Йормундур (СИ)

10. Цена чести

Как сказывалось ранее, Гундред Булатная Рука, осуществив свою прихоть покорить священную Компостелу, велел устроить пышное празднество для всего своего необъятного воинства. Гуляли захватчики в разорённом замке епископа, где места хватило бы целому войску, но приближённым к ярлу хольдарам и ему самому было невдомёк, что многие сотни отважных мужей, бившихся под стенами города, так и остались обивать порог резиденции. На закате, когда из окон замка стал валить дым раскалённых жаровней, аромат готовящегося мяса и звуки флейт да барабанов, недовольные викинги стали бить стёртыми от корабельных снастей и оружия кулаками в исполинские парадные двери. Алый закат залил булатную мостовую на площади перед резиденцией, каменной громадой нависшей над крошечными людьми. Ещё трепыхались на ветру королевские стяги Леона, а налетающий короткими шквалами снегопад не успел стереть свежую кровь, пролившуюся от порта до центральных улиц Компостелы. Рядовые жаждали отдыха и достойной награды, праздника сердца и живота. И когда отдельные возгласы сменились многоголосым кличем, увесистый засов на дверях поднялся, и громадные створки, что неприступные крепостные ворота, тяжеловесно распахнулись.

К воителям вышел один единственный муж — то был жрец ярла Лундвар. Он подозвал к себе командующих отрядами и завёл такую речь:

— Передайте своим людям, что праздник урожая не наступит, пока не собрана жатва на полях брани.

— Как это понимать, Лундвар? — вспылил один командир.

— Воины заслужили поднять рог вместе со своим ярлом, ужели нет? — спросил другой.

Жрец сложил руки на груди, ёжась от зимнего ветра, раздувающего подол длинного одеяния и наброшенный на лысый череп капюшон.

— Вы забыли о своём долге. Одна отнятая жизнь должна быть восполнена одной подаренной.

Поняв, к чему ведёт служитель богов, лица командиров сделались только угрюмей.

— Но я хочу на пир: залить глаза как следует, чтоб не видеть всей это крови и трупов! — не сдержался самый молодой из предводителей отрядов. — Мои воины пресытились убийствами, нельзя ли?..

— Похоже, придётся объяснять на пальцах, — вздохнул Лундвар, затканная золотистыми нитями мантия зашуршала о длинную каменную ступень перед замковой террасой. — Природа сделала так, чтобы жили и размножались лишь те, кто доказал своё превосходство над слабыми и немощными. Мудрые боги хотят от нас того же, но христианские псы извращают всё, что священно для этого мира. — заведя мосластые руки за спину, жрец стал прохаживаться в другую сторону. — Их ложная вера учит нас всепрощению, смирению, состраданию врагам, то есть мнимым идеалам. А Водан и прочие асы хотят, чтобы мы очистили Мидгард, заселив его теми, кто сможет им достойно править. Сильными, умными, здоровыми, словом, чистокровными северянами. Думайте о себе как о сеятелях. Но ни одно семя не взойдёт, если не орать землю, не избавить её от плевелов.

Молодой викинг стушевался, искоса поглядывая на рядом стоящих побратимов. На чело легла тень неразрешимого душевного спора.

— Мне не вдолбить столь высоких материй в головы уставших голодных солдат!

— Так передай им, что никто не будет жрать и пить, пока не приведёт одну бабу и не явит доказательство смерти её чада, — Лундвар давяще навис над статной фигурой несговорчивого командира. — Своим примером покажи бойцам, как надо вести себя с врагом, чтоб у него душа уходила в пятки при одной мысли о викингах. А люди твои не разумней скота: за одним попрут и всем стадом.

В глубине замка за парадными дверями толпа залилась басистым хохотом, и десятки ног затопали о деревянный пол в едином ритме, вторя развесёлой музыке.

— Мне близка ваша жалость к страждущим, — Лундвар опустил ладони на грудь одному и второму командиру перед собой, — Но вспомните, как вы поступаете с раненным конём, что не может больше идти и мучительно умирает в ногах хозяина. — длинный костистый палец жреца указал на крест, венчающий собор Иакова. — И припомните, как поступают христиане, что достойное избавление от жизни приравнивают ко греху, грозя вечными адскими муками. Эта свора обожает всё, что связано с немощью, лишениями, разложением и смертью: глянь хотя бы на их святыни с мощами и акры земли под кладбища.

В замке завели браную песенку, раздался бой подвернувшейся под руку посуды.

— Глядя на калек, что из последних сил цепляются за своё бренное безрадостное существование… ужели в вас не проскальзывала мысль о матери, малодушно сохранившей жизнь такому отродью в колыбели? О, как эти глупые жёны уповают на своего бога, ведь только его волей можно оправдать столь низкую извращённую жертву! И с какой радостью они избавили бы себя от этих оков, если бы не догмы христианства!

Лундвар круто развернул к толпе викингов молодого капитана, рука до боли впилась в плечо.

— Так помоги же этим сукам зачать детей чистых кровей, закалённых северными морозами. Ступайте в город! — воитель подался вперёд от сильного толчка, ноги твёрдой поступью зашагали к своему отряду.

Вскоре многолюдное сборище распределилось по ровным колоннам, пехотинцы в первых рядах стали колотить секирами по щитам, и по трубному зову рога войско двинулось просторными ветвистыми улицами Компостелы. Лундвар, удовлетворённый своими делами, вернулся в холл резиденции, где за ним наглухо заперли двери портала.

В необъятной трапезной покойного епископа за длинными столами расселась дружина Гундреда, а сам ярл окружил себя молодыми красавицами, которых подобрал в городском борделе. Хольды угощались вином из запасов церкви и только что снятой с вертела птицей да бараниной. Скальды взбирались на бочки, чтобы зачитать очередную вису или продолжить рассказывать сагу, начатую на прошлом пиру. Не обходилось и без ссор да тумаков снующей всюду челяди, пьяных драк и боёв на руках. От натопленных очагов, жаровней и чадящих факелов на высоких колоннах промозглый воздух сменился духотой и вонью всевозможных яств. За небольшим обеденным столом, стоящим в стороне от других, сбросив сурьмяные накидки, устроились четверо мужей, перекрикивающих барабанную дробь и мелодию флейты. Узкий круг выживших в походе берсерков тускло освещала свеча на серебряной подставке. Викинги отужинали и неторопливо потягивали из кубков сладкое белое вино, отдающее ягодами и какими-то душистыми специями.

— Поверить не могу, что от такого отряда нас осталась горстка! — железная чаша тяжело бахнула о грубо обработанную столешницу.

— Половина, — не так чувствительно откликнулся другой воитель. — Ну, ежели Стюр с Йормом вернутся.

