Заклинатели войны

Глава 2

Босые ноги мальчика осторожно ступали по округлым тёплым валунам.

Вечерний ветер пригнал с моря прохладу, и змеи выползли на камни, нагретые за день солнцем. В сумраке гибкие серые тела трудно было разглядеть на серых валунах, но глаза у мальчика были зоркие.

Мальчик бережно прижимал к груди подношение: половинку тушки цыплёнка, завёрнутую в пальмовые листья. Уронить подношение – плохая примета. Очень плохая. Не лучше чем получить укус.

В глубине души мальчик не верил, что он один на берегу. Да, вокруг были только мелкие кустики дрока, в которых не укроется человек. Но ведь жрецы – это не рыбаки, не ловцы жемчуга, не резчики по кости, так? Жрецы умеют много такого, что простым людям и не снилось. Может быть, сейчас они глядят на мальчика глазами звёзд. Или глазами змей.

Если он неуклюже поставит ногу, потревожит одну из хозяек острова и будет наказан быстрым, коротким «поцелуем смерти» – рядом, конечно, появятся взрослые, должны появиться! Прижгут ранку, дадут пожевать белый корень. Не позволят умереть, так?

* * *

Вчера, когда мальчик узнал, что его ждёт испытание на Змеином острове, он сделал глупость: рассказал об этом ребятам из своего гнезда. Похвастался! Ну сам и дурак!

Нет, многие промолчали, Ушастик даже улыбнулся и хлопнул его по плечу. А вот Пятнистый, Обжора и Краб принялись скакать вокруг, корчить рожи и вопить:

– Завтра Тощего съедят!

– У снерков завтра праздник!

– Не праздник! Не праздник! На Тощем и мяса-то нет!

А Тихоня, самый подлый и опасный из всего гнезда, оторвался от разбитой глиняной таблички с мудрыми изречениями, которую он аккуратно склеивал, и сказал сочувственно:

– Бедняга Тощий! Дальний родич моего соседа проходил там испытание два года назад. Его укусила змея. На острове змеи не такие, как у нас в тростниках. Он сразу посинел и распух. И пополз к берегу. А пока полз, набежали снерки и отъели ему ноги. Так теперь и живёт. Без ног и без имени.

Сочувствие было ненастоящим. Словно подношения, которые люди дарят Безымянному Демону. Кушанья из разноцветного песка, глиняные козы, фигурки людей из соломы.

Но Безымянного Демона обманывать можно, а с Тощим так зачем?

– Ты ему завидуешь, – заступился Ушастик за Тощего. – У тебя испытание будет в море или в поле. Ты не станешь жрецом.

– И не хочу, – быстро солгал Тихоня.

Все знали: он хотел, да ещё как! Лез на глаза учителю, похвалялся усердием и памятью. Но из всего гнезда старый Ом-Ту выбрал только Тощего.

* * *

Мальчик позволил воспоминаниям отвлечь себя, зазевался – и нога тронула свернувшуюся змею... нет, их две в одном клубке. Пришлось замереть и представить себе, что нога – каменная. Кто её укусит – сломает зубы.

Простенькое детское волшебство, как всегда, помогло. Добрые змеи скользнули прочь, заструились среди валунов.

Старый учитель Ом-Ту потому и выбрал Тощего для испытания на острове: у мальчика лучше, чем у других, получались разговоры со змеями. Но это просто игры. Вот когда Тощий получит имя, жрецы научат его настоящим чудесам, так?

Вот только бы не набежали снерки...

Перед началом испытания, прежде чем шагнуть с лодки на берег, Тощий осмотрел грязные исцарапанные ноги: нет ли свежей ссадины? Конечно, маленькая капелька крови не приманит снерков, но... а вдруг?

Все знают, как лакома для этих тварей человеческая кровь, как они чуют её издали! Девушки, когда приходят в женский возраст, несут жрецам подношения и берут у них талисман от снерков. На стене хижины, где лечится раненый, пишут заклятья, отгоняющие снерков.

Злые твари, мерзкие хищники! В снерков превращаются после смерти убийцы и жадные люди. Снерки и сами могут оборачиваться людьми. Такой будет идти рядом с тобой, вести беседу. Ты неосторожно отвернёшься – и в шею тебе вопьются клыки. Снерки всегда нападают сзади. У шаутис есть пословица: «Не оборачивайся к незнакомцу спиной...»

Вот и пригорок, вот и жертвенник, а вокруг расплескался закат. Обратно к лодке придётся идти уже в темноте. А в темноте... ладно, змей он не боится, он чувствует их, если рядом... Но как заметишь во мраке большеголовую ящерицу с кожей жёсткой, как панцирь? И даже палки нет под рукой, чтобы врезать по снерку. Он же не змея, добрых слов не поймёт, так? Снерки считают добрых людей трусами...

Поднявшись к жертвеннику, мальчик положил приношение на плоский камень, покрытый узорами и надписями. С неподобающей поспешностью протараторил молитву, привычно призвав Мать-Змею беречь и его, и всех прочих её потомков, двуногих, четвероногих и безногих.

