7. Остров Хильдаланд

Когда на горизонте показался зелёный каменистый берег, солнце достигло зенита. Волны накатывали на сушу, где раскинулись крупные, поросшие мхом и водорослями валуны, со спокойствием штиля. Лодки полулюдей-полурыб всё с той же скоростью подплыли к пляжу, а чудесные кони высадили наездников на песчаном мелководье. Лишь теперь северяне и их южные спутники поняли, как сильно продрогли в водах зимнего океана.

Гребцы, взяв исписанные таинственными узорами доски и вёсла в обе руки, взошли на усыпанный галькой берег. Один из морского племени, что прихватил с собой знамя с вышитым на нём драконом, передал трофей вышедшему навстречу соплеменнику. Вид его ужаснул спутников: тот был ещё менее человек и ещё более рыба, а точнее, акула с узкой головой, зубастой пастью и длинными щупальцами вместо волос. Ростом чудовище выше и статью шире, чем сородичи, его серая рыбья кожа покрыта светящимся голубым рисунком, а из одежды — шипастый панцирь-наплечник, закрывающий часть груди, и того же материала наручи. Чресла существа прикрывает рыбацкая сеть с вплетёнными в неё водорослями и украшениями-раковинами.

Людорыб повернул узкую морду, приглядываясь перепончатым круглым глазом к знамени, затем так же подозрительно глянул в сторону пришельцев и направился к деревне.

К слову, была то рыбацкая деревенька с виду и обыкновенная, и волшебная. Викинги узнали в этих берегах знакомые северные пейзажи с обилием зелени, которая по весне оплетала и крыши низеньких домов. Отличались постройки неведомого племени тем, что стены их просмолены дочерна и вокруг уложены высокой каменной кладкой, оставляя место для прохода. Кровли домов диковинно приподняты, напоминая выдающиеся вперёд носы кораблей. На чердаке у каждого небольшое и единственное окошко. Те домики, что кладки не имеют, приподняты на сваях, а стены у них нарочно сделаны сквозными: там сушится рыба и хранятся съестные припасы. Имеются перекладины для сушки снастей и харчей и во дворах, сооружённые из обтёсанных тонких брёвен.

В воздухе стоит запах сырой рыбы, дыма и морской соли, разгоняемый порывистым ветром. Путники отметили, что в каждом из домов топится печь, а значит, живёт на острове немало народу.

Гребцы, что привезли мореходов в свой дом, без церемоний подхватили чужеземцев под руки и погнали к удалённому храму, выстроенному из просмоленной древесины на холме.

Древнее капище высокое, просторное и многоярусное. Каждый уровень завершается всё более покатой мачтой-кровлей и венчается подобием башенки со шпилем. Коньки двускатных крыш, покрытых берестой, имеются на двух последних ярусах и над входным порталом, что обрамлён мудрёной резьбой по камню. Среди ленточных узоров сокрыты морские мотивы и лики неведомых владык глубин.

Шагнув в портал, путники увидели скромное убранство, дощатые пол и стены с поддерживающими их балками. В главной нише освещённый двумя возожжёнными подвесными светильниками притаился хозяин молельни. Каменная статуя морского божества в полный рост изображает величавого старика с длинными спутанными в жгуты космами и чертами то ли животными, то ли бесовскими. В мускулистых руках он держит по копью, голову покрывает остроконечный шлем, украшенный двумя крупными камнями, а на груди под боевым панцирем натянута кольчуга.

Обращённый монументу стоял человек в ветхом препоясанном бечевой одеянии с капюшоном на голове. Он нашёптывал молитвы, а затем, потревоженный, повернулся к гостям.

Продрогшие и еле живые чужеземцы с трудом подивились бы хоть кому-то после увиденного и испытанного, но вид старика в хламиде встревожил их вяще прежнего. То был не человек и не рыболюд, а сморщенное обезьяноподобное существо с человечьим ртом и глазами. Синеватую кожу его украшают рисунки в виде светлых полос, подбородок покрыт белёсой пушковой растительностью, мягкой на вид. По оттопыренному капюшону ясно, что острые уши незнакомца велики и торчат в стороны.

Тут в капище залетела большая ворона, усевшись на голову статуи.

— Что ж. Не знаю, зачем вы явились, чужестранцы, но Мананнан внимал моим молитвам. Пар океана утих, мы нынче в безопасности. — старец сделал ещё шаг вперёд. — Моё имя Диан Кехт, а остров этот зовётся Хильдаланд. Здесь я старейшина и главный врачеватель.

Трэллы и их хозяева разом выдохнули. Йормундур, весь побитый и с коркой крови на виске, засмеялся и похлопал Ансельмо по спине.

— Хм, чтоб не слечь с лихорадкой, вам бы переодеться в сухое да посидеть до вечера у очага. — добавил Диан Кехт. — Прикажу моим детям сварить снадобье от простуды… и душевного волнения.

По велению старейшины поселенцы отвели гостей в просторный дом. Решено было хорошенько пропарить путников в бане, да только любящие прохладу и влагу рыболюды к жаре непривычны и парилень отродясь не строили. Диан Кехт приказал в кратчайший срок найти лучшие брусья и смастерить баньку, куда выйдут и несколько мужей, и вместительный чан для купания.

Для Олальи поселенцы исхитрились ещё пуще: приволокли огромный железный чан, подвесив его над кострищем, залили пресной водой, бросили хвою и ароматные травы, а затем пригласили искупаться и саму гостью. Хоть девушке было поначалу дико вариться, как окорок в супе, вода оказалась не слишком жаркой, ломка в костях скоро прошла, наполнив тело приятной слабостью.

Дети Диан Кехта — юная дева, ровесница Олальи по имени Аирмед, и мальчик, зовущийся Октри — оказались на вид той же породы, что и отец, а заданьем их было хлопотать над пришельцами. Аирмед, умудрённая травница, нашла в сумке Олальи много полезных растений, которые употребила для целебного чана и другого снадобья, намешанного с маслами. Когда о тире позаботились достаточно — а работа у отпрысков спорилась, — Диан Кехт явился к трём мужам, чтобы забрать их в готовую и натопленную парильню.

Йорм, Стюр и Йемо, понятное дело, не поверили ушам, но стоило выйти за порог и пройди шагов двадцать, как заиграл дымок под хмурым небом и послышался весёлый скрип поленьев. Там, где только что распростёрся голый холм, стояла свежесрубленная баня, да такая ладная и изукрашенная, будто мастера трудились над ней не одну декаду.

Подведя гостей ко входу, им предложили скинуть промокшую рвань, что когда-то была им одеждой. Ансельмо с согласия хозяина избавился от железного ошейника. Аирмед, не глядя на мужскую наготу, собрала все вещи, но рядом с рослым Йормундуром на миг запнулась.

