Йормундур (СИ)

5. Досужие забавы или особенности охоты на демонических лошадей

Придания гласят, что в день осады Компостелы Гундредом Булатная Рука солнце так и не село за виднокрай, и есть в тех легендах доля истины: всю ночь над огромным городом хозяйничало страшной силы полымя, а как скоро трупы испанцев и дома, послужившие им усыпальницами, обратились пылью и прахом, в небе забрезжил рассвет. Правда, тучи дыма и гари не сразу развеялись, а ветер ещё долго разгонял по улицам хлопья пепла.

Поскольку замок алькальда (а равно и сам алькальд) пал в первый же день, нормандцы подыскали себе лучшие палаты: блаженной памяти епископ Сиснанд при жизни отгрохал знатную резиденцию при соборе святого Иакова. Полторы сотни комнат и столько же слуг насчитывала она, из них: 5 поваров, 10 судомоек, 20 кухонных мальчиков, 30 прачек, 26 посыльных, 18 лакеев, 3 истопника, 4 конюших, 5 возниц, 17 музыкантов, 9 писарей, 3 толмача, а может, кого и забыли. Утвердившись, как водится, в просторной трапезной палате, Гундред выставил стражу и изъявил желание видеть лучших и храбрейших витязей, какие проявили себя в сражении под стенами замка, а также помянуть почивших воинов и устроить последним достойные проводы.

Всё утро, пока готовили погребальные ладьи, в двери трапезной входили и выходили дружинники: одни целые, вторые раненные, третьи обожжённые, четвёртые стрелой поражённые, пятые на костылях, шестые — и вовсе на чужих руках. Пали в сече шестеро берсерков: Кольбрун Харальдсон, Торстейн Рагнарсон, Рандвейр Огмундсон, Арнгрим Семь Битв, Скёльд Шалый и Кормак Бравый. Но вяще всех Гундред оплакивал Стюра и Йормундура — бойких весёлых молодцев, которым и тридцати зим-то ещё не минуло. Немало хлопот они ему задали, дебоширы эдакие, и всё ж как не любить их, как не горевать?

Благо очи ярла еще не сделались солоны, как без вести пропавшие явили себя. Гундред на радостях перевернул кубок с вином, миску супа да блюдо с домашними колбасками, подозвал гостей к себе, крепко обнял, расцеловал, начал расспрашивать, что да как.

— Как я рад вам, шалопаи! Одному Водану ведомо, как я рад! Куда ж вы подевались в разгар битвы? Помню, вызволял вас из-за герсы, а там… Ну да Хёль с ним! Целёхоньки — и то главное!

— У меня нет руки, — слабо пробурчал Йормундур, показывая перевязанную култышку.

Гундред пригляделся, повёл бровью, погладил бороду.

— Хм, хм. Да-а. Это… не царапина.

— Это худая весть, Йормундур, — вмешался Лундвар, только что подошедший к креслу ярла. — Мы потеряли одного из лучших берсерков.

Йорм и Стюр метнули на ведуна жгучий взгляд. Лундвар глаз не отвёл, сложил костлявые руки на небольшом посохе с изображением мирового змея Ёрмунгарда, кусающего хвост.

— Лундвар, ты того, — Гундред вяло махнул рукой, не глядя на жреца, — слова-то выбирай.

— Кто-то должен был это сказать, — холодно ответил Лундвар.

— Прости, Йормундур.

Тот без единого звука снял с плеч сурьмяную накидку, — правда, единственной рукой сделать это было не просто, — и бросил на спинку одного из роскошных деревянных кресел. Стюр хотел было последовать примеру товарища, но в конце концов подумал, что причин для скандала нет: ярл поступает согласно воинскому кодексу.

— Ты волен просить, что пожелаешь, — сказал Гундред Йормундуру, присаживаясь в кресло, куда бы уместилась ещё парочка девиц. — За моим столом тебе всегда найдётся место. Когда мы вернемся в Норвегию…

— Сделай для меня одно, ярл, — звонко промолвил Йормундур. — Избавь меня от…

— Нам нужен драккар, — перебил Стюр, оттолкнув безрассудного приятеля.

— Зачем ещё? — Гундред отвёл только что поднятый кубок. — Куда уже намылились?

— Отвести Йорма к лекарю. — Стюр просительно сложил руки. — Самый маленький кораблик, какой есть. Дай хоть снеккар.

— Берите тогда уж лодку, — посмеялся Лундвар.

