Запах гари

18

Котиль отошёл от буровой недалеко. Повесив на плечо автомат, он медленно брёл по тайге, минуя буреломы и овраги, иногда тревожно оглядываясь. Гудения пламени пожарища, криков людей и шума автомобильных моторов сюда слышно не было, но в просветах над деревьями клубился чёрный дым, который подымался к солнцу и уродовал ясную синь летнего неба.

Он не чувствовал никакой радости от того, что вышел победителем в схватке, частично утолив жажду мести, жажду справедливости. Победа в бою, осознание своей силы ясно показали ему и его слабость, его уязвимость. Порядочность — вот ахиллесова пята, которая для его врагов станет целью, как для наркомана доза. Ясно, как день, что их не остановит ничего. Убитый лейтенант с разнесённым черепом, распростёртый на земле, как символ их неуязвимости стоял перед его глазами. Да разве только он один? Они не останавливались перед смертью миллионов, не остановятся и сейчас. Ничего не изменилось в этом мире в лучшую сторону, ничего. Души большинства людей по-прежнему разъедает эгоизм. Если они сами не станут творить зло, то с отрешённым видом закроют глаза на деяния самых злых, самых циничных, лишь бы им от этих деяний перепала подачка, позволяющая влачить жалкое существование.

Теперь все отвернутся от него, недочеловека, от его борьбы, от его душевного горения, не утруждаясь мыслью, почему же так вышло. В конце концов его, так явно обнаружившего свою слабость, ждёт гибель. Почему ему было не убить майора, эту сволочь, давно продавшего душу и всё, что было кроме? Даже целясь ему в ногу, он испытывал слабость, страх, ещё что-то невыразимое. Лишь усилием воли, под давлением обстоятельств он заставил себя нажать на спусковой крючок. Почему ему было не убить сержанта, который выразил желание помочь командиру и поднялся во весь рост, возможно, на смерть? Почему ему было не истребить покорных рабов в грязных робах, которые калечили тело и душу каторжной работой и заливали опустошение водкой?

Он спросил себя: предпочёл бы он погибнуть сам, но не пойти по трупам, и ответил: не знаю. Но ощущение несправедливости мучило его неотступно. Если ты слаб, если не можешь бороться — придумай себе защитника, выдумай иной мир, в котором всё будет справедливо и праведно — в твоём разумении. Мир, который будет существовать лишь в твоей голове, в реальности которого ты не будешь сомневаться, ибо только такой жизнью ты можешь жить. Если ты слаб, у тебя есть только один путь — на крест.

Он почувствовал тошноту и присел в траву, под кедром, опёршись спиной о его твёрдый ствол. Ему показалось, что силы покидают его быстрее, чем раньше, ведь совсем недавно он ел тухлую рыбу, пил грязную воду и вдыхал дым пожарища. Он вспомнил слова профессора: то, что приносит силу, отбирает время жизни. Это как наркотик: быстрый, бурный всплеск, прилив энергии, ликование, эйфория, но затем неизбежный спад как расплата за лишнее, украденное у природы. Это путь к пропасти, и лишь воздержание, умеренность даёт шанс продлить дни. Но именно этого позволить себе он не мог.

Он вспомнил о жене и о своём будущем ребенке. Они, эти злые люди, приложили грязные руки к его сокровенному. Войдя в его плоть и кровь, они отравили жизнь его семьи, и он ничего не смог поделать. Обычно люди рождаются уже отравленными, с первых дней несут в сердце яд, и смиряются с этим рабским положением. Но ему отступать уже некуда.

