Заморозки

Глава 7 Премьера

Чувствовал себя я странно. Еду на «Чайке», справа Лиса, слева Пантера, впереди катит милицейская «Волга», позади — Нодирбек на «Вольво», природа роскошная, погода шикарная, едем в «Дом Дехканина», иначе — лучшую правительственную дачу, где встретимся с Шарафом Рашидовичем, а оттуда уж поедем в Большой Театр. На премьеру. Казалось, нужно радоваться и волноваться. Я и радуюсь, и волнуюсь, но…

Но кажется мне, что меня ведут снайперы. Смотрят в оптические прицелы и передают друг другу: «пятый, пятый, я четвертый, объект проследовал в ваш сектор». А у меня нет моего золотого пистолета.

Это, конечно, астения. Чисто теоретически — кому я нужен? Чтобы и снайперы, и рации, и вообще? То есть какой-нибудь безмозглый бандюган и не прочь меня пристукнуть в тёмном закоулке ради обшаривания карманов, но бандюган с мозгами воздержится: ну, что у меня может быть в карманах такого, ради чего сажать себе на хвост милицию? Ведь искать будут серьёзно, здесь я гость главы государства, которым по конституции является Шараф Рашидович с тех пор, как помимо первого секретаря партии, вернулся на пост Председателя Президиума Верховного Совета Узбекистана.

С другой стороны, в политике такие гамбиты разыгрываются, что не предугадаешь. Может, выстрелят в меня, чтобы пошатнуть Шарафа Рашидовича, вон, мол, что у тебя в республике делается, чижиков лопают, куда это годится?

Нет, нет и нет. Просто дурной сон. Снилась мне Зиба Ганиева, только была она молодой, красивой и злой. Держала в руках маленькое двуствольное ружьишко, курковое, на вид совершенно детское: приклад желтого цвета, ствол чёрного, пахнет свежей краской. Люди думают — молодая женщина ребёнку игрушку купила, младшему братишке, племяннику, или, быть может, даже сынку впрок. У такой молодой сынку годик, не больше. И внимания больше не обращают. Только я знал, что оно настоящее, под пистолетный патрон. А она из этого ружьеца за сто шагов в туза попадает.

Но сейчас она целилась не в туза. Ствол был направлен на меня.

— Ты, Чижик, готов свою жизнь отдать?

— Кому? — спросил я.

— Кому прикажут.

— Кто прикажет?

— Родина-Мать. Если Родина-Мать прикажет жизнь отдать, отдашь?

— Если мать, то… Но странно это.

— Что странно?

— Обыкновенная мать сама готова отдать жизнь. Собачка за щенка, птичка за птенца, а человек за детей своих. А тут наоборот получается.

— Значит, сомневаешься? А чужую жизнь забрать сможешь?

— Сначала узнаю, а точно это мать просит? А вдруг вовсе ни разу не мать? Вдруг баба Яга прикинулась матерью, а сама только и думает: на лопату, да в печь, на обед?

— С тобой всё ясно, — красивая узбечка подняла ружьё и выстрелила мне в голову. Из обоих стволов, дуплетом.

Я проснулся, а голова болит. До сих пор. Не сильно, а так… побаливает. В месте ранения. Всё-таки лишку я вчера выпил. Отвык. Я и не привыкал, собственно, никогда. Вот и снилась чушь. Я всегда готов. По приказу Советского Правительства. И спрашивать нечего.

— Ты чего это, Чижик? — спросила Лиса.

— В каком смысле?

— Бледный какой-то.

— Премьера, волнуюсь.

— Это мы понимаем. Тоже волнуемся. Но всё будет хорошо, увидишь, — сказал Лиса.

— И услышишь, — добавила Пантера.

Конечно, услышу. Это же опера.

«Дом Дехканина» — это у подножья Чимгана. Не близко от Ташкента, минут сорок по пустому шоссе, когда впереди милиция сгоняет на обочину случайных проезжих. И сто, и пятьсот лет назад верные нукеры сгоняли арбы простолюдинов, с дороги, с дороги, едет великий хан! — что-то такое я читал в детстве, в книжке о Ходже Насреддине.

Я не хан, а только гость хана, и чувствовал себя непривычно. У нас в Черноземске Андрей Петрович ездит скромнее. Никого не сгоняют, люди сами принимают в сторону. На всякий случай.

И вот мы доехали.

