, если удавалось, насиловал искалеченных и умирающих. Выживших потерпевших не было, толковых свидетелей тоже, но жандармерия приложила к поиску все силы. Ликвидаторам тоже выдали ориентировки; никто не сомневался, что серийный убийца – мертвяк.

В учебниках по танатологической криминалистике всегда довольно определенно говорилось, что сексуальный садизм является признаком мертвяка в сорока процентах случаев, педофилия – в восьмидесяти процентах, а мании садистско-некрофилического характера указывают на мертвяка почти определенно. Другими извращениями мертвяки отличаются много реже – все, что может содержать хоть каплю эмоциональной близости с партнером, для них неприемлемо. Исходя из всего этого, ликвидаторы не сомневались, что суда над Автолюбителем не будет – его просто упокоят и сожгут, как любую ходячую погань.

– А что, жандармы отличились? – Тео поднял чашку кофе, как заздравный кубок. – Коллег можно поздравить и тебя тоже. Ликвиднул гада? Тошно было?

– Нет, – буркнул Дэвис. Пурга просунула морду дальше, до самых ушей – она не хотела смотреть на Тео. – Знаешь, товарищ, этот гад – не мертвяк.

– Значит, это не тот, – сказал Тео легкомысленно и откусил от песочной полоски с патокой. – Ребята, хотите пирожков? Совсем неплохие сегодня…

Потянулся только Гарик. Дэвис сердито сказал:

– Тот самый, капитан. Жандармы его просканировали по полной. Протектор, смывы с колес, пальцы, кровь, сперма… Тот самый гад, будь уверен. Привязали железно. Находиться рядом – тошнит. Но не мертвяк.

Тео поставил чашку и тронул Пургу за кончик атласного уха:

– Эй, красавица, ты не ошиблась?

Пурга дернула ухом и тяжело вздохнула, так и не взглянув на него. Дэвис сказал:

– У охранников в Замке свои псы. Его уже нюхали. Нас вызвали, чтобы убедиться, понимаешь? Пурга никогда не ошибается. У нее тридцать семь ликвидаций, не нос – алмаз, а ты говоришь… Этот подонок – живой, Тео. Когда моя псина обнюхала и отошла, он заверещал, как резаный: «Убедились, что у меня есть права, мусорье позорное? Звоните адвокату!»… Меня чуть не вырвало.

Мордочка Гарика подсунулась под руку Тео, и он машинально погладил щенка. Информация тяжело укладывалась в голове. Живых членов общества не убивают… Значит, будет суд, который приговорит гада к заключению в тюрьме… если в тюрьме гад не станет мертвяком и его не упокоят надзиратели, что вполне возможно, то через несколько лет он выйдет на свободу, что возможно не в меньшей степени.

Но дико даже не это. Дико, что живой человек делал вещи, о которых другим живым и подумать-то нестерпимо. Живой вел себя, как нелюдь. Дико настолько, что почти жутко.

Нет, конечно, Тео хорошо помнил историю. Была Охота на ведьм, была Мировая война, было то, что теперь называют Кромешным Бунтом и Мертвыми годами, были массовые расстрелы и убийства газом, пытки, каторга, где тоже убивали тысячами – все это правда. Но ведь ученые считают, что первые массовые убийства начались именно тогда, когда альтернативная смерть перестала быть единичным явлением.

В любом учебнике написано, что способность убивать себе подобных ради удовольствия – есть первый признак мертвяка, как и наслаждение смертью вообще. Именно исходя из этого, государство создало СБ, а Тео служит в СБ.

Ведь не может же живой человек… здесь какая-то явная ошибка.

Когда позвонил Хольвин, у Тео только усилилось явственное ощущение, что вокруг происходит нечто необычное и отвратительное. На совещание перед началом патрулирования он пошел в совершенно расстроенных чувствах.

