Затерянные в солнце

==== Глава 12. Ученик ====

Ветер завывал за стенами палатки, пуская по толстой парусине странные колеблющиеся волны. Вьюга бесновалась там, словно дикий зверь, пытаясь процарапаться внутрь хлипкого укрытия и вырвать когтями все с таким трудом сбереженное тепло. Вот только стены держались, не желая пускать ее. Толстые деревянные распорки, на которые крепилась парусина, были глубоко вбиты в мерзлую землю и лишь при самых сильных порывах ветра чуть поскрипывали, да глухо хлопало полотно.

В центре палатки малиново светилась печурка, выходящая длиной трубой вверх. В ней давно уже медленно тлел кизяк, и его неприятный, сладковатый запах заполнял все помещение, но вместе с ним шло и тепло. Единственная свеча составляла пару слабо мерцающему топливу, разбрасывая во все стороны лучи-иглы света. Она стояла на полу, на толстом ковре, не пропускающем от земли стылый холод, и огонек нервно трепетал, когда одинокие усики ветра все же прорывались под краем не до конца притянутой к земле парусины.

Скрестив ноги и выпрямив спину, Ульх сидел на полу перед расчерченной доской литцу, а напротив него, оперевшись рукой о колено и задумчиво поглаживая подбородок, разместился тот самый незнакомец, с которым судьба столкнула его впервые несколько недель назад в Эрнальде. Они все-таки встретились в походном лагере царя Небо, и вот уже третий вечер подряд незнакомец, которого звали Дардан Элот, делил партию в литцу с Ульхом.

Чувствуя странное умиротворение, которого не было уже так давно, Ульх разглядывал Дардана. Тот был высок и ладно сложен, с длинными волосами, что спадали на плечи и расчеркивали черными полосами его алебастровую кожу. Нос без переносицы и выдающийся подбородок придавали его лицу какое-то внутреннее благородство, а темно-темно синие, густые, словно ночь, глаза смотрели на окружающий мир с легкой смешинкой, будто все, что происходило вокруг него, казалось Дардану то ли ненастоящим, то ли слишком глупым. Но он полностью менялся, когда садился за игральную доску.

В литцу Дардану действительно не было равных. Играл он спокойно и уверенно, воздерживаясь от резких ходов, понапрасну не рискуя, но и не отсиживаясь в стороне в попытке сохранить подольше дорогую фигуру. Он умел оценивать ситуацию, в которой находился, умел выходить из нее, сохраняя при этом совершенное спокойствие. Это импонировало в нем Ульху. А еще он был собран, сосредоточен и глубоко погружен в игру, полностью отбрасывая от себя все лишнее. Словно в мире не оставалось ничего важнее, чем игра и его соперник.

Ульх никогда еще не играл с таким сильным и уверенным в себе противником. Раньше, правда, он играл с другом, но друг оставил его, вознесся на небо и стал жесток и непредсказуем. И теперь уже Ульх не ждал его прихода, затаив дыхание и высчитывая каждую секунду до встречи. Теперь он только и делал, что молил Иртана, дабы друг подольше не приходил.

В печной трубе изредка шуршало, и сквозь открытую заслонку вырывались маленькие облачка пепла. Это вьюга крутила и мудрила, пытаясь пробраться в палатку и помешать их уединению. Почти не отдавая себе отчета, что делает, Ульх обратился к Черному Источнику. Великая сила и сладость, мощь, способная вращать миром, создавать целые созвездия и рвать на клочки само Время, ворвалась сквозь его голову и грудь настоящим водопадом, заполняя каждую клетку, заставляя его чувствовать себя невероятно живым и настолько сильным, что никакая вьюга теперь была ни по чем. Ульх на секунду прикрыл глаза, наслаждаясь этим ощущением, потом осторожно выщипнул из Источника нить Воздуха и с ее помощью развернул трубу в другую сторону, чтобы порывы ветра не задували внутрь и не мешали играть. Труба тихонько скрипнула, угольки вновь ровно затлели, и Ульх оттолкнул прочь Источник, надеясь, что его Соединение было достаточно кратковременным, и друг ничего не заметил.

В последнее время он стал особенно жесток. Каждый раз, как неумолимая воля друга падала на Ульха, словно гора, тело скручивала немыслимая боль, а сознание превращалось в истлевшую от времени старую тряпку. Друг требовал, угрожал и заставлял, насылая на Ульха все более темные мороки раз от раза. Теперь он видел сожженные города и руины когда-то сильных и процветающих государств, пепел, что полностью затягивал небо, словно густые тучи, мертвую землю, которая настолько пропиталась кровью, что приобрела бурый цвет и не могла больше рожать всходы, реки, что несли в своем течении лишь черную мертвую воду с грязной пеной на гребнях волн. И над всем этим в небе трепетал чернильно-черный стяг без капли цвета, поглощающий в себя мир, словно тот зрачок, что приходил ему в серых снах.