— Зато девку какую-то подобрали. — скрипучим голосом заворчал самый невзрачный и малорослый из соратников. — С ней на охоте сегодня утром утоп Гуннлауг из пехоты. Мрём, как мухи по осени, и на ровном месте, понимаешь!

— Ты про Тордис? Она ж ярла дочка.

— Не место бабам в рейде! — крикун хлопнул ладонью по столу, удобней развалился на деревянном стуле, больше смахивающем на трон. — Толку мало да глаза мозолит зря.

Трое берсерков от души посмеялись над товарищем, которого по обыкновению и сами женщины не жаловали. Худой и низкий для нормандца, он унаследовал от родни смолянисто-чёрные стоячие торчком волосы и грубую кудрявую бороду, которая хоть как-то скрадывала несуразное лицо в шрамах. Огромные уши торчком, крупный приплюснутый нос да лохматые брови неизменно напоминали детям в родных краях горного тролля. Над парнем смеялись с малых лет и до нынешнего дня, а чёрные глаза его оставались добрыми, пускай кто-то и видел в них недостаток ума. Он мог ступить на неверный путь обиженного сверстниками мальчика, но уже тогда доказал свою суть. Повалив в грязь старшего парня, вцепившись всем телом, он душил его до тех пор, пока задира не стал отключаться. Таких озорников был в жизни берсерка не один десяток, и вот уже перебранки стали чем-то вроде приветствия нового друга.

— Корриан, так она сбивает тебе баланс в драке? — ухмыльнулся первый викинг.

— Стойка кренит вперёд, — невозмутимо добавил его старший побратим.

Чернявый нормандец, не обращая внимания на похабный смех, стащил с тарелки оливку и в полёте поймал её ртом.

— А вам известно, что у Тордис с Гундредом меньше общего, чем у епископа с соблюдением заповедей?

— Это как, брат? — продолжили посмеиваться мужи.

— А вот так. — Корриан облокотился на стол, макнул усы в чашу с вином. — Никакая она ему не дочь. Ярл бездетный.

Хихиканье берсерков помалу сменилось подозрением, вояки сгрудились ближе к товарищу.

— Гундред сам говорил о своих бастардах в южных землях, — возразил старший из компании.

— Да, а жёнам своим заделать дитятю не может. Уж сколько лет! Нет там никаких ублюдков, девка белобрысая — безродная самозванка, а ярл бесплоден. Вот и весь сказ.

Между друзьями повисло тягостное молчание, пока один не предостерёг:

— Корриан, ты следи за тем, что мелешь под одной-то крышей с ярлом. Доказать слова свои ты не можешь, а Тордис тебя…

Тут зачинщик спора подорвался с места, и опустевшая чаша улетела высоко через плечо, едва не угодив другому нормандцу в голову.

— Пусть ваша девочка приходит. Я её протащу за косы через все полторы сотни комнат этого замка, а потом отдеру так, как её потаскуха-мать никогда не драла.

Поодаль послышался скрип петель, с которым отворялись парадные двери. Помалу епископские холуи стали пропускать в зал одного за другим пехотинцев, которые тащили за собой хныкающих галисийских женщин. С новой кровью пирушка оживилась, Гундред заладил толкать тосты, а воины полезли под юбки к строптивым чужестранкам.

В это время Лундвар поднялся на колокольню пустующего собора Святого Иакова Мавроборца. Жрец проследовал взглядом за огнями костров в глубине улиц и сотнями факельных огоньков. Приятно приглушённый, до колокольни доносился визг детей и женщин, с трудом отделимый от зычного мужского клича. Вот занялась огнём соломенная крыша, заставляя обречённых жителей бежать прямо в руки налётчиков. Хоть этот соборный округ велик и многолюден, за пару дней, пускай и не до конца, они наведут тут свои порядки.

Лундвар вздрогнул, пробуждённый от созерцания пронзительным птичьим криком. К колокольне слетел небольшой пустынный сокол с пёстрой рыжей грудкой в тёмную крапинку и острыми коричневыми крыльями и головой. Шахин уселся на парапет, большущие лимонные глаза, вторящие цвету лап, заморгали, любопытно водя по сторонам огромными чёрными зрачками. Жрец боязливо протянул птице недоеденный кусок буженины, та живо ухватила угощенье крючковатым клювом, и Лундвар еле опомнился, как длинные когти уцепились в его запястье. К одной из лапок была привязана записка.

Молодой командир отряда застыл среди мостовой, где носились и падали замертво от мечей его подчинённых жители Компостелы. Он не нашёл для воинов иных слов, кроме приказа привести женщину и предъявить доказательство, что передал дословно, веля немедленно выступать. Свою злость и разочарование викинги выместили на невинных: мужчины почти не сопротивлялись, и разделаться с ними было легко. Капитан выхватил из петлицы топор, когда к нему на встречу выбежала окровавленная девочка лет шести. Дитя шлёпнулось на дорогу, рывком попятившись назад. Вот он — хороший шанс избавить себя от долга перед Лундваром, подумалось ратнику, а рука сама собой занесла оружие.

В каком-то шаге от девочки командира подкосило так, что он почти припал к земле: оглушительный хор звенящих голосов чуть не разорвал перепонки. Жертва ускользнула, пока норманн недоумённо осматривался. Где-то пели хористы, но даже из собора их не представлялось возможности услыхать в разгар побоища. Капитан понёсся вниз по улице, минуя трупы и разорённые дома. Голоса не отставали, сливаясь в до боли знакомую мелодию, и спустя минуту пехотинец мог поклясться, что звучат они лишь у него в голове.

Запыхавшийся нормандец остановился перед двором с длинным амбаром, куда тайком сбегались неприкаянные галисийцы. Ладони упёрлись в дрожащие колени, в груди защемило. Мотив, доносящийся из неоткуда, напевал детский хор в одном из монастырей, на который пираты провели внезапный налёт много лет назад. Там был и орган, чью мелодию разум передал с точностью до ноты. Как и все католические песнопения, то было возвышенным и таким непохожим на знакомые мужицкие свистопляски. Теперь же стройный хор словно качал захватчика на волнах мелодичных переливов, то тихих и печальных, то штормовых, как органные раскаты.

На ватных ногах и с ходящей кругом головой капитан доплёлся до амбара, оставив за спиной впавших в боевой раж подчинённых. Перед глазами круговоротом носились огни факелов, викинги, галисийцы, телеги, снопы сена, серпы и вилы. Своими хозяйскими орудиями жители силились обороняться, но воины быстро оттеснили их в амбар с высокой крышей. Раскрытые ворота сторожили несколько северян. Капитан сжал голову, сходя с ума от гремящего органа и несвязной какофонии голосов, орущих в уши латинские слова: Sanctus, Dominus, Deus… Подняв глаза, он увидел разинутые рты малых и взрослых детей, но не кричащие о помощи, а наперебой поющие свои бесовские куплеты.