Чувствуя всё большую слабость, он улёгся на траву и стал глядеть в небо. Лёгкие белые облачка чередовались с дымной завесой, словно некий демон своим злокозненным дыханием вознамерился опорочить чистоту неба, и так недолговечную из-за скорой зимы. Дым пытался закрыть и солнце, непривычно щедрое этим летом, клубился между небом и землёй, несомый шальным ветром. Вдруг Котиль краем глаза заметил в стороне что-то необычное; словно стая птиц, выстроившись геометрически правильным клином, летела с востока. Но это были не птицы. Никаких звуков они не издавали, крылья их были неподвижны, но они быстро приближались, поблёскивая в потускневших из-за дыма лучах солнца, и стремительно увеличивались в размерах. Странным показался Котилю полёт этих существ, пока он не понял, что это эскадрилья самолётов, и летят они не куда-нибудь, а по его душу. Уже и рёв мощных двигателей достиг его ушей, а они все приближались, неотвратимо, как Страшный суд. Осознавая опасность, забыв о слабости и повинуясь лишь охватившему его страху, он вскочил и бросился бежать. Как мышь, замеченная коршуном, несётся со всех ног, мечтая найти убежище, так и он стремительно бежал, лавируя между деревьев, продирался сквозь кустарники, не замечая ссадин от хлеставших по лицу веток. Но разве что-нибудь могло укрыть его от них?

Первая бомба, звука падения которой он не слышал, но в последние секунды почувствовал её приближение всей серой кожей, разорвалась шагах в пятидесяти от него. Он припал к земле, вжался в неё, как младенец, испугавшись чего-то ему неведомого, прижимается к груди матери. Тотчас над головой его пронесся ураган, сметая всё на своем пути. Деревья падали и ломались словно спички, обнажая светлые расщеплённые внутренности; его барабанные перепонки взорвались болью, атакованные чудовищной силы звуком.

Вторая бомба упала прямо перед его носом. Он уже не услышал взрыва, не почувствовал удара, просто что-то случилось такое, от чего обычный его мир, ощущения, его внутреннее я перестало существовать, в доли секунды превратившись в нечто иное. Тело его разорвало на тысячи мелких кусков, в мгновение ока разбросанных на сотни шагов. Каждый кусок этот, серый, залитый серой кровью, с прожилками, со структурой разорванного мяса, не умер, а зажил своей собственной жизнью, начав каким-то чудодейственным образом приобретать форму человечка. Человечки эти, хлопая наивными, как у новорожденных, быстро сформировавшимися ресницами, стали расти, словно резиновые куклы, которых надували мощным насосом. Они перетаптывались на пока коротких и смешных серых ножках, словно у колобков ни с того, ни с сего выросли конечности, дергали ручками, сжимая и разжимая кулачки. Когда они выросли до размеров пятилетних детей, то принялись озираться по сторонам и лепетать что-то на своем, непонятном посторонним языке.

Котиль видел, что он такой же человечек, выросший из серого кусочка, образованного взрывом. Память его сохранила весь жизненный опыт, но теперь для серого человечка это не имело никакого значения.

Третья бомба упала прямо посреди этого нарождавшегося народца, разорвав каждого на множество ошмётков. Всё вокруг — кустарники, стволы деревьев, — облепили серые куски плоти, которые сочились серой кровью. Но снова, как и в первый раз, из каждого куска как на дрожжах стали расти новые человечки. Поначалу они тоже наивно хлопали ресницами, большими глазищами взирая на неведомый мир, но в короткое время лица их преображались, приобретая злое выражение. С холодным блеском в глазах они осматривались, словно выискивали врага, угрожавшего им не меньше, чем смертью. Снова с беспощадной неотвратимостью падали бомбы, снова в сотни раз умножая их количество. Армия серых человечков, неуклюжих, неповоротливых, которые суетились с хозяйственным видом, не обращая никакого внимания на бомбардировки, принялась разводить костры.

Поначалу это были маленькие костерки, словно они хотели погреть у огня свои серые тела. Но огонь всё разгорался, они швыряли туда ветки с зелёными листьями, которые давали много дыма, и с наслаждением, трепеща всем телом, дышали этим дымом. Огонь, никем не контролируемый, пополз по траве, стал лизать кору деревьев, и величественные колонны кедров вскоре запылали трескучим, быстро набиравшим силу пламенем. В короткое время кроны деревьев были охвачены огнем, который возносился к самому небу. Из-за дыма, который становился всё более густым, уже ничего не было видно.

