Заклинатели войны

Глава 3

Никто уже не помнил, как зовут трактирщика. Возможно, он сам забыл своё имя. Все называли его «дядюшка Сурок». Он и впрямь походил на добродушную зверушку – круглолицый, с отвисшими щеками и круглыми темными глазками.

Тот, кто видел дядюшку Сурка впервые, легко мог счесть его записным добряком и щедрым, гостеприимным хозяином. Тот, кто встречался с ним вторично, подобной ошибки уже не сделал бы.

А девчушка, стоящая сейчас перед Сурком в дровяном сарае, и вовсе считала его одной из самых поганых тварей, что позорят белый свет.

Если она и преувеличивала, то совсем немного.

Девочка и трактирщик разговаривали тихо, чтоб не слышали ни двое постояльцев, вышедшие на двор подышать свежим воздухом, ни работник, чинивший там же, во дворе, сломанную тачку.

– Сейчас же грузи отца в тележку, запрягай своё бесхвостое чучело и убирайся прочь! – шептал Сурок. – Пусть помирает где хочет, лишь бы не у меня. Не знаешь, что ли, примету? Если на постоялом дворе человек скончался – кто там заночует? Никто не захочет чужое горе за собой потащить! Мне сплошные убытки!

Девушка тряхнула волосами – короткими, до плеч, да ещё и выкрашенными в ярко-фиолетовый цвет. Дерзко вскинула остренький подбородок. Сверкнула огромными зелёными глазищами:

– Ночью на проезжей дороге отец точно помрёт. Под кустом, на ветру... А в доме, под крышей, может, и отлежится. Я в деревне у знахарки купила настой чёрной болотницы.

– Отлежится, как же... Да он своими лёгкими давится! А чёрная болотница не лечит, только сил придаёт... Погоди, этот настой – он же хороших денег стоит! Кошелёк дочиста вытряхнула, да? – Сурок заметил по дрогнувшему взгляду девчушки, что отгадал, и продолжил удовлетворённо: – Хорошо, А́йри, что я с тебя за ужин вперёд плату взял! Но корму твоей дохлятине не насыплю, и не надейся. Собирайся – и вон отсюда!

– С чего ты взял, что я без денег, как сказал нищий нищему? – Айри явно пыталась помириться с хозяином. – Найдётся чем рассчитаться и за корм, и за ночлег. Я же не последнюю юбку с себя сняла!

Сурок только фыркнул.

Если бы девчонка сняла с себя юбку, вряд ли на эту вещь нашлась бы покупательница. Нет, Айри не щеголяла в рванине, юбка была вполне прочной. Но ни одна крестьянка или горожанка не согласилась бы надеть наряд, сшитый из пёстрых лоскутов разной формы и размера.

На девушке была уйма разноцветных украшений. Однако не то что ювелир, а даже самый непритязательный торговец оценил бы это добро не больше чем в пару медных «окуней». Единственное, что имело приличную цену, – широкий стальной браслет на правой руке. От браслета на тыльную часть ладони отходила пластинка с узорной гравировкой.

– Словом, забирай папашу и убирайся с моего постоялого двора, – подвёл Сурок итог разговора.

Зелёные глаза Айри потемнели от бешенства.

– А если... – страшным шёпотом произнесла она, – если я сейчас выскочу из сарая и во весь голос заору, что здесь Белая Сука? Так, чтобы все проезжие слышали?

Трактирщик пошатнулся. Не сразу он смог ответить.

– Рехнулась? – прохрипел он наконец. – Откуда Белая Сука? У меня отец – лекарь, он и меня в лекари готовил. У твоего отца вороний кашель, а вовсе не лёгочная чума.

– А кому это будет интересно? – торжествующе прошипела Айри. – И гости разбегутся, и твои работники. А потом придут стражники. Они даже не подойдут к дому. Они его издали... зажигательными стрелами...

– Но и тебе тогда конец!

– А плевать! – В зелёных глазах плясало, билось отчаяние. – Мой отец всё равно умрёт по дороге, а до себя мне дела нет! Хоть буду знать перед смертью, что и тебе конец, тварь ты хищная!

Взгляд трактирщика метнулся к стоящему у стены топору.

Айри это заметила:

– Хочешь меня пришибить втихаря и зарыть на болоте?

Она резко тряхнула правой кистью. Из широкого браслета, из-под узорной пластины вылетело лезвие.

– Попробуй. Может, и убьёшь. Но тихо – не получится!

Руку девчонка держала правильно. (В таких делах трактирщик тоже разбирался.)

Сурок решил пойти на мировую.

– Тебе что надо? Только переночевать, верно?

– Да... – Голос Айри разом охрип. – Гадалка сказала: ночью решится, умрёт он или выживет.