Не дом, а мечта дехканина. Большой сад, арык, даже озерцо есть.

— Папа сейчас выйдет. С бумагами работает, государственные дела, — сказала девушка, вышедшая нам навстречу. Светлана Рашидова.

Мы познакомились.

— На террасе прекрасный вид на Чимган, — сказал она, и мы прошли на террасу.

Горы всегда красивы, особенно когда сидишь в удобном кресле, пьёшь чай, на блюде восточные сладости, а рядом девушки щебечут о своём. Светлана закончила Ташкентский универ, РГФ, и очень интересуется литературой. Расспрашивала о писателях, о Сименоне, Станиславе Леме, Артуре Кларке и других. А девочки рассказывали. С Сименоном знакомы лично, с Кларком только по переписке, но как знать, как знать…

А я смотрел на горы и отдыхал. И головная боль испарилась.

Хороший вид из окна — счастье. В Сосновке это сад, цветы и деревья. В Москве — Кремль. Но горы — это особенное. Если и в самом деле буду строить дом в Кисловодске, то чтобы непременно с видом на Эльбрус. Построить, а лучше бы сразу купить дачу доктора такого-то, одна тысяча девятьсот тринадцатого года постройки. В три этажа. Но вряд ли. Они, докторские дачи, давно национализированы властью трудящихся. Властью рабочих и крестьян, да.

Вряд ли узбечка с ружьём придёт по моё тело. А и в самом деле, почему бы не сделать такое ружьецо, с виду детское, а на самом деле вполне боевое? Под пистолетный патрон?

Я вспомнил фотографию из газеты: негритёнок лет десяти с автоматом Калашникова. Может, постановочное фото, может, нет. Но стрелять из автомата и взрослому нелегко, отдача и всё такое. И тяжелый он для ребенка. А сделать курковое ружьецо на килограмм — милое дело. Для охоты на всяких диких поросят. Африканским детям белков не хватает. Да и жиров тоже. Голодают. Ствол длиной сантиметров двадцать. Дёшево и сердито. С таким ружьецом посредственный стрелок в поросенка за пятьдесят шагов попадет, хороший и за двести пятьдесят. А что, охотились же дети буров, с пяти лет охотились, и вырастали очень меткими стрелками, которые задавали жару английским колонизаторам во время англо-бурской войны. Один выстрел — один враг. Трансваль, Трансваль, страна моя…

— Ну что, Гули, не утомила ли ты гостей? — Рашидов незаметно подкрался к нам и минут пять стоял и слушал разговоры. Не совсем незаметно, я-то услышал, но виду не подавал. Хочет побыть Аль-Рашидом, пусть. Кстати, нет ли между ними родства? Кровь, она и через тысячелетия проявляется.

Мы поздоровались и вежливо, и сердечно. Я и Рашидов даже обнялись по-узбекски. Слегка то есть. Он, Шараф Рашидович, с большим удовольствием бы обнялся с Лисой и Пантерой, но нельзя. Не положено.

— Не пора ли нам подкрепиться? — проявил гостеприимство хозяин. — Знаю, знаю, после премьеры будет пир на весь мир, но голодными в театр ходить нельзя!

И мы пошли на другую веранду, где тоже были видны горы, но был накрыт и стол. Рыбный стол.

— Дары Арала и Аму-Дарьи, — объяснил Шараф-ака.

Дары впечатляющие. Двухметрового осетра и Собакевич бы одобрил.

— Это шип. Не совсем осётр, но даже вкуснее.

И мы начали пировать. По-восточному, не спеша. Главное украшение пира — это беседа. Не трещать, перебивая друг друга, а говорить с достоинством. С набитым ртом? Никогда. И больше слушать, чем говорить. Слушать старших. А старшим во всех отношениях был Шараф-ака. Его и слушали. Но Шараф-ака хотел слушать нас — и умело вовлекал всех в разговор. Ну да, он же по первой специальности учитель.

Меня спросил о том, как идет строительство Великой Рукотворной Реки в Ливии.

— Идёт, вот и всё, что могу сказать. Возможно, к восьмидесятому году первая очередь системы вступит в строй.

— Хорошо бы и наш Арал напоить водой, — заметил Рашидов.

— Уж как бы хорошо, — согласился я. — Но знающие люди говорят, что объём работ по повороту сибирских рек на порядок сложнее, чем ливийский проект. Климат, расстояния, рельеф. Сначала в Ливии наберутся опыта и нарастят мускулы, а в начале восьмидесятых возьмутся за канал «Сибирь — Узбекистан».

