Заморозки

Глава 4 Новое и старое

«Воскресенье, день веселья, песни слышатся кругом, с добрым утром, с добрым утром и с хорошим днем!» — пели в девять тридцать по Всесоюзному радио, давая понять, что траур закончился, и можно жить обычной жизнью. В воскресенье — радоваться, петь и смеяться, как дети.

Смеяться не хотелось. Не воскресенье сегодня, а понедельник, и слушал я передачу не по первой программе, а по третьей. Повтор. А третья программа ловилась неважно даже на дедушкин великолепный «Фестиваль». Средние волны такие: ночью летят далеко, а днём — не очень.

Но не хотелось смеяться не из-за понедельника, что мне понедельник, а — просто не смеялось.

Устал я. Утомился. Сначала грипп, потом турнир, следом всесоюзный траур, вот и скопилось.

Не только смеяться не хочется. Ничего не хочется. Астенический синдром, известное дело. Курорт? Одна мысль провести новый месяц где-то вне дома отвращает от самого прекрасного курорта. Да и не курортный это месяц, февраль. Нет, конечно, принимать нарзанные ванны и пить опять же нарзан можно в любом месяце, но гулять короткими февральскими днями по заснеженному кисловодскому парку не хочется, а сидеть в номере — не хочется ещё больше. Весной, летом, осенью поеду, а в феврале — нет.

Да и не нужен мне курорт. Девочки, посоветовавшись с Петровой, прописали легкие физические упражнения. Легкие, но длительные. Сорок пять минут. И вот я под радио то поднимаю и опускаю руки, то наклоняюсь, касаясь ладонями пола, то просто дышу свежим форточным воздухом.

Звук ускользал, приём слабел, и зелёный глаз радиоприёмника виновато разводил крылышки — что делать? Атмосфера нынче капризная. Вот уйдёт солнышко за горизонт, тогда милости просим.

Я не стал просить милостей у природы, не мой метод. Просто переключил «Фестиваль» на ультракороткие волны.

Здесь, на УКВ, приём замечательный, звук ясный и чистый, одна беда: всего две станции вещают, Первая программа и «Маяк», вот и весь выбор. Как у продавщицы газировки: можно с сиропом, можно без сиропа.

Я выбрал Первую программу. Без сиропа. На «Маяке» слишком уж много музычки.

Десятичасовой выпуск последних известий.

Хоть траур и завершился, диктор вещал сурово и решительно:

Когда это они успели? Верно, вчера. Воскресенье, не воскресенье, для коммуниста нет выходных!

Я приседал, разрабатывая мышцы ног и спины, и вполуха слушал:

— Решением Пленума товарищ Стельбов Андрей Николаевич переведён из кандидатов в члены Политбюро Центрального Комитета…

Ого!

Член Политбюро — это как маршал. Выше только генералиссимус, но генералиссимусом может быть только один, а маршалов за столом может быть и несколько.

— Сегодня в Большом Кремлевском Дворце открылась внеочередная сессия Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик…

Ничего интересного не выслушал. Не время. К вечеру, может быть. Нужно соблюдать очерёдность: сначала Политбюро, потом Центральный Комитет, а теперь уже и Верховному Совету время пришло.

Ладно.

«Днем в Москве минус три — минус пять».

Вот и славно. Трам-пам-пам. И выключил приёмник.

После упражнений полагалось принять прохладный душ. Именно прохладный. Для тонуса.

Это я легко.

Теперь диетический завтрак. Двести граммов творога девятипроцентного — триста калорий, чайная ложка меда — тридцать калорий. Чашка зелёного чая — без учёта калорий. Всё строго по науке: первый завтрак должен прогреть двигатель, и только.

После завтрака полезно неспешно гулять по интересным местам.

Интересных мест в Сосновке немало: магазин, почта, станция, сельсовет. ещё два ларька рядом со станцией, в одном продают безрецептурные аптечные товары, в другом — пирожки. Для поселения в тысячу человек (летом — больше) — более чем достаточно. Никто не жалуется.

В Лоун Пайне, где довелось побывать, примерно столько же жителей. Положим, там три банка и десять магазинов, или, вернее, лавок, включая книжную лавку, лавку радиотоваров и музыкальный магазинчик, есть кафешка, есть отель, но ведь не в этом дело.

А в чём?