Сурок медленно кивнул. Он не солгал: отец действительно обучал его лекарскому искусству. И он был согласен со знахаркой. Кризис случится ночью.

– Знай мою доброту, глупая девчонка. Позволю вам заночевать здесь. Но на моих условиях. Если твой папаша выживет – утром уберётесь отсюда, всё равно у вас деньги кончились. Если ночью он помрёт, ты очень рано, пока гости спят, запряжёшь страусиху и уедешь. Покойника я тихо закопаю на болоте. А гостям скажу, что вы с отцом уехали. И ты никогда никому не пробрякнешься, где умер твой отец. Незачем моим постояльцам думать про дурные приметы.

Губы девушки искривились в горькой улыбке.

– Что ж... У детей дороги нет семейных склепов. Мне незачем носить цветы на могилу отца. Я его и так не забуду... Ладно, хозяин, будь по-твоему. Но ты дашь Плясунье корму, чтоб не сдохла прямо у тебя во дворе.

Трактирщик грязно выругался, чуть подумал и неохотно кивнул:

– Договорились, покормлю твою доходягу... И брысь отсюда, не то гости подумают, что ты тут со мной за постой расплачиваешься.

* * *

Кашель душил, сгибал в дугу сидевшего на кровати немолодого человека.

– Почему не лежишь? – раздалось от порога недовольное восклицание Айри.

– Лёжа совсем задыхаюсь, – с трудом проговорил её отец. Глотнул воздуха и, успокаиваясь, продолжил: – А так... вот... отпустило пока.

Голос у мужчины был тихий, слабый – не из-за кашля. Так Бе́йтер Шарго́ говорил с детства. Но если в его детские годы это умиляло взрослых, то в зрелом возрасте для бродячего артиста голос стал проклятьем и бедой. Надо переорать рыночный гам, а ты что-то шепчешь. Поэтому Бейтер Шарго, уличный шут, придумал для себя образ немого деревенского дурачка – и в этой маске был неподражаем.

Дочь села рядом с Бейтером, обняла его за плечи:

– Ничего-ничего. Сейчас отдохнёшь до утра. Отлежишься.

– Отлежусь, – кивнул отец. – И даже не до утра. За всю свою бродячую жизнь отдохну.

– Кто меня учил не ныть? – нахмурилась Айри. – Я купила у знахарки настой чёрной болотницы. Выпьешь, приляжешь, а завтра снова в путь...

– Чёрная болотница? Ого! На какие деньги гуляем, огонёк мой?

– Ну... знахарка не слишком скряжничала. Сейчас принесу...

– Подожди. – Голос отца, всё такой же тихий, стал твёрдым. – Я не буду пить настой. Мне жаль, Айри, что ты потратилась, но зелье меня не спасёт. Я чувствую свою смерть. Она рядом. Смерть не кошка, её не прогонишь. Ты же знаешь, Айри, у кого я учился искусству прорицания...

У девочки горло перехватило от отчаяния. Вспомнился восторг, с каким она подслушивала за гадальной палаткой. Отец наряжался в широкое женское платье, надевал парик – волосы чёрные-чёрные, как у шаутис, только прямые. И вот тут его тихий голос был кстати. Клиенты вслушивались в каждое слово «госпожи Мурсиры», как в величайшую тайну. И сами невольно отвечали шёпотом. А с какими потрясёнными лицами выходили они из палатки! Айри Шарго хотела петь, бить в ладоши, кружиться в танце: её отец знает всё на свете!

Но зачем человеку знать про собственную смерть?

– Не грусти, – шепнул отец. – Ты же знаешь: смерть – это не навсегда. Мы ещё увидимся, девочка. За бродячую жизнь я накопил не так уж много грехов. Очищусь в аду – и добро пожаловать в новое рождение. А тебе всего четырнадцать лет. Подрастёшь, выйдешь замуж, родишь сына – а вдруг это буду я? Ох, чую: за каждый шлепок, который я тебе отвесил в детстве, ты мне отсыплешь десять!

Айри заставила себя улыбнуться.

А отец заговорил серьёзнее:

– Мне больно оставлять тебя одну. Но так бывает всегда: родители оставляют детей. Вот когда наоборот – это действительно страшно. Ничего. Четырнадцать лет... всё-таки не десять... У тебя есть ремесло. Люди его не уважают, но кое-как платят. Ты умеешь постоять за себя...

Он прервал речь, несколько раз ровно вдохнул и выдохнул воздух.

– Кашель подходит? – шепнула Айри. – Ты помолчал бы, отец.

– Я последний раз могу говорить с тобой, огонёк мой. Не увижу, как повзрослеешь, как выйдешь замуж... Хорошо бы он оказался не из наших, не из детей дороги.