Рука командира крепко перехватила древко топора, тело само двинулось ко входу в амбар, но какой-то горожанин рванул навстречу с занесённой над головой косой для жатвы пшеницы. Тут мужик рухнул вперёд, проехавшись по земле, лезвие зазвенело о булыжники, а впереди показался взлохмаченный викинг с окроплённой кровью секирой. Капитан круто запустил свой топор в воздух, повалив на землю ещё одного храбреца с вилами. Длинное остриё косы заскрежетало о камень, ладони, привычные к осенним работам на полях, удобно перехватили длинную рукоять.

— задорно пропел хор в голове.

Не слыша собственного голоса, капитан на латинском заорал галисийцам:

— Женщины, если хотите жить, выходите!

Не сразу обречённые горожанки согласились вырваться из объятий мужчин, но одна за одной они стали хватать на руки детей и выбегать из амбара на встречу неизвестности. За их спинами нормандцы раскидали под стены охапки найденной соломы.

— разрывался хор.

— Детей в сторону, — приказал командующий.

Женщины обомлели, матери ещё сильнее вцепились в своих драгоценных чад: умирать, так вместе. Воин перехватил косу так, чтобы лезвие оказалось высоко за спиной. Хористы запели с внушающей ужас торжественностью, теперь уже не разбирая слов. Визжащие звуки вихрем пронзали пространство, взмывая к немыслимо высоким нотам. Орган призывно гремел.

— Ворота на запор, поджечь амбар! — скомандовал мужчина на северном наречии. — Жён с детьми разделить! — коса вспорола воздух с широким замахом. — Я… хочу… пировать!!!

Упёршись руками в парапет колокольни, Лундвар следил за тем, как огонь перекидывается с сена на деревянные стены запертого амбара. В вечерней мгле войско Гундреда было легко отследить по дальним воплям горожан и оставляемому за спиной пожарищу. Очень скоро и камышовая крыша складского помещения занялась огнём, вознёсшимся к небу, подобно языку горящей свечи. Перед амбаром кто-то устроил настоящее кровавое представление, разбрасывая вокруг себя раненных. Другие воители оттаскивали за юбки и волосы пронзительно кричащих женщин.

Перейдя на другую сторону балкона, жрец увидел горстку выпачканных кровью пехотинцев у резиденции епископа. Лундвар посмеялся тому, как быстро и точно подчинённые выполнили его приказ. Осталось лишь спуститься, чтобы проверить их доказательства. Шахин на плече подручного Гундреда снялся с места, чтобы погнаться за голубем, которые облюбовали крышу колокольни. В костлявых руках развернулась маленькая, но длинная записка, выведенная безупречным почерком с завитками, присущими скорее южным народам. Тревожное сообщение следовало бы проверить, но всё же лучше осведомить ярла как можно скорее.

Вернувшись в зал, где пировали викинги, служитель асов застал изрядно захмелевшего краснолицего ярла весело хлопающим в ладоши: с изувеченной руки даже снята булатная перчатка. Но далеко драгоценную часть доспеха не умыкнули: её нацепила одна из девиц, что вместе с подругой отплясывала перед господином. Лундвар приказал челяди и музыкантам убраться подальше к прочим воякам, а сам присел на широкий кресельный подлокотник, наклонившись к самому уху Гундреда.

— Важная весть прилетела, откуда не ждали.

Гундред принял бараний рог, переливающийся красным вином, рука высоко отсалютовала, окатив мантию жреца.

— вдохновенно изрёк предводитель нормандцев, водя рукой в воздухе.

— Шпион из престольного Леона, видимо, приближённый к королю, передал нам записку с посыльным соколом. И порода птицы, надо сказать, навевает на… — перебил Лундвар, но Гундред, слушая одним ухом, вторым с усердием внимал хохоту голых девиц.

— Брат, напейся и хоть на день отойди от своей беготни!

— Это дело не ждёт! — рука жреца по-звериному вцепилась в спинку кресла, и он затараторил хрипящим голосом, довлея над своим благодетелем. — Король Рамиро уже приказал вассалам подтянуться к столице, и из Леона в нашу сторону двинулись изрядно обученные и подготовленные войска. Нам бы немедля сесть на драккары и уходить подобру-поздорову.

Лундвар отшатнулся назад, подрываясь с кресла. Оправился и Гундред, а его подружки и вовсе с визгом разбежались в стороны. К подиуму, на котором возвышается епископский трон и длинный низкий стол для подачи угощений, приблизился ужасный на вид молодой мужчина в лёгком доспехе и длинном плаще, как у всех рядовых викингов. С ног до головы его будто облили кровью. Она запеклась на коротких взъерошенных волосах, лице и руках, оставив сверкающе-белыми лишь выпученные безумные глаза. За норманном гуськом шли другие люди, а в руке покоилась длинная коса. Занеся грязный от земли сапог на ступень подиума, муж рванул на себя зажатую в другой руке верёвку. С охом к ярлу и жрецу живо заковыляли три привязанные друг за другом женщины, такие же окровавленные и истасканные, с бороздами слёз на щеках.

— С-сынок… это ты, что ли? — разумом Лундвар не понимал, что за чудовище перед ним, но внутренний голос намекающе зашептал, лишь завидев жуткий лик молодца.

Умытое кровью серповидное лезвие взлетело к главарю и его советнику, но не успел Гундред нащупать двупалой ладонью рукоять топора у трона, как коса застыла прямо перед ним. С края древка, роняя крупные багровые капли на пол, свисали деревянные и кованые нательные крестики, нанизанные на шнурках и цепочках. Пересчитать их одним взглядом ярл бы не смог.

— Доказа-ательство! — прокричал воитель, хотя голос его ничто особо не заглушало.

Нарушив затянувшееся молчание, Лундвар опустил руку на плечо покровителю:

— Токи. Его имя.

— Отважный Токи, твой ярл… — Гундред выпрямился в кресле, мигом протрезвев от увиденного. — Шельма, да убери ты это с глаз долой! Лундвар, что у вас творится, пронеси вас сивый йутул через три кургана в Ётунхейм!

Ни минуты не внимая своему главнокомандующему, ратник удалился, прихватив с собой косу, но оставив связанных пленниц, ведь последним его интересом были громадные бочки вина где-то в тихом и безлюдном погребе, как ни одна мягкая постель пригодном для сна.