А после обычных инструкций и плана на день полковник Огюстер неожиданно сказал:

– Еще предупреждаю всех ликвидаторов: удвойте бдительность и будьте предельно внимательны. Не поддавайтесь на провокации.

– Что, возможны провокации? – спросил Норм. У него имелся некоторый опыт на сей счет.

– Все возможно, – Огюстер вздохнул. Тео подумал, что полковник изрядно сдал за последнее время, он казался совсем старым в свои пятьдесят с хвостиком. – Не забывайте, что криминал, не связанный с дохлятиной – не наше дело. Во всех сомнительных случаях вызывайте жандармов. А то будет, как с тем нацистом…

Нацист вместе со своими дружками-единомышленниками, изрядно накачавшись спиртным, сперва лупил парнишку-эмигранта южных кровей, а потом вытащил нож. Ликвидатор, оказавшийся на месте быстрее жандармов, выстрелил в воздух и спустил пса. Потом было самое, что ни на есть, нервотрепательное и муторное служебное расследование, а газетчики орали в голос о том, как инквизиторы травят собаками живых людей. По непонятной причине нацист, попавший в больницу с прокушенным запястьем, оказался в глазах общественности более драматической фигурой, чем юный южанин, отделавшийся сотрясением мозга и чудом не порезанный на ленточки.

Ликвидаторы мрачно разошлись. Никто из них и не ждал, что его назовут героем, если случайный горожанин будет спасен без надлежащих прав у спасателей. Судя по выражениям лиц, мысли их одолевали самые мизантропические.

Гарик, дожидавшийся в комнате дежурных, вскочил, виляя хвостом, но Тео остановил его:

– Сегодня со мной Рамон поедет. Отдыхай, – почему-то страшно стало брать сегодня щенка.

Гарик перекинулся, обиженно сказал:

– Ах, я же совсем не устал… Поедем нюхать, а? Хозяин, поедем, а?

– Мы с тобой вечером погуляем, – сказал Тео.

Гарик опечалился, снова перекинулся и лег, свернувшись на вытертом диване пестрым колечком. Из коридора Тео окликнул Феликс:

– Господин капитан, мы готовы! – он улыбался во весь рот, у его ноги сидел наконец вернувшийся в строй бесценный Рамон, черный и блестящий, и тоже ухмылялся во всю пасть, показывая сахарные клыки. – «Ради жизни и счастья живых – снова в бой!», – процитировал Феликс с веселым пафосом.

Но Тео настолько томили дурные предчувствия, что даже энтузиазм команды его не развеял и не обрадовал. Он только погладил Рамона, потрепал по шее подошедшего Сапфира и протянул им по кусочку печенья.

– Поехали, ребята.

В машине Рональд с хмурым видом слушал радио. Его физиономия – глубоко посаженные глаза, густые брови, сросшиеся на переносице, и каменные скулы – с трудом выражала оптимизм, даже когда владелец физиономии был оптимистически настроен. В дурном расположении духа Рональд казался воплощением угрюмости.

– Гей-парад разрешили, – сообщил он и переключил приемник на служебную волну. – Идиоты.

Феликс фыркнул, Тео невольно улыбнулся:

– Тебе-то какая печаль?

– Двадцать четвертого числа. В наше дежурство.

– Среди этих самых мало мертвяков, – сказал Феликс, усаживаясь за руль. – У дохлятины интересы другие. Непарадные.

– Да пойми, на улицу толпа подонков вылезет. Нацисты, экстремисты, Друзья Жизни, всякая шелупонь. Там немного, сям немного, а вместе получится достаточно, вот увидите. Никакой уважающий себя жмур такое увеселение не пропустит, помяните мое слово…

– Жандармы будут дежурить, – сказал Тео. – Не наше горе все эти стычки.