Викинг разглядел её лицо: синеватая кожа с крапинками и бородавками, стоячие торчком уши в круглых серьгах, длинная чёлка распалась по щекам двумя крупными локонами, а волосы убраны на макушку и скреплены заколкой. Она и младший Октри не так уродливы, как отец, и всё ж нос девушки, пусть и не обезьяний, сгорблен и чересчур велик. Ну а глаза — невинные и человечьи, цвета холодной стали.

Задержав на Аирмед взгляд, Йорм понял, что она смущена, но дочь знахаря украдкой улыбнулась и отправилась обратно в гостевой дом. Странники и Диан Кехт вошли в парильню и расселись на полок. В бане стоял пока ещё прозрачный пар, а когда старец брызнул на уголье, камни страшно зашипели и пыхнули белой пеленой.

Ансельмо стало дурно, задыхаясь от раскалённого воздуха, он присел на корточки, но жалоб не произнёс. Стюр и Йормундур посмеялись, откинувшись на обтёсанные гладкие брёвна. Очень скоро они, бледнокожие, как все северяне, сделались красными, даже синяя и чёрная роспись на их телах как будто побагровела от жара. Один Диан Кехт не менялся, только вздёрнутый к самым глазам нос слегка покраснел. Парильней он был несказанно доволен.

Привыкнув к температуре, Ансельмо подошёл к полному чану и умылся. Он заметил, что на каменке разложены веники, а уголье осыпано сухими пахучими травами и хвойными иголками, наполнившими воздух пряностью.

— Поистине, лучше этой бани я не видал! И она выросла, как из-под земли! — резво обернулся тощий монах к Диан Кехту.

Старец пощипал белую бородку и улыбнулся.

— Видишь ли, финфолк — мой морской народ — так искусен, что любые дома, корабли да капища строит в мгновение ока. Волшебство ли это? И да, и нет. Секрет его мне ведом — и он в самом времени.

— Как же им удаётся плавать так прытко на лодках без паруса, что на лодки и не похожи? — подошла очередь Стюра вопрошать.

— Финфолк управляют водами океана. Наш владыка Мананнан гонит ветра и волны в ту сторону, куда лежит путь его племени. Владения его, к слову, простираются очень далеко и зовутся Финфолкхаим. Наше племя селится на островах, куда не добралась стопа людей. Живём мы выпасом рыбы и прочей морской дичины. Финфолк погоняют свои обильные стаи туда, где благоприятней кормиться и плодиться. Правда на их пути частенько встают рыбаки, пугают и отнимают рыбу. Живут рыбаки и среди нас, вот только утопленниками — иных трудно отличить от финфолк, других можно признать. Морские кони, которых вы успели оседлать, зовутся танги. Плавают они шустрее, так что, если надо за день переплыть море от Ирландии до материка, финфолк отправится верхом на танги.

— Почтенный Диан Кехт… мне с трудом верится! Но я читал похожие истории, и там говорилось, будто морской народ ещё ведает о всех скрытых в пучине сокровищах и может нагнать или успокоить бурю! — воскликнул взволнованный Йемо.

— Пожалуй, такое дано лишь нашему владыке Мананнану, который также сведущ в языке всех морских тварей.

— Где живёт ваш бог? — продолжил своё трэлл.

— На спрятанной от глаз земле. Его остров называют Эмайн Аблах или Яблоневый. Поговаривают, там стоит невиданный замок полный неслыханных богатств.

Йормундур отпрянул от стены, опустив локти на колени:

— Допустим. А тот вересковый остров и буря, повергшая его в бездну… Это тоже дела Мананнана?

— Нет, северянин. — Диан Кехт взял черпак и снова брызнул на каменку. — Вам повезло попасть в ловушку к Лингбакру и его матери Хафгуфе, пару океана. Оба они чудовищно велики и ненасытны. Лингбакр носит на спине целый остров, а вереск на нём… говорят, его засеял ветер далёких северных земель, рядом с которыми и были охотничьи угодья этих тварей. Оттуда и знамёна на бивнях Хафгуфы.

— Так то были бивни?! — ошалело подскочил Стюр.

— Праматерь гораздо огромней Лингбакра. Она проплывает под его брюхом, потому море вокруг и кажется тёмным, а бивни на её морде поднимаются высоко над водой, принимаемые за скалы. Хафгуфа всасывает воду, создавая течение на многие лиги. Ваш корабль, верно, притянуло туда, как и другие сбившиеся с курса суда. Когда мореплаватели сходят на панцирь Лингбакра, принимая его за сушу, матушка выплёвывает воду обратно, и всё разом уходит на дно.

Трое спутников умолкли, выкатив глаза и разинув рты. Не сразу Йормундур припомнил, о чём ещё хотел спросить:

— Мудрец, а что ты скажешь о древнях с резными мордами животных и горящими очами? Мы дрались с ними и едва не отошли в Вальхаллу.

Диан Кехт вновь провёл крючковатыми пальцами по жиденькой бородке.

— Мне думается, что это древнее колдовство. Такие первообразные формы присущи богам старым, как мир. Лики в стволах и кроне деревьев… Это напоминает мне Кернунна, рогатого бога леса. Трудней всего подчинить себе природу, и вряд ли речь тут о молодых божествах или, тем паче, чародеях из рода людского.

— Выходит, ты такими силами не наделён? — Йормундур с недоверием глянул на собеседника.

— Когда-то на весь остров Эрин обо мне ходила молва как о лучшем из врачевателей. Служил я владыкам, правившим этими землями много веков, делал их неуязвимыми для стрелы и меча. Я познал секреты исцеления, и мне открылась будущность. — Диан Кехт на миг замолк, безучастно глядя перед собой. — Мудрость сыграла со мной злую шутку. Одной из моих покровителей не пришлось по сердцу то… на что мы пошли от безысходности. Госпожа прокляла и меня, и детей, оттого мы и сделались отвратительны людям. Но я вовсе не жалею, ведь Хильдаланд стал мне домом, а уродство… оно сберегло мою душу и рассудок.

Диан Кехт вдруг сделался серьёзным и сложил жилистые руки на груди. Старый лоб, лишённый бровей, нахмурился, жёлтые водянистые глаза в морщинистых складках век обратились к Йормундуру.

— Что ж, не будем тянуть. Как твоя рука?

— Болит, не переставая. — викинг мельком глянул на култышку и отвёл взгляд с отвращением и отчаянной злостью. — Сейчас сильней разнылась.

— И не мудрено, глядя на такой ожог. — Диан Кехт встал с полока и двинулся к двери, умыв запрелое лицо в чане. — Рана может гнить, начнётся горячка. Мы с парнями будем закругляться, а ты, Йормундур, попаришься ещё. Тебя натрут целебной мазью, обмоют как следует. Потом я займусь рукой.