Пир Гундреда завершился с первыми утренними лучами, когда подожжённые дома в городе догорели, исходя столбами дыма над срединными улицами Компостелы, а Лундвар успел поднять с постели слуг, приказав готовить драккары к отплытию и нагружать их снедью, рабами да ценными трофеями. Ближе к полудню проспавшийся ярл вышел из роскошных покоев Сиснанда, где разделил неохватное ложе с двумя вчерашними девицами, и велел разыскать Тордис, а за одно и всему войску подтянуться к замку для пересчёта и дальнейших указаний. С террасы перед резиденцией главнокомандующий предупредил воинов о скором отплытии, как только все приготовления будут завершены, и посланные Лундваром конные разведчики вернутся с новостями. Несколько судов с тяжело раненными солдатами ярл решил отправить в Норвегию, передав конунгу щедрую долю наживы. Когда часть пехоты отправили патрулировать сухопутные подходы к городу, а другая рассредоточилась в порту, с Гундредом у замка остались некоторые дружинники и четверо берсерков. Нечёсаная и припухшая после бурной ночи Тордис подбежала к окружённому группкой приближённых отцу.

— Пап, сколько времени у нас есть до отбытия? — как всегда громко обратилась ярлица, приковав к себе строгие взгляды мужчин. — Мы ведь можем дождаться завтра или хоть до вечера повременить?

— Тордис? — Гундред важно сомкнул руки на груди. — Помнится, ты ослушалась моей просьбы быть вчера на пиру и шлёндрала где-то до утра. Считаешь, ты в том положении, чтоб требовать чего-то?

— Мне нездоровилось, — воительница подбоченилась, ответно разглядывая зазнавшихся берсерков.

— А на вид здоровей быка будешь, — дева обратила очи к расплывшемуся в ухмылке Корриану, что попадался ей на глаза в походе от силы пару раз и был знаком не больше остальных.

— Вам-мужикам не понять, — съязвила Тордис в ответ.

— Так у тебя регулы, что ли? — засмеялся Гундред, подняв гвалт у побратимов. — И из-за одной дуры нам околачиваться на вражьих берегах, пока король не пригонит свою рать? Ежели не можешь следовать приказам и держать меч, как другие викинги, то и не зови себя богатыршей, а ступай замуж да рожай, как прочее бабьё.

Вновь взгляды воинов свысока наполнились снисходительной насмешкой, а Корриан воспользовался случаем, чтобы лично возвыситься над неумёхой:

— Эй, мужики! Не вините нашу подругу, ведь непросто на одном борту с десятками вояк проплыть несколько дней к ряду, да к тому же с течкой.

Не дожидаясь нового шквала смеха, Тордис смачно плюнула прямо в харю болтливому троллю. Трое берсерков еле успели удержать Корриана, который бросился с кулаками на дочь ярла. Под защитой Гундреда девушка шустро укрылась в городе от глаз враждебно настроенных берсерков, а к вечеру, найдя приятеля Эсберна, без спросу вернулась к поискам келпи.

Как мы знаем, не без труда, но ярлице дважды удалось обуздать норовистого речного скакуна, и для верности наездница за поводья притащила коня за собой в Компостелу. Уставший келпи особо не сопротивлялся, и скоро они с хозяйкой оказались у резиденции епископа, когда на город вновь опустилась вечерняя мгла. Минуя улицы и площади, Тордис подивилась, как жестоко викинги успели выкосить галисийское население. Выжившие в бойне, в основном женщины, нагружали полные телеги трупов и смывали кровь с мостовых. При виде мертвецов чёрные глаза келпи искрились красным и следили очень внимательно, так что дочь ярла поторопилась к замку.

На подступах к главной площади, где в том числе располагались длинные конюшни для епископских лошадей, Тордис наткнулась на знакомые лица, которым была не рада. Тот самый малорослый бородатый тролль ошивался у таверны с парочкой друзей, а как сошёлся глазами с Тордис, показал ей кулак, перехватив руку другой на сгибе локтя. Продолжив низкое сравнение Корриана, девица подёргала перед ним своим изящным мизинцем и без лишних слов завела коня в стойло, где привязала подальше от прочих животных.

В замке уставшая и голодная воительница велела прислуге найти ей отдельную комнату, принести горячей еды и лохань для купания. Просторные незанятые покои нашлись на первом этаже, с камином и внушительным ложем с балдахином. В первые минуты Тордис, росшая если не на улице, то в продуваемой всеми ветрами тесной халупе, потеряла дар речи от восторга. Даже в богатейших домах Аросы нет такого изобилия, как у знати Компостелы. Девушка долго рассматривала искусно сотканные гобелены, золотое распятие, подсвечники, вазы и корешки собранных в высокий стеллаж книг, ни одной из которых не смогла бы прочесть. Пока нагревалась вода, дочь ярла отужинала тучными индюшиными ножками, взяв столовые приборы лишь затем, чтобы оценить качество серебра. Затем слуги стали одно за одним таскать вёдра горячей и холодной воды, а их госпожа избавилась от доспехов, готовясь как следует отогреться от зимних сквозняков.

Когда вся челядь удалилась, обещав вернуться позже с новым ведром кипятка, очаг в спальне уже уютно потрескивал, а от лохани поднимался густой пар, завлекая скорей избавиться от одежды и хорошенько отмыться. Так Тордис и поступила, сбросив на пол сапоги, мужские штаны и длинную рубаху. У зеркала в тусклом свете камина дева расплела косицы на макушке и у висков, так что пшеничные локоны до пояса закудрявились, как у ребёнка. Тордис покрутилась, наблюдая, как бирюзовое ожерелье играет бликами на высокой белой груди и, избавившись от подаренного Гундредом украшения, забралась в лохань.

В тёплой неге тело быстро обмякло, а треск огня и налитое из кувшина вино подвели ещё ближе к порогу царства сна. Зная о намечающемся путешествии, воительница прямо во время купания заострила свой топор точильным камнем. От скуки и одиночества Тордис вспомнился молодец, которым вчерашней ночью обернулся келпи. Как ему, бедняге, ночуется в сырой конюшне? А ведь лицом он самый настоящий человек — и какой милый, какой ладный! Уложив на одну ладонь голову, вторую девица погрузила в лохань к расслабленным тёплой водой чреслам. Очень скоро ярлица незаметно для себя заснула.

Неизвестно, сколько миновало времени, но причудился Тордис всё тот же покой и юноша-келпи за прозрачным балдахином. Руки раздвинули невесомую ткань, и вот уже обнажённый красавец спустился с ложа к купальне. Застыв в ногах Тордис, он выжидал, но тут что-то железное зазвенело, вмиг развеяв дрёму. Дева вздрогнула всем телом, руки вцепились в края лохани. Не веря глазам, воительница взаправду увидала пред собой мужчину, но отнюдь не келпи, а Корриана. Широко расставив ноги, берсерк развязывал ремень, а чёрные глаза блуждали по телу дочки Гундреда уже не с презрением, а с тупым вожделением.