— Помолчи. — Гундред упёрся локтями в стол, покрутил золотой кубок. — Лады. Возьмёте корабль, еду, золото и шкуры. Расплатитесь с лекарем. И тотчас ворочайтесь ко мне.

— Спасибо, ярл, — хором ответили воины.

— А ты чего слоняешься? — Гундред обернулся к жрецу. — Уже все приготовления сделал?

Неясно, какие приготовления имел в виду ярл: то ли похоронные, то ли банные, так как при резиденции епископа имеется приличная мыльня, отделанная сосной, и Гундреду не терпелось натопить её по-чёрному.

Едва Йорм со Стюром вышли, как в трапезную явилась Тордис, сопровождаемая группкой рядовых солдат.

— Отец, — девушка бойко отвесила поклон. — Разреши нам отправиться на охоту!

— Какая ещё охота! — возмутился строгий родитель. — Сегодня день скорби над павшими! Я выгнал даже этих бездельников скальдов, велел им забрать все скрипки, лютни и дудки!

— Но папа, — Тордис покривила губы, — Чего ради горевать? Наши побратимы сейчас пируют с Воданом. Отпоём похоронные песни и последуем их примеру!

— И то правда, — Гундред пропустил сквозь пальцы заплетённую в косицы бороду. Сметливая же эта девица! Уже и северные обычаи знает, и с поверьями знакома, и язык ей даётся шутя. — Вот что. Проведём обряд, а там ступайте себе. Но чтоб к вечеру были здесь на пиру!

— Как скажешь, папочка, — просияла воительница и вернулась к своей развесёлой компании.

К полудню викинги собрались в гавани: там воздвигли многие ряды погребальных костров и расчистили место для шести ладей, где нашли последнее пристанище усопшие берсерки. Гундред выставил в городе охрану, дабы приструнить мещан, если те вздумают лезть под руку. Лундвар предстал пред сборищем в привычном облачении, но уже без посоха, безмолвно приказал факельщикам быть наготове.

— Братья норманны! Мы собрались здесь пред очи великого Водана и всех богов отдать последний поклон и проводить в последний путь наших добрых соратников. Пусть же крепок будет мёд и сладка речь, которую расскажут они Водану, пускай же поведают эти бравые мужи о своих подвигах и восславят наш народ, нашего ярла и нашего конунга! Вечная им слава и вечный почёт!

— Слава и почёт! — единогласно рыкнули викинги.

Лундвар подал знак факельщикам, те подожгли погребальные костры. Затем воины оттолкнули от берега шесть богато украшенных ладей, бросили туда факелы, и река живо подхватила пламенеющие судёнышки, утягивая их вниз по течению и сталкивая друг с другом. Помолчав, утерев скупые слёзы и подбодрив раненных, воители снялись с места и разбрелись по околице наводить, как положено, свои порядки. В это же время, никому ничего не сказав, Стюр, Йормундур, Ансельмо и Олалья взошли на заранее нагруженный снеккар и неспешно двинулись вслед за горящими ладьями. Единственная, кому беглецы всё ж попались на глаза — зоркая ярлица Тордис.

Сытно пообедав и пропустив чашу-другую отборного галисийского вина, Гундред велел тащить во двор епископа столько берёзовых брёвен, сколько найдётся окрест. С этим и побеспокоили дочь ярла, которая уже перебрасывал за спину лук, чтобы отправиться на охоту. Тордис и ещё десяток воинов двинулись выше по реке на поиски берёзовой рощи.

Незаметно спустились сумерки. Над речкой Сар поднимается лёгкий туман. В быстринах вьются и прыгают серебристые рыбки. Тихая солнечная роща теперь сверкает под лунным светом. Морозным воздухом дышится легко. Нога не спеша выбирает место, где снег чуть подтаял, чтоб не спугнуть пришедшую на водопой косулю. Тордис и четверо её спутников вот уже час, а того и больше — за охотой невольно забудешься — стерегли осторожное животное, надеясь подстрелить его в удобный момент. Косули не видно — лишь тихо поскрипывает да постукивает за деревьями, когда она сигает по камушкам на мелководье. Но вот шаги как будто приблизились или отяжелели. Тордис напряглась.

— Слышишь? — шепнула она воину позади себя, положила стрелу на лук. — Мы её всё-таки задели. Вон как тяжело ступает.