Стюр и Ансельмо, облившись из стоявшего под скамьёй жбана, вышли на воздух. Йорм понял, что предвкушение в нём затмевает удушливый страх, который всякий витязь в себе презирал. Он взялся единственной ладонью за колено, тяжко вздохнул и тут же вздрогнул, ведь в баню без стука вошла Аирмед. Девушка принесла с собой глиняную плошку, из которой резко пахло свежими едкими травами. Пряча стеснение, целительница подошла к обнажённому викингу, приказала поднять култышку, и тонкая синяя рука стала бережно растирать масло по ране и выше. Йормундур почувствовал холодок и покалывание, клокочущая боль ослабла.

Закончив с рукой, Аирмед пригласила гостя искупаться в чане, а когда воин разместился поудобней, чужие пальцы стали растирать его виски тем же лечебным снадобьем. На миг небесного цвета глаза глянули вверх и там встретились с нежной улыбкой, что внушала спокойствие.

Пока сестра занималась раненным, Октри подготовил кабинет, где обычно Диан Кехт принимал и лечит страждущих. Дощатый домик тот был полупустой, посредине разместили дубовый стол, в покатой крыше оставили люк со ставнями, чтоб впускать внутрь солнечный свет, но не пускать непогоду. Над столом подвесили тяжёлый масляный светильник, без которого не обойтись после заката, хотя коптил он знатно. У стены на длинном столе знахарь разворачивал свитки, хранящие тайные знания, и свёртки с инструментами. При нём всегда была стопка чистых простыней и утиральников для омовения.

Йормундура проводили в кабинет, одетого в стиранную шерстяную тунику и обутого в сапоги из валяной шерсти на босу ногу. Длинные космы северянина ещё были мокры и всклокочены после купания и рассыпались по широким плечам густой гривой. Аирмед подвела гостя к столу, постелила простынь, и Йорм, разувшись, улёгся на спину. Чья-то рука обходительно подняла голову, убрала волосы на один бок, затылок мягко опустился на шёлковую подушку.

В очи норманну било зимнее солнце, в небе кружили морские птицы. Пахло снадобьями и ладаном. Ком в горле стоял с тех самых пор, как Диан Кехт заговорил о больной руке. К слову, сам целитель уже подоспел и тщательно мылил в ладонях неведомые пенящиеся травы. Засучив рукава по локти, он утёр руки льняным полотном и безмолвно махнул дочери. Та достала из плошки платок, выжала до капли, и на голову Йормундура легла дурманящая белая пелена. За действом всё это время наблюдали из оконца Олалья и Ансельмо. Диан Кехт и отпрыски стояли к ним спиной, поглощённые работой. Когда платок с лица Йорма сняли, его спутники поняли, что тот погрузился в сон.

— Я не так себе представляла отращивание руки, — шепнула девица, которую переодели в простое опрятное платье и серый шерстяной плащ на булавке.

— Мы ещё ничего не видели, — Йемо отшатнулся от окна, потянув подругу за руку. — Стоит проведать Стюра. Кажется, он не в духе.

Олалья с долей недовольства последовала к побережью, где финфолк занимались своим рыбацким хозяйством. Их женщины с наростами на безволосых головах, подобными диадемам из акульих плавников или длинным медузьим щупальцам, чистили рыбу от чешуи и требухи на плоских камнях, затем подвешивали для сушки или складывали в бочки. Иные поселенки вываривали морскую соль, ткали, мастерили сети. Ими, как думалось путешественникам, они орудовали чаще всего во время перегона рыбы и, надо полагать, пользовались пением, служившим им речью.

Двое мужей-финфолк приплыли из моря с крупным зверем, похожим на танги, но с головой и туловищем козла. Ансельмо встречал рисунки такой диковиной твари в греческих книгах, где она звалась козерогом. Его, громко блеющего, рыбаки за мощные рога приволокли на сушу к широкому пню и там зарубили, должно быть, на жаркое.

Стюр уселся на полянке, где сушились подвешенные в ряд простыни. Под гузно северянин подсунул головешку и сложил голову на перекрещенные ладони.

— Что с тобой, душа моя? — Олалья присела на корточки, крепко сжав плечо берсерка и пристально глядя в смурные карие глаза.

— Могу ли я быть весел, когда Йорм?.. — Стюр покачался на месте, руки тяжело упали на колени и вновь прильнули к обветренным губам.

Ансельмо наклонился к дому, заглядывая в окно, где мелькали Октри и Аирмед. Дети Диан Кехта то подавали ему белое полотно, то сверкающие сталью инструменты, то забирали что-то, складывая в широкое блюдо. На миг Йемо почудилось, что руки врачевателя все в крови, но монах отогнал от себя жуткие мысли.

— Я так страшился за Йорма, что ему не бывать отныне берсерком… Мы ведь побратимы: как мне пойти в бой без него? А теперь… Что толку в ратной славе, если ему грозит не смерть — так вечная немощь! — зарычал нормандец. — Не знаю, что мне делать. Я из кожи вон лез ради сурьмяного плаща и дружбы Гундреда.

— Если бессилие сковывает твои руки, обратись к молитве, — пожал плечами Ансельмо, мельком перекрестившись.

Стюр тягуче плюнул под ноги, сверля монаха взглядом исподлобья, и поплёлся к берегу, пиная попадающуюся гальку.

Вернулся Диан Кехт к гостям, расположившимся в тёплой гостиной с камином и плетёными креслами, спустя несколько часов, когда солнце покатилось к западу. Не без удивления старик обнаружил Олалью с длинной бритвой в руках, которой она осторожно срезала пышные вихры Ансельмо. Тот присел в кресло, наклонив голову вперёд, так что подруга могла подбривать прядь за прядью, начиная с затылка. Работала девушка очень осторожно, постоянно обтирала лезвие подолом и полоскала в воде, а пряди складывала в глиняную тарелку. Сородичи шутили и так же, шутя, поругивались между собой. Диан Кехт рассмеялся и подошёл к паре поближе.

— Вижу, занятие себе вы нашли. Похвально!

— Как Йормундур? — спросил Ансельмо, не поднимая головы.

— Здоров и будет отлёживаться до утра.

— Хм. Это добрые вести, — подняла бровь Олалья, аккуратно брея другу за ухом. — Почтенный Диан Кехт, позволите вопрос?

— Разумеется, барышня.

— Вы и впрямь так мудры, что знаете будущее? Сможете прочесть мою судьбу?

Диан Кехт, почесал бородку, пальцы потеребили кольцо в мочке огромного уха с седым клоком волос над ним.

— А вы в судьбу верите, молодая леди? Что ж, мне надо подумать.