– Ха-ха! Надейся…

А день выдался свежий и солнечный, хрустальный день, голубой с золотом, неожиданный после недели дождей и пасмура. В ярком холодном свете стало очень заметно, что листва еще не побурела, что клены еще багровы, а березы еще желты всеми мыслимыми оттенками, от цвета свежего меда до канареечного и лимонного. Только рябины уже облетели, и гроздья созревших ягод на голых ветвях почему-то показались Тео сгустками запекшейся крови; он с отвращением отмахнулся от неприятной ассоциации.

Красивый день начинался тихо. Собаки осматривались и принюхивались, высунув носы в открытые окна; ни Рамон, ни Сапфир нимало не тревожились. Феликс тормознул у сомнительной аллейки, но псы пробежались по ней прогулочным шагом, оставили свои метки на деревьях и обнюхали газон так, что у людей ни малейших сомнений не возникло: интересные собаки-трансформы тут гуляли, но мертвяки не появлялись уже давно.

Сапфир даже поднял палочку и подал Феликсу в руку. Феликс сделал серьезный вид и сказал начальственным тоном:

– Брось, едем дальше.

– Жаль, – сказал Рамон, перекинувшись и потягиваясь. – Погода хорошая. Правда, Сапфир, тот здоровенный – интересный? Вот если бы драться, кто бы кого валял, ты как думаешь?

Сапфир бросил палку, тоже перекинулся и сорвал пожевать жухлую травинку.

– Это что, здоровенный. Сука тут одна проходила… Вон там, у дерева – нюхал?

– Ладно, все, – скомандовал Тео, которому вдруг стало не по себе. – Потом будем гулять. Поехали.

Псы с видимой неохотой заняли свои места. Тео вдруг подумал, что раньше они так себя не вели, не старались тянуть время. Они же понимают, что патрулирование – не прогулка… У трансформов есть некое паранормальное чутье?

Феликс вывел машину на проспект и медленно поехал вдоль тротуара, давая собакам хорошенько принюхаться. Вот тут-то эта девушка и кинулась едва ли не наперерез машине, почти под колеса.

Коротко стриженая и одетая в джинсы и куртку цвета хаки, в потертых кроссовках, она могла и не предъявлять удостоверение Лиги – на ее бледном отчаянном лице была написана та же непреклонная решимость, что и у Хольвина в критические моменты.

– Вы патрульный СБ? – спросила она Тео. – Отлично. Нам нужна помощь.

Псы, сразу выскочившие из машины, потянулись носами к ее рукам, Сапфир лизнул обветренное запястье с длинным белым шрамом, уходившим под рукав. Девушка сунула удостоверение в карман, присела, чтобы псы могли понюхать, как следует, сказала, глядя на Тео снизу вверх:

– Там Лига ничего сделать не может. Пойдемте со мной.

– Что случилось? – спросил Тео.

– Новая выставка в Галерее Ультракультуры, – сказала девушка. – Мне кажется, организованная мертвяками, потому что о людях я, все-таки, лучшего мнения. Меня оттуда выставили, потому что у организаторов есть разрешение городского совета. Но я не понимаю, как это разрешение могли получить, просто не могу понять. Это преступление и мертвечина. Я хотела доехать до вашего отделения, но вы – это еще лучше.

Рональд вынул пистолет из кобуры и проверил предохранитель. Тео свистнул псов и открыл для девушки дверцу:

– Запрыгивайте. Подадим карету к подъезду. Кстати, с кем имею честь?..

Девушка устроилась на сиденье, взглянула устало и мрачно. Тео показалось, что она недавно плакала; ее светлые ресницы слиплись в длинные треугольные стрелки.

– В удостоверении написано. Жасмин, инструктор-кинолог.