Спустился с пригорка. Прикинул, в какую сторону идти. Тропы уже не было видно. Ну и не надо. Там сейчас греются змеи. По земле идти спокойнее. Жёсткие подошвы не боятся колючек. И как же хорошо, что здесь, на острове Матери-Змеи, бессилен ночной убийца – Безымянный Демон!..

– Твоё испытание завершено, – раздался рядом спокойный голос.

От неожиданности мальчик оступился на камне. Резко обернулся.

В полосе света, который Рохо бросила на остров, стоял мужчина. Высокий, статный, с прямой спиной. Волосы схвачены полосой тёмной змеиной кожи – значит, жрец.

Мальчик не встречал раньше этого мужчину, но что-то неуловимо знакомое было в его лице.

– Твоё испытание завершено, – повторил жрец и шагнул к мальчику. – Отныне и до последнего вздоха имя тебе – Э́шшу, «шорох змеи по песку». Пойдём, у меня здесь челнок, у берега.

Мальчик задохнулся от восторга. Имя! Настоящее взрослое имя! Да ещё такое красивое! И не надо брести по ночному острову, рядом безопасный челнок!

Но что-то холодное, скользкое вторглось в его радость.

– Прости, старший, – учтиво склонил он голову, – но мне сказали, что испытание закончится, когда я вернусь к мысу, где ждёт лодка. А я ещё не вернулся.

Мужчина улыбнулся. Белые зубы сверкнули в свете Рохо. Он шагнул к мальчику, положил руки ему на плечи:

– Слушай жреца, Эшшу! Испытание пройдено, тебя ждёт награда. Обернись! Сама Мать-Змея в облике женщины сошла на остров, чтобы приветствовать тебя!

Ахнув от предчувствия чуда, мальчик медленно повернулся. Тучи разошлись, Рохо струила с небес сияющие потоки, в них каждый куст и каждая скала казались смутной человеческой фигурой...

Тревожно плеснулась мысль: «Не поворачивайся к незнакомцу спиной!»

Мальчик поспешно обернулся.

Он успел увидеть, как меняется лицо мужчины, становятся вертикальными зрачки, покрывается чешуёй кожа...

«Оборотень! Снерк!»

Мальчик рванулся прочь, но цепкие лапы впились когтями в кожу, зубастая пасть растянулась в ухмылке...

* * *

Эшшу дёрнулся, ударился затылком о каменную стену и проснулся.

В колодце было темно. И небо над головой было тёмно-синим, сумеречным. По нему тянулся След Матери-Змеи. Сверкающий надоблачный песок мерцал и переливался, вспыхивали и гасли искорки. Раньше Эшшу мог подолгу любоваться этим зрелищем. Сейчас он отвёл глаза.

Любовь другого человека к небесам сломала жизнь Эшшу...

Юноша тут же укорил себя за эту мысль. Хозяин своей жизни – только он сам, так? Незачем перекладывать свою вину на других. Нельзя вести себя недостойно, пусть даже наедине с самим собой. Лучше, пока сон не расплылся, попробовать его истолковать. Во снах Мать-Змея являет людям свою волю и даёт подсказки на будущее. А уж человеку решать, каким будет это будущее.

Он увидел себя маленьким. Это понятно. В беде человек ощущает себя уязвимым и беспомощным, как в детстве. Или, наоборот, уходит в светлые детские воспоминания, спасаясь от горестей взрослой жизни.

Он увидел своё первое испытание. Тоже понятно. Ему сейчас предстоит ещё одно. И никто, кроме Матери-Змеи, не знает, продолжится ли жизнь Эшшу – или оборвётся на восемнадцатом круге.

Он увидел Ташу́ра – и не узнал его. Что ж, ведь именно Ташур встретил его тогда возле жертвенника и сказал, что испытание завершено. Жреческая хитрость, последняя проверка. Если бы малыш, только-только переставший быть безымянным, обрадовался и, забыв обо всём, пошёл за добрым дядей к челноку – его навсегда увезли бы со Змеиного острова домой, на Ойшои. И отняли бы имя, ещё не подтверждённое обрядом. Пришлось бы мальчишке на будущий круг проходить испытание вновь: в поле, в море или в шахте. Жрецом бы ему не стать. Змеиный остров не даёт второй попытки.

Но мальчик отказался идти к челноку. Его ждали у мыса! Он обещал старшим, что пройдёт до жертвенника и обратно!

Ташур улыбнулся и сказал:

«Но ты же не обещал проделать этот путь в одиночку, верно? Мы пойдём вместе!»

И до самого мыса жрец рассказывал маленькому спутнику весёлые истории и отпугивал змей резким высоким свистом. К концу этого незабываемого, счастливого пути Эшшу научился точно копировать свист.

Первое умение, перенятое у Ташура!

А сколько всего было впереди... Первые упражнения во внушении, в наведении морока на врага (в этом Эшшу не преуспел, хотя и очень старался). Змеиные пляски, когда ты гибок, как «чудо-в-чешуе», и так же быстр (ой, как болело тело от упражнений!). Чтение путей светил (непонятно и не очень интересно: ходят светила по небу – и пускай себе ходят). Знание целебных и ядовитых трав (вот это было увлекательно). Распознавание голосов птиц и животных, подражание им (это давалось Эшшу легче всего).