Тордис, стряхнув оцепенение, попыталась прикрыться. Хваткая мужская рука сжала закинутую на лоханку голень, рванув на себя. С плеском ярлица нырнула ко дну, однако двинула ногой по чужой роже так, что вмиг освободилась. Глотнув живительного воздуха, она отползла к изголовью лохани и только отвернулась, чтоб вылезти, как длинные волосы затрещали от натуги. Вновь прижатая ко дну, Тордис едва не захлебнулась, тщетно цепляясь за сжимающую горло руку. Когда ей позволили всплыть, силы сопротивляться исчерпались, и Корриан с лёгкостью оттащил свою жертву к кровати. От мысли, на что понадеялся этот уродливый тролль, деве стало до того дико, что она не удержала нервного смеха. Это на миг остановило Корриана. Тёмные глаза загорелись, грудь задышала с натугой.

— Тебе смешно? Гадина.

Корриан пропустил размашистый и быстрый удар локтем в лицо. Вырвавшись обратно к центру комнаты, хватающая воздух ярлица увидела, как кровь обильно хлынула из носа берсерка на рубашку. Это не предвещало ей ничего хорошего. В памяти мелькнул наточенный топор, уроненный где-то под лоханкой.

— Ты знаешь, да, мне смешно, — хрипло проговорила Тордис, белозубая улыбка сверкнула в полумраке. — Смешно и грустно, что такое ничтожество помрёт девственником.

Одним броском взревевший Корриан сиганул с кровати прямиком к наглой стерве. Та ушла, в два прыжка добравшись до лохани. Рука подхватила топорище. Круто развернувшись, секира вспорола воздух, и Тордис почти увидела, как отсекает ушастую бородатую башку. Но не тут-то было: викинг прогнулся назад, а нога шаркнула по полу, сбив неприятельницу. Ярлица закряхтела, приложившись спиной об пол. Из губ вырвался крик, когда Корриан всем весом наступил на запястье. Броском вонзив топор в стеллаж, берсерк уже беспрепятственно стал вымещать обиду: впечатал лбом в борт лоханки, острые зубы до крови прокусили плечо, а руки мастерским захватом так сжали шею, что аж потемнело в глазах.

Борясь за жизнь, дочь ярла твёрдо упёрлась ступнями в пол, голова из последних сил резко запрокинулась, и Корриан больно получил по разбитому носу. Развернувшись к сопернику, Тордис ухнула поперёк лоханки, встретившись с чужим кулаком.

— А может, всё-таки не помру? — сбивчиво дыша, Корриан довольно утёр окровавленный нос рукавом, испачканная рука потянулась за ярлицей.

Когда ладонь берсерка бесцеремонно намотала русую прядь до самых корней, оба в страхе обернулись к окну. Ставни так громыхнули о стены, что чудом не вылетели из петель. В покои рванул поток ветра вместе с рослым вороным жеребцом, словно с неба канувшим. Копыта шумно грянули об пол, проскользнув к кровати, и конь живо развернул круп к Тордис и Корриану. Из ноздрей валят клубы пара, глаза горят дьявольским алым светом, чёрно-зелёную гриву развивает ветер. Обомлевший берсерк слабой рукой отпустил волосы девы, ноги повели к выходу. Дёрнув головой, келпи разбил об пол вырванную вместе с удилами доску из стойла. С пронзительным ржанием передние копыта взмыли вверх, и нависший над крохотным человеком конь встал на дыбы.

Разведчики Гундреда вернулись с тревожными новостями глухой ночью, проскакав туда и обратно во весь опор. Как и говорил тайный осведомитель, из Леона и крупнейших столичных твердынь к Компостеле стремительно приближалась королевская пехота, намного превосходящая нормандцев числом и военной подготовкой. Меньше суток понадобится галисийцам, чтобы встретить врага под стенами портового города, и до рассвета командирам викингов был отдан приказ поднять воинов к отбытию. Затемно войско, сильно поредевшее после отправки судов обратно к конунгу, перегруппировалось на причале. Борясь с порывистым холодным ветром, драккары сняли с якорей, чтобы прибавить к немалому весу награбленного добра ещё больше мореходов и их лошадей. Никто не ведал о плане ярла и ведуна, как и о направлении, в котором двинется эскадра.

На причале Тордис, подтянувшаяся чуть ли не позже всех, застала суматоху и мерцание факелов сквозь облака упавшего на синие сумерки тумана. В самом городе царила могильная тишина, и от гнетущего одиночества воительнице даже чудились нехорошие звуки: скрипы, стоны и невнятные шепотки. Первым, кого узнала дочь ярла в скраденной предрассветной мглой толпе, оказался командир пехоты по имени Токи: он часто присутствовал на военных советах. Северянин освещал себе пристань огнём, пустой взгляд был направлен к горизонту, где простирается обширная река. Поравнявшись с Тордис, Токи поднял брови, а палец его очертил круг под глазом. Не придавая значения странной молчаливости собеседника, девушка отмахнулась, ведь прекрасно помнила о своём красочном фингале. Рука помрачневшего командира коснулась шеи, показав ровную полосу.

Тем временем первые корабли, которые заняли в том числе Гундред с берсерками, двинулись вниз по течению, следуя знакомому курсу. Под парусами в очагах развели огонь, то и дело задуваемый недружелюбным ветром. К трём мужам в чёрных плащах подошёл четвёртый: в одной руке — железная решётка, во второй — здоровый окорок, с лихвой утоливший бы голод всей бравой компании.

— Корриан, это чем мы таким завтракать будем?

— Конины молодой захотелось, — подслеповатый спросонья нормандец нанизал решётку на две подпоры над огнём, и мясистая часть лошадиной ноги без кожи скоро зашипела на стальных прутьях.

Шмыгая носом с остатками запёкшейся крови, Корриан всмотрелся в длинную череду судов, что одно за одним отчаливали от безлюдного уже порта. Где-то позади Тордис устроилась вздремнуть на драккаре подле своего жеребца. Его привязали к кованому кольцу в деревянном настиле палубы, как и других походных лошадей. Бурное течение на диво быстро вынесло флотилию из притока Ульи в её полноводное русло, гоня обратно к заливу Аросы. К вечеру Гундред надеялся обогнуть материк и все близлежащие острова на юг, чтобы благополучно причалить к берегам ближайшего залива Понтеведра. Там, по словам хозяина шахина, который не отставал от Лундвара с самого дня пирушки, викинги должны встретить единственный порт и крупный город за ним.

День на море прошёл мимолётно и томно, ведь гребцам пришлось побороться лишь с бурными волнами залива и своенравными завихрениями подводных течений. Стараясь вести суда на равном расстоянии от правого и левого берегов, кормчий флагманского драккара минул изрезанную полуостровами, бухтами и заводями материковую линию. Корабли, не заходя далеко в океан, к закату дня пересекли-таки лазурные воды очередного, меньшего по размеру затока, и мореходы прочёсывали берега до тех пор, пока не подошли к самой дельте реки, что и питает Понтеведру.