— Это хорошо, — согласился Рашидов. — Мы не сидим сложа руки. Тоже наращиваем мускулы.

Конечно, он знал и о ливийском проекте, и о проекте «Азия» гораздо больше меня. Но ему, видно, хотелось послушать мнение комсомола.

— А в мае в Триполи открывается больница, для строителей канала и вообще, для населения, — сказала Надежда. — И мы поедем туда, и на открытие, и поработаем. Я, Ольга и Чижик.

— А как же институт? — спросила Светлана.

— Мы досрочно сдаём госы, получаем дипломы — и едем, — разъяснила Ольга. — Порядок есть порядок.

— Надолго едете? — спросил Шараф-ака.

— Нет, на два месяца, но будем наезжать постоянно. Работа в больнице пойдёт в зачет интернатуры. Или ординатуры, как решится вопрос.

— А что бы вы предпочли? — продолжил спрашивать Шараф-ака.

— Ординатура — это для тех, кто хочет делать карьеру, — ответила Ольга.

— А вы не хотите?

— Вопрос приоритетов. У нас журнал, у нас планы, у Чижика шахматы и музыка, а бежать за тремя зайцами утомительно.

— С другой стороны, — вмешался я, — эффективное мышление позволяет делать гораздо больше, чем принято считать.

— Правда?

— Работая в клиниках, мы видим ординаторов. Время у них расходуется нерационально. То подменяют собой писарей, то участковых врачей, то вовсе баклуши бьют. Не все и не всегда, но нередко. Мы за месяц в госпитале получили навыков больше, чем условный средний ординатор за год. Сейчас ещё поработаем — и ещё получим. А теория… Ординаторы, они ведь в большинстве иностранных языков не знают, отсюда проблемы с чтением литературы по специальности.

— А наши учебники? — спросила Светлана.

— Наши учебники обновляются медленно. Нередко они отражают вчерашний день. А нужно, чтобы завтрашний. Сегодня нельзя быть первым во всём. В организации медицинской помощи населению зарубежные учебники малопригодны — там другая система. А компьютерная томография, или иммунология на Западе более развиты, чем у нас.

— Почему?

— Как учит марксизм-ленинизм, базис надстройку определяет. В медицинскую науку совокупный Запад вкладывает огромные средства. Аппаратура, реактивы, то, другое, третье — всё это дорого, а на коленке открытие сделать сложно. Но мы стараемся.

— И каковы успехи?

— Думаю, успехи будут. Уже есть. Взять хоть эффективное мышление. Ученики нашей шахматной школы достоверно чаще сверстников поступают в ВУЗы. Не за счёт шахмат, конечно, а за счёт навыков эффективного мышления.

— Может, стоит шахматы сделать обязательной дисциплиной? — спросил учитель.

— Достаточно и школьного кружка. Тут важна увлеченность. А если кому-то интереснее авиамоделирование, рисование или футбол — то и на здоровье. Принципы обучения схожи: сосредоточенность на объекте изучения, устранение помех, режим труда и отдыха, физкультура, питание…

— Питание — это очень важно, — подтвердил Рашидов, и мы продолжили питаться.

За неспешною беседой, в любовании природой и поглощении даров моря и реки, и прошёл день.

Пора в Ташкент.

Ехали мы с ещё большей помпой: впереди две милицейские «Волги», затем две «Чайки», в одной я с Рашидовым, в другой — девочки со Светланой, за ними Нодирбек на спортивной машине из Швеции, а замыкали наш караван опять же милицейские, но уже на «Жигулях».

Увы, никто не стоял по обеим сторонам дороги, не размахивал флажками: пустынно было на трассе.

Нас завезли в гостевой домик, где мы смогли переодеться в вечернее. Шараф Рашидович демократично осматривал состояние строения: всё ли в порядке, нет ли каких упущений и небрежностей. Глазок-смотрок, он и в солнечном Узбекистане нужен! В лунном Узбекистане: луна сменила солнце, и сейчас висела аккуратной половинкой: а вот кому луну с неба, кому луну!

Я никаких фраков и смокингов с собой не брал, достаточно будет и консервативного тёмно-синего костюма. А вот девочки расстарались.

— Это вы за границей купили? — не без зависти спросила Светлана.