И самое увлекательное – потрясающие, бередящие детскую душу рассказы о далёких землях. Пусть из чужих уст, от матросов-алонкеев дошли до жрецов рассказы о недостижимых чужих архипелагах – всё равно было невероятно интересно. А уж про свой архипелаг Фетти, про пять его островов Эшшу узнал всё, что смог.

Больше других жрецов с мальчиком занимался Ташур. Он заменил Эшшу отца, который погиб в море, когда малыш ещё на ноги не встал. Мать умерла позже, её лицо и голос сын всё-таки хранил в памяти. А отца – нет, не помнил. И когда пускал по волнам самодельные маленькие кораблики со съестным «грузом» (чтоб души родителей знали, что сын помнит о них), представлял себе отца с лицом Ташура.

Один круг счастья. Всего один круг.

А потом началась война.

Нет, она шла и раньше – где-то далеко, на большом острове, что назывался, как и архипелаг, Фетти. Мальчик знал, что там издавна жили две расы: на севере – вайтис, на юге – шаутис. С острова Аркон в 3060 году пришёл король Массимар, захотел подчинить себе вайтис. Чужая раса разбиралась, кто в ней главный. А при чём тут шаутис?

Оказалось, очень даже при чём...

Грянул 3062 год, чёрный и горький. Год, когда чужая война стала своей. Массимар захватил северную часть Фетти – и захотел весь остров. Но шаутис отказались признать власть короля.

Супруг Змеи, глава жрецов, сказал: «Сегодня Массимар возьмёт весь Фетти – завтра ступит на Ойшо́и. Это наша общая война. Шаутис с Ойшои придут на помощь братьям с Фетти».

Это были грозные дни. На Ойшои остались старики, дети и кормящие матери. Юноши, мужчины и сильные молодые женщины взяли в руки оружие. На рыбачьих судах, на «поплавках» с брёвнами по бокам, на лёгких плотах, на плетёных лодчонках шли они на Фетти. Наверное, светила, глядя с небес, решили, что внизу настало великое переселение муравьёв.

Вайтис не сумели бы так. Вайтис боятся моря. А шаутис – дети солёных волн. Они вплавь забираются так далеко, что берег не виден даже краешком. Они ножом выпускают потроха акуле. Они не так, как вайтис, нуждаются в пресной воде: поймал руками рыбу, съел сырою – и полегчало! Мать-Змея дала любимым детям сильные лёгкие, кожу, которую не так разъедает морская соль, и прозрачное веко, которое закрывает глаз, когда шаути ныряет. В воде никакой вайти не справится с шаути один на один.

А вот на земле вышло иначе. Вайтис умели делать оружие, которое с громом швыряет свинцовые шарики. На Ойшои мало мастеров по железу. На Фетти были неплохие кузнецы, но они уступали в умении своим северным соседям, от которых и переняли когда-то эту науку. Стрелять из трофейных ружей шаутис научились, делать их – нет.

Зато вайтис плохо разбираются в магии.

Конечно, почти все жрецы ушли на войну – как же без них? Ушёл и Ташур. Эшшу умолял взять его с собой: он крепкий, сильный, метко стреляет из духовой трубки! Но кто будет слушать мальчугана, прожившего лишь десять кругов?

Пришлось остаться в пещерном городе Змеиного острова.

Четыре круга, четыре невыносимо долгих круга – от одного сезона штормов до другого – шла война. Эшшу вместе со сверстниками долбил враз опостылевшие науки. Под присмотром дряхлых старцев отрабатывал гибкие движения змеиных плясок. А в сезон посева и жатвы все ученики отправлялись на Ойшои – там очень нужны были рабочие руки.

И всё это время Эшшу молил Мать-Змею, чтобы позволила учителю вернуться.

Владычица услышала просьбу мальчишки. Для Ташура война закончилась в середине четвёртого круга.

Жрец возвратился на Ойшои – изменившийся, мрачный, с припорошёнными болью глазами и согнутый чуть ли не вдвое: у него была повреждена спина, и лишь хороший лекарь смог спасти его от полной неподвижности.

Ташур не сразу поплыл на Змеиный остров. Он пришёл к старосте ближайшей деревни и спросил, какую работу ему дадут. Его отправили в коптильню, куда рыбаки свозили улов.

Эшшу тогда тоже работал на Ойшои, даже неподалёку, в шахте. Узнав о возвращении учителя, он примчался бегом, кинулся Ташуру на шею.

– Теперь-то я точно пойду на войну! – кричал Эшшу. – Мне почти четырнадцать, я взрослый! Я поймаю того вайти, что покалечил тебя!

– Уймись, герой, – смеялся Ташур (а в глазах стыла горечь). – Война пошла на ущерб. Мы и вайтис вымотали друг друга. Массимар призвал Супруга Змеи на переговоры...

Переговоры длились чуть ли не полкруга – и привели к миру. Остров Фетти всё-таки достался Массимару целиком. Король поклялся никогда не посягать на Ойшои, поддерживать с шаутис добрососедские отношения и вести торговлю. Тем из шаутис, кто не захочет покинуть Фетти, придётся присягнуть на верность Массимару. Тогда они получат равные права с вайтис и сохранят свои дома и землю.