Но друг называл это порядком, и Ульх верил ему. В мире, что ему виделся, не было законов, потому что не было людей, что нарушали бы их. В нем не было дисгармонии и неправильности, потому что не было того, кто ее вносил. Пусть это был не самый красивый мир, но чистота никогда не бывает красивой. Она лишь ровная и спокойная, лишенная эмоций, хаоса, дисгармонии. Абсолютная чистота и тишина. И несмотря ни на что, даже на жуткую боль и распадающееся по волокнам сознание, Ульх верил в своего друга.

Странное ощущение величия и страха переполняло его теперь. Он прямо чувствовал, как что-то в мире со скрипом поворачивается, словно запускается старый, давно несмазанный механизм. И как только все шестеренки встанут на место, а сцепления ухватят нужный ритм, машина заработает вновь, и скрип уйдет прочь, а вместе с ним все поломки и неточности. И воцарится порядок, которого истерзанная земля ждала так долго. Первичный порядок без лишних наслоений наций, рас, религий, цивилизаций, самой жизни. И в этом Ульх находил странное утешение, когда боль пронзала каждую его частичку, за это он цеплялся, словно утопающий за последнюю соломинку. Человек должен верить во что-то, потому что без веры он всего лишь пыль на ветру, что гонит ее по бескрайней пустыне земли.

— Ваш ход, Черноглазый, — негромко проговорил Дардан, осторожно пододвигая вперед Змея. Сегодня он играл за Охотника, и в этом было что-то непередаваемо волнительное для Ульха.

Он опустил глаза на доску и оценил свое положение. У Дардана осталась всего одна Собака и Змей, которые медленно окружали Кота, стерегущего Жито. Если сейчас Ульх потеряет Кота, то по правилам игры ему самому же придется выбросить и Плуг, которым Пахарь может защититься от Охотника. Дардан уже умудрился убить его Кобылу и Рыбу, и теперь явно вознамерился лишить Ульха последней защиты.

Отблески свечи заманчиво обрисовывали твердые контуры лица Дардана. Ульх исподволь любовался им, делая вид, что раздумывает над следующим ходом. Этот человек завораживал его. Дардан ничего не боялся, ровно и спокойно высказывал свое мнение, иронично смотрел на окружающих его вельдов и был достаточно умен для того, чтобы приятно беседовать и не навязывать собеседнику своего мнения. Впрочем, в ситуации с Ульхом это и вряд ли бы получилось, потому что по большинству вопросов мнение у них совпадало. Пожалуй, впервые в жизни Ульх встретил вельда, который разделял его взгляды на жизнь, и от этого становилось как-то непривычно и неуютно тепло. И уж совершенно точно это не нравилось другу.

Тот приходил теперь только тогда, когда Дардана не было рядом. И сразу же вцеплялся в Ульха своими когтями, словно разъяренный кот, раздирая самые больные места то ли из ревности, то ли из мести. Ульх рыдал, корчился на полу и умолял своего друга не причинять ему боль, клялся, что только он один и есть самый главный для Ульха, но тот не желал ничего слушать, ничего знать. Только причинял боль и все твердил о том, что они должны сделать вместе.

Теперь уже он почти и не отпускал Ульха, наведываясь к нему в любое время дня и ночи. Ульх перестал уходить из своей палатки и принимать участие в советах царя. Сам он считал это неправильным, но друг без устали твердил, что это не имеет значения. Что вера Ульха настолько крепка, что способна переломить ход событий и без непосредственного влияния на них. Он уже больше не гулял по огромной территории лагеря, ища уединения, потому что нетерпеливая воля друга настигала его тогда, когда сама того желала, а падать на землю и биться на глазах других вельдов Ульху не хотелось. Это могло вызвать ненужные вопросы и усилить слежку за ним, а ему нужны были развязанные руки и свобода передвижений на тот случай, если друг потребует покинуть земли вельдов для дела, о котором он постоянно говорил.

Это стало навязчивой идеей друга, и Ульх старался следовать за ним всем сердцем, разделяя его устремления и желания. Север, укрытый в холодных неприветливых вьюгах, лежащий где-то далеко за бескрайним Роуром. Ульх чувствовал, как друг стремится попасть туда, как бесконечно жаждет, чтобы Ульх отвел его туда. Невидимые крюки, тянущие в ту сторону, становились все прочнее, а железные тросы, которыми они были привязаны к чему-то невидимому, натягивались до упругого гудения. Иногда Ульх замечал, что, сам того не желая, поворачивается на север и подолгу глядит в ту сторону. Или, когда он все-таки покидал свою палатку, ноги сами несли его к северу от лагеря, и с каждым шагом нетерпение в груди росло. Только откуда-то он знал: еще не время. То время близилось, с каждым днем приближалось еще на несколько часов, но оно еще не настало, и Ульх терпеливо ждал приказа друга. Осталось совсем немного. И воцарится порядок.