В том, что задумай я, к примеру, открыть книжную лавку, меня не поймут совершенно. Как — я? Лично? Это невозможно. Личная лавка — это частная собственность, а торговля бывает либо государственная, либо кооперативная. Иногда отдельной строкой выделяют торговлю колхозную, но это как бы частный случай торговли кооперативной. А вот лично я, Миша Чижик, открыть лавку не могу. Зато могу написать в комсомольскую или даже партийную газету, дорогая редакция, откройте книжную лавку, очень читать хочется. Напишу, и в течение положенного срока получу ответ: «Уважаемый Михаил Владленович! Мы рассмотрели Ваше письмо. Отвечаем, что в планах на текущую пятилетку строительство книжного магазина в п. Сосновка не предусмотрено. С уважением — такой-то».

И правильно, что не предусмотрено. В среднем советский человек, от младенца до пенсионера, тратит на покупку книг девяносто восемь копеек в год. Следовательно, можно ожидать, что жители Сосновки потратят на литературу тысячу рублей. В тот же год. Плюс-минус. Это только-только хватит на зарплату продавцу. Отопление? Свет? Сторож? Уборщица? То, другое, третье? Наконец, сами книги тоже не в лесу собирают, они денег стоят. Вот и получается, что книжная лавка невозможна по сугубо экономическим причинам.

А Лоун Пайн? Почему там есть, а здесь нет?

Хотя бы потому, что там книга, обыкновенная книга, стоит дороже бутылки крепкого алкоголя. И, несмотря на это, их, книги, покупают. К тому же в Лоун Пайне много туристов. Кто-то купит карту окрестностей, кто-то путеводитель, кто-то очерки по истории края, так, глядишь, и набежит. А уж низкопробного чтива — на всякий вкус. Хочешь — зубодробительные детективы, хочешь — сказочную фантастику, хочешь — порнографию с картинками, только плати. Ну, и не при детях будет сказано, заработки у среднего лоун-пайновца будут побольше, нежели у среднего сосновца.

С другой стороны, эта сумма, девяносто восемь копеек — кто, когда и как её исчислил? Поделил стоимость годового тиража всех книг на число жителей Советского Союза? Но какие-то книги ушли в библиотеки, какие-то остались нераспроданы, а какие-то, сделаю смелое допущение, существовали только в отчётах. То есть в отчете тираж пятьдесят тысяч, в реальности — три тысячи. Спроса на «Методы возделывания скороспелых сортов томатов в условиях Крайнего Севера» не ожидается, зачем же переводить бумагу, краску и клей? Давай-ка тиснем три тысячи, а там посмотрим. Заберут тысячу, много две тысячи, по библиотекам или ещё куда, а остальные сорок восемь тысяч как бы на складе. Через положенное время приходит распоряжение: неразошедшийся тираж, сорок восемь тысяч — под нож! Чтобы места не занимал. Типография отвечает: так точно, бу сде! А через день: ваше распоряжение выполнено! И получает благодарность, да. И премию.

Это мне Лиса рассказывала, она с типографиями знакома не понаслышке.

Мне думается, люди готовы платить и больше рубля в год, было бы за что. Ведь платят же отдельные любители литературы перекупщикам по двадцать пять рублей за вышедшую недавно повесть «Возвращение дона Руматы» — а на обложке цена аккурат девяносто восемь копеек. Платят! А вот подписчики «Поиска» прочитали её ещё летом, да. И если бы в моей предполагаемой лавке были интересные книги, то и по три рубля в год оставляли бы на кассе сосновцы и сосновки! А в следующей пятилетке — и по пять! Семья из четырех человек, следовательно, двадцать рублей!

Я прикинул: нет, многовато. При цене книги в пятьдесят копеек — получится сорок книг. Столько, пожалуй, не прочитают. Люди работают, кто в поле, кто на станции, кто в Чернозёмск ездит, на завод, у нас заводов много. Ладно, пусть семья покупает в год двенадцать книг, по одной в месяц. Реально? Реально. Значит, цену можно поднять до полутора рублей. За толстую книжку, да на приличной бумаге, с иллюстрациями — и не жалко.

Но.

Но где их столько взять, интересных книг? То есть книги-то, в смысле тексты, есть, но наши типографии не справятся. И никакой бумаги не хватит. Значит, что? Значит, нужны букинистические магазины. В Сосновке, ага. У нас на весь Чернозёмск один захудалый букинистический магазин, и книг в нём всего ничего. Интересные книги никто не сдаёт, а скучные не нужны. Но если всем народом перетрясти шкафов…

Вот так полным Маниловым, безосновательно предаваясь мечтам, я и прогулял полтора часа. Под конец прогулки заглянул и в магазин. Не тот, что будет, а тот, что есть.

Мдя…

После Стамбула, конечно, непривычно.