Олалья накинула на голову Йемо смоченный лоскут ткани, тщательно обтёрла, и тот наконец высвободился из заботливых рук. Девушка ехидно расхохоталась, а когда знахарь протянул гостю маленькое зеркальце, он залился смехом ещё громче.

— Дети мои, я вижу, вы встали на путь храбрых и в сердце у вас ещё нет лукавства и злобы. — хозяин нежно приобнял путников за плечи. — Хочу вручить каждому из вас дары, которые ещё пригодятся в дальних странствиях. Тебе, Олалья, хорошо бы найти свою стезю, и я подскажу тебе верную. Моя дочь одарённая травница и уже написала книгу со всеми полезными растениями, которые ей ведомы и пригодились для разных нужд. Я подарю тебе экземпляр и дам совет: знахарку в любом поселении ценят и уважают, она никогда не останется голодной. Изучи это ремесло, ведь у тебя к нему явно есть тяга.

— А мой? Мой дар? — Ансельмо запрокинул лысую голову к доброму Диан Кехту, светясь улыбкой.

— Тебя, милый, я обучу рунам, но для этого приходи после заката к храму Мананнана.

Так юнец и поступил, укрывшись от вечерней прохлады слишком длинным для его роста плащом. На острове Хильдаланд, о расположении которого нельзя догадаться даже по звёздам, зима была мягче и куда теплей, нежели на материке. Прохладный морской ветер Ансельмо сравнил с бризом Аросы, где редко стояли заморозки и валили снега. В этом же краю круглый год обильно росла трава и пели птицы, хоть хмурые тучи и застилали широкий купол неба.

Земля Хильдаланда равнинная, поросшая в глубине острова лесом, а вдоль поморья тянущаяся луговинами, холмами и каменистыми пляжами. В Финфолкхаиме Ансельмо было спокойно впервые за последнее время.

У капища монах повстречал, как и условился, Диан Кехта, покидавшего храм после молитвы. Старейшина пригласил гостя к берегу, где они вышли на деревянные мостки. Над виднокраем стоял ясный золотой месяц, отбрасывая на воду пляшущую дорожку. Кричали чайки и другие кормящиеся неподалёку птицы, волны, шумя, накатывали к каменистой насыпи пляжа. Диан Кехт, подойдя к самому краю пирса, сложил натруженные руки за спиной, его взор устремился куда-то вдаль. В рыбацкой деревушке зажгли факелы, вкопанные в землю у каждого дома. Финфолк доделывали хозяйскую работу и готовились отойти ко сну.

— Я обещался научить тебя древним знаниям. Надеюсь, ты используешь их во благо, юный пилигрим.

Ансельмо потеребил пальцами чётки, спрятанные на шее под рубахой.

— Я воспитывался в лоне церкви и привык относиться к знаниям как к источнику мудрости. Сама их преемственность от отцов к детям важна, правда?

— Да, верно. — порыв ветра раздул длинный подол хламиды, обнажая сандалии лекаря. — За долгие годы моей жизни я пришёл к служению Мананнану. Знаю, ты служил иному богу, что родился и жил среди людей, однако в будущем тебе могут понадобиться… чары действенные и могущественные. Ты и я, мы оба верим в силу и первозданность слова. Руны — это слова, облачённые в знаки, которые связывают нас с богами. Одну из рун подарил нам владыка Мананнан. Она поможет тебе обратиться к нему с просьбой или советом.

Ансельмо отвернулся, пощипывая губы пальцами. Другая рука нащупала очертания креста под плащом и рубашкой. Внимание увлёк молодой финфолк, который почти раздетым взял плавательную доску в обе руки, ступни зашелестели галькой, отталкиваясь от земли, и поселенец в прыжке сиганул в море. Откатившая от берега волна подхватила лодку вместе с лежащим плашмя гребцом, отнесла к глубине, а тот рывком вскочил на ноги и умело заскользил по высокому водному гребню. Это морское племя не переставало удивлять Йемо.

— Ты был добр к нам, почтенный Диан Кехт, не спросив, кто мы, откуда и достойны ли помощи. Я не в праве не принять твой дар.

Врачеватель повернулся к собеседнику, и его сандалии заскрипели деревянными мостками. Оказавшись рядом, мудрец протянул Ансельмо маленький круглый камень, на котором вырезал отражённую слева направо единицу.

— Это Лагуз, руна глубокого моря. Позже я покажу тебе, как воззвать через неё к Мананнану. Такой камень будет беречь тебя или человека, которому подаришь его, в море. Никакая буря или штиль не страшны, если умилостивить владыку и иметь при себе его руну. Но оживить её можно лишь кровью, запомни это. Обагри камень, наполни своей силой и естеством, и тогда ты скрепишь договор с богами. Решать тебе.

Ансельмо вернулся в гостевые покои, когда на остров опустился ночной мрак. К ним с Олальей присоединились Аирмед и Октри, которые принесли только что сваренное жаркое и напиток из запаренных пряностей, листьев и цветов. Лало пожаловалась на Диан Кехта, который так и не удосужился ей пророчить. Отпрыски мудреца посмеялись между собой, и Октри отметил, что вещий дар отца не так прост.

— Он почти не видит судьбу при свете дня, но стоит ему отойти ко сну, как пророчества из него льются рекой! Все финфолк это знают, потому приходят к отцу за советом, когда он ляжет почивать и крепко уснёт.

Сестра хмуро глянула на брата, явно не разделяя его прямоту. За день путники успели привыкнуть к доброму мальцу, похожему на сородичей лицом и тёмной кожей, но славному и улыбчивому на вид.

— Так может… — Ансельмо бросил на Олалью заговорщицкий взгляд.

— Это сказки! — отмахнулась девушка.

— Проверим! — Октри подскочил с ковра, расстеленного на полу, и бодро потопал к выходу.

Любопытство повело Йемо и его подругу вслед за мальчиком. Скоро они оказались в одной из хижин финфолк, устроенной для Диан Кехта и по его вкусу. Октри зажёг несколько толстых свечей, воткнутых в высокий кованый канделябр в углу комнаты.

Тусклое пламя осветило опочивальню весьма скромных размеров со множеством прибитых к двум соседним стенам полок. От потолка и до самого пола в доме знахаря разложены книги и свитки, горшки и сосуды, банки и склянки с какими-то снадобьями и ингредиентами. Встречаются и черепа животных, какие-то деревянные и каменные фигурки, самотканые мешочки и шкатулки. К бечёвкам вдоль стен привязаны пучки и веники из трав, цветов и веток. Кое-где притаились чучела птиц, посаженные на деревянную подставку или подвешенные на стену. Посредине комнаты, как полагается, есть каменный очаг, углублённый в землю. Решётка над ним крепится на четырёх железных штырях. Нашлось там место и для стола с придвинутым табуретом, и для резного сундука, где хозяин хранит свой скарб. Лежанка Диан Кехта, где тот похрапывал, расположилась в дальнем углу. Над ней красуется большой гобелен, изображающий гордого наездника, белый конь которого скачет по волнам. На полке с причудливой резьбой оставлена книга, только что читанная мудрецом. Изголовье украшено теми же перекрёстными узорами.