— Это мы сами пошили, — не без гордости ответили девочки.

— А выкройки?

— Всё сами. Чижик нарисует, а мы кроим, методом проб и ошибок. Сначала из марли шьем, исправляя огрехи, потом из чего-нибудь попроще, ситчика, и только потом переходим на серьезные ткани. Вот их да, иногда из заграницы возим. Ткани и у нас хорошие бывают, а с фурнитурой заминка.

И девушки продолжили интересную беседу в одной «Чайке», а мы с соавтором — глубокомысленное молчание в другой. Шараф-ака о чем-то думал, верно, о государственном, и я не решался нарушить ход его мыслей. Да и зачем нарушать?

Лишь при въезде в город Шараф Рашидович спросил:

— Леонид Ильич… Он серьезно болел?

— Я же не лечил его, Шараф-ака. По виду — жить бы, да жить, но, знаете, всякое с людьми бывает.

Рашидов кивнул, но мне показалось, что мой ответ его не убедил.

Он и меня не убедил, мой ответ.

Ташкентский Большой Театр поменьше московского, но тоже впечатляет. Щусев есть Щусев, и потому, где ни увидишь его работу, кажется, что она знакома, что ты дома.

Нас, конечно, встречали — дирекция, не занятые в спектакле артисты, просто театралы в штатском. Через служебный вход, но по ковровой дорожке проводили сначала в кабинет директора, где опять напоили чаем, а потом, после третьего звонка, отвели в ложу.

Я ждал, что сейчас объявят «в зале присутствует председатель президиума Верховного Совета Узбекской Советской Социалистической Республики, первый секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Узбекистана товарищ Рашидов Шараф Рашидович», но нет, не объявили. Видно, решили не волновать артистов. И зрителей.

Я от постановки самоустранился. Принципиально. Режиссер, Хамид Коканбай Каххар, несколько раз звонил мне, звал, спрашивал, нет ли у меня каких-либо пожеланий, то ж и дирижер Саид Ахмад Абдуллаев. Нет, твердо отвечал я им. Мне очень важно, чтобы опера обрела узбекскую душу, и потому я полностью доверяю её выразителям великой узбекской культуры, насчитывающей не века — тысячелетия. И вообще, хочешь помочь мастеру — отойди и не мешай.

Обоим мой ответ, вероятно, понравился. Правда, они ещё и ещё звонили, но, думаю, из вежливости. Или хотели перестраховаться.

Но я и в самом деле не хотел вмешиваться. Мое дело — принести баранину, Шараф Рашидович принёс рис и пряности, а уж готовить плов — увольте. Тут мне с вами не сравниться никак.

Зал на полторы тысячи зрителей был полон. Все принарядились, как это ещё принято в культурных городах, все ждали.

Поднялся занавес.

Я сидел, смотрел и слушал — и мне нравилось. Пели хорошо, пели отлично. На узбекском языке, конечно, но суть-то я знал. Вариант «АББЫ», студийная запись — это для широких слоев западного мира. А тут — тонкое искусство для ценителей. И костюмы, и декорации — всё по высшему разряду. Постарались. Ну, и Шараф Рашидович, очевидно, в расходах не стеснял, дал карт-бланш.

Опера шла в трёх действиях, неспешно, как и подобает театру высокой культуры. Никто не торопился домой, все сидели и слушали, а в перерывах фланировали по фойе. Мы тоже гуляли и смотрели, правда, без Рашидова, он в перерыв уходил в директорский кабинет. Нам всё показывала Светлана. Её тоже, конечно, узнавали, но узнавали почтительно, никто откровенно на неё не пялился, пальцем не показывал, не приседал и не кланялся.

Было приятно.

По окончании устроили овацию. И потребовали авторов на сцену.

Пришлось, да.

Но и тут обошлось без титулов. Сказали просто: поэт Шараф Рашидович Рашидов, композитор Михаил Владленович Чижик.

Потом, уже во время застолья, я спросил, отчего так скромно.

— Все и без того знают, кто я такой, — ответил Шараф-ака.

Это верно. Знают.

Пир длился долго, заполночь, но Рашидов, извинившись, покинул нас много раньше. Государственные дела, конечно.

А мы не спешили. Ели, пили, танцевали, веселились. Лучший способ борьбы с астенией — участвовать в узбекском застолье. Так и запомню, так и буду всем прописывать, когда начну врачебную практику.

Не когда, а если.