4. Непобеждённый

В безлунную ночь меня мать родила.

Как утро настало, она умерла.

Папаша не слушал ни криков, ни слёз

И вскоре невесту младую привез.

А та мастерицей была ворожить:

Надумала пасынка со свету сжить.

В медвежую шкуру одела меня:

«Живи диким зверем с этого дня!»

И только тогда молодцом обернусь,

Коль братней крови хлебнуть не побоюсь.

Йормундур завёл уже десятую песню. Ансельмо порешил, что на судне он человек незаменимый, потому Гундред отказывался отчаливать без этого балбеса: песни помогают гребцам войти в единый ритм, да и работать веслом не так скучно, а Йормундур, похоже, знает сотни таких куплетов. Да и голоса ему не занимать. Ансельмо сидит-скучает да и заслушается невольно — так ладно поют мужи, так зычно и глубоко раздаются громовые голоса. Не чета каким-то псалмам! На длинной ноте воздух вибрирует от напряжения, вёсла поднимаются, рассекая толщу воды. Мужи выкрикивают «Йо-хо-хо!», мощный рывок, вёсла со всплеском ударяются о волны.

Залёг под мосток, где речная волна,

Где мачеха скоро проехать должна.

Удары подков о мосток услыхал,

В себе я медвежую силу собрал,

Колдунью схватил, уволок через брод

И выгрыз из чрева кровавого плод.

От кровушки братской стал пьяный — шальной,

Звериную шкуру с плеч скинул долой.

Вновь кудри златы и румяны уста.

Папаша, сынку отворяй ворота!

Драккары вышли из прибрежных вод и вот уже час идут строго против ветра на северо-восток… по крайней мере в этом уверен Гундред: они с рулевым ни на минуту не отходили от носа корабля, поддерживая жаркий спор относительно курса. Со всех сторон света ясно просматривается далёкая береговая линия: и не мудрено, драккары ведь проходят залив. На прочие ориентиры надеяться не приходится, разве что на цвет воды.

Стюр увлечённо варил обед в большом чугунном котле. Очаг на драккаре разместили у кормы: в днище проделано квадратное углубление, куда насыпали крупных камней — там и разводили огонь, не боясь устроить пожар. Рядом Тордис умело чистила рыбу. Руки испачкались в слизи и чешуе, липкие чешуйки даже на лице и в волосах. Стюр поймал себя на мысли, что слишком долго пялится на дочь ярла.

— А скажи-ка, красавица, сколько тебе зим? Только полных!

Девушка подняла глаза, утёрла нос грязной рукой.

— Ну, допустим, семнадцать.

Стюр замер, вылупил глаза.

— А на вид меньше двадцати не дашь!

Собеседники обменялись многозначительными взглядами. Рыбное зловоние разбавил сладкий дурманящий запах — это мимо прошла Олалья в сторону кормы. Тордис выпрямилась, взгляд скользнул по тире с большим любопытством.

— Это что, послушница? Или просто шлюха, одетая монахиней?

Стюр нахмурился, нагнулся ближе к жаровне:

— Эй ты, ярлица! Это я сразил тебя, помни. Ты могла быть на её месте.

Тордис, в свою очередь, нагнулась, тон понизился:

— Да не бойся ты за свою курочку. Я к детям не пристаю.

— Стюр! — К огню подсел Ансельмо. Йормундур дал ему тёплые меховые сапоги, обмотанные шнурком вокруг голенища, и укутал парнишку в сурьмяный плащ, так что бывший монах выглядел по-смешному воинственным. — Почему они зовут меня «берси»? Это оскорбление, да? — брови юноши гневно сошлись, подбородок поджался.

— Да нет, — викинг посмеялся, половник окунулся в чан. — Это значит «медвежонок». Хе-хе! Ты же не знаешь! Такие плащи с чёрным мехом есть лишь у двенадцати мужей. У меня, как видишь, у Йорма, у других… — Стюр указал половником на гребцов. — Видишь? Некоторые в них сидят. Мы, можно сказать, у Гундреда в большом почёте.

По другую руку к повару подсела Олалья, изображая заинтересованность.

— А почему? — спросил Ансельмо.

— Потому что мы берсерки, Водановы беры. Он наш господин, мы подносим ему кровь и плоть павших, идём на бой с его именем на устах. А нам в награду мощь и ярость дикого бера.

— Бера?

— Да. Наши люди верят, что бер — особое животное. Перевертень. Говорят, когда с него шкуру стягивали, то находили под ней человечье тело. Иные рассказывают, что рубаху или кушак.

