Явье сердце, навья душа

Глава четырнадцатая. Навь

Путь через терновый лес показался вечностью. Яснорада исколола кожу о согнутые к земле колючие ветви, изодрала одежду о шипы. Пока она продиралась сквозь терн, Баюн бежал впереди. Юркий, пускай и немного толстенький, он пролазил в просветы между ощетинившимися колючками ветвями и, сидя на земле, смотрел на Яснораду — сочувственно и слегка виновато. Однако и Баюн оставил на шипах немало клоков черной шерсти, как она — клочки светлой ткани, нити вязаной шали и алую кровь.

Перемены свалились на голову, едва Яснорада перешагнула выложенную терном границу, что отделяла мертвые земли Кащеева царство от Нави. Стоило очутиться на опушке леса, и ее всю словно омыло солнечным светом.

Яснорада ахнула. Вот оно откуда, это солнце, что рассыпало веснушки по ее щекам. То, что грело и било в глаза, ослепляя, а не тускло светило откуда-то с вышины. А еще… Запахи. Они обрушились на нее снежной лавиной, погребая под собой с трудом обретенное спокойствие.

— Так пахнет лес? Он действительно так пахнет?

Яснорада стояла, втягивая носом воздух с примесью чего-то незнакомого. Не сладкого, не горького, просто… другого.

— Родиной пахнет, — вдруг прошептал Баюн. От восторга забыл даже лапу на землю поставить — так и держал ее на весу. — Я ж отсюда, из этого леса пришел.

— Значит, твою родную землю мы отыскали. Осталось отыскать мою.

Горечь Яснорада спрятать не успела. Ягая не мать ей… Примириться с этим знанием непросто.

Баюн уселся на землю и лапы хвостом обернул. А потом деловито спросил:

— Скажи, Яснорадушка, что последнее ты помнишь о Нави? Надо ж знать нам, откуда поиски начинать…

— Ничего не помню, — вздохнула она. — О Нави. Помню только, как появилась на свет в избе Ягой. Вот такой, какая сейчас есть.

Баюн помотал пушистой головой.

— Люди такими не рождаются, — назидательно сказал он.

Яснорада это, разумеется, знала. Читала о розовощеких младенцах, пахнущих присыпкой и молоком. Тех, что даже говорить не умели — только угукать. Тех, что не умели даже ходить, и только лежали в своих крохотных колыбельках, словно самые красивые в мире куколки.

— Так то люди Яви.

Баюн снова мотнул головой.

— Не только люди Яви, Яснорадушка. Каждое существо когда-то рождалось иным — маленьким, беззащитным и слабым.

— И ты, значит, был когда-то крохотным слепым котенком? — улыбнулась она.

Баюн фыркнул, словно негодуя, что кто-то вообще мог подобное допустить. А после вздохнул, понурившись.

— Да. Но я был очень симпатичным котенком!

— Даже не сомневаюсь, — посмеиваясь, заверила Яснорада.

— Я к тому говорю, что ты, создание Нави, не могла родиться такой — юной красавицей, девицей на выданье, готовой уже невестушкой.

— Перестань, — смущенно рассмеялась она.

Совсем некстати Яснорада вспомнила про Богдана. В груди заныло от ощутимой почти тревоги. Она вынула из холщовой сумки, что с собой из дома Ягой взяла, драгоценное блюдце. Но помедлила, никак не решаясь заговорить волшебное яблочко.

— Да, не могла, — тихо сказала Яснорада. — Морана, верно, память мою забрала… или ее проклятое царство. Увязшее в болоте, закостеневшее, не терпящее никаких перемен. Лишь те из них, что выгодны самой Моране.

— Змеевик, например.

Яснорада кивнула, задумчиво вглядываясь в линию горизонта. Ягая сказала, что нашла ее лежащей на земле, нагой и… одинокой. Что случилось с ней? Где ее родители? Кто они? Как найти их теперь в огромной Нави? И, наверное, главный вопрос, который она усиленно от себя гнала…

Почему родители ее оставили?

Яснорада тряхнула расплетенной косой. Не о себе она должна сейчас думать, а о том, в чью судьбу так грубо вмешалась. Не навредил ли Богдану ее порыв? Не привел ли к чему-то… непоправимому?

Собравшись с духом, она пустила яблочко по серебру… но, как и в прошлый раз, не дождалась ответа. Сидела на коленях прямо на траве, испачкав подол платья в яркой, сочной зелени, и пустым взглядом смотрела на блюдце.

Баюн утешительно коснулся пушистой лапой ее руки. От мягких подушечек по коже снова разбежались в стороны теплые лучики. Что-то колкое в горле растаяло.

— Идем, — устало сказала коту Яснорада.

Поднявшись, спрятала в сумку блюдце с яблочком. Шагнула вперед, отводя ветку от лица, и громко охнула. Баюн подпрыгнул от неожиданности, схватился лапой за сердце.

— Чего кричишь?

А ей бы сказать, с чего, да только она не знала, как облечь ощущения в слова.

— Я будто леса коснулась, — с трепетом выдохнула Яснорада.

Кот фыркнул.