Порт, упомянутый дружественным шпионом, встретился мореплавателям как раз чуть выше по реке с пришвартованными там же рыбацкими лодками. Силуэты каменных домов в этой местности чуть отличаются от окрестных поселений Компостелы. К скалистым склонам жмутся то круглые, то четырёхугольные здания-кастро с теми же соломенными крышами, но уже перевязанными в самом верху, подобно шляпкам желудей. Бухта города дугообразная и обрывистая, с длинным белым пляжем и грядами известняковых скал. Холмистые склоны побережья тучно заросли нетронутым лесом. Вдали неясно мреют крепостные стены и возятся на пристани люди, также завидевшие эскадру диковинных кораблей, похожих на сказочных змеев с полосатыми парусами-крыльями. За спинами викингов солнце неуклонно растворяло свой багряный свет в пресных голубых водах. Купол неба поворачивался иссиня-чёрной ночной стороной.

Когда суда стали неспешно причаливать к выложенной булыжником и оканчивающейся деревянным помостом пристани, выскочившие на сушу швартовщики обратили внимание на спешившегося конника, что следил за ними при свете факела. Стоило Лундвару сойти с мостков, как на его глазах вспорхнувший шахин слетел на руку неизвестного в длинном плаще отточенным и привычным движением. Не глядя, жрец толкнул локтем Гундреда, рука махнула в сторону тёмных фигур всадника и его лошади. Приказав нескольким воинам встать в конвой, ярл с советником подошли к незнакомцу, который обличал в себе смуглолицего бородатого мавра в сапогах с подвёрнутыми носами, белой чалме и мешковатой тёмной накидке, закрывшей всё тело, кроме подставленной соколу руки в пёстром широком рукаве и другой, поднявшей факел. Наброшенный на голову капюшон имеет вверху заострённый край. Дымчато-серый скакун с чёрной гривой лёгок и невысок, шея по-лебединому выгнута, вторя грациозным изгибам всего тела.

— Полагаю, мои северные друзья из Компостелы? — подал высокий голос с сильным акцентом араб. — Ас-саляму алейкум славному ярлу и его людям!

Гундред воодушевлённо переглянулся с побратимами, которые также посмеялись над пришельцем с востока.

— Так-так, сдаётся, чутьё меня не обмануло, — ответствовал ярл на латыни. — С кем имею честь?

Сарацин пересадил шахина на плечо, чтобы низко поклониться, коснувшись груди почти чёрной рукой.

— Малик аль-Сафар ибн Махди к вашим услугам. Я покорный раб светлейшего царя времени — кордовского халифа Аль-Хакама ибн Абд ар-Рахмана.

Гундред недоумённо покосился на Лундвара, который своим серьёзным видом выражал хоть какое-то понимание дела.

— Стало быть, мы обязаны помощью Кордовскому халифату, владыкам большей части Испании? — перевёл жрец мудрёные слова араба. — А Аль-Хакам Второй, как мне известно, принадлежит к благородной династии Омейядов, зародившейся в Дамаске, но полностью уничтоженной больше двух веков назад. Кроме кордовской ветви, разумеется.

— Приятно и почётно беседовать со столь образованными людьми! — всплеснул рукой обрадованный Малик. — Указом наместника Святого Мухаммеда я служил послом при дворе Рамиро, короля Леона. Так я и выведал все планы его величества, примчавшись в Понтеведру, как только он затеял поход. Ну, точнее, его регенты. Видите ли, я большой знаток переговоров и за время мира между Кордовой и Леоном успел завоевать доверие последнего.

— Предположим, — ярл почесал в рыжей бороде, сверкая перстнями. — А нам-то зачем помогать?

— Светлейший халиф считает, что датский конунг — выгодный союзник против Галисии и Астурии. Между нашими державами может быть налажена торговля, найм новых войск, наконец, дипломатия с обоюдным обменом знаниями, изобретениями, культурой… — сарацин позволил птице пересесть на спину лошади, чтобы, перехватив поводья, направиться к портовым воротам города. — Предлагаю ярлу и его уставшим с дороги воинам расположиться на ночлег в просторной вилле и её окрестностях. А поутру вы могли бы обдумать не столь дальнее странствие в сказочную Кордову.

Вслед за бывшим послом викинги под покровом сумерек беспрепятственно прошли в Понтеведру, сохранившую остатки роскоши от прошлых поселенцев. Не превосходя размерами большую деревню, городские улицы и подступы к домам ровно вымощены тем же камнем, что использовался для кладки стен. На раздольных площадях можно встретить разрушенные временем фонтаны, перекинутые через каналы каменные мосты, ряды высоких колонн. Галисийцы при виде норманнов не поднимали гвалт, но живо прятали детей по домам, запирая двери на крепкие засовы. Когда Малик привёл Гундреда к той самой римской вилле, месяц и его светила вошли в своё полное владычество:

— По легенде первый камень на этой изобильной земле заложил Теукр, снискавший геройскую славу в Троянской войне. Город на месте, где бурная река Лерес впадает в волны залива, назван буквально старым мостом — «понте ведра».

Северяне могли лишь подивиться красоте богатой античной постройки, ведь подобные свидетельства старины почти никому из войска видеть не доводилось. Фасад из безупречно обтёсанных каменных плит имеет несколько больших окон и арочный вход, к которому ведут ступени. Двускатную черепичную крышу и массивные лестничные парапеты уставили на диво живыми статуями людей. Внутри виднеется двор с колоннами и бассейном, уложенный мозаикой. На подступе к вилле высажены оливковые деревья, образующие широкую аллею. У входа в настенных держателях зажжены факелы, и жёлтые огни ярко освещают внутренний двор.

Гундреду и дружине городской управитель по наущению Малика позволил заночевать в пышных хоромах, а многочисленным пехотинцам не нашли другого места, кроме сараев, амбаров, конюшен да постоялого двора с борделем и кабачком, открытыми на одной улице. Отоспавшись на славу, ярл узнал, что минувшей ночью королевские войска действительно заняли Компостелу, где и задержались на неопределённый срок, наводя попранные викингами порядки. Прежде чем получить от Гундреда окончательный ответ, посланник халифа посоветовал ему и дружинникам воспользоваться возможностью и взглянуть на развалины римского театра, некогда возведённого в Понтеведре. Хотя Малик недвусмысленно оттягивал время, главнокомандующий поддался присущему ему любопытству первооткрывателя.

По дороге к памятнику римского величия Гундред расспросил нового знакомца о службе Аль-Хакаму, дружбе и предательстве короля и семье самого посла. Не преминул ярл похвастаться и дочкой-богатыршей, достойной любого халифа, вот только опять куда-то запропастившейся.