Серые человечки, для которых это был рай земной, укладывались на пепелище и удовлетворённо похохатывали, поглаживая себя по животам. Нахохотавшись, они бегали рядом с бушевавшим пламенем, радуясь ему от души злобной радостью и смешно семеня ножками. Весь мир, казалось, уже был покрыт полчищами серых человечков, вся планета объята пламенем пожарищ и окурена едким дымом. Нигде не было прежних людей, недавних властителей мира, которые нуждались в чистой воде, чистом воздухе, натуральной пище. То ли они попрятались, забились в норы, надеясь на неведомого спасителя, то ли спешно любыми способами стали перерождаться в серых людей, потому что в этом изменившемся мире иначе было не выжить. Красная кровь уже не несла в себе жизни, не питала органы, не согревала члены, а стала отравой. Только серый цвет имел теперь значение, серые кровяные тельца, серые мысли, серые чувства.

Гудение моторов над этой феерией мрака не прекратилось, а наоборот, еще усилилось и переросло в такой мощный гул, что было бы неудивительно, если бы самолёты заслонили собою последние проблески солнца. Бомбы снова падали на серый, и без того пропитанный дымом мир, бомбы, призванные уничтожать старый мир и увеличивать количество серых демонов. Последние, надышавшись дымом, войдя в силу, окрепнув плотью и натешившись видом жутко полыхавшего вокруг леса, стали сбиваться в толпы. Толпы эти поначалу гудели, вибрировали жаждущей своего плотью, и двинулись, наконец, в разные стороны. Глаза серых человечков сверкали чем-то жутким, лица, если это можно было назвать лицами, имели странное выражение.

Как собаки, берущие след, они принялись выискивать что-то у себя под ногами. Они топали толстыми ножками, будто хотели выгнать кого-то из недр обгоревшей, дымившей земли, заглядывали под тлеющие, упавшие деревья, с неожиданной силой переворачивали огромные камни, и на жутко — серых, мышиных их лицах отражалась жажда крови.

И тут в клубах заполонившего все вокруг дыма передняя группа наткнулась на какие-то маленькие строения. Это был словно игрушечный город, с дорогами и домами, мостами и речушкой, еще не утратившей синего цвета вод, в мире, где серый цвет стал преобладающим. Самые большие дома доходили серым человечкам до колен, и они остановились, злобно и вожделенно глядя на враждебный мир. Именно его они и искали, и теперь, скаля кривые зубы, сверкая безумием в глазах, смаковали предстоящее буйство разрушений.

Первая нога медленно поднялась и обрушилась на строение, и стена рухнула под напором босой стопы, нечувствительной, казалось, к боли, первые люди, маленькие и беззащитные по сравнению с серыми монстрами, побежали из домов, заметались по улицам, издавая едва слышные крики. Злоба всё больше буяла на лицах серых людишек, и вожделение к смерти, к крови, к убийству тех, кто не походил на них, осмелился покуситься на их серый, смердящий дымом мир. Они принялись давить маленьких людей на улицах маленького города, наслаждаясь их комариным писком, радуясь крови, вытекавшей из-под могучих стоп, восторгаясь разрушениям и боли, ужасом и страданиям, которые они приносили. Серая толпа, повинуясь стадному инстинкту, всем скопом обрушилась на город, уже все спешили ломать и давить, спешили насладиться хаосом и смертью. Красная кровь была целью атаки, красная кровь наряду с зеленью уцелевших деревьев и прозрачной синевой вод.

И здесь, над этим маленьким городом, ревели авиационные моторы, снова падали бомбы, легко снося игрушечные кварталы, словно циклопической силы серых человечков было недостаточно. Последних опять разрывало на сотни кусков, но они, как и раньше, возрождались в ещё больших количествах, с ещё большей страстью к разрушению, с чудовищной ненавистью в сердцах. Серой кровью их, словно болотной жижей, заливало город, укрывая красную кровь, зелень насаждений и руины человеческого жилья.

Ах, наивные люди, верившие, что красота спасёт мир!