На меня смотрели с удивлением, как на говорящего барана, который вдруг зашёл в парикмахерскую и заказал шестимесячную завивку.

Для номенклатурных обитателей Сосновки отдельного магазина нет, да и нужды в том не видят, всё привозят из Чернозёмска. Нет, не всё, яйца, молоко, птицу, зелень и прочее покупают у местных, и сложились многолетние связи — кто где берёт. Торговля к обоюдной выгоде: местные продают по рыночной цене, но безо всяких хлопот, а городское начальство уверено в свежести продукции. Как водится, каждый считает, что его обирают: горожанин — что переплачивает, хозяин живности — что могли бы и надбавить за доставку на дом. У меня всем заправляет Вера Борисовна. Я было сказал ей, чтобы денег не жалела, но она ответила, что лишняя щедрость вредит: сельский человек считает щедрого горожанина дурачком, которого и обмануть не грех — выдать старые яйца за свежие, разбавить молоко водой, обвесить и обсчитать. А скупого горожанина селянин не любит, но уважает. Селянин сам скупой. Пока трезвый.

Я купил банку маринованных огурцов, чтобы поддержать кооперативную торговлю, и ушёл под тишину. Озадачились люди: что это с Чижиком случилось? Он же мильонщик, он только с базара питается, у Степанихи на днях петуха Вера Борисовна купила, а тут — огурцы!

А что огурцы, хороши огурцы. Мировая закуска.

Это да.

На том и порешат. Ну, я так думаю.

С банкою в руках я шёл по поселку, досадуя, что не взял авоську. Не сильно досадуя, скорее, веселясь. Отвык я от быта. Хорошо, что в кармане было три рубля. С четвертной было бы слишком уж по-барски, а три рубля — хорошая купюра. Нашенская.

Прошёл мимо милицейского поста. Милиция как раз не удивилась, милиция знает толк в маринованных огурцах.

Занёс в дом и поставил на кухонный стол.

— Миша, чего это ты? — спросила Вера Борисовна.

— Огурцов захотелось. Маринованных.

— Да у нас три банки в кладовке.

— Ну, будет четвёртая. Не пропадёт.

Вера Борисовна посмотрела на банку.

— Это семилукские.

— Хорошие?

— Из магазинных лучше и найти трудно. Но у нас домашние, а с домашними сравниться невозможно.

— Почему?

— Для себя-то не жалеешь ни пряностей, ни специй, и огурцы берёшь отборные. А заводу что главное? План. Числом поболее, ценою подешевле. И добро бы план, так ведь ещё и перевыполняют.

— А что плохого, — прикинулся простачком я. — Перевыполнить план — долг каждого работника.

— По рецептуре выдают, к примеру, на тысячу банок столько-то перца, столько-то укропа, столько-то уксуса и всего прочего. А работники цеха план перевыполняют, и вместо тысячи банок из того же сырья заготавливают полторы тысячи. Ну, и получается то, что получается.

Она не поленилась, сходила в кладовку и принесла банку домашней закрутки. Да уж. В домашней банке огурцы лежат плотно, не пошевелишься, а в магазинной плавают привольно, дети свободы, иллюстрируя задачу трёх тел.

— Да ничего, ничего, съедим и такое, — утешила меня Вера Борисовна.

Положим, я и сам всё это знал. Просто в очередной раз удостоверился, что и другие знают.

Вера Борисовна подала мне второй завтрак. Углеводный. Овсяная каша на молоке, триста калорий. Для восполнения потраченного гликогена. И потому после второго завтрака рекомендуется часок полежать.

Я и полежать не прочь. Дело несложное — полежать. У меня для этого и лежанка есть.

Лег. Рядом на столике — «Спидола».

Включил. По «Маяку» — ничего нового.

Выключил и задремал. Во сне гликоген особенно сильно восстанавливается, научный факт.

Привиделся мне парень лет двадцати, тащивший из многоэтажного дома к мусорке стопки книг, перевязанных бечевками.

— Что это делаешь? — спросил я его.

— Да вот… Бабкину квартиру расчищаю. Умерла бабка, квартиру мне оставила, а в ней, сам понимаешь, мусор…

— Это что — мусор?

— Ну!

Я посмотрел. Сиреневая стопка — собрание сочинений Тургенева, серая — Чехова.

— Хочешь — бери себе, — сказал парень. — Даром!

— А ты что, совсем без книг?

— Почему — совсем? Я не дикий. Оставил с полсотни, даже больше. Но эти-то читать кто будет? Только место занимают, да пыль собирают. Так берёшь, нет?