— Найти и привести, — мимоходом бросил Гундред сподручнику, который тут же поднял на уши весь отряд.

Очень скоро недовольную ярлицу подвели к родителю и его спутникам, чьи глаза вмиг округлились. Побледневшая Тордис скукожилась, тщетно надвигая на лицо прядь, чтобы скрыть ещё больше раздавшийся синяк.

— Чьих это рук дело? — недолго думая выдал Гундред, почти не выказывая гнева.

Девушка, вперившая пустой взгляд в землю, ответила не сразу:

— Да ничьих. К коню подошла не с той стороны.

Лундвар заставил себя проглотить смешок. Палец ярла скользнул по шее:

— Это что? В лошадином хвосте запуталась? — Гундред вышел к дочери, обернувшись к мавру и ведуну. Булатная перчатка тяжело опустилась на отёкшее от укуса плечо. — Малик, не суди мою Тордис за гордый нрав. Как бы поступил твой повелитель, если бы кто обидел его дочь?

Посланник задумчиво потеребил кудрявую бородку.

— Осмелюсь предположить, что обезглавил бы мерзавца и всех, в ком течёт хоть капля его крови.

— Выходит, мне остаётся проредить наши славные ряды, чтобы трус…

— Я избил её.

Разом онемевшие северяне и южанин повернулись к воину, оказавшемуся в непростительной близости. Ярлов берсерк, очами и волосами такой же чёрный, как Малик, свёл брови с мучительным напряжением, а крепкая грудь его раздувалась, как кузнечные мехи. Оживилась и Тордис: щёки налились краской, плечи распрямились, а сердце птицей забилось под рёбрами. Ратник оставил четырёх своих товарищей, медленно пятясь от толпы.

— Корриан? — на лице Гундреда не было ни тени злости, ведь осознанию лишь предстояло разбить покрытое многими шрамами сердце. — Я не… Зачем ты это сделал?

Берсерка била дрожь, по спине катились струйки холодного пота, а рука будто сама вынула меч из ножен. Ещё можно вернуть доверие ярла: перевести всё в шутку или вовсе подставить вероломную самозванку… Но в который раз Корриан возненавидел ложь внутри себя, искупая неподдельный риск смерти бесценной правдой.

— Потому что она никто. Ни сестра Тора… Ни твоя дочь… — берсерк выставил перед собой оружие, обходя ярла и его союзников по кругу. — И ты тоже… Гундред. Ты лгал нам, что можешь иметь детей. Но боги… обделили тебя в настоящем мужестве. — Корриан попытался сглотнуть пересохшим горлом, шало глядя по сторонам. — Таскаешь за собой своего фанатика, ведь тот напел тебе в уши небылиц… — лязг мечей заставил перейти на крик. — И по горло утопил нас в крови!

Наконец и тяжёлая секира Гундреда присоединилась к прочим оружиям на изготовке. Светлые глаза его заволокла непроглядная пелена ненависти, а жилы на лице и шее разбухли.

— Посол, отойди-ка подальше. Замараешься кишками этой падали.

— Отец! — Тордис выскочила вперёд, закрыв ярла своим телом. — Он мой. Я приму бой, и пусть Водан рассудит, кто из нас прав!

Лундвар подлетел к Гундреду, хватая за рукав:

— Не подставляйся, ты слишком важен. Позволь сразиться ей. На нас смотрит приближённый халифа, помнишь?

Гундред вырвался, судорожно мотая головой, под скулами заходили желваки.

— Ничтожный предатель, — ярл приосанился, крича сарацину. — Малик, может, ты рассудишь, как нам быть?

Ещё не опомнившийся от происходящего араб сцепил беспокойные пальцы на груди, чёрные глаза покосились куда-то вдаль улицы.

— Ну… мы ведь шли к римскому театру. Быть может… устроить гладиаторский поединок, как это было в старину?

Хоть выложенный камнем амфитеатр порядком обрушился и зарос травой в многочисленных трещинах, полукруглые ряды ступеней сгодились, чтобы разместить весь отряд дружинников. Позади манежа, где некогда играли актёры и зачитывали поэмы стихослагатели, тянется длинная открытая галерея на возвышенности, оканчивающаяся стеной с колоннадой и каменными сидениями для особо почётных зрителей под сенью центрального портика с треугольным фронтоном на крыше. Там и расселись Гундред, Лундвар и Малик, свысока наблюдая за борцами, затеявшими хольмганг на круглой арене.

Ветер поднимал к серому утреннему небу облака пыли и пучки сорной травы, которую снег в этих тёплых краях почти никогда не скрывал. Тордис заплела толстую косу, уже не пытаясь спрятать за лезущими в лицо волосами следы недавней потасовки. Гундред пожаловал ей свой именной топор, чтобы, по крайней мере, он по праву испил крови клятвопреступника. Корриан посерел и пошёл испариной, словно мертвец. Против его отчаянного безумства, соперничающего со страхом, у Тордис, казалось, нет ни шанса.

— Сделаем это быстро, дочь, — гаркнул ярл с трибуны. — И отправимся уже в путь.

Корриан перехватил тяжёлый меч в обе руки, остриё угрожающе глядело прямо на Тордис. Та закрылась расписным щитом, рука подкинула в воздух секиру и, перехватив на лету топорище, ярлица сделала широкий мах. Берсерк ответил наскоком, сталь встретилась со сталью, выбивая искры. Противники рубятся безжалостно, щит то и дело принимает сокрушительные удары, а Корриан ловко уклоняется от секиры. Крутые замахи поднимают ветер и песок под ногами. Наконец, дочь ярла выдохлась и опустила оружие, прикрываясь щитом. Но берсерк и не думает уступать: меч сделал засечку, другую, третью, и подхваченный порывом воин подпрыгнул, чтобы с силой пнуть соперницу. Тордис отлетела назад, проехавшись по земле. Трибуна охнула и возмущённо загудела.

— Вставай и не суйся под удар, коль не держишь. — сорвался Гундред.

Не успела Тордис оторвать спину от земли, как сапог Корриана выбил щит из рук, зашвырнув к подножью галереи. Лезвие со свистом обрушилось сверху, секира с трудом сдержала натиск, но позволила деве выскользнуть вперёд. Меч пронзил воздух, силясь ужалить раз за разом. Ярлица то крутится, то отбивается топором. Очередной замах девушка ухитрилась накрыть секирой, так что её изогнутое внутрь лезвие поймало меч. Тордис отшвырнула чужое оружие вслед за щитом.

— В тот раз это тебя не спасло! — с разбегу Корриан нырнул под выпад секиры, очутившись за спиной богатырши, и локоть дал по больному плечу с такой силой, что Тордис со стоном упала на колено.

