Явье сердце, навья душа

Глава тридцать первая. Берендеи и волколаки

Ход, прорубленный в горе Хозяйкой, вывел Финиста к глубокому, чистому озеру, на берегу которого стоял высокий длинный терем. Однако сколько бы он ни стучался, ответа не было.

Развернуться и уйти? Ни за что.

Финист толкнул дверь, и та легко отворилась. Перешагнув порог, он оказался в общинном доме. В одной просторной спальне стояло несколько коек, на двух из них спали люди, остальные сидели в другой комнате, за столом у печи. Среди берендеев были и молодые, как он, юноши, и взрослые мужчины, и совсем старики. Объединяло их многое: все берендеи были рослыми, крепкими в плечах и бородатыми, как будто очень хотели походить друг на друга.

— Кто такой будешь? — с ленцой сказал один из них, с черными, будто уголь, волосами.

Макнул в миску с супом куском хлеба и одним укусом его отполовинил.

— Финист я. С Кащеева царства.

— Не слышали о таком, — обрубил берендей. — Зачем ты здесь?

— Хозяйка горы говорит, что видит во мне двусущность. А я, как ни пытался, оборотиться никем не могу. Она сказала, что ничем больше помочь мне не может, посоветовала к вам прийти.

— А чего сама не пришла? Испугалась?

Берендеи радостно расхохотались. В голове Финиста мелькнуло: «А есть чего?»

Дожевав кусок хлеба, черноволосый поднялся. Прищурился, будто прочитав мысли незваного гостя. Глаза у него, казалось, были еще темней волос.

— А кто мы такие, знаешь?

Финист врать не привык — покачал головой.

— Вот отчего храбрый такой, — гоготнул старик, чья седая борода грозила в любой момент угодить в суп.

— А давайте покажем, — подмигнул черноволосый собратьям.

Берендеи, ухмыльнувшись, повставали со своих мест. Опустились на колени, опираясь о пол ладонями. В желудке Финиста заворочался холодный ком. Кажется, его еще называли нехорошим предчувствием.

Оно оправдалось в полной мере, когда мышцы под натянувшейся кожей берендеев заходили ходуном. Обитатели терема увеличивались в размерах, от расширившихся, раздувшихся мышц и костей лопнула одежда. Будто одного этого перевоплощения оказалось недостаточно, чтобы напугать Финиста до дрожи, кожа берендеев покрылась густой бурой шкурой.

Раздался рык, выбивший землю из-под его ног. На Финиста смотрела дюжина медведей.

— М-мама.

Они то ли загоготали опять, то ли зарычали. А потом перевоплотились обратно, оставшись в одном исподнем. И, как ни в чем ни бывало, уселись за стол доедать.

— Не берендей ты, ох, не берендей, — ухмылялся черноволосый. — Смелости в тебе — по крохам собирать.

Финист пожал плечами, и не думая обижаться. Как-то раньше ему не приходилось проверять на прочность собственную смелость.

— Может, и не берендей…

— А раз так, делать тебе здесь нечего, — беззлобно сказал старик, с некоторым огорчением глядя в опустевшую миску.

— Выходит, тем, кто не вашего поля ягоды, вы не помогаете?

— Отчего же. Многих людей мы в свои тайны посвятили, многих берендеями сделали.

— Меня вот, например, — отозвался русоволосый парень с жиденькой бородкой. — Только до той поры мне пришлось пройти множество испытаний, чтобы волю свою железную берендеям показать. Чтобы доказать, что их дара я достоин.

— Не герой ты совсем, хотя есть в тебе что-то такое… — проговорил черноглазый, рассматривая Финиста в упор.

— И я чую, — кивнул старик. — Только этого недостаточно. А вот если пройдешь дюжину наших испытаний, может, в тайны свои посвятим, собратом нашим сделаем. Здесь будешь жить, в общине нашей. В человеческом теле — вкусную еду есть, в кроватях спать. В медвежьем — резвиться в лесу, свободой наслаждаться.