На Ойшои хлынули беженцы с Фетти. Никогда ещё остров не был так населён. Летописцы так и назвали 3066 год – «годом тесноты».

«Велика Мать-Змея, – удивлялись старики и старухи, – сколько же людей живёт на свете! А ведь ещё и на Фетти кто-то остался!»

Уместились как-то, потеснились. Были ссоры, раздоры, делёж клочков земли, но понемногу и это утряслось. Остров облетела фраза одной старой женщины: «Мой сын погиб на Фетти – взамен пришли трое сыновей из-за моря». Спокойный, дружелюбный Ойшои усыновил пришельцев.

Ташур и Эшшу вернулись на Змеиный остров. Через два круга Эшшу прошёл второе испытание, стал младшим жрецом, надел налобную повязку из змеиной кожи. Он был бы счастлив... если бы не видел, что Ташур стал другим.

Война оставила на учителе не только шрамы, которые видны глазам. Сломала не только спину, но и душу. Он стал легко раздражаться, часто срывался на грубость. Иногда он пытался объяснить Эшшу, как это было: люди убивали других людей, а потом хвалили друг друга за это. Рассказывал о лугах, усыпанных трупами. О раненых, которых добивали свои, если не могли помочь, а враг был близок.

Потом перестал рассказывать. И всё чаще глядел в небо. Изучал пути небесных светил, вёл записи такой сложности, что Эшшу не мог в них разобраться, как ни старался. Цифры он знал все, но как понять знак «число, которого нет»? Или «число незримого долга»?..

Ташур знал и эти знаки, и другие. Небо и числа заменили ему людей и жизнь, стали страстью, болезнью. И привели к преступлению.

* * *

Сверху послышался оклик – и, разматываясь, полетела вниз верёвка. Эшшу молча встал, привычно подёргал её – прочно ли закреплена? – и ловко полез наверх. Там его ждал Ре́шги. Ещё недавно – хороший приятель, ловкий партнёр по змеиной пляске и опасный соперник по игре в «три цвета». Сейчас – охранник с каменным лицом.

Решги поднял факел и произнёс всего два слова:

– Высшие ждут.

Эшшу кивнул и молча пошёл по коридору прочь от колодца.

Коридоры пещерного города были извилистыми и перепутанными, но заблудиться в них было нельзя... то есть чужак заблудился бы, а жрец – никогда. Высеченные на камне рисунки давали много внятных подсказок для того, кто знает змеиный язык.

Но те, кто в давние времена изукрасил скальные переходы, не сделали их прямыми и широкими. Иногда потолок опускался настолько низко, что Эшшу ложился на живот и полз. Иногда коридор сворачивал так резко, что приходилось протискиваться сквозь изогнутую щель. Среди жрецов не было неуклюжих толстяков. Старым и искалеченным показывали тайные удобные проходы в скалах. Но только им. Жрец должен быть змеёй.

Да... Не будь у Ташура сломана спина, сейчас именно он стоял бы перед судом высших.

* * *

Эшшу вспомнил, как учитель, отведя глаза, с трудом говорил:

– Там, наверху, у подножья Двойной скалы... Снерки разрыли землю, обнажилась трещина в скале. Я смотрел планы воздуховодных щелей. По трещине можно пробраться в воздуховод, а по нему – в Запретные пещеры...

Взглянул в лицо потрясённого ученика – и недостойно зачастил, затараторил:

– Если бы не спина, я бы и раздумывать не стал... я бы никому ни слова... я бы сам полез, клянусь жалом Матери-Змеи! Это же такая удача, это раз в жизни... Там же таблицы Лживого Глупца! Я и читать бы не стал, что он писал о жречестве, но его расчёты... Я должен, я обязан узнать, прав ли я в своих выкладках!

У Эшшу от ужаса ноги стали слабыми, едва удержали тело.

Да, он слышал про Лживого Глупца. Когда-то этот жрец был самым учёным и мудрым в пещерном городе. Должно быть, мерзкое дыхание снерков помутило его разум. Иначе почему бы он начал говорить безумные слова о происхождении мира и о Матери-Змее, так?

Жрецы не забыли, что он в юности придумал подъёмные устройства в шахтах и много других полезных вещей. За это ему подарили лёгкую смерть. Но забрали имя, заменив позорной кличкой.

– Я знаю, как найти его труды, – взволнованно говорил Ташур. – Я дважды был в Запретных пещерах вместе с другими жрецами, делал уборку. Таблички никогда не перекладывают с места на место...

Тут он замолчал. Иным взглядом – пристальным, цепким – взглянул в лицо ученику. И сказал неожиданно тихо:

– Понимаю... Да, я не могу просить... Всё-таки попробую сам...

И полез бы! Совсем обезумел со своими расчётами светил!

Разве Эшшу мог допустить такое? Тем более что лезть по воздуховоду и впрямь оказалось сложно. Но Эшшу справился. И пробрался в Запретные пещеры, и нашёл нужные таблички, и при свете принесённой с собой лучинки скопировал их содержимое угольком на белую писчую ткань.