— Так лес это и есть.

— Нет… Самой сути его… Понимаешь?

— Не понимаю, — признался Баюн.

Яснорада хотела было объяснить — хотя бы попытаться, но кошачьи уши вдруг встали торчком, а глаза снова выросли до размеров маленького блюдца.

— Что? — перепугалась она.

Кто знает, что вообще ждать от дикого леса? Чего ждать от Нави?

— Слышишь? — шепнул Баюн.

Зажмурился, наклонив голову.

— Ничего не слышу, — почему-то шепотом отозвалась Яснорада. Все звуки, что до нее доносились — шелест листьев на ветру. — А что слышишь ты?

— Голоса.

И все. Будто это многое объясняло.

Из книг Ягой Яснорада знала о тех, кто слышал голоса. И были это люди или безумные, или одаренные. Последние слышали призраков, духов. Неужели те существовали и в Нави?

Яснорада, которая всю жизнь прожила на мертвой земле, не должна была их, невидимых, шепчущих даже не ей, бояться. А волоски на затылке все равно встали дыбом.

Баюн глянул на куст с алеющими на нем ягодами.

— Малина это лесная. Вкусная, говорят. Можно есть.

— Кто говорит?

И снова:

— Голоса.

Яснорада не стала его расспрашивать. Пока не стала. Странно, но тем, кто ее пугал, она отчего-то верила. Наверное, оттого, что слышал их Баюн. Она набрала ягод в подол, попробовала — сочные, сладкие. Коту предложила, но он отказался. Ягоды все-таки — не каравай.

Они продолжили путь. Через кусты волчеягодника, боярышника и орешника (все названия Баюн, который вдруг сделался ученым котом, подсказал). Через листву, что зеленым кружевом оплела стволы деревьев. Через родники с ледяной и такой вкусной водой, что оторваться от нее было невозможно.

В Нави Баюн стал на редкость болтлив. Он был словно слепой, что прозрел божьей волей и теперь спешил поделиться со всеми любой увиденной мелочью. Он рассказывал Яснораде обо всех деревьях, что они встречали, обо всех ягодах, которые клали в рот. И если поначалу она ловила каждое слово, то вскоре голова распухла от втиснутых в нее знаний и грозила расколоться, будто брошенный наземь переспелый плод.

— Дай передышку, — взмолилась наконец Яснорада.

Баюн обиженно замолчал.

Ночевали они на расстеленном толстом одеяле. Из нагретой солнцем земли понемногу уходило тепло, а в Баюне, что приткнулся к ее боку, оно жило постоянно. О кота Яснорада и грелась, уткнувшись носом в мягкую шерсть. И снова чувствовала то странное, что не могла завернуть в обертку из слов. Но что изменилось?

И вдруг она поняла: «Обереги Ягой». Те, что были сброшены с запястий и пальцев на пол подземелья. Те, что скрывали живую сущность Яснорады от взглядов Мораны, Кащея и невест Полоза. Обереги накрывали ее, словно вуаль — невесту, пеленой энергии пустой, мертвой. И без них Яснорада была что тот слепой, нежданно прозревший.

Она не вела счет минувшим часам, но подошва ее сапожек протиралась все больше, а лес все тянулся вдаль.

Яснорада снова попросила о привале — слабое, живое человеческое тело просило отдыха, воды и пищи. Ягая прошагала бы сотни верст без передышки и не устала бы. При мысли о Ягой заныло сердце. Как она там? Все еще встречает и провожает гостей? Думает ли о ней, вспоминает? Позади остался странный, неродной Яснораде, но… дом. Впереди темным пологом раскинулась неизвестность.

Яснорада присела в корнях огромного дерева, развернула скатерть-самобранку.

— Дуб это, — со странным теплом промолвил Баюн.

Знала Яснорада, что кошки Яви часто взбираются на деревья, но представить Баюна на дубовых ветвях не смогла. Да под ним самая толстая ветка обломится!

Баюн, размышляя о чем-то своем, опустился на задние лапы. Голова его оказалась на уровне росшего рядом куста, а сам этот куст доходил Яснораде почти до бедер. И когда Баюн так вымахать успел? Она вспомнила, как несла кота через Калинов мост. Сейчас не смогла бы пронести его и несколько саженей. Да и на руки едва ли подняла.

Кошачьи уши подергивались, будто в такт мелодии, которую слышал лишь он один.

— Голоса? — догадалась Яснорада.

Баюн кивнул с прикрытыми глазам.

— Тихие, напевные.

— И о чем поют?

— О девушке, что вышла из царства мертвого на окраину царства живого. — Баюн распахнул глаза с яркими золотыми зрачками. — Это же ты!

— Я, — ошеломленная, подтвердила Яснорада. — А можешь расслышать что-то еще?

Она не знала, кто шепчет на ухо Баюну и почему для нее самой остается невидим. Но если этот кто-то хоть немного знает о ней…

Кот сидел, зажмурившись, десятки ударов сердца. Потом сказал сокрушенно:

— Сотни голосов. Сотни историй. Но твоей среди них нет.

— Ничего, — прошептала Яснорада, проталкивая звуки через комок, снова появившийся в горле. — Ничего.