— Я давно хотел вас спросить, Черноглазый, — негромко заговорил Дардан, пока Ульх обдумывал свои дальнейшие действия. — Каково это — обладать мощью Источника?

Ульх моргнул, вырываясь из своих мыслей, и взглянул на вельда. Глаза того задумчиво мерцали во тьме, и было в нем что-то такое, что утешило и отбросило прочь безумные видения и странные шипящие шепотки, что терзали его голову, не давая думать ни о чем, кроме севера и друга.

Видимо, взгляд у него был удивленный, потому что Дардан добавил:

— Сам я Источником не владею, но знал когда-то человека, способного это делать. Вот только спросить я его ни о чем так и не решился. Потому мне бы хотелось знать.

— Ты задаешь странные вопросы, сын мой, — заметил Ульх, пристально разглядывая его. Он еще не решил, можно ли до конца доверять Дардану, но что-то внутри него очень хотело этого.

— Прошу прощения, если чем-то оскорбил вас, Черноглазый, — учтиво склонил голову вельд. — Но этот вопрос не оставляет меня долгие годы. Если вам тяжело говорить об этом, то мы можем сменить тему.

— Не тяжело, — покачал головой Ульх, с силой отрывая взгляд от глаз Дардана и вглядываясь в доску с фигурами. — Вот только, сын мой, не знаю, как ответить на твой вопрос. Источник — это великая сила, ни с чем не сравнимая мощь. Огромная, словно океан, раскаленная, трепещущая, готовая уничтожить тебя в несколько секунд, если ты не сможешь с ней справиться.

Ульх протянул руку и выдвинул вперед Петуха так, чтобы тот оказался прямо возле последней оставшейся Собаки Дардана. По правилам тот должен был немедленно атаковать Петуха, и тогда Кот мог разорвать его Собаку. Во всяком случае, Ульх на данный момент не видел иного выхода из сложившейся ситуации. Да, он лишится Петуха, но свалит вторую Собаку. А потом можно будет убивать Змея.

— Это впечатляет, — проговорил вельд, задумчиво глядя на доску. — Такая хаотичная, неконтролируемая мощь.

— Скорее наоборот, сын мой, — негромко поправил его Ульх. — Хаос присутствует в природе энергии Источника, но он подчинен воле того, кто использует эту энергию. Из этого рождается гармония.

— В таком случае, это очень верно, Черноглазый, — кивнул ему Дардан. — Хаос не должен существовать без порядка, иначе это может привести к роковым последствиям.

Ульх улыбнулся про себя, чувствуя покой. Приятно было встретить среди всего этого моря глупцов и ничтожных червей единственного человека, думающего как он.

— Ты не по годам мудр, сын мой, — заметил Ульх, вновь изучая черты лица Дардана.

На вид ему было не больше сорока-пятидесяти лет, для вельда возраст совсем юный. Но было в нем что-то такое, что делало его гораздо старше. То ли наклон головы, то ли этот задумчивый вечерний туман на самом дне глаз. В ответ Дардан улыбнулся, и огонек свечи отразился в его темных зрачках.

— Черноглазый ко мне слишком добр. Я всего лишь сын кожевника, мое образование не сравнится со знаниями других господ.

Потянувшись к доске, Дардан подхватил Собаку и атаковал Петуха, как и ожидал Ульх. Заменив своей фигуркой птицу, он осторожно отложил ее прочь с доски, а потом проговорил:

— Собака зовет Хозяина.

Ульх удивленно вскинул брови. По правилам игры такой ход разрешалось сделать всего один раз. Когда Охотник сменял на доске свою Собаку, она уже не могла участвовать в игре, зато сам Охотник получал право сделать один лишний ход. Чем Дардан и воспользовался, одним броском сбросив с доски Жито. Теперь между ним и Змеем Кот остался один, и Ульх нахмурился. Ход был дерзким, но достаточно продуманным. Атаковать Охотника Кот не мог, а чтобы победить Змея, ему нужно было обладать определенным положением на доске и ходить только боком. Сейчас эту позицию загораживал Охотник, а потому Ульх оказался в тупике.

— Должен заметить, что, несмотря на твое происхождение, сын мой, играешь ты прекрасно, а для этого нужно кое-что большее, чем образование, — проговорил Ульх, получая истинное удовольствие от игры своего собеседника. Он помнил, как много-много лет назад провернул похожий ход, когда играл со своим другом, но точно не помнил, как же выбраться из поставленной ловушки, а потому добавил: — Если бы все ученики Черного Дома мыслили так же, как и ты, порядка в мире было бы гораздо больше.