Рискованно? Да. Но Эшшу был вознаграждён, когда увидел, как засияли глаза Ташура, как дрожащими руками расправлял он скомканную ткань, бормоча: «Это... это выше мудрости... даже слов для такого не придумано...»

А в том, что произошло потом, нет вины учителя, так? Ведь не он же пробудил в Эшшу болезненное любопытство. Ту глухую тоску, про которую говорят: «Снерк гложет моё сердце».

Там, в пещере, оставались сокровища ума. Некоторые – ядовитые. Например, рассуждения Лживого Глупца о Матери-Змее. Но были и подлинные знания. Мудрость, которая могла ослепить младших жрецов. Её берегли для высшего круга. А хотелось – сразу, сейчас. Так хотелось, что Эшшу рискнул снова залезть в Запретные пещеры.

И попался...

* * *

Пещера, где собрался высший круг, отличалась от прочих лишь тем, что стены её были расписаны изображениями не змей, а снерков. Эшшу ни разу не был в этой пещере, но знал, что означают рисунки: «Вокруг тебя зло, помни об этом».

Сейчас злом был он, Эшшу.

Посреди пещеры горел маленький костерок, дым уходил в отверстие в своде. Вокруг костра на коленях стояли шестеро мужчин и одна женщина. Все семеро были обнажены, даже на волосах не было жреческих повязок. Тела и лица их покрывали сложные узоры из разноцветной глины.

На мгновение в душе юноши взметнулась горькая гордость: ого, какие почести! Мелкие дела высшие жрецы решают без подобных церемоний.

У костра было свободное место. Эшшу знал: оно оставлено для него. Юноша молча подошёл к костру, опустился на колени и устремил взгляд в огонь.

Никто не произнёс ни слова, не пошевелился. Перед важной беседой нужно очистить душу, мысли и глаза лицезрением пламени. Но тот, кто замарал себя кражей тайного знания, не может надеяться на очищение. Поэтому Эшшу позволил себе быстрые взгляды на тех, кто будет решать его судьбу, на лица в ярких завитках глины – и тут же вновь смотрел в огонь.

Супруга Змеи он узнал с первого взгляда. Жёсткие, как у хищной птицы, черты не исказила бы никакая роспись. Сильный, умный, беспощадный...

Юноша невольно вспомнил день, когда этот человек вступил в священный брак с Матерью-Змеёй. Мальчик тогда ещё не был учеником жреца. Он ждал в толпе шаутис, прибывших на лодках с Ойшои. Мужчины и женщины собрались на мелководье – кто по колено, кто по пояс в воде. Взрослые держали детей на плечах. Его, безымянного малыша, тоже взял на руки незнакомый мужчина. И все глядели, как на вершине скалы в рассветных лучах танцевал человек с огромной змеёй на плечах. Каждое движение было выверенным, страстным и грозным, а поднимавшийся из расселины дым разноцветными клубами окутывал того, кто на глазах у всех стал змеечеловеком.

Сейчас этот змеечеловек, стоя на коленях, смотрел в огонь, и лицо его было сурово.

Женщину Эшшу вспомнил не сразу. Её звали Са́йу. Когда-то она рассказывала мальчишкам-ученикам про «змеиный сон» – искусство подчинять себе другого человека, внушать ему свою волю. Но потом она ушла на войну.

А при взгляде на её соседа Эшшу вздрогнул, опустил взор на раскалённые угли и больше уже не смотрел ни на кого.

Какая разница, кто собрался у костра, если вот этот, со спиральными завитками на щеках, – его учитель, его Ташур?! Даже в лицо смотреть не надо: скособоченная фигура, одно плечо выше другого...

Значит, как раз сейчас, пока Эшшу сидел пленником в колодце, высшие призвали Ташура в свой круг?

Заговорил Супруг Змеи. Его речь была мягкой и почти равнодушной, но это было равнодушие мурены перед броском на мелкую рыбёшку:

– Младший жрец Эшшу, ты знаешь, зачем тебя привели сюда?

Юноша с трудом выдавил ответ:

– Да. Знаю.

Собственный голос показался диким, хриплым.

А учитель молчал.

Конечно, молчал. А чего ожидал Эшшу? Что Ташур встанет и скажет: «Это я толкнул ученика на дурное дело», – так, что ли? Это не спасло бы Эшшу. Виновны оказались бы двое.

Так почему в голове так несправедливо, так настойчиво бьётся слово «предательство»?

– Кому ты рассказал о трещине в воздуховоде? – так же мягко продолжил главный жрец.

Этот вопрос заставил юношу собраться. Жрецы хотят знать: далеко ли расползлась запретная мудрость?

– Никому, старший, – почтительно ответил Эшшу. Голос его звучал уже уверенно, негромко и спокойно.

Учитель поднялся на ноги – и сердце Эшшу оборвалось: вот сейчас, сейчас...

Но Ташур сделал несколько шагов к стене – туда, где лежала кучка наколотого угля. Взял несколько кусочков, вернулся, подбросил их в костёр и вновь опустился на колени. Даже не стряхнул чёрную пыль с замаранных ладоней.

Вдруг юноша понял: Ташур боится. Боится и за него, Эшшу, и за себя. Но больше всего, наверное, боится за свои расчёты и наблюдения за светилами. Боится, что будет разрушено последнее убежище, в котором можно укрыться от мира, где люди убивают людей и называют это доблестью.