С этими словами девушка натянула тетиву и, скользя от дерева к дереву, словно уж, подобралась к самому берегу. Каково же было удивление охотницы, когда на месте предполагаемой косули оказался невзнузданный вороной жеребец, да ещё и без хозяина. Тордис спрятала лук, живо замахала товарищам, чтобы те и носа не казали, а сама давай приглядываться. Конь пасся прямо на мелководье, окунал крупную морду, что-то выискивая, купал роскошную длинную гриву. И между тем конские волосы выглядят неухоженными: зелёные от тины, мокрые, слипшиеся в жгуты. Нестриженная чёлка то и дело падает на глаза, заставляя трясти головой. Сердце Тордис туго забилось.

— Вот так жеребчик!

Девица вздрогнула, мельком глянула за спину.

— Эсберн, цыц!

Помянутый Эсберн, молодой русоволосый нормандец, одетый в лёгкий доспех и овчину, ухмыльнулся и выглянул с другой стороны ствола.

— Ты мне не поверишь, но этот конь…

— Ещё как поверю. — Тордис вернула стрелу в колчан, перекинула лук назад поперёк груди. — Это агишки.

— Что за дурацкое название! — Эсберн зажал собственный смеющийся рот. — У нас они зовутся келпи — озёрные и речные жеребчики.

— Хочу его.

— Чего-о?! — викинг озадаченно глянул на подругу из-за дерева.

— Давай его завалим.

— Конины захотелось?

— Да нет же! Мы с тобой давай зайдём спереди, остальные по двое справа и слева. Вброд он не попрётся — здесь глубоко и течение сильное.

— Ты глянь, он матёрый какой — одни только мускулы! Мы его ни в жисть не удержим!

— Впятером удержим, — и Тордис уверенно двинулась вперёд, дав сигнал прочим охотникам.

Почуяв неладное, жеребец выпрямился, навострил уши. Из ноздрей повалил пар, литые мышцы надулись от тяжёлого дыхания, как кузнечные мехи. Пятеро охотников вышли на берег, плавно образовывая полукруг. Конь захрапел, пошёл бочком, шлёпая по воде. Живой капкан сомкнулся плотней, ещё плотней.

— Ну! — крикнул кто-то. Все скопом бросились на животное. Конь вправо — хватают справа, конь влево — лезут слева. Жеребец пронзительно заржал, мотнул гривой, встал на дыбы. Мощные копыта чуть не наставили кому-то синяков. Охотники загалдели, кинулись, как стая голодных волков. Одному даже удалось вскочить на спину, конь загарцевал, забился, но удачливый всадник так и не свалился прочь.

— Да ты прилип к нему, что ли! — засмеялись вокруг.

— Прилип! Ей-же-ей прилип! — несчастный крепко взялся за шею беснующегося коня, попробовал отклеиться от спины, но штаны и впрямь намертво пристали. Раздался крик напополам со звонким ржанием. Пока все плясали вокруг горемычного ездока, ретивый жеребец круто повернул к реке, понёсся галопом и в один стремительный прыжок стрелой ушёл под воду — даже брызг почти не оставил.

Охотники поразевали рты. Вода вскипела, наверх поднялись мощные струи бурого цвета, и вскоре река окрасилась яркой свежей кровью.

— Водан защити! Бедный Гуннлауг!

— Жуть какая!

— Сдался нам этот конь. — Эсберн наградил Тордис обжигающим взглядом. — Нашей ярлице простые лошади не годятся — ей подавай тех, что плавают, как лосось, а кусают, как акула.

Четверо охотников вернулись из лесу с тяжкой ношей, но не от того, что много дичины настреляли в тот день, — смерть товарища легла на их плечи. Тордис в пыль рассорилась с Эсберном, обещание явиться к отцовскому пиру и вовсе вылетело из головы. Девушка отправилась погреться в какой-то вшивый трактирчик, не распространяясь о службе ярлу. Там поела и выпила, разговорилась с местными, и те её по доброй душе изрядно напоили вишнёвой наливкой. Проснулась воительница, лёжа головой на грязной столешнице. Всё ещё стояла ночь. Девица заплатила с лихвой, ноги сами понесли по каким-то улочкам да переулочкам, сделалось дико холодно, и, завидев впереди приличную на вид постройку, Тордис потянуло туда.