– Экзотическое имя. Вы – южанка? Редкие дела – южанка-блондинка…

Жасмин полоснула таким холодным взглядом, что Тео устыдился. Неловко пытаться фривольничать, даже условно, с сотрудником Лиги, возможно, придерживающемся аскезы. А жаль… Злая, заплаканная и сосредоточенная, с взлохмаченными волосами цвета песка и жестким обветренным лицом, с плотной фигурой и высокой грудью, которую не удалось окончательной спрятать рабочей одеждой, Жасмин была гораздо милее Тео, чем холеная офисная красотка, плод труда визажистов, диетологов и пластических хирургов. Этот тип суровой красоты, подумал Тео, не иначе, как последние судороги естественного отбора…

Мыслей как раз хватило на три минуты пути. Феликс затормозил у парадного входа в Галерею Ультракультуры. На жестяных щитах по обе стороны от дверей красовалось название выставки: «Город и псы». Инсталляции господина Хайберта.

У входа дежурили охранники в строгих костюмах, во всех их фигурах было нечто, заставившее Рамона с Сапфиром насторожиться и приподнять шерсть вдоль хребта. Несколько молодых людей одетых, как технопанки, с лицами, не омраченными даже первичными признаками интеллекта, пили у входа из жестяных банок и хохотали, слишком громко и нервно, чтобы казаться веселыми:

– Победа над природой, блин!

– Жестяк…

– Обоссался, Электровеник? Иди нервы лечи, животное…

Девчонка с торчащими лохмами, выкрашенными в ослепительно-сиреневый и кислотно-желтый цвет, с технопанковскими шипами в носу и зазубренными шестеренками в бровях, в кожаном черном мини, пьяная в дрезину, шатаясь и размазывая цветную грязь бывшей косметики по лицу, отбивалась от парня, который тянул ее за руку, и орала охраннику:

– Все равно ты мразь! И этот урод тоже мразь! Долбанутый на всю голову, гад он, а не художник! Убейтесь об стену, вы, оба!

Поодаль стояла группка мирных граждан и судачила, не подходя близко. Мирные граждане наслаждались бесплатным спектаклем, предпочитая, как и подобает дисциплинированным зрителям, пребывать на галерке, а не на сцене.

При виде патрульных СБ и технопанки, и мирная публика примолкли, с любопытством наблюдая за развитием событий. Охранник с пластмассовой маской полумертвого вместо живого лица сказал Тео:

– С животными в Галерею нельзя. И с оружием нельзя.

– СБ, ослеп?! – прошипела Жасмин.

– А ты вообще вали отсюда, истеричка, – встрял второй охранник. – На выставку разрешение Городского Совета есть, катись в свою Лигу…

– Граждане, освободите проход, – с насмешливым дружелюбием сказал Тео, бессознательно подражая тону Хольвина. – Внеплановый рейд, простая проверка. Сохраняйте спокойствие.

– С собаками нельзя, командир, – сказал охранник, снизив тон. – Не псарня же и не кабак, блин…

– Живодерня, – бросила Жасмин.

– Мы эту ведьму уже раз выводили, – сказал охранник.

– Ладно, – сказал Тео. – Жасмин, останьтесь здесь, пожалуйста. Ребята, я пойду взгляну, что там к чему…

Псы у ног рычали тихо и мерно, шерсть на их спинах поднялась дыбом до самого хвоста.

– Я не могу обойтись без собак, – сказал Тео охранникам. – Это наши эксперты, вы же понимаете. Они ни на кого просто так не кидаются…

Охранники переглянулись. Жасмин сжала кулаки.

– Ладно, командир, – сказал пластмассовый. – Одного. Черного, вон, возьми, а серый пусть посидит. Что-то он больно нервный у тебя, серый. Тут уже перед открытием проверяли с собаками…

Сапфир и вправду уже до самых десен открыл клыки. Рамон выглядел поспокойнее.

– Прости, старина, – сказал Тео Сапфиру, с трудом вынося не взгляд даже, а излучение укора мегатонной мощи. – Ты у нас, все-таки, молод еще, слишком волнуешься… Ну подожди тут. Понюхай пока вокруг. Мы с Рамоном посмотрим.