«Пусть учитель предал меня – я не предам учителя!»

Супруг Змеи вновь разомкнул уста:

– Сайу, поговори с мальчиком.

Страх холодной рыбой плеснулся в сердце Эшшу. Его будет допрашивать знаток «змеиного сна»?

Конечно. Ведь не ожидал же он, что ему поверят на слово!

Сайу шевельнулась, точно скопировав позу Эшшу: чуть подалась вперёд, сцепила руки.

Женщина была ещё не старой, по-мужски крепкой, с маленькой грудью и плечами, по которым вились нарисованные чёрной глиной змеи.

Остальные жрецы не пошевелились, всё так же глядя в огонь.

Эшшу заставил себя успокоиться. У него была надежда.

Учитель готовил его к третьему испытанию, после которого Эшшу стал бы жрецом. Из обращения к нему исчезло бы слово «младший». Во время испытания его могли погрузить в «змеиный сон». Ташур не был глубоким знатоком этого искусства, но кое-что знал – и поделился с учеником простенькими приёмами борьбы с чужой волей. Оба ничего не говорили о подготовке другим жрецам: Эшшу боялся насмешек сверстников.

– Мальчик! – ласково позвала его Сайу. – Посмотри на меня, мальчик!

Откуда она взяла эту широкую налобную повязку? Каким неуловимым жестом ухитрилась надеть её на свои курчавые волосы? Теперь у неё над переносицей сиял небольшой яркий кружок, похожий на сочащийся светом камешек.

Эшшу знал, что это такое. Вогнутый металлический кружок собирал свет и притягивал к себе взгляд. Отвернуться от Сайу нельзя – неповиновение разгневает высших. Поэтому юноша устремил взор вроде бы в лицо жрице – а на самом деле чуть правее, на стену. На стене красовался ухмыляющийся во всю пасть снерк. Казалось, он тянет лапу, чтобы погладить Сайу по голове.

А женщина вдруг запела медленную, тягучую колыбельную. Все шаутис в детстве засыпали под этот напев.

Эшшу знал, зачем жрица поёт. Песенка была опаснее ножа. Она делала человека мягким, податливым, неосторожным, смиряла волю. Что говорил Ташур? Надо читать про себя стихи. Чтобы один ритм мешал другому.

Как и всякий шаути, Эшшу знал наизусть много стихотворных строк, их ещё в гнезде читали малышам учителя. И сейчас юноша мысленно призвал на помощь любимую «Песнь о Гиу-Та». Как там?.. «В час его рожденья море бушевало... Волны разбивались с грохотом о скалы... Волны...»

Знакомые строки ускользали, как рыбки, не давали себя поймать.

Напев негромко подхватили все высшие. Мелодия окутывала Эшшу, как мягкая сеть.

«Неужели и Ташур поёт? Море бушевало... о скалы... волны...»

– Мальчик, – вплёлся в песню вкрадчивый голос жрицы, – что ты успел прочесть – там, в Запретных пещерах?

Язык ответил раньше, чем мозг придумал ответ:

– Я читал про Доверенное Сокровище. Про клятву, которую жрецы дали Огненному Алонкею.

– Тебе было интересно?

– Да. Очень.

– Что ещё ты прочёл?

Эшшу незаметно вонзил ногти правой руки в пальцы левой. Боль прояснила разум.

– Ничего.

– Кому ты рассказал о своей находке? И о прочитанном?

– Никому.

«Я не сказал непоправимого. Я не погубил учителя... Этот снерк на стене, как он скалится! Будто сейчас прыгнет ей на голову...»

– Мальчик, очнись! – позвал голос Сайу.

Эшшу встрепенулся, захлопал глазами. Он почти не притворялся.

– Выйди в коридор, подожди там, – ровно сказал Супруг Змеи. – Мы позовём тебя, когда примем решение.

Юноша покинул пещеру. Он чувствовал себя вымотанным, опустошённым.

В коридоре у стены сидел Решги. Прислонился к стене и, казалось, дремал, хотя наверняка был настороже.

Эшшу тоже сел у стены, ближе к входу в пещеру. Закрыл глаза и обратился в слух. Им овладело холодное, отстранённое любопытство: убьют его или нет?

Высшие совещались тихо. Из пещеры долетело лишь несколько фраз. Сначала – испуганный вскрик учителя: «Ему же только семнадцать кругов! Мальчишка же!» Эти слова не растрогали Эшшу. Он почти равнодушно подумал: «Убьют».

Потом Сайу разгорячилась так, что повысила голос: «Да ладно вам! Я про это Доверенное Сокровище ещё в ученицах от младших жрецов слышала! И про рыжего алонкея. Тоже мне тайна!» Ей кто-то тихо возразил. Сайу возмутилась: «Да какая разница! Кому теперь нужны эти подробности, раз шкатулку в войну потеряли?»

Кажется, ей кто-то сделал замечание. Она заговорила тише. И больше уже ничего не слышно было – до мгновения, когда Супруг Змеи возвысил голос:

– Эшшу, войди!