Тут я проснулся. За окном услышал «Панночку» — девочки приехали. Все четыре. Без бабушек.

— Как, Чижик, восстанавливаешься?

— Изо всех сил, да.

Я покатал Ми и Фа на санках, пока снега много, потом попробовали лепить снежную бабу — не лепится, снег сухой, а там и обед подоспел. Уха из нототении.

— Что-то ты не очень весёлый, Чижик, — сказала Лиса.

— Слабо весёлый, — подтвердила Пантера.

— Слабый до умеренного, — не согласился я. И рассказал сон.

— У нас тоже собрания сочинений в шкафу, — сказала Лиса. — И тоже никто не читает. Вот Вальтер Скотт: «Айвенго», «Квентин Дорвард», а остальное никто не осилил, ни родители, ни братцы.

— А ты?

— Это мальчуковый писатель, Вальтер Скотт. Я и «Квентина Дорварда» не прочитала. Страниц сорок разве, а потом решила — зачем мучиться? Но «Роб Рой» мне понравился. Я потом «Капитанскую дочку» воспринимала, как сочинение Пушкина на мотивы Вальтера Скотта.

— А сейчас?

— А сейчас и подавно. Любил Александр Сергеевич европейские сюжеты цап-царапать. Но это, конечно, секрет для школьников.

Мы ещё поговорили на литературные темы, сошлись на том, что для домашних библиотек у классиков лучше всего издавать избранное — один, два, много три тома. А полные собрания сочинений — это для библиотек, причём крупных библиотек. Говорили — будто планировали создать частное издательство. Или кооперативное. А что, вдруг и получится? Вот пойду на речку, поймаю волшебную щуку, она мне и по щучьему велению и устроит фокус-покус.

— Что от Андрея Николаевича слышно? — спросил я.

— Ничего, — ответила Ольга. — Звонил, сказал, что всё в порядке, а будет порядка ещё больше. Вот и думай, что это означает.

— Будем думать, — пообещал я.

На ночь девочки вернулись в город.

Нет, автомобиль не роскошь. Отсюда до городских квартир езды двадцать шесть минут, проверено. Средняя скорость — шестьдесят километров в час за городом и сорок по городу. На «троечках» стоят буржуинские придумки, ремни безопасности. И ещё детские креслица. «Вольво» выпускает. Их настоятельно посоветовал барон Шифферс, сам и установил. Гарантий креслице не даёт, но риска меньше. А вообще, купил бы ты что посолиднее «Жигулей».

«Волгу?» — спросил я. Можно и «Волгу», ответил Шифферс. Он себе как раз «Волгу» купил, не новую, двадцать первую, «китовый ус», но в хорошем состоянии. И довел её до совершенства — насколько это возможно. Красивая, да. Тихая. Двигается — будто плывет.

Но «ЗИМ» лучше. Это и Шифферс признаёт. Он теперь начальник, заведует автобазой номерного завода. Вот что значит идти своим путём. Зарплата двести пятьдесят, плюс премии, плюс плюшки. А что мы? Нет, я дело особое, а остальные? То-то.

Я чуть-чуть проехался с девочками, на выезде из Сосновки они меня высадили, и я смотрел им вслед, пока были видны огоньки. Движение сейчас редкое, люди свои машины берегут, а у казенного транспорта рабочий день закончился.

Вернулся в дом — ещё небольшая прогулка. Так и задумано.

Дома опять подсел к «Фестивалю». Вечером и ночью на средних волнах — как на стамбульском базаре. Всего много. Но я начал, конечно, с семичасового выпуска последних известий. Наших последних известий.

Председателем Президиума Верховного Совета СССР избран товарищ Гришин Виктор Васильевич. Единогласно!

Принято решение об увековечении памяти Леонида Ильича Брежнева: переименовать город Набережные Челны в город Брежнев, Черемушкинский район города Москвы в Брежневский район. Ну, и дальше — заводы, институты, корабли, площади, улицы и скверы.

Утверждён состав Политбюро ЦК КПСС. Перечислили. Стельбов включен.

Что ж, ожидаемо. Патрон Стельбова, Андропов, усилил своё влияние.

Далее я поймал шведское радио, но о турне «АББЫ» не говорили. Не ко времени. «АББА» сейчас в Канаде, представляет «Пустыню». Из Канады поедет в Соединенные Штаты, потом выступит в Мексике, Бразилии, Аргентине, затем перелет в Африку, весной — Европа…

Послушаем, что говорит Канада.

Переключился на вечерний диапазон, тридцать один метр.

Что это?

Глушилка. И ещё. И ещё.