Финист вздохнул.

— Не герой я, это правда. Не пройти мне ваши испытания. Да и Марья ждет меня в Кащеевом городе. И я не знаю, уж не обижайтесь, нравятся ли ей медведи. Она, конечно, девушка смелая…

— Да поняли мы, поняли, — махая руками, засмеялся черноглазый. — Возвращайся к Марье своей, душа ты везучая, поцелуй ее от всех нас. Мы хоть и свободные, а порой одинокие — не бывает, увы, девиц среди берендеев.

Финист искренне им посочувствовал. Зачем иметь недюжинную силу, богатырское здоровье и долгую жизнь, если не с кем ее разделить? Если, обладая нечеловеческим могуществом, тоскуешь по простому человеческому счастью?

— К волкодлакам сходи, — посоветовал на прощание старый берендей.

Наученный горьким опытом (и страхом, который до сих пор жил где-то под кожей), Финист осведомился:

— А это кто?

— Колдуны-оборотни, что превращаются в волков, — наморщил нос черноглазый.

Видимо, среди двусущных — или исключительно берендеев — волки особым уважением не пользовались.

Финист вернулся к Хозяйке горы и рассказал ей о визите к берендеям.

— Чего тебе вздумалось медведей бояться? — искренне удивилась она. — Ящерки мои вон, и то поумнее их, тупоголовых, будут. Как-то скучно мне было, послала я их под лапами берендеевыми путаться. Ох и хохотала же я! Как они пританцовывали, как ярились, как сталкивались своими лобастыми бошками!

Финист смущенно пожал плечами. Хозяйка послала ему снисходительный взгляд.

— Ладно, уважу я твою просьбу, прорублю тебе вход к колдунам. Но на этом все. Занята буду, тебя не встречу. Сам дорогу назад найдешь.

«Уйдет искать себе новую забаву», — подумал он без особого огорчения.

Хозяйка горы лишь коснулась стены рукой, и коридор в подбрюшье горы изменился. Финист обернулся, чтобы поблагодарить красавицу с изумрудными глазами, а ее уже и след простыл. Только вдалеке мелькнул изумрудный хвост.

Без еды Финист мог обходиться долго — чаще всего за работой вообще о ней забывал. Потому он решил не возвращаться в Кащеев град, а пройти созданной Хозяйкой горы каменной дорогой. Кто знает, вдруг потом забудет и закроет ему вход.

Коридор вывел его на опушку леса, поросшей кустами и лесным молодняком. Со стороны казалось, череда разбросанных по лугу землянок подпирает стену деревьев. Простые, сложенные из бревен землянки уступали в красоте избам и теремам Кащеева града. Но вряд ли колдунов-волков, как и берендеев, так уж сильно заботил уют.

Один из волколаков жарил мясо на костре, другие сидели рядом и о чем-то негромко беседовали. Увидев Финиста, не насторожились, но разговаривать перестали. У большинства были длинные волосы до плеч. Брови густые, часто — сросшиеся, на щеках — щетина или неровная клочковатая поросль.

Финист уже привычно объяснил, что за дело привело его к колдунам. Показалось, что волколаки его историей заинтересовались куда больше берендеев. Они тоже почуяли в Финисте присутствие иной, звериной, силы. Своего в нем не признали, но потребовали на плечи волчью шкуру набросить. Он, однако, с сомнением вертел ее в руках.

— И чего вы творите, дурни? — воскликнул вышедший из землянки колдун.

Высокий, жилистый, с бледными, как новая луна, глазами.

— Хотим проявить его сущность. Видим же, вон она, под кожей сидит. Да и пальцы, говорит, зудят порой, а во снах ему когти чудятся.

Колдун терпеливо вздохнул.

— Ой, дурни, дурни. Как будто только у волков есть когти. Не нашей он породы. Не звериной даже.