Сапфир печально отвернулся. Рамон, прижав уши, нервно облизываясь, дал Тео взять себя за ошейник – и они вошли в двери из матового стекла, которые разъехались сами собой.

В галерее было почти безлюдно, только бродила съемочная группа какой-то телепередачи – рыжая мужеподобная девица перед камерами вещала в микрофон о вызове, брошенном обществу – да где-то в глубине зала невесело хохотали технопанки. А Рамон прилег на пол, содрогаясь от рычания, больше испуганного, чем злобного, и Тео горько пожалел, что взял пса, едва отошедшего от тяжелого стресса.

Инсталляции заключали кубы из толстого закаленного стекла. Тео несколько секунд пытался вычленить детали и смысл из этих нагромождений окровавленного и запекшегося мяса, рваных клочьев железа, каких-то острых обломков стальной арматуры, тусклой шерсти… Голова пса-трансформа, переломанного и распятого на блестящей плоскости ржавыми крючьями, с окровавленным никелированным штырем, пробившим насквозь нижнюю челюсть, смотрела прямо на Тео – Тео поразился достоверности глубокой и разумной муки в темно-карих стеклянных глазах – и тут глаза моргнули, и веки снова тяжело поднялись.

Тео опустил пистолет. На него смотрели псы, вплавленные в пластик и врезанные в металл, полуудушенные проводами, с белыми осколками костей, торчащими из перебитых лап, с полосами содранной шкуры, вшитыми в сетки из колючей проволоки, истощенные до того, что полукружья ребер распирали голую кожу на бритых боках. Их было не меньше десятка, живых, умирающих, искалеченных экспонатов – с безнадежной тоской в потухающих глазах, с темными полосками слез – и они, не в силах повернуть головы, следили за Тео одним движением зрачков.

Тео услышал шаги и обернулся. Молодой человек с бритым татуированным черепом в сопровождении толстого охранника шел к репортерше, которая замолчала и почтительно ждала. Рамон молча рванулся вперед так, что Тео едва его удержал.

– Это вы – Хайберт? – крикнул через зал.

Бритый обернулся. Его взгляд был спокоен и самодоволен, глаза блестели холодным неживым блеском. Тео не усомнился ни на секунду – перед ним старый мертвяк.

– Я. Ваши нас уже проверяли, дяденька. Или ты мне еще одну собачку привел?

Рамон рванулся еще раз. Тео отпустил его и вскинул пистолет. Он успел выстрелить прежде, чем пес добежал и кинулся – бритый только протянул вперед ладони, будто хотел остановить пулю, говоря что-то вроде «эй!», и тут же грохнулся на пол. А Рамон, не обращая на Хайберта внимания, точно и крепко вцепился охраннику в руку, которой тот схватился за кобуру – охранник завопил что есть мочи, и Тео выстрелил ему в лоб. И в резкой тишине после выстрела услышал неожиданно громкий голос репортерши:

– Ты снял? Жжжесть – сюжет!

Тео подошел к трупам. В Галерее уже отвратительно воняло – охранник потек черным и зеленым, его труп за минуту расползся так, что виднелись кости черепа и кистей рук.

Бритый Хайберт врезался спиной в один из стеклянных кубов, сполз на пол и теперь сидел, разбросав руки по сторонам. Его белая рубаха пропиталась красным, а лицо выглядело до странности неизменившимся – даже глаза едва начали тускнеть.

Стекло, забрызганное мозгами и кровью, потрескалось от пули, прошедшей череп Хайберта навылет. Пуля застряла в стеклянной толще. Через паутину трещин смотрел умирающий пес. Рамон подошел к трупу Хайберта и стал его тщательно обнюхивать, будто пытался унюхать еще не пришедший запах распада. Его уши прижимались сами собой, а шерсть так и топорщилась по всей спине.

Где-то взвыла сирена тревоги. Кто-то бежал в галерею, топая сапогами.