– Почему, отец?

Дыхание Бейтера стало ровнее, он поднял голову, зашептал страстно, горячо:

– Я провёл в пути полжизни и понял, какое это богатство – своя крыша над головой. Какое это счастье – глянуть с утра в окно и увидеть там то же, что видел вчера утром. Я намотался по свету, огонёк мой. Больше не хочу. Спасибо, что уговорила Сурка...

– Отец...

– Не перебивай. А то опять начнётся кашель, забуду важное... Когда умру, поезжай в Энир. Помнишь старую Гекту?

– Её и захочешь – не забудешь.

– Найди её. Скажи: я помню всё, что она для меня сделала. И прошу, чтобы она и к тебе была доброй. А ты... ты замажь на повозке моё имя. Пусть будет просто «Цирк Шарго». Твой цирк. Я так хочу.

– Отец, я сделаю всё... но прошу, выпей настой! – В сердце Айри умирал последний отблеск надежды.

– Зачем зря переводить дорогое снадобье, огонёк мой?

В глазах Бейтера Шарго блеснули странные искорки, тихий голос стал протяжным и загадочным:

– Дитя, послушай «старую Мурсиру», гадалка зря не скажет: завтра, ещё Номо не успеет подняться к полудню, ты встретишь человека, которому настой будет нужнее, чем мне. Я...

Тут кашель вновь согнул дугой старого бродягу. Айри метнулась к кувшину с водой.

И ещё долго она то поддерживала теряющего силы отца, обняв за плечи, то пыталась подсунуть ему флягу с настоем, которую он упорно отталкивал. Но больше она не слышала от отца ни слова – до мгновения, когда поняла, что осталась одна на свете.

* * *

Ранним утром, когда занялась заря, Айри Шарго чёрным ходом выскользнула во двор.

У страусятника её ждал Сурок. Он ничего не сказал девочке. Молча помог выкатить из сарая небольшую тележку, расписанную пёстрыми полосами. Молча отпер страусятник и подождал, пока Айри выведет куцехвостую Плясунью.

Девушка заметила, что страусиха не потянулась к разросшемуся у порога кусту белоцветки. Значит, не голодна. Сурок сдержал слово.

Айри запрягла Плясунью, но не села в тележку, повела страусиху в поводу. Дорога впереди долгая, а Плясунья стара, лучше её поберечь.

Сейчас на девушке поверх яркого наряда был серый балахон – из-за страусихи. Плясунья, с её крошечным мозгом, норовила склевать с одежды хозяйки яркие украшения. Страусы арконской или вейтадской породы – те поумнее, у них мозг побольше. А Плясунья – дура беспородная.

Дорога была хорошая, ровная, вся в узорных тенях от листьев белых пальм, что стройно покачивались вдоль обочин. Плясунья выступала чинно и важно, радуясь тому, что тележка оказалась лёгкой. И даже москиты не кружили облаком вокруг одинокой путницы.

Но лучше бы дорога была в ухабах и колдобинах! Лучше бы тележка застревала в каждой выбоине – и приходилось бы её вытаскивать! Лучше бы Плясунья уселась прямо посреди дороги, ожидая, что её начнут бранить и уговаривать! Лучше бы москиты принялись жрать Айри безо всякой жалости!

Тогда, наверное, удалось бы забыть, как стиснула предсмертно её руку отцовская рука. Потом трудно было разжать отцовские пальцы. И не хотелось их разжимать. Хотелось сидеть рядом – до своей смерти.

Нельзя. Дети дороги не держатся за жизнь, но и не торопят смерть – так учил отец. Рано или поздно закончится любая дорога, но пока она есть – надо по ней идти. Даже если идти приходится в одиночку... впервые в жизни! И даже если в ушах стоит последний отцовский стон. На каждом шагу мерещится...

Стоп. Ничего ей не мерещится.

Вот этот стон донёсся справа, из зарослей черноягодника!

Айри остановилась. Сняла с пояса плотный холщовый мешочек и с привычной ловкостью накинула Плясунье на голову.

Страусиха испуганно задёргала шеей. Она каждый раз, словно впервые, удивлялась тому, что мир вокруг исчез.

Может быть, ещё позавчера Айри проехала бы мимо. Мало ли с кем беда? Ей-то что за дело?

Нет. Ещё позавчера ей не дал бы проехать мимо отец. Бейтер Шарго остановил бы повозку и под ворчание дочери полез в заросли. Уж такой был человек.

Сейчас Айри одна. Но... до сих пор – словно отец рядом. И девушка не может спокойно следовать своим путём...