Давно их не слышал. После Хельсинкского соглашения они, глушилки, исчезли.

А теперь вернулись.

В советское время было немало любителей послушать радио. Телевидение в Москве — это четыре программы, в провинциальных городах — обычно две, и все дудят в одну дуду.

Радио же создавало эффект сопричастности ко всему миру. «Задумчивый голос Монтана звучит на короткой волне» — пел Марк Бернес. Так оно и было: редкие зарубежные фильмы ещё поди, посмотри, а вот радио — пожалуйста, слушай.

Но с языками у советских людей было плоховато. С пятого по десятый класс учили английский либо немецкий, реже французский, но проку никакого. Май нейм из Вася, и зыс из э тэйбл. Нет, бывало и лучше, но ни говорить, ни слушать вольную иностранную речь девяносто пять процентов выпускников школы были неспособны. Или девяносто девять. Да вот хоть я: за время учебы в нашей школе сменилось несколько учителей с боооольшими промежутками между ними. Как тут научиться? А школа моя, Рамонская номер два, была отнюдь не худшей. Пожалуй, даже одной из лучших в области. Просто не ехали к нам учителя английского, распределяй, не распределяй.

Но многие страны вещали и на русском языке. Из крупных — пресловутая Британская Радиовещательная корпорация («Есть обычай на Руси ночью слушать Би-Би-Си»), «Голос Америки», «Свобода» и «Радио Китай», присутствовавшие в эфире круглосуточно. Из тех, кто поменьше, назову радиостанции ФРГ («Немецкая Волна»), Канады, Швеции, Франции, Албании, Северной Кореи. Были и религиозные станции — «Трансмировое Радио» из Монте-Карло, и даже какая-то станция из столицы Эквадора тоже занималась проповедничеством.

Так что да, было что послушать.

Почему ночью? Во-первых, днём люди работали, учились, занимались домашними делами и т. п. Во-вторых, из-за особенностей прохождения радиоволн.

Радиодиапазоны можно разделить на «дневные» — те, прием на которых наилучший в светлое время суток, когда солнце над горизонтом, «сумеречные» или «вечерние», и, наконец, «ночные».

Дневные — это диапазоны 13, 16 и 19 метров, «сумеречные» — 25 и 31 метр, и ночные — 41 и 49 метров.

В СССР выпускались приемники, обыкновенно осуществлявшие прием начиная с 25 метров и длиннее. Потому дневной приём был возможен разве что в диапазоне 25 метров, и то не наверное. А вот вечером и ночью — милости просим. Потому и слушали по ночам.

С этим боролись посредством «глушилок» — передатчиков, забивающих «недружественные» радиостанции. К «недружественным» прежде всего относились «Свобода» и «Радио Албания». «Свобода» считалась резко антисоветской, а албанцы обвиняли СССР в предательстве идей коммунизма и обзывали ревизионистами-предателями, что, конечно, было нестерпимо. Северная Корея вещала о том, как хорошо жить людям при Ким Ир Сене, причем самая главная плюшка заключалась именно в том, что страной правит Ким Ир Сен — одно это составляло величайшее счастье. Какое небывалое везение выпало корейцам!

Би-Би-Си, «Голос Америки» и «Немецкую Волну» глушили по обстоятельствам. После Хельсинкской встречи и вплоть до СВО в Афганистане их, помнится, вообще не глушили. Ну, а Францию или Швецию с Канадой не глушили из-за малой аудитории. Дело в том, что глушение — дело крайне затратное, истощающее бюджет. Сотни передатчиков переводят электроэнергию, их нужно обслуживать, ремонтировать и т. п. И потому трансляции в дневных диапазонах тоже не глушили — зачем, если приёмников с такими диапазонами в стране не производят?

Умельцы перенастраивали тот же «ВЭФ» так, чтобы можно было принимать в дневных диапазонах, но дело это не такое и простое, да и КГБ не дремало. Нет, формально перестраивать было не запрещено, но тут вступало положение о нетрудовых доходах.

Правда, эффективность глушения тоже не была стопроцентной — опять же из-за особенностей прохождения радиоволн.

Это я к чему?

Это я к тому, что есть смысл обзавестись радиоприемником с диапазоном коротких волн, и обязательно работающим от батареек. Когда в нашем городе во время мятежа ввели режим КТО, то предупредили, что возможно отключение Интернета. Вчера до этого не дошло, но кто знает, что будет завтра?

Сейчас на русском языке вещание бедное, но в семь раз лучше, чем совсем ничего. Ну, и с языками у многих всё же стало получше, чем пятьдесят лет тому назад.