— А берсерки, — вкрадчиво заговорила Олалья, тулясь к хозяину, — они ведь уважаемые рыцари? Ярл, наверно, жалует вам богатые земли?

Глаза Стюра округлились, он от души залился смехом.

— Ты думаешь, здесь кто-то воюет за земли? — с иронией спросила Тордис.

— А ты будто знаешь! — огрызнулась рассерженная Олалья.

— У северян так заведено: ежели человек рождается ярлом или карлом — хоть от тиры, хоть от кого — ему уже полагается своя земля и хозяйство. Пусть он приблуда, рождённый не от знатной — ярл и карл имеют свои права и вступают в них, как скоро определят в них сына или дочь своего отца. Другое дело, когда человек не хочет работать на своей земле.

Стюр вздёрнул нос, отвернулся. Тордис продолжила:

— Иными словами, все, кого ты видишь вокруг — ворьё и разбойники.

— Следи за языком, девка! — оскалился Стюр.

— Правда глаза колет? Да что скрывать, рыцарь, ежели так оно и есть! А вы, берсерки, самые жестокие, потому отец вас и ценит так высоко!

Все умолкли, не считая хором поющих гребцов. Котёл бурлил, поленья в очаге поскрипывали, вёсла мерно скрипели и ударялись о воду. Если Ансельмо на минуту и забыл о пережитом кошмаре, теперь недобрые мысли слетелись назад. Разбойники, насильники, убийцы его родителей… Йормундур, Стюр, Гундред — все они одинаковые. Даже Тордис, которая ни минуты не оплакивала мать и прочих погибших крестьянок. Как же мерзко, как же дико находиться среди них! Обратиться бы рыбой, схватить эту упёртую Лалу и плыть, плыть, плыть куда подальше! На кой они связались с этими дикарями? Он-то, дурак, решил, что язычников хоть чему-то научит случившееся в деревне… Как же! Через час-другой высадятся в очередном городе и разрушат его тем же образом, что и все предыдущие! Демоны, и те милосердней.


Случилось ровно то, что предсказывал Ансельмо. Час спустя корабли вошли в светлые пресные воды. Встречное течение указало мореходам устье реки Улья, по которой, если верить купцам с Аросы, можно добраться до самых стен Компостелы. Подкрепив силы сытным обедом, гребцы приготовились бороться с течением. Улья очень широка. Вдоль её благодатных берегов раскинулось множество поселений. Видно, как вдалеке курятся струйки печного дыма. Снег не перестаёт падать, сумерки всё больше сгущаются. Гундред считал, что темнота и непогода послужат внезапному нападению. Русло реки изгибается в сторону, заметно сужается — это место перехода в Улью реки Сар. Теперь на берегах усматриваются и стада в загонах, и рыбаки, что одиноко сидят с удочками на крутых склонах. Доносится звон колоколов к вечерне. А вот и крестьянские дома — так называемые пальясо. Круглые, без единого угла, окошки маленькие, зато в двери любой брюхач пролезет. Нет ни крыльца, ни фундамента. А крыши точь в точь, как шляпки грибов, правда, наверху у них торчат трубы.

— Дивное место. Дома у здешних людей высокие, просторные. Погляди! Правда, топить их замучаешься. А уж в наших краях тепло на вес золота.

— Попрятались уже, как крысы. Нам вот чего стоит опасаться: кто-то поскачет в Компостелу и предупредит о нас.

Гундред и Лундвар, сидящие на носу драккара, призадумались: ярл запустил пятерню в рыжую бороду, жрец затеребил амулет на груди.

— Не успеет. Только коня загонит, — рассудил Гундред.

— Ещё как успеет! Особливо если продолжим плыть, как черепахи.

Гундред засуетился, схватил брошенные без надобности барабаны и рожки, раздал своим людям и приказал играть во всю мочь. Гребцы заработали с удвоенной силой. Корабли бешено понесли вперёд.

Нечеловеческими усилиями викинги добрались до компостельской гавани, только тогда воинственная музыка стихла. Поплыли бесшумно под прикрытием тумана и вечерней мглы.

Компостелу викинги узнали сразу: пальясо теснятся друг к другу, пристань облицована камнем, там и сям высятся дозорные башни, в гавани причалено множество лодок и иноземных торговых судов. Кажется, пока в городе тихо. Воины приготовили оружие, проверили доспехи, сняли с бортов щиты. Двенадцать берсерков собрались вокруг жаровни, стали передавать друг другу какую-то посудину. Когда её отложили в сторону, Ансельмо ради интереса глянул, что там такое. А увидев, обомлел.