Бродячая циркачка прошипела сквозь зубы ругательство, оставила на дороге тележку и Плясунью (куда они денутся?) и нырнула в пахучие заросли.

Девушка не боялась попасть в ловушку. Да, слышала она и про разбойников, и про недобитые банды шаутис, которые ещё ведут в лесах безнадёжную войну. Ведут себе и ведут, а зачем Айри стоном в кусты заманивать? Дорога пустая. Любой лиходей может выйти из зарослей и сгрести циркачку за шиворот. А драться ей – что на дороге, что в лесу...

Разводя руками пряно пахнущие ветви черноягодника, девушка едва не наступила на человека. Одного взгляда хватило, чтобы понять: это не ловушка.

Немолодой мужчина был обнажён. Ран на теле Айри не увидела, только свежие царапины и ссадины. Бедняга полз напролом сквозь кусты: вон за ним виден след – по мху, по смятой траве, по придавленным, сломанным ветвям.

Он поднял на девушку мутные глаза – никакого удивления, только страдание. И выдавил из себя странное слово, похожее на мычание.

– Что? – переспросила Айри.

Мужчина снова замычал. На этот раз Айри поняла: «Помоги!» Слово прозвучало странно, искажённо, но это было именно оно. Да и о чём ещё мог просить незнакомец?

Вспыхнуло воспоминание, обожгло сердце девушки. Последние слова отца: «Завтра, ещё Номо не успеет подняться к полудню, ты встретишь человека, которому настой будет нужнее, чем мне...»

Отец порой действительно провидел будущее.

Айри склонилась над незнакомцем:

– Лежи тут. Никуда не ползи. Сейчас помогу.

Она побежала к дороге, ловко отводя от лица ветви черноягодника, норовившие её хлестнуть.

Да, придётся извести на этого найдёныша настой. Дотащить его до повозки не хватит сил. А бросить его в лесу... после того как в глаза посмотрела... Нет, это уже не получится.

Дура Айри, дура, дура! Такая же дура, как Плясунья с её крохотным мозгом! Вон она, Плясунья-то: уселась прямо в упряжке, вертит головой, пытается понять, где находится. А её хозяйка связалась с незнакомцем, который вот-вот помрёт!

Подхватив флягу с жидкостью, за которую вчера были отданы все семейные накопления, Айри ринулась назад.

При виде девушки человек попытался подняться на руках. Не получилось, рухнул лицом в мох. С трудом поднял голову. В глазах сквозь боль горела надежда.

Айри села рядом на мох:

– Вот, пей! Это даст тебе силу.

Человек и со второй попытки не смог приподняться. Девушке пришлось положить его голову к себе на колени и влить настой в приоткрытый рот. А потом сидеть и ждать, не снимая найдёныша с колен и гадая: что за чудо ей попалось?

Мужчине уже за сорок. Явно вайти: волосы русые, прямые. Глаза тоже не чёрные, а серые. Но главное – нет утолщённых век, из-за которых шаутис дразнят «жабоглазыми». Самой-то Айри даже нравились эти валики из кожи, в которых пряталось прозрачное «третье веко». Они придавали шаутис вид мудрый, немного усталый. Девочке когда-то тоже хотелось иметь такую прозрачную плёнку, которая прикрывает глаза, когда ныряешь.

И ещё цвет кожи. Такую светлую Айри до сих пор видела только у некоторых алонкеев. Найдёныш бледен, как дохлая рыбка-утрянка. И ухоженный он какой-то, пузцо круглое – явно не из нищей шатии.

Может, его ограбили до нитки и бросили в лесу?..

Ой, не похоже! Бедняга еле жив. Били его? А где следы побоев, покажите-ка! Вот эти царапины и порезы, да? Ха-ха!..

Ждать пришлось недолго. Снадобье и впрямь стоило заплаченных за него денег, до последнего «малька».

Мужчина открыл глаза. Глубоко вздохнул, явно прислушиваясь к своим ощущениям. Осторожно сел. Бросил быстрый взгляд на Айри – и поменял позу, уселся чуть отвернувшись. Надо полагать, чтоб девушка не видела его причиндалы. Да во имя всех богов! Можно подумать, там у него что-то редкостное, чего у прочих мужиков не имеется!

И заговорил...

Вот тут ему удалось удивить Айри!

Медленно, но очень точно, с интонациями Айри, он повторил:

– Лежи тут. Никуда не ползи. Сейчас помогу. Вот, пей. Это даст тебе силу.

Замолчал, вслушиваясь в звучание этих слов, будто припоминая что-то. А затем повернул шею, как только смог, чтобы смотреть Айри в лицо, не меняя позы. И спросил:

– Рис? Фетти? Аркон? Тайрен?