Ввалившись в чей-то просторный хлев, искательница приключений не без удовольствия втянула запах домашнего скота и прелой соломы. Бог свидетель, ей приходилось не раз ночевать в хлеву в обнимку с коровой, и это не худшие из ночлегов Тордис и её матери. Но этот хлев оказался не простой. Пошарив по стенам, девица нащупала что-то длинное и тяжёленькое — в руках показались конские удила. Тордис повертела вожжами, кивая каким-то своим мыслям, и, почувствовав жуткую усталость, калачиком улеглась на ближайшую охапку сена.

Сон не шёл. К горлу подкатывала злополучная наливка. В голове крутились дурные мысли. Тордис поворачивается то так, то эдак, то укрывает открытый бок, то одну ногу, то вторую — не йдёт сон и всё! Мало того — ещё и с порога дует (закрыть дверь, разумеется, не догадалась). Так несчастная и мучилась, пока в свете дверного проёма ни очертился странный силуэт.

Казалось, Тордис протирала в незнакомце дыру минут пять. Подняться нету мочи — наливка всё еще действует. Вот человек на пороге сделал шаг, тихо приблизился. В такой кромешной темноте Тордис и отца б родного не признала — а тут… Некто подошёл совсем близко, опустился на колени. Тордис опомнилась, резко села, осовелые глаза прищурились.

Сон то или явь? Перед ней — красивый нагой молодец. Плоть жилистая, тугая, рельефы, как у римских статуй — не налюбуешься. Вот только кожа местами как будто звериной шерстью поросла — на груди, на руках и кое-где ниже. А лик, что у ангела! Чёрные волосы мокры — никак, из ведра окатили. Глаза глядят с любопытством, и так… пристально, точно околдовать хотят.

Пригожий молодец упёрся на руки, подполз совсем близко, так что с волос брызнуло несколько капель. Тордис обвила стройный стан, чужие мокрые руки забрались под накидку. От смоляных волос повеяло душистыми травами. Тордис поджала ноги, обняла юношу ещё крепче… и как перевернёт!

Бедняга и сам не понял, как его скрутили и оседлали. Воительница не чаяла, что будет так просто: заломила руки накрест, как учил отец, сверху прижала коленом. Тот даже не вскрикнул — что там! — даже не ругнулся! Тордис без труда сунула в чужие зубы железные удила, натянула вожжи. Молодец испугался, забился, в огромных глазах прямо-таки детский испуг.

— Ш-ш-ш-ш! Ти-ихо, тихо, жеребчик. А то я тебя не узнала, — дернула за всклокоченные волосы, а в тех как будто цельные ракушки налипли да песку полным-полно. — Ну всё, всё, не балуй. Знаю, не любишь узды, — хватка ослабла, пальцы нежно взъерошили мокрые кудри. — Полюбишь как миленький.

«Жеребчик» извернулся, выкрутил шею, и Тордис рассмотрела, как пышут чёрные глаза, как глядит сквозь них сатанинская сила, излучая кровавый свет. Впервые храбрая девица поняла, что шутит с настоящим демоном.

В ту же минуту вышеупомянутый епископский конюх как раз делал обход. Мужик, освещая дорогу фонарём, шёл обратно в свою лачугу, как вдруг услыхал оглушительное ржание. Рука с фонарём повернулась к хлеву, другая сдвинула колпак на самую макушку. И в следующий миг прямиком из халупки опрометью выскочил вороной конь, едва не путаясь в ногах. Сшибая всё на своем пути, лошадь бешеным галопом поскакала в сторону реки. Где её хозяин и кто напугал животинку, конюх так и не узнал — уж больно много на одну ночь всякой чертовщины!

Невзирая на отсутствие дочери ярла на пиру, гуляние таки состоялось. Кто б ни болтал, дескать обычаи христиан и язычников, что небо и земля, на самом же деле всякий государь, будь он королём или конунгом, обмывает свои победы вином — даже если дались они кровью. На празднике живых нет места павшим! И вот Гундред закатил славную пирушку, и никто на ней не горевал, и всюду рекой лилась брага да звучали песни. А наутро, как следует отоспавшись и опохмелившись, северяне уже вспомнили о пропавшей Тордис.

Ярлицу искали недолго — в хлеву её обнаружила местная доярка. Весь следующий день Тордис обдумывала, как бы ей подстеречь и укротить вертлявую лошадку. Когда опустилась темнота, воительница пошла к Эсберну и двум вчерашним охотникам с тем, чтобы вернуться к тому самому месту на реке. Мужи, само собой, так быстро не согласились, но девушка поклялась, что на этот раз никто и близко не подойдёт к келпи. Эсберн покумекал и счёл, будто Тордис хочет загладить вину и отомстить за погибшего Гуннлауга.