– Ко мне, Рамон, – сказал Тео. Он вдруг смертельно устал, он стал ватной куклой, пистолет казался слишком тяжелым для тряпичных пальцев, и Тео убрал его в кобуру. – Я уже понял. Этот Хайберт был живой. Ты хорошо выполнил долг. А я – убийца…

Рамон перекинулся и ткнулся лбом Тео в грудь.

– Они смотрят, – сказал в самое ухо. – Им ужасно больно. Помоги им.

Тео успел понять, но не успел предпринять ровно ничего. В зал вбежали охранники и жандарм. Тео прижал к себе Рамона, как плюшевого мишку.

Он чувствовал один цепенящий ужас.

Потом Тео сидел в пустом кабинете в жандармерии, за столом, перед листом писчей бумаги, писал и вычеркивал, все время видя внутренним зрением умирающих собак, их гаснущие глаза, полные бесконечной и безнадежной муки. Рамон в Старшей Ипостаси сидел на полу рядом с ним, положив руки и голову на колени Тео, смотрел снизу вверх.

– Напиши, что он был как мертвяк, – сказал пес.

– Пишу, – Тео погладил его по щеке. Все внутри болело от безнадежной жалости, стыда за людей и неистребимого чувства вины, даже дышать было больно. Рамона никто не мог ни прогнать, ни отослать; он запрыгнул вслед за Тео в машину жандармов, приехал вместе с ним сюда, проводил его в этот кабинет, где обычно допрашивали живых преступников – не отходил ни на шаг. Рычал на жандармов. Перекинулся, чтобы сказать следователю: «Меня гнать нельзя, я напарник Тео, я с ним». Жандармы косились с выражением сочувствия и порицания одновременно, не стали принимать особенно жестоких мер, чтобы отправить собаку на псарню СБ.

При обыске у Тео отобрали только личное оружие и удостоверение. Бляшку с Путеводной Звездой с ошейника Рамона никто не сунулся отстегивать.

– Знаешь, старик, – сказал следователь жандармов, – я, в какой-то мере, тебя понимаю. Этот Хайберт был, по-моему, отменная мразь, подонок с волосатой лапой в Городском Совете, а у вас в СБ нервные нагрузки – мама, не горюй… Ты сколько пахал-то без отдыха? Сорвался, ясен перец… Ты совсем уж не отчаивайся, мы твоему начальству позвонили, эта девка из Лиги тоже сейчас показания пишет, на твоей стороне – может, до суда отпустят под подписку, а там, глядишь, дадут условный срок, отдохнешь, нервы подлечишь…

Тео рассеянно кивал, удивляясь, что душевная боль может ощущаться так физически очевидно. Он мог думать только об умирающих собаках – а еще вспоминались псы, мечущиеся в вольерах Центра Развлечений, маленький рысенок, которому отрезали пальцы, кроткий укор во взгляде лося, заросшие короткой шерстью рубцы на рысьей голове, бродяжка Гарик, которому Тео не успел побыть Хозяином… Я всю жизнь считал, что борюсь со злом, думал он. Я был уверен в себе, я думал, что точно знаю, где зло, я весело сражался с дохлятиной и страшно собой гордился… а что ж теперь получается? Я пытался защищать людей от нежити, ради этого подставлял под пули, аммиак, электрошокеры псов, беззащитных перед людьми псов, преданных нашему делу псов… А другие люди, вовсе не нежить, в это время испытывали на таких же псах психотропные средства, кромсали псов на части, чтобы самовыражаться, бес им в глотки, накачивали псов наркотиками, чтобы они дрались друг с другом… и, так же, как и я, считали, что действуют в своем праве, вот где загвоздка. Мы, люди, дружно считаем, что имеем право делать с ними все, что угодно: развлекаться ими, убивать их для своей выгоды, делать из них живое оружие, живые датчики, живые тренажеры…

Почему это я, точно так же, как все эти… живые мертвецы во главе с Хайбертом… считаю, что имею право использовать собачьи жизни для достижения моей, человеческой, якобы благой цели? Кто дал мне это право?