Ни про какой Рис Айри сроду не слыхала. Про Тайрен знала, не дурочка из глухомани! По Аркону они с отцом даже постранствовали.

Да, вопрос был странным. Неужели человек не помнит, на каком он острове?

Но дети дороги привыкли скрывать удивление. Циркачке встречались и не такие чудны́е люди. С невозмутимым видом она ответила:

– Фетти.

Мужчина глянул на неё серыми глазами, из которых исчезло страдание:

– Как твоё имя, девочка?

Этой фразой он сказал о себе очень много. Кем бы он ни был, он не бродяга. У детей дороги за этот вопрос можно и в морду схлопотать. Хуже этого – только начать расспрашивать встречного путника о его прошлом. Спросить надо учтиво: «Как велишь тебя звать?» И пусть собеседник сам назовёт любое имя или кличку, что придёт ему в голову.

А этот – чужак. Не знает обычаев дороги.

Но скрывать девушке было нечего. Она ответила ровно:

– Айри Шарго. Циркачка.

– Ты здесь с цирком? Как это... с труппой, да?

Может, и надо было кивнуть. Но мужчина не казался опасным (а уж на опасность у бродяжки было неплохое чутьё). Поэтому она не стала врать:

– Одна.

– Одна? – удивился мужчина. Явно хотел задать ещё парочку таких же глупых вопросов, но сдержался и спросил о другом: – Куда ты держишь путь?

– В Энир.

– В Энир... – Найдёныш устремил взгляд куда-то мимо лица Айри. – В Энир... Девочка, мне очень надо в Энир. Возьми меня с собой. Сейчас я не могу тебе заплатить. Потом смогу.

Он правильно выговаривал слова. Правильно строил из них фразы. Но в этом было что-то... что-то неправильное.

И с каждым его словом Айри всё глубже погружалась, словно в болото, в непонятную и явно опасную историю. Зачем ей странный незнакомец?

Но отец не бросил бы этого человека у обочины.

– Не голым же тебе идти сквозь кусты, – мрачно сказала Айри. – Сейчас принесу одежду.

Она снова сходила к тележке, убедилась, что Плясунья всё ещё сидит на дороге, и достала из сундука-сиденья цирковой наряд отца.

Когда вернулась – обнаружила, что найдёныш сумел подняться на ноги и стоит, держась за ствол белой пальмы. Увидел Айри – встал боком, вплотную к стволу. Застенчивый, сожри его муравьи!

Впрочем, при виде принесённой одежды он забыл про застенчивость.

– Так одеваются на Фетти? – изумлённо спросил он, приняв из рук Айри пёструю куртку и широченные штаны с подшитой на заднице подушкой.

Айри ответила злым взглядом. Помолчала несколько мгновений, но сдержаться не смогла. Сказала звонко:

– Мой отец был уличным шутом. Он в этом выступал. У него была лишь одна приличная рубаха. И одни штаны. Его в них вчера похоронили. А я...

К глазам подступили слёзы. Циркачка отвернулась.

– Прости, Айри Шарго, – послышался сзади мягкий голос. – Ты права. Это одежда. Сейчас я оденусь...

Нарядившись в шутовской костюм, незнакомец кое-как выбрел на дорогу.

– Садись в тележку, – угрюмо приказала Айри.

– Но... как? – Её новый спутник неуверенно оглянулся через плечо на свой зад, ставший чересчур объёмным.

– Сдвинь подушку набок. И садись на сундук.

– Понял. Сейчас. Меня зовут Майс.

Как будто Айри его об этом спрашивала!

Девушка сняла с Плясуньи колпачок и заставила страусиху подняться на ноги. Та раздражённо попыталась клюнуть хозяйку, промахнулась и зашагала по дороге. Айри шла рядом и приглядывала, чтоб голенастая дура не свернула на обочину попастись.

Незнакомец помалкивал, и Айри была этим довольна. Её не тянуло к беседе.

Впрочем, она заговорила первой, когда тележка очутилась на высоком пригорке. Дорога спускалась, огибая рощицу, и вновь выныривала из-за деревьев. Глазастая циркачка углядела впереди двух всадников, что ехали навстречу тележке. Мелькнули – и скрылись за рощицей.

Айри остановила Плясунью.

– Слушай, найдёныш. Я в твою жизнь не лезу, как сказал карась щуке. Только спрошу: если встретим стражников – сможешь им объяснить, кто ты и откуда?

– Не хотелось бы, – поспешно откликнулся Майс.

– Навстречу едут двое верховых. Если это стражники, то ты – немой.

– Понял... Думаешь, поверят?

– А чего не поверить? У моего отца такой номер был: немой деревенский дурень. Он плясал, прыгал, корчил рожи. И все верили... Вон, они вывернулись из-за рощи, видишь?