— Вы, что, с ума посходили?! — Йемо подскочил к язычникам, махая руками. — Вы что лопаете?! Эти грибы ядовитые!

Какой-то недружелюбный вояка оттолкнул крикуна, тот завалился на спину. Новость берсерков ничуть не удивила: мужи преспокойно готовились к наступлению, точили секиры и мечи, разрисовывали лица, бродили из стороны в сторону, разминались. Наконец к Ансельмо кто-то подошёл и помог встать на ноги. Он поднял голову: совсем рядом горели большие синющие глаза Йормундура, хотя синеву почти полностью затянули огромные зрачки.

— Можешь хоть минуту никого не спасать? Или обет не позволяет? Как же бесит эта твоя дурость!

В сердце отчего-то больно защемило. Йормундур потрепал ладонью по волосам, как в тот самый день, когда Йемо стал трэллом.

— Ну ты, это… прощай.

Ансельмо насилу вздохнул, отлепил язык от нёба.

— Ты… ты не вернёшься?

— Мало ли что может случиться, — пожал плечами викинг. — Авось и не свидимся больше.

Ансельмо хотел вернуть хозяину его плащ, но спохватился, что Йормундур может заподозрить бегство.

— Вдруг правда про этого… как его? Анко, Анку?

Как же, заботиться о своей шкуре, когда кругом умирают сотни невинных душ, подумал про себя юнец. Но и они с Олальей не лучше — пленяемые врагом, вынуждены с ним сосуществовать. И всё же ради неё он закроет глаза на любые грехи и жертвы.

— Слушай, — язычник взял раба за шею, потеребил железный ошейник. — В случае чего я тебе завещаю свободу. Понял? Я уже сказал Стюру, он будет свидетель. Не хочу с того света нести за кото-то ответ. Я провёл тебя на драккар, дальше выкручивайся сам. И мой тебе совет: не будь ты под каблуком у баб!

— А… а если меня пленит кто-то другой?

— Нет. Ты будешь лейсингом — свободным трэллом. Никто впредь не посягнёт на твою свободу. Разве что ты задолжаешь уйму денег какому-то чудаку. Ну да это не моя забота.

«Он добрый», — невольно подумал Ансельмо и сам подивился этому.

Берсерков окликнул ярл: корабль причаливал к берегу. По рукам пошли канаты, судно стали разворачивать боком, чтобы перекинуть сходни. Стюру также не дали проститься с плачущей Олальей.

— Не реви, сладкая. Я и кольнуть себя не дам!

Олалья лишь уткнулась в грудь своего хозяина. Тот подхватил девушку, как малого ребёнка, впился в губы страстным поцелуем. Тира успокоилась, руки обвили чужую шею. Воины вокруг распотешились.

— Стюр, ну ты нашёл время!

— Знаешь, сколько там девок будет? Поумерь пыл!

— А я его понимаю! Можно и мне разок?

— Заткните глотки! — гаркнул Гундред и сразу же перешёл на полушёпот. — А ну живо всем на берег! И чтоб ни звука мне! Забыли, чем мы здесь занимаемся?!

Воины мигом собрались, змейкой выбежали на пристань. У каждого в руке по секире, мечу или молоту, щиты перекинуты за спину на ремнях, головы защищают железные остроконечные и круглые шоломы полумаской: иные с пластиной для носа и кольчужным капюшоном, закрывающим шею. Щиты северяне делали из хвойных пород, круглыми и прочными, с набитым посредине плоским стальным диском и таким же ободом. Красили натянутую на дерево кожу в белый и красный, наносили руны и вирши-заговоры скальдов.

Отряды распределились по колоннам, скользнули в тёмные переулки. Между тем остальные драккары подходили и подходили. Узкий причал не уместит всех: корабли стали прилаживать один к одному, через борта перекинули сходни. На берег высаживался отряд за отрядом. Городские забили в набат. Где-то далеко послышались крики, зажглись далёкие огни. Когда последний захватчик покинул гавань, наступление было в самом разгаре.

Ансельмо силился подавить нарастающее беспокойство. У огня продрогшая Олалья заливалась слезами. Её друг разгрёб угли, подкинул в очаг поленьев. В такой ветер никакой костёр не спасёт.