«Добро. Хватайте луки, стрелы и пойдём».

Спутники поднялись вдоль реки, с трудом, но нашли то место, где накануне погиб Гуннлауг. Оставаясь на расстоянии, мужчины спрятались за деревья, Тордис велела ждать её оклика, а сама тихонько вышла на берег. «Что опять задумала чертовка?» — растерялись воины. Девушка спустилась по камням к реке, выжидая, села на корточки, стала перебирать мелкую гальку. Взгляд окинул зеркальную гладь. Ни звука, ни шороха. Тордис поиграла в руке камушком, метнула в реку: скок, скок, скок — трижды отскочил. А как коснулся четвёртый раз, волны разверзлись, брызги разлетелись, а из воды — вороной конь! Так и выпрыгнул на самый берег. Тордис подскочила, попятилась, а конь к ней. И гарцует себе, машет длиннющей гривой — гляди, мол, какой я теперь ладный да величавый. Викинги как есть обомлели.

— Здравствуй, красавец. — Тордис грациозно выставила ножку, руки приветливо раскинулись. — Я пришла, иди ко мне.

Конь засомневался. Тордис замерла с протянутыми руками, лишь пальцами помахивает-подзывает. Охотники смотрят друг на друга — ничего понять не могут.

— Глядите. — Эсберн указал на что-то пальцем. — Видите у неё за поясом вожжи?

— И впрямь!

Тем временем девушка достала из-за пазухи помянутые вожжи, шагнула к келпи.

— Ну-ну. Знаю, знаю, что боишься. Не надо их бояться.

Конь фыркнул, морда неодобрительно дернулась, ноги затоптали.

— Ну что же ты, поганец, я же тебя обуздала, — ещё шажок, и ещё один. — Мой ты теперь. Ну иди! — Тордис поцокала языком, как подзывают лошадей. — Ты хоть знаешь, от чего отказываешься? Я тебя хоть каждый день купать буду, вычёсывать, копыта подпилю, гриву подстригу, — конь фыркнул ещё громче, замотал головой. — Хорошо, хорошо, не подстригу! Только ракушки и водоросли вымою. Небось зудит, а? Можешь даже человечину жрать! — викинги так и подпрыгнули на месте. — Мы в походы ходим, христиан побиваем. Я на тебя сяду, а ты скачи да бошки им отгрызай! Ненавидишь ведь крещеных, а? Все бесы ненавидят.

Какой-то шаг остался между ними — протяни руку и коснёшься. Тордис крепче перехватила удила, дала коню, чтоб тот закусил, но в последнюю минуту келпи отвернулся. Девушка намотала вожжи на запястье, что есть сил свистнула. Тотчас же из рощи выбежали викинги. Конь взыграл, кинулся в сторону, но на сей раз Тордис и не думала осторожничать: нагнала жеребца в два прыжка и как дерни за гриву, так тот разом и поворотился. Нормандцы от удивления замерли на месте. А ярлица рвёт и мечет! Тягает бедного жеребца за гриву то туда, то сюда, да ещё с такой силой — аж волосы трещат! Мужи так себе и стоят — попадём, думают, под горячую руку.

Долго Тордис гонялась за жеребцом. Тот вырвется — она за ним, упадёт на колено — она его валит. Наконец опрокинула наземь, руки замком сцепились на шее, нога обняла круп. Келпи ржёт, не даётся, ноги брыкаются, тело бьётся оземь. Так сползли в самую воду. Тордис испугалась, как бы конь опять в реку не полез, живо размотала вожжи.

— Ар-р-р! Да чего ж вы ждёте!

Викинги, опомнившись, ринулись к подруге, но та уже запихнула удила коню в зубы. Разом прижали келпи ко дну. Тот мотнул головой последний раз и обессиленно уронил в воду, а прямо на него рухнула и Тордис. Оба дышали, как загнанные.

— Ох! У-у-ух! Намаялась я с тобой, дурак. Сказала же: взнуздаю, — девушка погладила конскую морду, расцеловала взмыленную шею.

Охотники рассмеялись.

— Тордис, ты часом кобылицей по ночам не оборачиваешься?

— Нет, — улыбнулась запыхавшаяся девица. — Я — не оборачиваюсь.