Ответа не последовало. Видимо, Майс уже начал вживаться в роль.

Предчувствие не обмануло Айри. У встречных мужчин были через плечо перевязи королевских цветов. И страусы под ними были хороши – вейтадские, сильные, выносливые. Оба всадника ехали без сёдел.

– А ну стой! – приказал тот из них, кто был постарше.

Айри и так стояла, но указывать на это стражникам не стала. Поклонилась со всем уважением.

– Кто такие? – властно поинтересовался стражник.

– Не королевская охота и не похоронная процессия, а всего-навсего бродячие циркачи, – защебетала Айри.

Майс и рта не открыл. Глядел на стражников напряжённо, но не враждебно.

– А чего это ты отвечаешь, а не тот, что старше? – В голосе стражника звякнуло подозрение.

– А он немой, – вмешался младший стражник.

– Да? Откуда знаешь? – удивился его спутник.

– Да вот же на тележке написано: «Бейтер Шарго». Я его сколько раз на рынках видел! Пляшет смешно, рожи корчит... Вот только физиономия у него всегда была раскрашена.

– Это цветной глиной, чтоб зрителям веселее было, – с улыбкой объяснила Айри. – А в пути зачем раскрашиваться, публики-то нет!

И тут Майс, до этого момента с придурковатым видом переводивший взгляд с одного всадника на другого, вдруг встрепенулся, приставил к ушам ладони с растопыренными пальцами, растянул до ушей свой и без того большой рот и высунул язык. Гримаса получилась восхитительно нелепая: глаза почти утонули в щеках, нос забавно сморщился.

Стражники расхохотались.

– Он и без раскраски смешной, – сказал старший стражник. – Вы по дороге никого подозрительного не встретили? А то здесь разбойники пошаливают.

– Вообще никого не встретили, – ответила Айри. – Ни подозрительных, ни других каких.

– Но всё-таки вы поосторожнее... Куда едете?

– В Энир, добрые господа.

– А ночевали где?

– На постоялом дворе дядюшки Сурка.

– Пожалуй, и мы у него остановимся.

– Лёгкой вам дороги, добрые господа. Ну, Плясунья, пошла!..

– А почему дорога идёт не сквозь рощицу, а такой петлёй? – спросил Майс, когда стражники отъехали подальше. Должно быть, надоело ему играть в немого.

– А ты воздух вдохни, – неохотно посоветовала девочка. – Чуешь, чем пахнет? Ветер как раз в нашу сторону.

Ветер и впрямь нёс к путникам волны сладковато-пряного аромата.

– Чуешь? Это же не белые пальмы, это синие! Не вздумай с повозки спрыгнуть – по нужде или ещё зачем... Тут останавливаться нельзя, охрана следит за дорогой. Пока разберутся, из-за чего повозка встала, – могут рёбра переломать.

– А! – понимающе откликнулся Майс. И, хвала богам, заткнулся. Только глядел с интересом, как голубоватыми опахалами колышутся вдоль дороги широкие перистые листья знаменитых на весь мир синих пальм, главного богатства и гордости острова Фетти.

Айри вспомнила, как отец однажды ненароком сказал: мол, когда-то у него дома была фигурка собачки из древесины синей пальмы. Небольшая такая собачка, а лёгкий аромат пропитал всю комнату!

Наверное, отец врал. Может, и был у него когда-то дом, но не с такими же дорогими вещами!.. А говорят, что богатые люди даже целые комнаты отделывают тонкими дощечками синей пальмы. Запах-то не только приятный, но и целебный!

Повозка спустилась с пригорка, обогнула рощицу – и перед путниками открылось море.

– К вечеру будем в Энире, – сказала Айри. – Тут уже недалеко. Вон впереди Змея-гора, а там и город близко.

– Змея-гора? – завертел головой Майс. – Вот та, круглая? Почему её так назвали? Там водится много змей?

– Не знаю, – пожала плечами Айри. – Я там змей не считала. А гору так назвали, потому что она похожа на свернувшуюся змею. Там уступы кольцами. Ближе подъедем – увидишь... Эй, Плясунья, пошла!..

* * *

«Майс, – повторял про себя человек в шутовском костюме. – Теперь меня зовут Майс. Не забыть. Откликаться».

Это было несложно. Человеку приходилось уже несколько раз менять имя – и новое каждый раз становилось привычным. Но не врастало в память намертво: со временем и его приходилось менять.

Смена имени всегда была связана с трагедией: необходимость бегства, гибель друзей... Доводилось и убивать. Это не доставляло удовольствия. Грязная и тяжёлая работа, которую пришлось освоить, как и многое другое.