— Благодарю, Черноглазый, — Дардан улыбнулся ему и низко поклонился в знак почтения. — Ваши слова мне крайне лестны. И мне очень приятно также, что мы с вами думаем в одном направлении. — Он выпрямился и прямо взглянул Ульху в глаза, говоря так, будто не боялся ничего на свете. — В последние годы власть показала свою несостоятельность и неспособность управлять народом и должным образом реагировать на вызовы, встающие перед ними. И я совершенно не ожидал, что в числе ее представителей встречу когда-нибудь такого человека, как вы.

— Что ты имеешь в виду, сын мой? — склонил голову Ульх. Слова собеседника звучали довольно дерзко, но при этом сам он смотрел на Ульха открыто и прямо, слегка опустив голову в знак уважения перед его саном, без агрессии или попытки обидеть.

— О, я не хотел никоим образом оскорбить вас, Черноглазый, — чуть более поспешно проговорил Дардан. — Я крайне удивлен тем, что к вашему мнению в Совете никто не прислушивается. Вы мыслите очень правильно и верно, именно так, как и следует мыслить правителю. Много лет я считал, что у власти нет ни одного достойного человека, за которого можно было бы умереть без сожаления. Но теперь я вижу вас и не могу не гордиться. И не огорчаться тому, что у вас недостаточно полномочий и влияния на Совет.

— Если ты хочешь польстить мне, сын мой, то это лишнее, — осторожно проговорил Ульх, прощупывая собеседника. Тот не выглядел нечестно. Весь его вид сообщал о том, что Дардан всегда говорит то, что думает. — Я и так получаю удовольствие от твоего общества и поединка в литцу с тобой. Для продолжения нашего общения тебе необязательно льстить.

— Это не лесть, Черноглазый, это всего лишь мои мысли, — пожал плечами Дардан, задумчиво улыбаясь себе под нос. — Я понимаю, что в нынешней обстановке напряжения и страха, когда все следят друг за другом и постоянно интригуют вместо того, чтобы делать дело, моя позиция может выглядеть позерством или глупостью, но мой отец учил меня не отступать от нее. И я не отступлю.

— И в чем же в точности состоит твоя позиция? — спросил Ульх, испытывая любопытство.

— В том, что Совет давно уже превратился в кучку дряхлых сварливых стариков, только и делающих, что постоянно переругивающихся друг с другом. Царь Небо давным-давно уже обезумел из-за своего глаза и не может должным образом привести Старейшин к повиновению, будучи круглосуточно занят собственными проблемами и контролем над дикостью. Я считаю, что власть должна быть передана в те руки, которые способны эту власть удержать и вершить необходимый порядок.

— И чьи же руки, по твоему мнению, сын мой, этого достойны? — Ульх склонил голову набок, наблюдая за Дарданом.

Тот говорил правду, и это походило на глоток свежего воздуха, весеннего ветра. Словно долгие-долгие годы Ульх провел в глухом чулане или погребе, где его окружала лишь пыль и плесень. А потом туда вошел этот мальчик и распахнул окно, и свежий ветер всколыхнул пожелтевшие страницы никому не нужных книг, освежил разгоряченную голову, прогнал прочь тяжелые мысли и чужие шепотки.

Вельд прямо смотрел на него, и в его глазах была спокойная уверенность и твердая сила.

— Помните, где мы с вами впервые встретились? — Дардан слегка улыбнулся, и Ульх кивнул в ответ. — Я не просто так прихожу на Мост Отступников по ночам. Это место нашей великой истории, место крушения стольких надежд, нашего триумфа и нашей гибели. Когда-то, хоть об этом и запрещено говорить, власть принадлежала ведунам из Черного Дома, и, на мой взгляд, это единственная верная возможность управления страной. Кто справится с этим лучше человека, который всю жизнь контролирует несущийся сквозь него поток небывалой мощи Источника? Кто сам по себе является гарантом стабильности и покоя, гарантом победы над хаосом? — Дардан не отрывал глаз от Ульха, и лицо его светилось внутренней силой и такой уверенностью, что все страхи Ульха ушли прочь, не оставив и следа. А тот вдруг хмыкнул и покачал головой: — Вы верите, Черноглазый?

— Во что? — вздернул бровь Ульх, не ожидая подобного вопроса.

Дардан в ответ как-то неловко пожал плечами и запустил ладонь в длинные черные волосы.

— Я даже не знаю, как это сказать. Видимо, здесь-то мое образование как раз меня и подвело. Сыну кожевника тяжело беседовать с главой Черного Дома, — он негромко рассмеялся, потом вновь продолжил говорить. — Знаете, во мне всегда была эта подсознательная, необъяснимая вера. Стремление, странное, толкающее вперед. Знание о том, что мир, который я вижу вокруг себя, это не тот мир, который должен быть. В нем что-то не так, что-то неправильно и искажено. Этот мир должен стать другим.