— Вот так. Сейчас согреешься. — Монах укрыл подругу полой своего плаща. Та навалилась, уложила голову на чужое плечо. От огня и впрямь дыхнуло жаром. — Лало. Нам здесь не место, — девушка тихонько захныкала. — Давай уйдём, пока есть время?

Ансельмо помолчал, храбрясь. Нужно что-то сделать — сейчас или никогда!

— Послушай. Я раздобуду лошадь, или найдём по пути возницу. Поскачем напрямик до Вильяновы, а там сядем в лодку и доберёмся до Аросы. В монастыре сейчас самое безопасное место — туда эти душегубы точно не вернутся!

— Нет! — Олалья отстранилась, зарёванные глаза сверкнули. — Я дождусь Стюра.

— Ты слышала, что говорила Тордис?! — Ансельмо невольно перешёл на крик. — Здесь ни одного честного человека! Этих головорезов набирают специально для налётов и грабежей! У себя на родине они преступники, у них там ни кола живого! И этот… этот Стюр вышвырнет тебя, как зверушку, когда играться надоест! Зачем, думаешь, я мыкаюсь за тобой?! Да известно ли тебе, сколько я за эти пару клятых дней пережил?!

Олалья испугалась и вскочила было на ноги, но Ансельмо с силой дёрнул к себе, наугад ловя чужие губы. Казалось, прошла вечность, пока оба опомнились и дали друг другу передышку. Олалья порозовела, нежные губы припухли, дыхание сделалось ровным и глубоким.

— Лало. — Анельмо прижал белокурую голову к груди, уткнулся в растрёпанные волосы. — Прошу. Мы вместе, сколько я себя помню. Я не представляю, что буду делать без тебя. Ты ведь знаешь, я всё ради тебя сделаю. Я буду заботиться о тебе, защищать. Если хочешь, я буду… я… — он поднял голову девушки, вновь горячо поцеловал, но та отвернулась.

— Я не звала тебя на помощь. Мы друзья, Йемо, но Стюр… Ты думаешь, я ополоумела. Пусть так, но это моя ноша! Послушай, на моих глазах женщин и девочек в деревне брали и насиловали, как скот. Те, кто выжил, убили себя. Когда вы переодели меня монахиней и укрыли в обители, злая участь меня не обошла. Но… я уже знала, что меня ждёт и нашла в себе волю выстоять. Да, он взял меня силой, но боли и страха во мне не было. Лишь смирение, которому учит нас Всевышний. В конце я много часов пролежала в одиночестве, словно целую вечность. Я думала об испытании, которое послал Господь на мою долю. Сознают ли эти звери с севера, что творят? Быть может, Стюр не виновен, а всего-то был избран тем, кто исполнит предначертанное? Или я сама своей беспомощностью и маловерием принудила его к греху? Отчаяние во мне боролось с чем-то смутным, неосознанным. Когда ты пришёл, мою душу уже сжигала дьявольская страсть, ведь Стюр… Он стал моим в ту ночь, теперь эта связь неразрывна.

Ансельмо с презрением отпрянул от подруги:

— Какой бред! Оправдывать беса, надругавшегося над тобой же… Твой мотив нехитрый. Думаешь, красота и порода указывают на достойного мужика. Да, в природе сильные самцы дают потомство самкам. Но ты не животное! Ты не знаешь такой вещи, как любовь.

— Нет, я знаю. Я люблю тебя, как брата. Стюр возжёг во мне любовь другую, любовь к мужчине. Да, он красив и силён… и не так жесток, как ты думаешь. Да и я не монашка, что презирает всякую похоть! — Олалья закусила губу, жалея о брошенных словах. — Ты прав, это безрассудно, но это сильнее меня. Сейчас нет никого и ничего, что я хотела бы сильнее! В конце концов, я имею право выбрать прощение, а не ненависть!

— Я не верю в такое милосердие. Он просто лишил тебя разума.

— Тогда нам не о чем толковать.

«Ты передумаешь, Лало», — обещал себе Йемо, устало закрываясь ладонями. Все её безумные порывы от лукавого, но Бог спасёт её, если молиться усердно. Этим брат Ансельмо и занялся, сжимая крест в сомкнутых пред собой руках.


Альгвасилы — местные гвардейцы — продержали город недолго. Половину налётчики мигом обескровили, половина укрылась в укреплённом замке алькальда. Гундред приказал повременить с избиением горожан и поджигательством домов, но в пару—тройку пальясо всё ж запустили факелами — надо ведь как-то заявить о своих намерениях. Всё многочисленное войско норманнов сосредоточилось у стены замка. Наверху появились лучники, посыпался град стрел. Викинги прикрывались щитами, но, ясное дело, долго так продолжаться не может. Галисийцы еще не заперли ворота, в самом проёме под прикрытием лучников сражалась горстка альгвасилов, настигнутых язычниками. Захватчики теснили врага со всей мощью, под острыми секирами так и летели руки, ноги да головы, но лучники, мерзавцы, кололись своими стрелами без остановки.