***

Когда рассвет пробился сквозь переплетения листьев, что изумрудным пологом склонились над их головами, Яснорада еще дремала. Разбудил ее странный звук, что с каждым разом становился все громче и настойчивее.

Кто-то ломился сквозь частокол деревьев. Хрустели ветви, сотрясалась земля, заражая ее своей дрожью.

— Кто это? — вскочив на ноги, вскрикнула Яснорада.

— Лесовик, — прошептал Баюн. И тут же: — Леший.

— К-кто он такой?

— Дух лесного простора он, истинный хозяин леса. Приглянешься ему — из леса выведет; если заблудишься, насыплет полные карманы ягод и грибов. Разозлишь — за ноги утащит и в лесную чащу с собой заберет. И будет бежать так быстро, что ступни твои изрежутся о верхушки берез и сосен. Всем в лесу он заведует. Волков он пасет, как мы — коз и коров.

— Баюн? — испуганно позвала Яснорада.

А кот все продолжал вещать каким-то стеклянным голосом — не мертвым, но и не живым.

— Видишь лес чистый — добрый там леший. А в дремучем, темном лесу, где земля чавкает под ногами, леший злой или вовсе упокоенный. Мертвый. В дуплах живет он, в старых корягах, но путь к нему лучше не ищи — заплутаешь. Затонешь навеки в болотной топи.

Баюн будто был… как же люди Яви это называют? В трансе. Произносил своим голосом чужие слова. Те слова, что ему нашептали.

Паника накрыла с головой, швырнула в черный омут. Яснорада не знала, чего боится больше — лешего или того, что Баюн, затерявшись среди бестелесных голосов, к ней уже не вернется. Он — последнее, что осталось у нее от прошлой жизни. Но прежде всего, он — друг.

— Баюн, пожалуйста, — дрожащим голосом попросила Яснорада.

Он услышал, отозвался — вскинул голову и заглянул в ее глаза.

— Прости, Яснорадушка… — Кот вздохнул. — Шепчут, что бежать от Лесовика нет толка.

— И что же делать?

— Идти дальше. И надеяться, что и он уйдет.

Сердце билось часто-часто, ноги ослабели, но Яснорада заставила себя подобрать с земли котомку и идти. Солнце уже венчало небо, затаившись в самой его сердцевине, как Яснорада вспомнила: у дуба, под которым они заночевали, она оставила собранные ягоды и грибы. Не успела расстроиться даже — тут же их увидела. Прямо под знакомым дубом.

Она сглотнула, подошла поближе. Земля примятая, кое-где виднелась кошачья шерсть.

— Леший проказничает. Следы наши путает, по кругу водит, — вздохнул Баюн.

— Что нам делать? — в очередной раз спросила Яснорада.

И хотела бы стать ему полезной, но здесь, в чужой Нави, ощущала себя младенцем, который только-только открыл глаза.

Кот посидел, зажмурившись — к голосам, что вились вокруг невидимыми вихрями, прислушивался.

— Идти, говорят. Упрямиться и идти.

Яснорада медленно кивнула. Упрямиться — это по ней.

Страх не ушел, но будто притих, притаился. Неизвестность страшит куда больше тревожной правды. Пусть Яснорада не знала, чего ожидать от Лешего, сейчас задача перед ней стояла вполне понятная. И они направились вперед.

Солнце начало клониться к закату, а к старому дубу они так и не вышли. Дышать стало чуть легче, да и тяжелая поступь землю сотрясать перестала. Быть может, ловушку Лесовика они миновали? Может, упорством своим приглянулись ему?

Так думала она, пока земля под ногами не стала топкой и пружинистой. Деревья стали реже, а что за деревья, в сгущающихся сумерках уже не различить. На покрытых травой прогалинах тут и там поблескивала вода — будто заполненные лунным светом трещинки в травяном покрове.

— Ох, беда-беда, — запричитал Баюн. — В болота мы с тобой угодили.

Яснорада знала об опасности болот. Знала, что многие грибники навсегда теряются в этом вязком пахучем царстве. А потому застыла на месте, боясь сделать неверный шаг.

— Вадий и чарус, шепчут мне, берегитесь.

Яснорада вытаращилась на кота.

— Это еще что за звери болотные?

Баюн, хоть и был напуган коварными топями, коротко хохотнул.

— Не звери это и не навья нечисть. Видишь, бликуют окошки в болотной трясине? Вадьи это. А чарусы — ловушки. Видишь траву яркую, зеленую или корягу какую, ступаешь туда, а под ними — трясина. Болотники их колдуют — те, что на дне спят и все ждут, когда путник забредет в смертельную топкую жижу. Тогда они схватят его за ноги и в болото к себе утащат. В царство свое болотное заберут.

Едва договорив, кот стушевался. Бросил на оторопевшую Яснораду виноватый взгляд.

— Прости, Яснорадушка, мелю все подряд, что в уши мне льют.

— Ничего, — с усилием сказала она. — Ягая говорит, к любой опасности нужно быть готовым, и никакая правда не бывает плохой.

Но правда может быть пугающей.