Эшшу вернулся к костру и очень спокойно выслушал, что ему предстоит покинуть не только Змеиный остров, но и Ойшои.

По приказанию Супруга Змеи юноша снял жреческую налобную повязку и бросил в огонь. Глядя, как корчится в огне и рассыпается пеплом змеиная кожа, Эшшу думал, что и внутри у него всё превратилось в пепел.

* * *

Сразу покинуть Змеиный остров Эшшу не смог: пока он сидел в колодце и ждал решения своей участи, подошёл сезон штормов.

Бывший младший жрец почти не выходил из крохотной пещерки, которую ему отвели как гостю острова. Да, теперь он был гостем, и обращение с ним было вежливым и отстранённым.

Ел он вместе со всеми, за длинным столом, но никто не заводил с ним беседы. Шутки, смех, дружеские подначки, которыми обменивались молодые жрецы и жрицы, обтекали чужака, не касались его. Если он сам пытался с кем-то заговорить, ему отвечали учтиво и кратко. И он прекратил навязывать жрецам разговор.

Сначала Эшшу пытался делать обычную ежедневную работу, но ему ровно, приветливо объяснили, что гость не должен утруждаться.

Сунуться в хранилище рукописей, где он прежде любил проводить время, Эшшу даже не пробовал. Он знал порядки. Если чужак хотел ознакомиться с каким-нибудь научным трудом или поэмой, он должен был получить дозволение Супруга Змеи, и только после этого из хранилища гостю выносили обожжённые глиняные таблички, испещрённые значками, или более поздние тексты на писчей ткани.

Эшшу, разумеется, не просил ни о чём. Целыми днями лежал он на груде сухих водорослей и смотрел в потолок, на котором шевелились отсветы дрожащего пламени светильника.

Можно было представить себе, что он снова стал безымянным малышом, что он снова на Ойшои, что сейчас тётушка За́ри даст ему миску рыбной похлёбки и погладит по волосам доброй жёсткой рукой.

Как любил он когда-то сезоны штормов! Остров пустел, шаутис уходили в пещеры. Там заранее был сложен запас угля, по стенам развешаны связки вяленой рыбы, гирлянды лука, стояли бочонки с копчёной гусятиной, залитой жиром, и мешки батата. На полу лежали матрацы, набитые сухими водорослями.

Сезон штормов был отдыхом от тяжёлой работы в поле и в шахте. Конечно, никто не сидел сложа руки, это же скучно! Взрослые плели сети, шили, занимались резьбой по кости и мягкому камню. Остров Ойшои славился искусными резчиками. Не только торговцы охотно скупали поделки островитян – даже алонкеи, надменные хозяева морских просторов, соглашались брать изделия шаутис в счёт дани...

Взрослые делали лёгкую, приятную работу, а дети учились... слушали сказки и предания... пели песни... играли в «три цвета» и другие игры...

Да, Эшшу любил сезон штормов. Этот был первым, который хотелось попросить: «Уходи скорее, уйми свои ветра!»

А Ташур ни разу не зашёл к бывшему ученику.

Эшшу говорил себе: «Ну и к лучшему. Что мы могли бы сказать друг другу?»

* * *

Когда миновал сезон штормов, Эшшу вернулся на Ойшои. Сплетя шалаш из речного тростника, он устроился неподалёку от гавани – ждать, пока придёт купеческое судно. Юноша ловил в реке рыбу и жарил её на костре.

Он мог бы зайти в любой дом, помочь хозяевам работать на огороде – и потом в кругу семьи, за столом, есть из общей большой миски благоухающую травами похлёбку. Или спуститься в шахту, колоть со всеми уголь – и в обед сесть к котлу с густой кашей и мясом.

Но Эшшу в первый же день понял, что слух о его изгнании разошёлся по ближним селениям. Люди вели себя так же, как жрецы на Змеином острове. Они были вежливы и замкнуты.

Эшшу ненавидел одиночество. Он к нему не привык. Чтобы хоть как-то справиться с тоской, он играл в тростнике со змеями. Подманивал шипением, брал в руки, обматывал вокруг шеи или глядел в маленькие тёмные глазки. А потом вновь отпускал их в заросли – и говорил себе, что жрецы смогли взять у него только налобную повязку. Знания и умения остались при нём...

За то время, что Эшшу ожидал корабль, к нему пришли лишь два человека.

Первой была тётушка Зари, добрая старая женщина, когда-то взявшая к себе осиротевшего мальчугана. Когда до неё дошла весть об изгнании Эшшу, тётушка оставила огород и козу на попечение соседки и пустилась пешком в неблизкий путь.

Как всегда, она не говорила лишних слов. Не ахала, не упрекала приёмыша ни в чём.

– Это одежда, – сказала она, кладя к его ногам свёрток. – Такую носят вайтис.

– Где взяла? – удивился Эшшу.

– У соседа. Он с Фетти. Они там все ходят в штанах и рубахах. А здесь он это не носит. Я ему сказала, что тебе нужнее.

Тётушка Зари была права. Эшшу, как и все шаутис, знал довольно много про обычаи вайтис. Во всех гнёздах малышей не только учат языку недобрых соседей, но и рассказывают о том, что это за люди и как живут. Да и купцов-вайтис доводилось видеть. Действительно, все в штанах.