Когда, скрепя половицами, трое товарищей на цыпках подошли к лежбищу, Диан Кехт заворочался и закряхтел, но глаза остались сомкнуты.

— Задай любой вопрос о себе. — предложил Октри шёпотом. — Скажем, о былом.

— Лады. — Ансельмо сложил руки домиком, задумчиво поднеся к губам. — Любезный Диан Кехт, скажи-ка, чем я занимался в монастыре Святого Лаврентия Римского, когда был принят в братство?

Предсказатель свёл бровные дуги, поморщил обезьяний нос, рот разинулся с громким храпком, и спящий долго выдохнул, что-то невнятно мямля. Тут речь Диан Кехта стала разборчивей, но такой же сонной и сбивчивой:

— Ты, послушник, будешь трудиться,

Как причитается твоему сану.

На-ка сапу да остру лопату,

Поди накопай картофеля с грядки,

А после вечерни полезешь ты в бочку

Топтать виноград босыми ногами.

Скоро приедет аббат наш Эбонтий,

Братию ждёт большая пирушка!

Олалья с Октри не сдержали хохота, зажав рты ладонями.

— Ну, не мудрено, что все монахи сперва ходят послушниками, — вздёрнула указательный палец девица. — А картофель и виноград растут по всей Испании. Он мог это знать.

— Тогда спроси чего посложнее. — предложил обиженный Октри.

— Почтенный, расскажи о моём Стюре. — Олалья мечтательно глянула в потолок.

— Стюр Сметливый… Гундреда воин.

Тяжко в душе у славного мужа!

Бременем тайна на сердце упала.

Мысли о друге покой отгоняют…

— Похоже на правду, но так говорят все ясновидцы. — повела бровью Олалья. — Можно больше фактов?

— Лёжа нагая, ты вспоминала

Ночью у Стюра в жарких объятьях,

Стонам внимая, как светлокудрый

С жадностью шкварки твои поедал.


Октри, проронив длинный смешливый вздох, не удержался и со стуком завалился на спину. Не успел Ансельмо впериться в подругу недоумённым взглядом, как Диан Кехт крупно вздрогнул и разлепил влажные глаза, разглядывая незваных гостей.

— Ну и как вы это объясните? — смело подбоченилась Олалья, пряча за спиной оробевших парнишек.


На новом месте Ансельмо видел сон о детстве. Там была и восьмилетняя Олалья с нечёсаными волосами, чёрными от грязи ногтями и рваным старушечьим платьем явно не по размеру девочке. Мальчишки, с которыми играл Йемо, были сверстниками Лало и звали её всякими скверными прозвищами: вшивая, замарашка, воровка… Во сне мальчику стало не по себе, ведь и он хором со всеми дразнил подругу. Проснувшись, он выдохнул, ведь на деле всё было иначе.

На Аросе сирот без разбору считают цыганами и беззаконниками. Олалью часто гнали с чужих порогов, хлевов и даже церквей, пока её не приютила добрая старушка. Йемо не знал, как девочка кормилась и выживала холодными зимами, но в тот раз на неё не на шутку взъелись из-за воровства. У местного паренька Лало вырвала прямо из рук краюху хлеба и сбежала. Мальчик наябедничал друзьям, которые с палками и камнями загнали вориху к реке и там окружили.

Так просто она не далась: швырнула недоеденную горбушку в её владельца и грозилась взять снаряд потяжелее. Йемо заметил, что стоит сиротка босыми ногами у самой воды. Под натиском мальчишек она то и дело сходила с суши, а ведь близился конец осени.

Кто-то из друзей сунул Ансельмо в руку палицу. Другой предложил проверить, не ведьма ли эта оборванка, и выставил острую ветку перед собой, подступаясь к девочке. Так поступили и другие, смыкая круг, словно копьеносцы перед неверным. Лало почти приготовилась нырять в ледяную реку, не думая, что кто-то из её обидчиков резво протиснется вперёд, закрыв её щуплым тельцем.

Тогда приятели Ансельмо не на шутку опешили, в нерешительности опустив палки.

«Йемо, ты, что ли, влюбился в это чудище болотное?» — быстро нашёлся главный задира, а остальные подняли хохот.

Шестилетний мальчик не мог пояснить, что им движет, поэтому ответил, как есть: «Но ведь она боится!»

Ребятня пристальней пригляделась к бродяжке, и каждый из них нашёл её вид злобным, диким и самодовольным, без тени какого-то страха.

«О чём ты, Йемо?»

«Разве не видно?!»

Никто и впрямь не видел того, что было для Ансельмо ясней дня. За маской зверька, который перед хищником силится показать оскал, он читал истинные чувства: страх, сожаление и презрение к себе.

Случай с Лало был не последним: много раз за кривляньями сумасшедших, пьяниц, уличных воришек, мошенников, бродячих циркачей, блаженных и даже святых пред Йемо представала их обнажённая душа. Подчас самый жалкий и презренный негодяй заслуживал больше милосердия, нежели умелый лицедей и праведник. Ансельмо с годами становился болезненно чуток к любому самосуду, обрушивающемуся на обездоленных, как Лало. И невозможность сделать мир хоть чуточку справедливей грозилась свести юношу с ума, если бы не любовь и привязанность к той, что сумела заменить целый мир.

Самоотверженный путь Ансельмо начался с тумаков и издёвок, которые тот разделил с Олальей, лишившись старых друзей. Привыкнув к одиночеству, он не мог не найти себя в служении Богу, ведь странная отрешённость от всего мирского так перекликалась с монашеством. Ничто не смущало Ансельмо в жизни под крышей обители: даже обет безбрачия. Вот только опороченная Олалья вдруг пробудила в мальчике то мужское, что желает обладать и защищать.

Опустив с кровати босые ноги на сырые скрипучие половицы, Ансельмо вдохнул полной грудью запах древесной смолы и прелого одеяла из овчины. С хрустом он сладко потянулся, душу без всякой причины наполнила светлая надежда.

Йормундур исцелён и со Стюром вернётся к Гундреду и войску, а значит, обещание выполнено. Как много пришлось преодолеть на этом недолгом пути, но Ансельмо справился, сам того не ожидая! Добрый Диан Кехт не просто существует — он даровал волшебную руну Лагуз, которая защитит их с Олальей в пути.