«Ты – Разведчик, ты – глаза и уши Ордена Механиков, – говорил ему Инструктор. – Ты много знаешь и о врагах, и о нас. Ты не должен попасться в лапы алонкеев. И гибнуть не должен: с твоей смертью оборвётся много полезных ниточек. Ты обязан стать неуловимым, как ветер, опасным, как змея, и при этом выглядеть безобидным, как месячный щенок».

Последнее ему, кажется, удавалось. Он ухаживал за своей внешностью почти так же тщательно, как певичка с Таричеса, «острова удовольствий». Только, в отличие от певички, он отпустил небольшой животик. Они с Инструктором подбирали упражнения, которые не мешали бы выглядеть забавным толстячком. К таким у людей невольная симпатия, такие кажутся добродушными, простоватыми, недалёкими. А если у человека ещё круглое лицо, нос вроде мелкого клубня батата и мягкий взгляд...

Тот, кто сейчас назвался Майсом, умел многое. Но главным своим умением он считал искусство скрывать ненависть.

Ненависть к алонкеям. К «людям моря». К уродам, что не могут жить на суше больше недели – сходят с ума. Но при этом считают себя вправе диктовать суше свои законы.

Ни один остров не имеет права создать свой флот. Ни один островитянин не может перебраться на другой архипелаг – только по дозволению алонкеев и на корабле алонкеев. Меж архипелагами границы, незримые, но жёсткие – и провели эти границы по своей воле «люди моря».

Господа. «Осиянные светом». Повелители. Любимые дети Номоса. Твари с ушами, замкнутыми кожистой складкой. Они ещё и гордятся тем, что рождаются с кровоподтёком на родничке – как же, поцелуй Номоса... Ха! Поцелуй бога моря? Да алонкеи – общая ошибка всех богов!..

Спокойно, Майс. Спокойно. Загони ненависть поглубже в сердце. Смотри по сторонам. Теперь ты будешь выполнять свою работу здесь. Раз уж тебя забросила сюда судьба.

Судьба? Или чьё-то предательство? Если предательство, то скверно. Орден Механиков ещё не готов к тому, чтобы шагнуть из темноты на свет. Он силён, пока алонкеи не знают о его существовании. Пока всеведущий Круг Дыма ещё не протянул к Ордену свои длинные руки. Пока есть возможность собрать по крупицам и изучить наследие Предков, мудрость Предков, силу Предков.

Этот налёт на тайную лабораторию... хочется думать, что причиной была оплошность кого-то из Добытчиков, неудачная попытка получить что-то для Ордена. Ещё полбеды, если головорезы из Круга Ртути, обрушившиеся на лабораторию, сочли её разбойничьим притоном. Эти мерзавцы со стальными браслетами на руках не сумеют многого узнать: лаборатория вспыхнула, как смоляной факел. Там заранее в нужных точках были заложены горючие вещества.

А люди... что ж, помоги им боги спастись. А те, кто попадётся алонкеям, сумеют быстро и легко умереть.

Майс вспомнил, как спешил к Муравьиному лазу, слыша за спиной шум погони. Как уже в прибрежных скалах, готовясь втиснуться в узкую расселину, почти прикрытую корнями нависающего над обрывом дуба, он с ужасом вспомнил, что не успел раздеться. Муравьиный лаз принимает человека лишь нагим, без единого предмета, сделанного людскими руками. Если бы сейчас он нырнул в лаз, то на выходе одежда могла оказаться у него в голове или в животе. А мозги или кишки ошмётками расположились бы по телу. Лаз смешивает живое и неживое.

Среди Механиков ходили жуткие истории о людях, которые забыли, что правила диктует лаз, а не они.

«В крайнем случае... в самом крайнем случае...» – бормотал про себя Механик (тогда ещё не Майс), поспешно раздеваясь. Да, от хорошей жизни никто не пошёл бы на эту пытку. Сам он прежде проделал ужасный путь лишь один раз. Нырнул в Муравьиный лаз на Таричесе, вынырнул на маленьком островке архипелага Тоулег. Потом долго кричал по ночам.

Но тогда он знал, куда вёл лаз. А этот только-только обнаружен, ещё не исследован. Он мог вышвырнуть голого измученного человека куда угодно. Например, на безжизненный ледяной остров.

Повезло. Неслыханно повезло. И не важно, что пришлось умереть и воскреснуть... нет, не так, не умереть... нет в языке слов, чтобы описать, как тебя, живого, с нервами, мозгом, костями и шкурой, вытянули в струну от острова до острова...

Ладно. Это было и прошло.