— Всё зря, — тихо вздохнул один из приятелей берсерка на ступенях театра. — Голыми руками наш малый борется ловчее, чем с оружием.

Подхваченная с земли ярлица пронзительно вскрикнула, когда чужое колено чудом не раздробило ей позвонки. Зажатые Коррианом руки на миг ослабли, выпустив секиру. Деву вытолкнули вперёд. Чудом она удержалась на ногах, чтобы принять очередной удар воина. То отскакивая, то пропуская тумаки, Тордис отчаянно держала защиту, внемля гневным выкрикам отца.

— Не закрывай глаз, дура! Следи за стойкой! Не падать! Помни о ведущей руке!

Тут Корриан крутанулся вокруг себя, и удар ноги поперёк живота отправил деву в очередной полёт. Лёжа с истошным кашлем в песке, дочь Гундреда на миг притихла, и эхо амфитеатра преумножило звонкий задорный смех. Корриан застыл в недоумении, а Тордис всё заливалась, навлекая на него яростное помрачение. Дружинники умолкли от удивления. Взревевший Корриан рванул с места, чтобы в следующий миг налететь на дерзкую хохотунью, но встретил мощный толчок ступнями в живот, когда Тордис перекинула соперника через себя. Как она и рассчитывала, мелкий тролль весил не больше неё.

Пока Корриан разгребал песок в попытке подняться, глухо посмеивающаяся ярлица уже оказалась за спиной. За горло хваткая рука девушки дёрнула мужчину к себе, ставя на колени, и небесные глаза оглядели всю широту трибуны театра.

— Эта ведущая?

Вцепившись железной хваткой в чужую руку, Тордис с хрустом вывернула сустав назад, и берсерк едва не оглох от собственного стона. Она позволила предателю с болезненным мычанием подхватить повисшую конечность. Рядом на землю упал меч. Левая ладонь Корриана непривычно сжала рукоять, ноги с трудом выпрямились, и викинг узрел перед собой держащую топор Тордис, чьи локоны вновь раздувал морской ветер.

Дружинники хором подхватили имя воительницы, жаждая мести и никакой пощады. Берсерк в изумлении оглядел вчерашних братьев по оружию, и взгляд его сделался решительным и холодным, как сталь. Поднимая под ногами песок, Тордис стремительно приближалась с зычным боевым кличем. В рывке от Корриана руки с топором Гундреда взмыли над головой, берсерк ясно узрел свою последнюю попытку увернуться… и не шелохнулся. В следующий миг воин ощутил мощный удар по рёбрам и то, как тело под тяжёлым грузом падает наземь.

Гундред подорвался с каменного трона, подбежав к краю галереи. Секира вонзилась в песок рядом с Тордис, а сама она лежала на распластавшемся Корриане. Тот разлепил глаза, очутившись под плотным навесом женских волос. Пред глазами возникло сморщенное лицо запыхавшейся ярлицы. Рука безбожно ныла.

— Скажи им, что сдаёшься, — хрипло шепнула дева в лицо обидчику. — Я и не подумаю убивать тебя без сопротивления, — она поднялась, отряхивая песок. — Это бесчестно.

— Ради чего ты остановилась, дурная девчонка! — пробасил Гундред, за спиной которого встали с сидений Малик и Лундвар.

Тордис бросила строгий взгляд на Корриана. Помотав головой, тот гаркнул:

— Я сдаюсь! Победа за ней!

Ярл и его многочисленная свита, не считая улыбающейся воительницы, разинули рты. Трибуна загалдела, требуя крови и возмездия.

— Я не отниму его жизнь, — твёрдо отрезала дочь Гундреда. — Он сражался и проиграл по справедливости. Это моё последнее слово.

— Но он отрёкся от присяги, нарушил клятвенные узы! — выскочил Лундвар на край ложи, махая руками. — Как смеешь ты, девка! Гундред, ты должен…

— Я придумал нечто получше, — ярл с ухмылкой погладил бороду, острый взгляд встретился с мавром, — Эй, Малик! Говоришь, у твоего господина знатный гарем?

— Верно, — глаза сарацина в недоумении забегали.

— Тогда новенький евнух ему не помешает! Без яиц день за днём глазеть на красоток всех мастей — вот это славная участь для предателя! Все вы, держим путь в Кордову!

Уже поднимаясь на один из драккаров, Малик проверил последнюю весточку, которую принёс быстрокрылый шахин на своей лапе. Дела королевской рати в Компостеле были неутешительны. Зайдя за городские стены незадолго после отбытия налётчиков, глава войска, епископ Росендо Менендес, и его конники застали ранее уютные и цветущие улицы сплошь залитыми кровью и устланными телами погибших.

Квартал за кварталом всадники обыскивали дома в поисках уцелевших и наконец нашли одну-единственную молодую женщину. Горожанка утроилась в кромешной темноте, и выдал её присутствие лишь тихий скрип кресла-качалки. На расспросы Росендо незнакомка ответствовала путанными фразами, но оговорилась что знает, где прячутся другие её подруги.

Взяв со стола деревянную чашку, женщина побрела на свет, и каково же было удивление людей епископа, когда те увидели её незрячие окровавленные глазницы. Ступая по памяти, скоро странная жительница Компостелы спустилась по склону к одной из оконечностей города, что выводит на тихую заводь.

На берегу ещё остались простыни и корыта после стирки, но из людей не было ни души. Зайдя босыми ступнями в воду, женщина воззвала к своим сёстрам жутким голосом, и застывшие в оцепенении спешившиеся всадники стали замечать в реке движущиеся тени.

Сперва одна, затем и другие над гладью поднялись головы с длинными облепившими хрупкие тела волосами. Нагие женщины брели к суше на дрожащих ногах, их лица застлали неубранные косы. Их животы раздуты и посинели от просвечивающих вен.

«М-м-морм-м-мо… Морм-м-мо…», — многогласно взывали жёны, и хор этот звучал не десятком, а сотнями повторяющих друг друга неземных голосов.

«Да! Да! Я здесь. Я хотела, чтоб мы вздремнули, но скоро наши глаза наполнит свет, — с этим незнакомка повернулась к Росендо и воинам короля. — Мы Гелло, о преподобный. И у нас есть просьба».

«Что вам нужно, исчадья сатаны?!» — воскликнул епископ, оседлав коня.

«На наших глазах убили наших детей, потому они не знают покоя и плачут кровавыми слезами. Убейте плод в нашем лоне, иначе мы растерзаем и пожрём ваших чад!» — рука женщины достала что-то из чаши, вставляя себе в глазницы.

С оглушительным воплем нежить выползла из реки, двинувшись туда, куда глядят страшные очи Мормо. Поцеловав крест на груди, Росендо Менендес взмахнул мечом, призывая отряд к атаке.