— А какой? — заинтересовался Финист.

— Бывает так, что зудит между лопатками? — спросил колдун, обходя его кругом.

— Бывает.

И впрямь случалось, что он просыпался от странного зуда. Порой царапал кожу на спине до крови.

— Крылья в тебе прорваться пытаются, да сдерживает их человечья сущность.

— Он птица, что ли? — поморщился волколак у костра.

— Птица. — Колдун задумчиво пожевал губы. — Да только птичья сущность в нем чужая, не пробужденная. И ты, конечно, не помнишь, кто тебя ею наградил?

— Не помню, — сокрушенно признался Финист. — Вернее, не было такого. Я бы запомнил.

— Запомнил бы он, — отчего-то насмешливо передразнил его колдун. — Навья эта работа… Скажи, есть ли в твоих закромах что-то странное, чародейское?

Финист озадаченно хмурился, старательно перебирая в уме все свои пожитки.

— Не помню такого.

Колдуна будто озарило — глаза зажглись.

— Что вообще ты помнишь? Самое раннее твое воспоминание?

— Кащеев град помню. Помню, как девица какая-то привела меня в избу. Сказала, что это теперь мой дом и что завтра меня ждет работа.

— Было ли при тебе то, что ты оставил в своем доме?

Осенило наконец-то и Финиста.

— Было! Птичье перо за ухом. Я удивился, снял его, но не выбросил. В ларец положил.

Колдун довольно осклабился.

— Вот оно. Перо — звено связующее. Как домой вернешься, за ухо обратно заложи. И попробуй оборотиться.

— Спасибо, — ошалело сказал Финист.

Выходит, он и впрямь… оборотень.

— А кто именно я, не знаете? — смущенно спросил он колдуна.

Тот махнул рукой.

— Оставайся на ужин, а я пока травы подсоберу нужные, обряд кой-какой проведу, и узнаем. Не бойся, — хохотнул колдун, увидев выражение его лица. — Мясо мы сырым едим в другой личине. Как зовут-то тебя?

— Финист, — окончательно стушевавшись, представился он.

— Всеслав Брячиславич я, еще кличут Всеславом Полоцким, — сказал колдун, приосанившись. А глаза жадно впились в лицо Финиста. — Князь-оборотень. Слыхал о таком?

Волколаки расфыркались. Самый молодой из них, с волосами, заплетенными в тоненькие косички, и вовсе закатил глаза. Видимо, Финист был далеко не первым, кому старший колдун задавал подобный вопрос. И, наверно, не первым, кто сказал: «Нет», потому что князь-оборотень, хоть и махнул рукой с досадой, но сильно не расстроился. Привык, наверное.

— И чему вас там в Яви учат? — бормотнул он себе под нос.

Старые колдуны зашикали на Всеслава Брячиславича, будто тот сказал что-то лишнее.

— Где? — растерялся Финист.

— Нигде, — обрубил молодой.

Они поужинали в молчании — при нем, чужаке, волколаки не спешили открывать свои тайны. И о Кащеевом царстве, откуда он пришел, не расспрашивали — будто и без того все знали.

К тому времени, как хорошо прожаренное, без крови, мясо упало в пустой желудок Финиста, Всеслав успел кинуть травы в чан, проварить, процедить и залпом выпить.

— Вижу очертания второй твоей личины, — сказал он после недолгого молчания. Птица ты хищная и быстрая. Летит, а крылья сложены серпом. Сокол ты.

Финист сердечно поблагодарил колдунов — и за компанию, и за ужин, и за то, что не пытались его напугать, обернувшись волками. Но больше он, конечно, благодарил князя-оборотня — за то, что открыл ему правду.

Позади осталась деревушка волколаков, а затем и штольня Хозяйки горы. А в голове Финиста беспрестанно крутилась одна и та же горделивая мысль.

«Я — оборотень. Я — сокол».