Майс жив. Майс на земле, где живут люди. Майс вовремя получил помощь. (Кстати, надо будет узнать состав невероятно действенного зелья, придавшего ему сил.) Майс знает язык, на котором здесь говорят. Недаром Географ обучал его языкам разных архипелагов. На многих соседних землях языки очень схожи. Различаются выговором гласных, или придыханием, или построением фраз...

Он на Фетти. Что рассказывал о нём Географ?

Самый крупный остров архипелага, который тоже называется Фетти. Архипелаг населяют две расы: вайтис и шаутис. Девочка, что взяла его в свою тележку, наверняка вайти: у неё светлая кожа, прямые волосы, зелёные глаза, верхние веки не утолщены.

Три года назад здесь закончилась война. Теперь три острова – и Фетти – принадлежат королю Массимару.

Хорошо. Очень хорошо. Здесь тоже есть Механики – и Майс их найдёт. Продолжит свою работу. Да, у него нет ни денег, ни крыши над головой, ни одежды, кроме нелепого шутовского наряда. Но в Энире живёт женщина... не Механик, нет, но какие-то дела с Орденом она имела. Возможно, она поможет... если захочет. И если она ещё жива. Кажется, она очень стара, эта Гекта.

* * *

Когда Номо был уже очень высоко, двое стражников подъехали к постоялому двору дядюшки Сурка и решили там перекусить.

Хозяин вышел им навстречу к самой дороге, низко кланяясь. У Сурка было несколько причин не ссориться со стражей, и любая из этих причин могла привести его если не на виселицу, то уж на каторгу точно.

Стражники охотно вошли в небольшую пустую трапезную, отведали гусятины, тушёной в кокосовом молоке, и принялись выспрашивать хозяина: не забредали ли на постоялый двор подозрительные рожи?

Хозяин истово заверил дорогих гостей, что его постояльцы – сплошь люди солидные, серьёзные и наперечёт знакомые. Не первый раз ездят по здешней дороге. Всё больше мелкие торговцы. Заходят ещё бродячие жрецы и проповедники – народ скучный, но безобидный.

– Ну, бывают у тебя постояльцы и повеселее, – ухмыльнулся младший стражник. – Недавно циркачи останавливались, верно? Представление для гостей давали?

Дядюшка Сурок скрыл тревогу в круглых глазках и ответил, что циркачи и впрямь останавливались прошлым вечером, но представления не давали. Поужинали, заночевали, а утром пораньше двинулись в путь.

– Ну да, мы их встретили, – кивнул старший стражник. – Бейтер Шарго с дочкой. Мы с ними поболтали малость.

Хозяин сдвинул брови, пытаясь понять: то ли с ним шутят какую-то странную шутку, то ли он чего-то не разобрал в речи стражника.

– Я Бейтера Шарго много раз видал, – ухмыльнулся младший из гостей. – Прыгает, бывало, задом вертит, спотыкается смешно. И девчушка при нём – кувыркается, шарами жонглирует. Девчушка-то подросла, а папаша прямо не изменился, словно его старость не берёт. Такую нам рожу скорчил – мы чуть со страусов не попадали!

Сурок побледнел, его щёки словно ещё больше отвисли.

– Вы кушайте, кушайте, – забормотал он, – я сейчас... кухарке пару слов...

И вывалился за дверь.

Но ни к какой кухарке он не пошёл, а выбрел во двор и остановился, прислонясь к бревенчатой стене и дёргая воротник рубахи, словно было трудно дышать.

Перед глазами стояло лицо Бейтера Шарго – мёртвое, бледное, неподвижное лицо в яме, вырытой на краю болота, за колючими зарослями дикого кислярника. На дне ямы стояла вода, она сочилась по стенкам, но лицо Шарго поднималось над водой и глядело вверх. Сурок лопату за лопатой кидал в яму тяжёлые комья земли, тело циркача уже было засыпано, а лицо всё ещё глядело вверх, словно стараясь запомнить...

И тут же это видение сменилось другим: мёртвый шут кривляется перед стражниками, корчит им гримасы...

«Храни меня боги! Стражник сказал: его старость не берёт. Выходит, его и смерть не берёт? Говорят, все циркачи прокляты... И девчонка... глаза бешеные... колдунья, да! А если он притащится на постоялый двор? Этак проснёшься среди ночи – а он в ставни стучит...»

Трактирщик передёрнулся от ужаса и омерзения.

«На какой храм жертвовать? Какие боги заступятся? Может, поселить у себя бродячего проповедника? Они вечно хвалятся своей святостью – так пусть отгоняет нежить?.. Нет, эти бродячие святые жрут как не в себя, такого не прокормишь... одни убытки... Это мне за грехи мои! Много скопилось грехов, много... Ох, страшно, как же мне страшно, хоть иди на болото и топись от страха...»