Йемо подошёл к оконцу, раздвинув льняные серые шторы и дряхлые ставни, зимнее солнце бросило на улыбающееся отрока тусклые лучи. Эти угрюмые воды не такие, как игривые волны испанского побережья, но море — это всегда море, и оно прекрасно. Что ждёт их с Лало на Аросе? Что, если попытать счастья в чужом краю, где нет налётчиков с севера? Главное теперь — образумить Олалью, ведь не может она…

Нечеловеческий рёв и звон бьющейся об пол утвари захватили внимание Ансельмо, который секундой спустя оказался в дверях комнаты. Крик и грохотанье доносились с первого этажа, и босые ступни живо преодолели путь по ступеням к гостевой спальне, у которой уже столпились Диан Кехт, Стюр и Октри.

— Что такое? — монах взял сверстника за плечо, но напуганный сын лекаря едва окинул новоприбывшего испуганным взглядом, как бросился на выручку к отцу.

Диан Кехт в длинной ночной сорочке и домашнем халате решительно двинулся в комнату, но чья-та сильная рука отшвырнула его на спину. Октри оттащил врачевателя назад, тот прохрипел:

— Йор… мун…

Ансельмо силой протиснулся в дверной проём, и опасения его разом стали явью. В гостевой буйствовал Йормундур. Одетый в ту же шерстяную тунику, но уже разорванную на груди, он был с взъерошенными, как у бесноватого, волосами, а глаза, налившись кровью, перестали быть синими. Под ногами сверкают осколки зеркала, туда же сброшена простынь и одеяло, поломаны стулья, разбита посуда и другой попавший под горячую руку скарб. Очень скоро Йемо понял причину безумия викинга: его рука была по-прежнему отсечена, хоть и не зияла гниющей раной. От этого нутро наблюдателя как будто скрутило.

— Ты… солгал. — северянина забила дрожь, очи с ненавистью глянули на вчерашнего соратника, и культя взмыла вверх как доказательство неоспоримой лжи. Хрип перерос в неистовый крик. — Я калека! Ты дал слово, что вернёшь руку! Я должен был придушить тебя, как шавку, и бросить подыхать в том сарае!

Ансельмо закусил дрожащие губы, грудь затрепетала от частого дыхания, и босые ноги несмело зашагали вперёд.

— Не смей! — Йормундур грозно топнул на Йемо, раздавив осколки зеркала голой стопой. Воитель, пронзённый болью, осел к земле. Дрожащая ладонь приблизилась к свежей ране, но не решилась прикоснуться. Словно завороженный, мужчина увидел своё раздробленное отражение, бросил взгляд на культю, и тут же она замахнулась, чтобы вонзить в себя стёкла.

Йормундур опомнился, когда Йемо рухнул рядом с ним на пол, обхватив что есть сил изувеченную руку. Он жарко выдыхал воздух, даже не осмеливаясь взглянуть на бывшего хозяина.

— Прости, Йорм.

— Катись в Хёль! — вырвав руку, Йормундур ударил наобум. На миг у Ансельмо потемнело в глазах, но, вперившись чёрными очами в викинга, он не сдвинулся с места.

В следующие секунды Стюр, Диан Кехт и Октри поражённые наблюдали, как Йормундур, кляня Йемо, отпихнул его к двери, тот вновь ухватился за култышку и вновь получил ей по голове. Наконец паренёк укусил здоровую руку соперника, отказываясь сдаваться, и нормандец, пытаясь вырваться из хватки, оголтело заревел. Не веря своим очам, хозяева дома и гость поняли, что Ансельмо оказался сильнее Йормундура.

Юнец, обессилев и прерывисто дыша, опустил мокрый лоб на чужую руку. Над головой послышались сдерживаемые всхлипы, словно надрывные вздохи спасённого от утопления. Никогда Йемо не чаял услышать их от такого человека, как Йормундур, но стоило поднять глаза, как искажённое болью лицо выдало вполне человеческий плач.

В который раз Ансельмо убедился: слёзы до неузнаваемости преображают любого, открывают новые его грани. Монах поднялся на коленях, руки неловко обняли чужие широкие плечи, поникшие ещё больше. Заметив, что Стюр шагнул к Йорму, юнец грозно обернулся. По взгляду Ансельмо берсерк понял, что к другу лучше не сунуться, хоть и с трудом поборол в себе злость на мальца, который стал многое себе позволять.

Йемо вновь повернулся к жестоко обманутому Йормундуру:

— Клянусь, что не оставлю тебя беспомощным.

Стюр оглянулся, почувствовав толчок в плечо. Позади стояла проснувшаяся Олалья, на лице её, обращённом к другу детства, читалось недоумение вперемешку со злостью. Тут тишину прервал Диан Кехт, заковылявший к выходу из дома:

— Как придёт в себя, пускай явится к капищу. Один. И приберитесь здесь с Аирмед.


Когда буря утихла, обессиленному и онемевшему зачинщику позволили выйти на воздух. От помощи Аирмед Йорм отказался, но прихватил с собой лоскут чистой ткани, чтобы, сидя на крыльце, обмотать рану на ступне. Мелкие осколки впились в колени Ансельмо, замеченные лишь после драки. Четверо отроков, не успев отойти ото сна, привели себя в порядок и занялись уборкой разгромленной спальни, вооружившись мётлами и корзинами для сора. Первым возмущаться стал Октри, заверивший, мол, отец чудом сберёг жизнь нерадивому Йорму, который мог, по крайней мере, потерять руку по локоть, а то и по плечо. Рана зажила за ночь и больше не будет беспокоить, но незваный гость всё недоволен и ждал неизвестно чего! В беседу вмешалась Олалья, отчитавшая уже Йемо за глупую клятву.

— С какого перепугу ты встаёшь грудью за мадхус? Не оставишь его — с какой стати! Это представление мне назло?

— Пора понять, что не всё в мире вертится вокруг тебя, Лало, — пробормотал юнец, не глядя на собеседницу и с трудом узнавая себя в строгих речах.

Олалья выкатила глаза, как делала в моменты редкого изумления. Ансельмо вдруг стали ясны намерения подруги к нему, и присутствие Йормундура явно вносило в них большую суматоху. Впервые Лало засомневалась, что преданный мальчишка будет следовать за ней и её зазнобой по пятам. Впервые клятва была дана не ей, и в спесивом сердце, быть может, взыграла ревность?

— Хочешь сказать, наши дороги расходятся? — подступилась девушка с большей твёрдостью.

— Ничто не в силах разлучить нас, — Ансельмо отбросил метлу и выпрямился, обернувшись к Олалье. — Так я говорил себе. Но я не твой слуга, Лало! Ты просишь меня мыкаться за тобой, пока ты со Стюром. Ты ведь никогда не пыталась… понять меня? Зачем мне спасать тебя, Йорма… — юнец на миг вперился в пол, тяжёлая поступь проследовала к выходу. — Забудь, мне плевать.