— Держать строй! — ревел Гундред, размахивая между делом своим громадным мечом. — Не дать опустить герсу! Все к воротам! К воротам, сукины дети!

— Отец! — сквозь толпу пробилась взмыленная Тордис. В руках щит и секира. — Это самоубийство! Если мы…

Воздух сотрясся от страшного гула: «Р-р-р-ра!» Шеренга берсерков разом толкнула щитами обороняющихся альгвасилов и прямо по ним двинулась в проём замковых ворот. Гундред ринулся за ними, приказывая задним рядам немедленно бить по лучникам, а передним — удерживать ворота любой ценой. Но как только ярл прорвался ближе к стене, перед самым носом рухнула неподъёмная деревянная решётка, ломая кости тем, кто не поспел укрыться в проёме. То же произошло и с мужчинами, проникшими на территорию замка. Стражники обрубили канаты на герсе.

Но самое страшное впереди. Оказавшихся в западне между решётками стали обстреливать из маленьких стенных бойниц. Стрелы сыпались отовсюду: справа, слева, сверху… Те, кому повезло оказаться посередине, мигом попадали замертво. Оставшиеся в живых судорожно оглядывались по сторонам, точно загнанные волки. Стюр, прижатый к внешней решётке, разглядел среди прочих Йормундура — сердце так и упало. Тот метался, как остервенелый, не понимая, что творится вокруг. К внутренней решётке подошла группа альгвасилов с копьями, растерянных нормандцев закололи, как свиней. Горстка самых стойких увязала ногами в крови и трупах товарищей. Йормундуру и тут посчастливилось уцелеть, хоть он и стоял прямо у внутренней решётки. Под самыми ногами кто-то хрипел, хватал за сапоги. Один из галисийцев вновь поднял копьё, прицельно ткнул в северянина. Йормундур взревел: остриё задело бок. Исступлённо сунул руку в решётку, силясь схватить негодяя…

Он не ощутил боли: ярость берсерка притупляет чувства. Йормундура поразило увиденное. Какая-то секунда: вот его рука тянется вперед… и вот её отсекают. Голова разрывается от шума: «Этого не может быть. Не может. Не может. Это не правда». Но всё более чем наяву. Откуда-то появился Стюр, дёрнул назад, руки тотчас отыскали какие-то куски полотна, стали скручивать жгут… Все что-то кричали, но Йормундур как будто оглох от набегающих мыслей. Штаны насквозь промокли от крови, в глазах потемнело, мужчина уже не понимал, стоит он или лежит, жив он или мёртв.

В это время Стюр, не помня себя, пытался унять страшное кровотечение и между тем, срывая связки, вопил о помощи:

— Гундред! Гундред! Поднимите бесову решётку! Скорее вытащите нас!

Дерево треснуло под ударом секиры. Тотчас посыпались другие — так щепки и летят! Тем временем лучникам на стене пришлось худо: викинги забросили верёвки на крюках, приволокли осадочные лестницы и уже вовсю лезли на стену, что твои тараканы. Внешнюю решётку тоже подцепили верёвками, дружно дёрнули один раз, другой, третий, а там зараза и поддалась. Бездыханного Йормундура вытащили наружу, Стюр и пара других парней взялись отнести раненного на драккар. Кто-то привёл лошадей, Йорма, как мертвяка, взвалили на самую крепкую и помчались в гавань, что есть прыти.

Когда на корабль поднялись орущие викинги, Ансельмо крепко спал в обнимку с Олальей. В глазах зарябили жёлтые огоньки, уставшая плоть не слушалась. Хотелось рухнуть обратно, но вокруг мелькали какие-то люди и уходить, очевидно, не думали. Успокоив проснувшуюся девушку, Ансельмо вылез из-под плаща, сел, оценивая ситуацию. Голова вдруг похолодела. По мосткам и до самой жаровни тянется лужа крови. У одного из бортов сидит Йормундур: голова опущена на грудь, взлохмаченные волосы закрывают лицо, одна рука держит другую. Тут юноше подурнело: правую кисть начисто отрубили.