Ульх ощутил, как внутри все задрожало. Этот странный, подаренный ему Богами мальчик говорил то самое, что сейчас было на душе и у самого Ульха. Он словно говорил его устами, он думал то же самое и от этого черное одиночество и бесконечная боль отступали прочь, давая ему несколько мгновений передышки. И эти мгновения были самыми ценными и дорогими из всего, что знал в жизни Ульх.

— Я бы хотел, чтобы однажды этот мир изменился, — негромко говорил Дардан. — Стал чище, спокойнее, проще. Чтобы не было этих вечных склок, этого бессмысленного грохота и копошения людской массы. Чтобы была лишь правильность и чистота.

— Чистота, — одними губами повторил за ним Ульх.

Дардан вскинул на него глаза, и в них был вопрос.

— Вы понимаете меня, Черноглазый?

— Понимаю, сын мой.

Несколько минут они смотрели друг другу в глаза, и что-то такое важное происходило сейчас, такое правильное. Ульх словно проснулся, очнулся от тяжелого долгого сна, что не оставлял его. Он вновь мог…

Череп сдавило, перед глазами поплыли черные круги, сознание начало стремительно раздваиваться, дробиться, расплываться. Ульх согнулся пополам, стискивая пальцами голову.

— Мне нездоровится, сын мой! — с трудом проговорил он, из последних сил цепляясь за ускользающее сознание.

— Что с вами, Черноглазый? — Дардан подался вперед навстречу Ульху, лицо его исказила тревога, но Ульх был уже не в состоянии поддерживать разговор.

— Оставь меня, сын мой. И возвращайся завтра. Я все объясню тебе завтра.

— Мне позвать кого-нибудь на помощь вам? — еще расслышал он последнюю фразу Дардана, а потом все объяла тьма.

Серый мир без красок раскинулся вокруг. Серая плоскость была под ногами Ульха, серая полусфера — над головой. Серый ветер задувал с востока, неся следом за собой такую же серую пыль. Только вверх нельзя было смотреть, и Ульх знал это, но его глаза неумолимо тащило и тянуло туда, словно кто-то хотел, чтобы он туда смотрел. Вжав голову в плечи, Ульх уставился себе под ноги. Он знал, что там, над головой, вместо солнца висит громадная черная дыра, колеблющаяся и меняющая очертания по краям, которая и освещала тусклым светом весь этот мир. Потому и света здесь не было: только бесцветная чистота и ничего больше.

Под ногами у Ульха искривлялась его собственная тень. Она была длинная и серая, она словно бы следила за ним, словно наблюдала, что он будет делать дальше. От этого стало не по себе.

УЛЬХ.

Голос друга заполнил его голову, и он задрожал всем телом, сжимая виски, которые сейчас, казалось, разорвет на куски. Упав на землю и тыкаясь носом практически в собственную тень, Ульх низко опустил голову.

ТЫ ЗАБЫВАЕШЬ ОБО МНЕ, УЛЬХ. С КАЖДЫМ ДНЕМ ТЫ МЕДЛЕННО И ВЕРНО ЗАБЫВАЕШЬ МЕНЯ. ПОЧЕМУ ИМЕННО СЕЙЧАС ТЫ РЕШИЛ ОТВЕРНУТЬСЯ ОТ МЕНЯ? СЕЙЧАС, КОГДА МЫ ТАК БЛИЗКИ К ЦЕЛИ?

Нет, хозяин! — тихонько зашептал Ульх, чувствуя, как с губ срывается пена. — Я не забываю тебя! Я помню только о тебе! И живу только для тебя!

А ТВОЙ ПРИЯТЕЛЬ? ТЫ ПРОВОДИШЬ С НИМ СЛИШКОМ МНОГО ДРАГОЦЕННОГО ВРЕМЕНИ, КОТОРОЕ СЛЕДОВАЛО БЫ ПОСВЯТИТЬ МОЛИТВАМ И НАШЕЙ ОБЩЕЙ ЦЕЛИ.

Он ничем не опасен, — негромко проговорил Ульх, сжимая сутулые плечи. — Он думает так же, как и мы, он хочет того же. И он нисколько не отвлекает меня, скорее наоборот.

Превозмогая ужас, Ульх поднял голову и взглянул на черный зрачок в небе. Огромная сфера, провал в никуда, абсолютная ночь, которой никогда не было начала и никогда не будет конца. Сфера плыла, посверкивая странным светом. Казалось, что этот свет еще более черный, чем она сама, и только благодаря ему она светилась. Ульх ощутил себя так, словно зрачки выгорают. Словно кто-то держит у самого лица раскаленную головню и заставляет его смотреть на пламя, пока глаза не вытекут. Это было невыносимо, но это было необходимо.

Поверь, хозяин, он верит так же, как и я, — взмолился он изо всех сил. — И благодаря ему, я верю и хочу еще больше.

ЧЕГО ТЫ ХОЧЕШЬ, УЛЬХ?

Мира, который будет чистым и пустым. Мира без людей, без жизни, без света. Мира тишины.