Хольвин когда-то говорил, что у людей нет врожденного запрета на убийство себе подобных, а я не слушал, твердил о нравственности, о том, что преступивший запрет обычно становится мертвяком – излагал официальную точку зрения, в общем. Но ведь правда, запрета нет. Ведь, когда я стрелял в эту гадину, мне, по большому счету, было все равно, мертвяк он или не мертвяк. Я хотел убить – и все… Он в своем праве, я в своем праве… Гниды мы, а не люди.

Тео попытался позвонить Хольвину, но телефон Хольвина не отвечал – Хозяин, как всегда, не взял с собой в лес мобильник. Потом гладил Рамона, его черные шелковые волосы, совершенно такие же на ощупь, как атласная шерсть у него на макушке в собачьем виде – а Рамон тыкался лицом в его руки, не перекидывался, говорил:

– Ты напиши им, что они хотят. Может, они тогда нас отпустят домой или поесть принесут.

– Я им сейчас скажу, чтобы покормили тебя, – сказал Тео. Ему хотелось расплакаться.

– Я один не буду, – сказал Рамон, положил ладонь Тео на колено – «дал лапу». – Я только вместе с тобой буду.

И Тео снова писал подтекающей ручкой, вычеркивал и снова писал, сам понимая, что вся эта писанина – какая-то бредовая чушь: «Будучи совершенно уверен, что поведение потерпевшего Хайберта диаметрально отличается от поведения живого человека… и считая, что упомянутый потерпевший Хайберт представляет реальную опасность для общества… – вычеркивал, снова сочинял, досадуя на привычно-канцелярский стиль: – Поведение и внешний вид потерпевшего Хайберта разительно напоминали поведение и внешний вид старого танатоида…» В досаде комкал лист, брал новый, руки уже сплошь покрывали размазанные кляксы чернил.

Он уже успел устать так, что хотелось лечь головой на стол и поспать, когда зазвонил телефон. Имя Лилия плюс мелодия «Ради жизни» означали не белокурую Лилию, с которой Тео познакомился в кафе, а маленькую Лилию с работы. Тео удивился, нажал «прием».

– Господин капитан, простите, что отвлекаю, – послышался из трубки девичий голосок. – Вы не могли бы мне продиктовать номер телефона господина Хольвина?

Ах, да! Ее отправили забрать его собаку из ветеринарной клиники!

– Оставь пса у нас на псарне, – сказал Тео. – Хольвин в лесу, ему будет не дозвониться.

В трубке озадаченно замолчали. Потом Лилия сказала:

– Понимаете, господин капитан, Шаграт и так на псарне. Тут у меня другой зверь, ему помощь нужна… Ой, а вы не знаете телефона того старого ветеринарного доктора, который собак осматривает? Может, ему позвонить?

Тео усмехнулся.

– А ты куда впуталась? – спросил он, ощущая себя чуточку живее. – Я по голосу слышу, что впуталась.

– Ну… – Лилия замялась. – Я, наверное, воровка… я украла… но по-другому нельзя было.

И Тео вдруг пробило на смех, на приступ такого хохота, который легко можно принять за истерику. Рамон взглянул удивленно и тревожно, но Тео успокаивающе потрепал его за ухо:

– Ничего, ничего, Рамон, я в порядке. Нынче день такой, Лилия, нормально. Ты украла, я убил. Дико смешно. Ничего.

Лилия ахнула.

– Как – убили?! Наши знают?

– А вот так. Арестован за убийство. Не беспокойся, малышка, тут у меня Рамон, Огюстеру позвонили… Все в порядке. Лечи краденого зверя. Давай, записывай, телефон продиктую. Господин Бруно, ветеринар Лиги. Номер…