Йормундуру показалось, что минуло несколько часов, пока он решился отправиться на встречу к храму Мананнана. В то утро ветер разбушевался не на шутку, и два кострища у врат молельни истощили весь запас своих углей, гоня струи дыма во все стороны. Диан Кехт вышел, как только гость показался, будто имел скрытые глаза повсюду. Продрогшему мореходу он протянул шерстяной плащ, и Йорм был вынужден принять дар, чтобы крупная дрожь не обличала в нём мнимую трусость. У норманна не было сил вымолвить и слова, да и по осунувшемуся лицу с печатью необоримой злобы мысли читались, как стихи скальдов на заговорённых щитах. Серьёзный и молчаливый Диан Кехт наблюдал, как длинные русые волосы парусом танцуют на ветру. Он ясно увидел мысленным взором того, чьим благородным потомком Йормундур мог бы быть.

— Тебе благоволит могучее божество, которое передало весть о вашем прибытии на Хильдаланд. Твой покровитель замолвил за тебя слово: я не мог дать тебе погибнуть. Но… у меня есть личные интересы, — врачеватель выгнул дряхлую грудь, пальцы сплелись на кривом посохе.

— Продолжай, — прохрипел Йорм, словно давая последний шанс на милость.

— Вырастить руку в моих силах. — от слов Диан Кехта под рёбрами у Йорма разлился жар. — В бытность мою соратником племени сидов любой недуг и увечье мне поддавались. Хм. Но не смерть от обезглавливания. Последняя тайна врачевания столетиями так и оставалась для меня тайной. Я провёл бесчисленное множество опытов на зверях, людях, финфолк, всяких сказочных тварях… Всё впустую, разум погибает ещё до того, как я сшиваю перерезанные жилы, а плоть коченеет и мертвеет. И всё же сохранение жизни в отрубленной голове несомненно!

— Ты ополоумел, старик, вот что несомненно. — урезонил Йормундур. — Я повидал на ратных боях сотни мертвецов, и никто из них не ушёл с головой подмышкой.

— Ежели выполнишь мою просьбу, собственными глазами увидишь такого воина, сохранившего разум и волю.

Северянин злорадно посмеялся, исхудалые щёки налились здоровым румянцем.

— Хочешь с ним перетереть?

— Я изучу это явление. И да, разговор по душам был бы кстати, ведь он мой сват.

Тут Йормундур уже не удержался от звонкого смешка, который лекарь поддержал улыбкой. Северный ветер рванул край плаща и распущенные волосы ввысь.

— Что ж, я задержусь ещё на минуту, чтобы решить, спятил ты или нет. Толкуй.

— Тот, кого ты ищешь, зовётся Балором, сыном Дота. О его нахождении известно фоморам, один из которых хитростью попал в ряды ирландского клана Дал Кайс. Найди самозванца, проследи или заставь силой отвести к пристанищу фоморов. Выкради голову и доставь на Хильдаланд. — Диан Кехт вскинул руку, сухая кисть оголилась, и лапы ворона вцепились в неё, как в насест. Перья птицы диковинно отливают не сизым, а изумрудным цветом. — Моя птица будет твоим проводником. Ежели я разузнаю о Балоре раньше, она укажет путь.

Йорма оживило необъяснимое возбуждение, рука сжала култышку, на миг будто пронзённую молнией.

— Что ещё за йутуловы дети эти фоморы? Есть способ отличить их от людей?

— Фоморы имеют мало общего как с сидами, так и со смертными. Им, скажем так, не достаёт частей тела: рук, ног, глаз… А прочие так причудливо нагромождены и перепутаны, будто их слепил меж собой умалишённый слепец. Даже с калекой или уродцем трудно спутать этих исчадий бездны морской. Фоморы издревле таятся во тьме, стыдясь своей личины, но не огромной силы.

— Тебя послушай, так и драуг может затесаться меж этих Дал Кайс, а они и глазом не моргнут.

— Хм. В моём распоряжении не так много сведений о бытности клана и его людях. Следить за фоморами из-за моря непросто, даже имея вороньи крылья и очи. Тебе придётся положиться на смекалку, сдружиться с Дал Кайс, помочь в их делах. Но не попадись на коварство самозванца.

Йормундур всмотрелся в чёрную жемчужинку вороньего глаза. Неужто этот Диан Кехт владеет языком таких божьих тварей? В землях конунгов он бы прослыл прорицателем или шаманом. И вся эта болтовня про богов, легендарные племена, о которых на севере и слыхом не слыхивали…

— Какому такому божеству я стал интересен? — Йорм деловито скрестил руки, глянув под ноги в пушистых валенках, перемотанных бечевой крест-накрест.

— Я уже сказал: твой высокородный покровитель из племени сидов, что много веков тому правило Эйре, то есть ирландскими землями. В последнем великом противостоянии с сыновьями Миля потомки Иаборна были перебиты или оттеснены туда, где пролегает граница нашего мира. Полностью воплотиться здесь они, увы, не в силах.

Синие очи оторвались от земли и глянули с прищуром недоверия.

— Но ты-то здесь. Сам говорил, мол, бился с ними плечом к плечу.

Диан Кехт передвинул палицу, врыв основание в песок и обкатанную волнами гальку, профиль неземного создания с чудным крохотным носом и выпяченной верхней губой обратился к туманному горизонту.

— Бился, пока не впал к сидам в немилость. Одна из богинь — как знать, все ли бессмертные сродни богам иль подобны людскому племени? — забеременела от славного воина, верховного избранника Дану. Когда я взял на руки её крохотное дитя, то знал, что оно безнадёжно больно. Уродливый тщедушный младенец. Наследник престола. То была большая беда для всей Эйре, и обычаи… нет, я сам не мог позволить ему жить.

— Оставь свои оправдания для нравоучителей. — рот северянина нервно дёрнулся. — Что дальше?

— Ребёнок страдал, его грудь как будто силилось что-то проломить изнутри. Я решился на вскрытие, разрезал бьющееся сердце. Мои предчувствия оправдались: внутри клубком свернулись две крохотные чёрные змеи. Я достал и прикончил гадов, провёл не одно таинство, чтоб зло наверняка не возвратилось к жизни. А малец… от раны в сердце он истёк кровью, да иначе и быть не могло!

Йормундур отвлёкся на ворона, что, покружив в небе, накинулся на замешкавшуюся жабу, и большой чёрный клюв стал подступаться к беззащитному брюшку то так, то сяк.