ТОГДА ПОЙДЕМ.

Ульх ждал боли, но ее не последовало. Обрадованный и донельзя удивленный, он поднялся на дрожащие ноги и огляделся. Впереди из серой пелены тянущейся по воздуху пыли вставали далекие горы. Ульх знал, что там север. Очень медленно он пошел вперед, и горы росли прямо на его глазах, будто с каждым шагом он преодолевал по нескольку десятков километров.

Кривые пики совсем не походили на все виденные Ульхом горы. Они загибались в небо, острые, обломанные, будто чьи-то зубы, и пики их не покрывал снег. Только ветер выл там, на головокружительной высоте, стонал в ущельях между утесов, рвал свою грудь об их острые края. Ульх оказался прямо под их закрывшей полнеба громадой и ощутил давящую мощь, едва не расплющивающую его. Будто эти горы лежали прямо на его плечах, а он из последних сил удерживал их.

Он сделал еще шаг, приказав себе не бояться. И теперь стоял в темной пещере, которую он так ненавидел, которая так сильно его пугала. Перед ним была каверна, уводящая во тьму, словно чей-то открытый в крике боли и ужаса рот, истыканный кривыми зубами-утесами. По внутреннему краю каверны вниз, закручиваясь спиралью, вел узкий полуобвалившийся пандус. Со дна бездны вверх поднимались странные отсветы: белые, рыжие, черные, посылая расплывчатые тени гулять по стенам.

Ульх ощутил, что отступил от каверны как можно дальше, прижавшись спиной к холодному утесу и вжимаясь в него всем телом. Он и хотел бы уйти отсюда сейчас, но дороги назад не было. Буквально несколько мгновений назад он каким-то образом сюда прошел, но как выйти отсюда — уже не знал.

НЕ БОЙСЯ, УЛЬХ. ИДИ.

Невидимая сила оторвала его от стены и пихнула вперед. Ноги заплетались, но он медленно пошел вперед, вжимая голову в плечи и опасливо косясь на разлом перед ним. Оттуда постоянно слышались какие-то звуки: нечленораздельные голоса и вскрики, тихий шепот, безумный смех и мерзкие стоны, тысячи-тысяч звуков, смешавшихся в один низкий и глубокий гул, фонивший у него в ушах и мешающий думать.

Он вступил на пандус и осторожно, прижимаясь к самой стене каверны, зашагал вниз. Тело стало чутким, превратившись в оголенный нерв. Никогда еще Ульх так остро не ощущал окружающую его реальность. Никогда еще он так не боялся.

Мелкие камушки разъезжались под его ногами, пока он крохотными шажками спускался вниз. От одной мысли, что он может оступиться и скатиться прямо в каверну, его затошнило от страха. Тем не менее, он изо всех сил сжал зубы, тяжело вздохнул и отлепился от стены. А потом заглянул вниз, прямо в каверну.

Там было что-то странное. Неземной свет, не белый и не черный, заполнял ее до краев, а может, это каверна становилась им. В нем поблескивало что-то, что больше всего напоминало звезды, расползалось странное красновато-розовое свечение, чем-то похожее на северное сияние. Словно кто-то подвесил разноцветные занавески, и они медленно полощатся на ветру, меняя свои очертания.

Это было даже не страшно, это было красиво, и Ульх уже увереннее перегнулся через край, глядя туда. В переливах всех оттенков красного и черного медленно плыли звезды и какие-то странные вытянутые тени. Они закручивались к центру, по спирали, становясь объемными и поглощая, высасывая сознание Ульха. Голова закружилась, но он устоял, придерживаясь ладонью за край каверны.

СМОТРИ ВНИМАТЕЛЬНО, УЛЬХ.

Теперь он видел, правда, не совсем понимал, что видит. Сквозь бесконечную глубину звездного колодца плыли тени. Они походили на разводы на воде, проходя по самой границе каверны и не выходя наружу. Семь громадных, черных как ночь, как то око в небе, вытянутых теней, черты лиц которых менялись и путались, пугая Ульха до смерти. Все отчаяние мира, вся боль и скорбь были в этих тенях. И они смотрели на него оттуда, из бесконечной звездной темноты, тянулись к нему длинными тонкими руками с острыми когтями, словно готовы были впиться в грудь и выпить всю его жизнь, наполнить свои кости плотью и подняться по кривым стенам каверны вверх.

ЗНАЕШЬ, КТО ЭТО, УЛЬХ?

Он в ужасе покачал головой, испуганный настолько, что даже не мог говорить.