Эшшу оделся, путаясь в штанинах и рукавах. Плотная ткань – шерстяная, не из волокнистых водорослей – неприятно тёрлась о кожу. Придётся привыкать.

– Ещё шляпу не забудь, – строго сказала тётушка и своими руками водрузила на голову Эшшу широкополое сооружение из валяной шерсти. Да-да, настоящая шляпа, какие на Ойшои можно увидеть только на головах заезжих мореходов.

«К шляпе привыкать будет ещё труднее. Она же, наверное, будет падать на каждом шагу!»

– Совсем как женщина, – недовольно оглядела юношу тётушка Зари. – Чудаки эти линялые!

И опять она была права.

Кожа шаутис не только устойчивее к морской соли – она ещё и холод лучше переносит. Так что мужчины почти весь круг ходят в набедренных повязках, только ближе к штормам набрасывают тёплые плащи из водорослей или козьей шерсти. Девочки тоже носят набедренные повязки – но они, как приходят в женский возраст, начинают прятать тело под одеждой. Самой разной. Какую женщина придумает, такую и сошьёт. Это они делают потому, что закрытое тело привлекательнее для мужских взоров. Что спрятано, то интереснее. Старухи, которые уже не надеются привлечь мужчину, вновь ходят в набедренной повязке – вот как тётушка Зари.

Но хоть права-то она права, а зря зовёт вайтис «линялыми». Ну да, кожа у них светлее, волосы свисают прямыми патлами. Но Эшшу теперь будет жить среди них. Надо с уважением относиться к будущим соседям.

– Ещё возьми это... – Зари повесила ему на шею кожаный мешочек на тесёмке. – Это деньги. Купец дал за плетёные ковры. Тоже тебе нужнее.

Эшшу кивнул: да, ему нужнее. Вайтис ничего не дают друг другу просто так. Только за деньги. А шаутис чаще обмениваются, чем платят. А то и попросту дарят.

– Обязательно купи на них у торговцев башмаки, – строго сказала тётушка. – Не такие, какие носим мы, а тяжёлые, с толстой подошвой. И научись в них ходить, чтобы быть как все. А то я для тебя башмаки не нашла. Тот мужчина, который с Фетти, рассказывал, что когда лодка подошла к берегу Ойшои, он первым делом утопил башмаки в море. В наших-то ходить куда лучше!

Конечно, обувь шаутис мягче и удобнее. Но мудрая тётушка снова права: он должен ходить в том же, что носят все на Фетти.

– Там ещё жемчужина, – сказала тётушка. – Большая, красивая. Я её нашла на Розовых отмелях. Нет там жемчуга, а мне морская хозяйка подарила.

Эшшу склонил голову. Всё правильно. Кому ещё получить подарок от морской хозяйки, как не доброй тётушке Зари!

– Жемчужина – это не тебе, – продолжила Зари. – Я сама родом с Фетти, меня оттуда замуж взяли на Ойшои. У меня в Энире осталась подруга-вайти, её зовут Ге́кта. Тоже старая уже. Найди её, если жива, и отдай от меня жемчужину. Может быть, Гекта поможет тебе там, в чужом краю. А я пойду. Нехорошо заставлять соседку так долго возиться с огородом и козой.

Она цепко взглянула в лицо Эшшу, словно хотела, чтобы образ приёмного сына навсегда остался на дне её глаз. Потом пошла прочь, ни разу не оглянувшись. Эшшу смотрел ей вслед и с трудом сдерживал слезы...

Приход второго гостя вызвал у изгнанника совсем другое чувство.

К шалашу заявился долговязый незнакомец, примерно одного возраста с Эшшу. Судя по въевшейся в кожу угольной пыли, этот юноша работал в шахте. Он побродил вокруг шалаша – и наконец заговорил:

– Уплываешь? За море?

– Уплываю, – сдержанно ответил Эшшу, которому незнакомец сразу не понравился.

– Вот! – воскликнул гость, словно споря с кем-то. – А как зазнавался... – Он оборвал фразу, вгляделся в лицо Эшшу. – Да ты меня не узнаёшь! А ведь мы из одного гнезда!

И тут Эшшу вспомнил подлого мальчугана, который любил ссорить ребят.

– Тихоня!

– Был Тихоня. Я прошёл испытание, мне дали имя. Хорошее. Но тебе не скажу. Не хочу, чтобы ты увёз моё имя с собой... Да-а, ведь я учился лучше тебя! Если бы учитель захотел, я бы тоже смог стать жрецом! Не знаю, как ты к нему подольстился... Но Мать-Змея – она справедливая, да! Я остаюсь на Ойшои, у меня дом и жена... ну, будет... А ты уплываешь...

И тут Эшшу понял, что не потерпит злорадства Тихони.

– Ты прав, – сказал он весело. – Мать-Змея справедлива и добра. У меня была мечта – повидать чужие земли. И эта мечта сбылась.

И он широко улыбнулся опешившему Тихоне.

* * *

Вскоре Эшшу покинул родной остров на борту торгового судна, капитан которого, обойдя Ойшои, возвращался на Фетти, в Энир.