— Не стоит и говорить, что мать была в отчаянии. Единственное желанное дитя… Опозоренные родители больше не были рады мне, отвергнув даже как целителя. Богиня наслала на меня проклятье, приказав убраться так далеко, как ноги унесут. Подстёгнутый страхом расправы, я нашёл убежище в Финфолкхаиме. — врачеватель сбросил с лысой головы капюшон, огромные уши торчком завершили тот облик, к которому Йорм так и не мог привыкнуть. — Наше с детьми уродство — тоже её прощальный подарок. И всё же я рад отшельничеству — оно сберегло мне жизнь на долгие века. Того не скажешь о сидах, переоценивших и свою красу, и своё превосходство.

— А фоморы, стало быть, их враги.

— Их борьба вечна, как соперничество зимы и весны, жизни и смерти. — целитель махнул посохом ворону, проведя в воздухе дугу, очертившую край поселения финфолк на побережье. Птица отвлеклась от добычи, взлетев по поручению господина. — Время двигаться в путь, пока час ещё ранний. Не беспокойтесь о тумане. Вам помогут собрать в дорогу скарб и кой-какую провизию. Можешь сообщить товарищам.


Коль скоро Суль, колесница солнца, отмерила четверть своего пути на небосводе, а острозубый варг Сколль, отпустивший на зиму тёплую шкуру, ещё не свесил язык от усталости, путники с Аросы собрались на берегу Хильдаланда, провожаемые финфолк и семьёй Диан Кехта. Четверо спутников плотно укрылись в тёмные плащи с капюшонами, не выдавая ничем, откуда держат путь и куда собираются. Напуганным неизвестностью Ансельмо и Олалье врачеватель рассказал об острове Эйре, где много сотен лет уже процветает церковь, подчинённая и курируемая пресвященным папским престолом в Риме. Там правоверным не трудно будет найти обитель, что даст им кров, хлеб и сносную работу.

— О настоятельнице общины святого Луа добрая молва разлетелась уже далеко за море. Найти её нетрудно в королевстве Манстер: как раз туда вы и поплывёте. — Диан Кехт нежно взял отрока за плечо и отвёл в сторону от подруги. — Камень с руной при тебе?

Йемо достал из-под рукава мешочек со спрятанным волшебным подарком. Камень остался таким же чистым и нетронутым, как раньше.

— Вижу, ты так и не пролил крови на руну. Настало время обратиться к Мананнану.

Прорицатель махнул рукой Аирмед, которая живо принесла длинную стальную иглу и льняной белый планок. Осторожно взяв детскую ладонь Йемо, девушка быстро кольнула подушечку пальца, из ранки налилась крупная капля крови. Диан Кехт, крепко сжав чужое запястье, надавил пальцем на руну, вымазав её красным точно по чеканному контуру. Когда таинство свершилось, Аирмед перехватила руку платком, и от заботливого касания Ансельмо почувствовал себя в безопасности. Между тем колдун поместил камень меж ладоней, скрестив костистые пальцы перед самыми губами. За действиями Диан Кехта в сторонке следили Олалья, Стюр и Йорм, ожидая от целителя, пожалуй, чего угодно, но не того, что предстало пред их очами.

— Аморген Лагуз Андрасте. — провибрировал старческий голос, и мерное накатывание волн на берег сменилось сперва слабым, а затем и бурным кипением. Со дна забил такой поток, словно взбушевался подводный вулкан. Бурление расходилось всё дальше и дальше, выше и выше, пока на вершине этого вала не вырос скошенный рей высокой мачты, за ним второй, а там из толщи поднялся целый корабль, с низких и длинных бортов которого водопадом стекала вода. У судна не меньше тридцати вёсел и два руля у носа, рассчитанных на большую команду мореходов. Впереди корабль не сужается, как драккары, а так же широк, и имеет две фигуры, тянущиеся полосами через весь левый и правый борт и соединённые перекладиной. На носу они загибаются вверх, как два клыка, венчаясь коваными круглыми чашами, надо думать, для разведения огня. Белые паруса на двух мачтах разной вышины собраны и прикреплены к стоящим под углом реям. Выделка судна тонкая, если не сказать мастерская, и походит на работы корабельщиков из далёких южных стран.

По велению Диан Кехта финфолк вошли в стылые воды, кто-то из рыболюдов поднялся на палубу, другие стали передавать корзины, свёртки и глиняные сосуды со съестными припасами и питьём для долгого путешествия. Из парусины на корме натянули шатёр для сна, накидали тёплых шкур и подушек.

— Это Метла волн. Возиться со снастями вам не понадобится, ведь судно держит курс само, поднимая парус, как только дунет попутный ветер, и сбрасывая якорь в сильную непогоду. — Диан Кехт пригласил путников в лодку, чтобы с неё пересесть на причаленный корабль.

— Никто из поселенцев с нами не поплывёт? А куда все эти вёсла? — опешил Ансельмо, которого поспешили обнять на прощанье Октри и Аирмед.

— Зачарованная Мананнаном Метла волн гребёт сама. Ты всё увидишь в плавании, мой дорогой. — колдун по-отцовски взял дочь под одно крыло, сына — под другое, и троица с печальной улыбкой помахала чужеземцам, которые за день успели им полюбиться. — И будьте осторожны, как ступите на берега Эйре. Пусть руна хранит тебя, мальчик!

Уже в лодке Йемо потёр в руках окроплённый кровью камень Лагуз, пока рослый финфолк с мордой акулы тащил всех четверых по песку к морю. Рыболюд подвёл судёнышко к Метле волн, Стюр резво вскарабкался на борт, подтянувшись на руках, и поднял за собой Йорма, который помог себе здоровой рукой и ногами. Олалью и Йемо снизу подсадил помощник Диан Кехта, передав в руки товарищей. К дюжему финфолк присоединилось несколько соплеменников, которые вытолкали корабль с мели, а там каким-то неведомым чудом и вёсла сами собой вспороли иссиня-зелёную гладь волн, рули повернули корабль к горизонту, и упали с хлопком паруса, на которых рука умелицы вышила гарцующего белого скакуна с рыбьим хвостом.

Ансельмо подошёл к подруге, которая провожала взглядом толпу обывателей Хильдаланда, какие до этого не могли привидеться подросткам и в самом диковинном сне. Печальная Аирмед махнула платком, подхваченным ветром с острова. Лало сложила ладони, чтоб звонко крикнуть:

— Спасибо вам за всё! Мы обязательно увидимся!

Накинув капюшон, монах обернулся к Стюру и Йормундуру. Разжалованный берсерк стоял на носу корабля, ухватившись за перекладину меж двумя фигурами, слипшиеся от брызг волосы трепал ветер. Казалось, взгляд викинга в морскую даль полон бесстрашия и решимости, вот только как понять его смирение после короткой беседы с Диан Кехтом? Йемо предчувствовал неладное в слишком простом исходе. Йорм же не отрывал глаз от чёрной галочки в небесах, что, подхваченная под крылья потоком воздуха, вела за собой Метлу волн, как и было обещано.

Загрузка...