ЭТО — СТРАЖИ ПОСЛЕДНЕГО ДНЯ. ОНИ — ВСЕ САМОЕ СТРАШНОЕ, САМОЕ ЖУТКОЕ И ПОДЛОЕ, ЗЛОЕ И ЧУДОВИЩНОЕ, ЧТО СОТВОРИЛ В МИРЕ ЕГО СОЗДАТЕЛЬ. ОНИ — ТО, ИЗ ЧЕГО ИСХОДИТ ВСЯ ТЬМА МИРА. И В ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ЭТОГО МИРА ТЫ ВЫПУСТИШЬ ИХ, ЧТОБЫ ОНИ ПОГЛОТИЛИ СВОЕГО ГОСПОДИНА. И ТОГДА ПОВСЮДУ ВОЦАРИТСЯ ТИШИНА И ПОКОЙ.

Ульх только прижимался к каменной стене, чувствуя леденящий ужас, отчаянно стучащий вместе с сердцем в его ушах. Тени плыли мимо него, сонные и дремотные, они не могли его коснуться. Но слова друга встревожили Ульха. Если он выпустит их, тени ведь смогут дотянуться и до него…

НИЧЕГО НЕ БОЙСЯ. МЫ С ТОБОЙ НЕСЕМ В ЭТОТ МИР ПОРЯДОК. ОНИ ЗНАЮТ СВОЕГО ХОЗЯИНА И НЕ ТРОНУТ ЕГО.

Голос друга звучал уверенно и спокойно, и Ульх конвульсивно вздохнул. Раз его друг знал, как выпустить этих тварей, значит, он знал, и как защититься от них. И естественно, он не оставит Ульха, когда придет последний час.

СМОТРИ ГЛУБЖЕ. ЭТО ЕЩЕ НЕ ВСЕ.

Ульх тяжело сглотнул и медленно опустился на колени на самом краю уходящего вниз пандуса. Держась руками и ногами за надежный холодный камень, он вгляделся в звездную тьму каверны. Тени проплывали прямо под ним, но он игнорировал их и глядел туда, прямо в глубину, где танцевало красноватое свечение. И увидел.

Двенадцать фигур проступали сквозь звездные просверки, разместившись по всему периметру каверны. Они спали в вертикальных гробах, смежив веки, и покой был на их лицах. Ульх не мог разглядеть черты лиц или их одежду. Он видел лишь двенадцать теней, спящих там, на самом дне каверны.

А ЭТО ТЕ, КТО ПОМОЖЕТ НАМ ОСУЩЕСТВИТЬ НАШЕ ДЕЛО. ОНИ УБЕРЕГУТ ТЕБЯ, КОГДА ПРИДЕТ ЧАС РАСПЛАТЫ, КОГДА ОДИН ЦВЕТ ПОГЛОТИТ ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ, И ВОЦАРИТСЯ ПОКОЙ. ДАЙ ИМ СВОБОДУ, ОТПУСТИ ИХ НА ВОЛЮ, И ТЫ БУДЕШЬ СПАСЕН. ТЫ СТАНЕШЬ ПРАВИТЬ ВСЕМ, ЧТО ЕСТЬ В МИРЕ, И ПОКОЙ БУДЕТ СЛУЖИТЬ ТЕБЕ ВЕЧНО.

Как мне выпустить их, хозяин? — спросил Ульх, чувствуя, как его хриплое карканье тонет в грохоте, несущемся со дна каверны. Грохот нарастал, словно там начался горный обвал, и громады камня катились в сторону Ульха, стремясь раздавить его на куски.

Я ДАЛ ТЕБЕ РИСУНОК. ПОВТОРИ ЕГО ЗДЕСЬ. И НАЧНЕТСЯ НОВАЯ ЭРА.

Грохот стал невыносимым. Ульх закричал наполовину от страха, наполовину от боли, а потом упал без сознания на твердый каменный пол.

Сознание возвращалось очень медленно. Ужасно болела голова, а еще он чувствовал во рту горечь желчи. Все тело ломало и выкручивало в судорогах, словно он уже умер, и теперь что-то вытаскивало его обратно с того света, заставляя каждую клетку оживать.

Ульх тихо вскрикнул, дрожа всем телом, стуча пятками по полу и неровно дергая руками. Перед глазами металось дрожащее пламя свечи, а вой вьюги за стенами палатки походил на волчий.

— Иртан! Хвала Богам! Вы живы, Черноглазый!

Голос показался Ульху смутно знакомым. Невероятным усилием воли он остановил приступ и вытянулся ровно на ковре, пережидая последние толчки сокращающихся мышц тела. А потом повернул голову и посмотрел в глаза Дардану.

— Что ты делаешь здесь, сын мой? — хрипло спросил Ульх. Глотка болела, и слова давались ему с трудом.

— Я не смог уйти, Черноглазый! — Дардан в тревоге смотрел на него, но помочь не решался, и за это Ульх был ему благодарен. — Вам было совсем плохо. Вы метались в бреду, что-то бормотали. Я подумал, что будет лучше, если я побуду здесь, пока вы не очнетесь. Возможно, вам пригодится моя помощь.