За мгновенье мир словно с ног на голову перевернулся. Ансельмо почувствовал себя таким скверным, таким жалким, как никогда не чувствовал. Чёртов глупец, он желал Йормундуру, своему спасителю, зла — и вот что произошло! Вот чего он добился!

Один из воителей накалял лезвие меча над огнём.

— Йорм, только держись. Заклинаю тебя именем Водана, мужайся! — Стюр грубо поднял раненному голову, сунул меж зубов какую-то деревяшку и махнул воину, нагревающему меч. Тот приблизился, обливаясь хладным потом. Стюр и ещё один викинг крепко схватили Йормундура по обе стороны, изувеченную руку подняли, сжимая особенно крепко. Раскалённая сталь с шипением прижалась к ране.

Йорм ревел, невзвидев света. Казалось, он хочет перекричать дальний шум битвы. Вот-вот нечеловеческая боль отпустит, как вновь адское пламя жрёт тело заживо. С каждым новым криком Ансельмо с силой сжимал рубаху, точно сердце вырвется из груди. Стало до того дико, до того жутко! Парнишка достал из-под рубахи деревянный крестик, сжал что есть сил, губы лихорадочно зашептали «Pater noster». Йормундур кричал.

Когда всё закончилось, над городом взвился столп пламени, обагривший небо и землю. Кто-то из викингов сказал, что это пылает взятый замок алькальда, а нечистые силы теперь роятся в клубах дыма, унося души альгвасилов с собой. Стюр остался на драккаре и сейчас горбился над очагом, поддерживая огонь как будто в полусне. Он воздал хвалу Водану, что тот сохранил жизнь Йормундуру, и больше не промолвил ни слова.

Солнце ещё не встало. В городе одна за одной вспыхивают соломенные крыши пальясо. Волны бьются о каменную пристань, корабли поскрипывают. Открыв глаза, Йормундур не сразу сообразил, какой нынче час и сколько прошло времени. Он лежит на спине, укрытый меховым плащом, под головой что-то тёплое, лба касаются чьи-то чуткие пальцы. Ансельмо (а это именно его колени и его перста) бережно приподнял голову хозяина, поднёс чашу с вином. Йормундур хотел придержать сосуд, но вспомнил, что руки-то у него нет.

— Давай. Глоток. Тебе не помешает — столько крови потерял. И боль немного отпустит. — Йорм заметил в глазах мальчишки слёзы, но говорил он ровно.

Норманн выпил всё до дна, голова упала обратно на колени.

— Почему Водан не забрал меня к себе в медовый зал? Почему сделал калекой?

— Таким тебя сделали враги. — Ансельмо вновь вспомнил свои прегрешения, запнулся. — А Водан тебя спас.

— Зачем? — викинг тупо глядел в звёздное небо, синие глаза пусты и безжизненны. — Я даже не смогу отомстить за себя. Даже если возьму топор в левую, не смогу прикрыться щитом. Я теперь… не воин. Я никто.

— Йорм.

— Не нужна мне такая жизнь.

— Йорм, — Йемо взял ладонью крупную голову, заставил повернуться к себе. — Я не знаю тебя, но знаю другое. Кто-то рождён монахом, кто-то — воином. Одни пришли в этот мир орать землю, другие — её завоевывать. Ты Воданов бер, это твоя суть. И ты не дашь какой-то култышке её изменить.

Викинг помолчал, веки смежились.

— Если б они… хоть два пальца оставили…

— Возможно, тебе не придётся носить булатную перчатку.

— Как это?

Ансельмо вздохнул, уверенно посмотрел вперед.

— На Аросе ходит поверье. Будто в океане, если пересечь залив и держать курс на запад, лежит огромный остров — его не проглядишь. Там затворником живёт один эскулап — Диан Кехт. Говорят, до того искусен, что любая болячка ему поддаётся. Люди толкуют, якобы Диан Кехт не может излечить разве что отрубленную голову.

— Мужики ещё не того наболтают.

— Я тоже так думал. — Ансельмо тряхнул коленями, посмотрел на Йормундура. — Пока не встретил младенца, который весит больше волочня. А ведь утбурды — тоже всего лишь мужицкие байки, так?

Синие глаза оживились, лицо посветлело.

— Если ты вернёшь мне руку…

— Не обещай загодя.

— Ты…

— Улыбайся, Йорм. — Ансельмо по-доброму сощурился, уголки губ чуть дрогнули. Йормундур слабо улыбнулся в ответ. — Правильно. Нечего горевать. Горюют побеждённые.

Загрузка...