Ульх ничего не ответил. Говорить ему было донельзя тяжело, судороги рвали грудь, но что-то внутри него радовалось тому, что Дардан никуда не ушел. Что-то было в этом важное. От одного воспоминания о видении, только что пришедшем к нему, Ульха в холодный пот бросало, и присутствие рядом другого живого существа действительно хоть немного помогало.

— Что с вами было, Черноглазый? — тревожно спросил его Дардан. — Что это за болезнь? И могу ли я вам чем-то помочь?

Ульх тяжело сел, приложив ладонь ко лбу и чувствуя себя так, словно по нему проехал сель. Мысли в голове путались, ему было больно и страшно. Но и кое-что важное во всем этом было, кое-что очень важное. Он помнил каждое слово, что сказал ему друг, все, что случилось в каверне, все, что он видел. Вот только друг не упомянул, что будет с Дарданом, когда начнет рушиться мир.

За долгие годы Дардан стал первым человеческим существом, с которым Ульху было интересно. Он поддерживал его, находился рядом, разговаривал с ним. Его общество вносило хоть какую-то искру в его бесконечное беспросветное существование, наполненное лишь ношей, которую он нес. В сущности, кроме этой великой цели у Ульха больше совсем ничего не было, и время от времени груз этой цели становился просто невыносимым. Вот как сейчас.

— Ты говорил о вере, сын мой, — Ульх с трудом потер горло, чувствуя, как в нем клокочет. Звуки с трудом вырывались из сдавленной глотки, но он должен был это сказать. — Говорил о том, ради чего мы родились. Так скажи мне тогда, ради чего родился ты?

Дардан остолбенел и несколько секунд смотрел на него во все глаза. А потом уселся на колени перед Ульхом и склонил голову низко-низко, к самому полу, уткнувшись лбом в расписной ковер.

— Я родился для того, чтобы следовать за вами, учитель, — хрипло проговорил он. — Я понял это еще тогда, когда впервые увидел вас много лет назад. Тогда вы еще учились на Черноглазого ведуна, и я мог видеть вас лишь со стороны. Все эти годы я был рядом с вами, тенью следуя за вами, наблюдая за тем, как вы мудреете, как добиваетесь успехов, как боретесь против всех этих ничтожных, бесполезных, бестолковых людишек, которые не хотят ничего, кроме как набить свое брюхо и жиреть, будто боровы на бойне. Но я никогда не хотел этого. — Дардан вскинул голову, и глаза его горели фанатичным жаром и верой. — Я не Черноглазый, я не могу учиться у вас, я не могу Соединяться. Но я много лет наблюдал за вами и понял, что хочу только одного: помогать вам. Никто не справится с управлением этой страной лучше вас, Черноглазый Ульх! Никто не способен спасти народ вельдов от медленного вымирания из-за крови кортов, кроме вас! И я сделаю все, что угодно для того, чтобы сделать вас царем Небо.

Слова Дардана доходили до Ульха как через пелену, и он понимал не все, но они казались ему правильными, верными. Если паренек следил за ним столько лет, это многое объясняло. И его интерес к Ульху, и то, зачем он искал встреч с ним. Его взгляды на жизнь, его нежелание существовать в социуме. Ульх никогда не брал себе учеников из числа Черноглазых, потому что никто из них не разделял его взглядов на мир, и ему общаться-то с ними было тяжело, не говоря уже об обучении. А этот человек, пусть он и не был ведуном, готов был на что угодно, лишь бы следовать за ним.

Голова закружилась, его снова замутило, но внутри при этом разлилось какое-то странное, необъяснимое чувство, какого Ульх никогда раньше не испытывал. Даже не радость, а что-то другое, слабое и неуверенное, но оно возникало каждый раз, когда Ульх смотрел на этого умного и спокойного вельда, на единственного в мире человека, который согласился поддержать его.

— Мне не нужен трон вельдов, сын мой, — тяжело проговорил Ульх, поднимаясь с пола и усаживаясь рядом с Дарданом. Доску для литцу он случайно пихнул ногой во время судорог, и теперь она валялась в стороне, а фигурки разлетелись по всей палатке. Дардан смотрел на него, и в глазах его была вера. — Трон вельдов ничего не значит. Как не значит и эта война, и эти правители, и эти глупые людские дрязги, которые они зовут политикой. Есть нечто гораздо большее, чем все это. Приход мира, в котором не будет ничего, кроме абсолютной чистоты и великого порядка.

— Расскажите мне об этом, учитель! — попросил Дардан, и глаза его светились такой верой, что Ульх кивнул.

Они с другом делали одно дело, стремились к одному, и Дардан хотел того же. Разве плохо будет, если и он встанет на сторону Ульха, чтобы помочь приходу нового мира?

Вьюга за окнами продолжала рычать и бесноваться, а Ульх глотнул воды и принялся медленно и хрипло рассказывать своему ученику о том, что за мир их ждет впереди.