Явье сердце, навья душа

Глава пятнадцатая. Кикимора, подвид — болотная

«Это царство — теперь и твое тоже», — вкрадчиво говорила ей Морана.

Вот Мара и блуждала от дворца до ворот, от одного края города до другого. И за изгородь заглянула, что с одной стороны оторачивал лес терновый, а с другой — Калинов мост. Обойдя весь Кащеев град, а с ним — и все Сороковое царство, Мара вернулась во дворец с заполонившим нутро беспокойным, зудящим чувством. И с одной лишь мыслью, бьющейся в голове.

«И это… все?»

Это и есть все хваленое Кащеево царство? Все ее владения?

Название переполнявшему ее чувству Мара отыскала нескоро. Случай помог. Однажды она так глубоко ушла в свои мысли, что не справилась с простейшим колдовством. Не сумела вьюгой обернуться, чтобы комнату взявшимся из воздуха снегом запорошить. Этим чарам Морана, тоскующая по зиме, ее учила.

Царица, не привыкшая юлить и прятать горькую правду за сладкой глазурью, обронила:

— Я разочарована, Мара.

Что же… В этом чувстве Морана теперь была не одинока.

***

Земля влажно чавкала под их ногами, словно беззубая старушка. Топь здесь была как будто живая… и очень голодная. Яснорада охнула — правый сапожек по щиколотку провалился в трясину и мгновенно заполнился водой.

— За мной иди, — деловито велел Баюн.

Яснорада послушалась. Он больше нее знал — и не только оттого, что родился в Нави, тогда как она о жизни за пределами мертвого города из книг только и узнавала. Баюн и сам был ведом — чужим шепотом.

Вязкую тишину болот нарушили нечеловечьи крики. Не страшные совсем, но Яснораде слышать их прежде не доводилось.

— Болотники забавляются, — неодобрительно пробурчал Баюн. — Крякают, пересмешники, совсем как утки.

Яснорада шла вслед за котом, по проложенным им безопасным тропкам между вадьями и чарусами. Но при каждом шаге у нее отчего-то замирало сердце. Порой казалось, что ногу затягивает трясиной, и сердце ухало вниз, чтобы потом взлететь под самое горло.

— Гляди, — тихо сказал Баюн.

Впереди повисли в воздухе странные светлячки — большие, яркие огонечки. Сбились в кучу, преграждая им путь. Пройти через них отчего-то казалось невозможным. Обойти их — точно в трясину угодить.

— Кто это? — шепнула Яснорада.

Чувствовала — «кто», не «что»: жила в огоньках этих странная сила. Быть может, она и дарила им этот призрачный свет.

— Не знаю.

— Что говорят голоса твои?

— Ничего не говорят, — проворчал Баюн. — Спугнул их кто-то. Или место для них нехорошее. А огоньки эти… просто шепчут. Не разобрать.

Ничего плохого те не делали. Держались на расстоянии, не приближались, не ухали, как болотники, и не пугали. Но и пускать вперед, на тропу из кочек, не спешили.

— Не могли бы вы нас пропустить? — откашлявшись, вежливо спросила Яснорада.

Теперь их шепот расслышала даже она. Шипяще-свистящий, далекий — несмотря на совсем небольшое расстояние, что разделяло путников и жителей болот.

— Может, вам холодно? — осторожно спросила Яснорада.

Ее-то озноб вовсю щипал за позвоночник.

Они оба с Баюном вздрогнули, когда раздалось многоголосое, далекое эхо:

— Х-х-холодно.

Яснорада поспешно стянула с плеч вязаную шаль и протянула ближайшему огоньку. Не было протянутой к ней руки, но шаль в то же мгновение исчезла. А земля довольно причмокнула.

— Ты слышишь их? — удивился кот. Пригляделся к ней, прищурился: — Позеленела ты что-то, Яснорадушка. Нехорошо тебе?

Яснорада вскинула на него удивленные глаза. Чувствовала она себя сносно, но в душу уже закралось сомнение.

— Может, голоса твои не про ту ягоду тебе нашептали?

— Быть не может, — заступился Баюн то ли за них, то ли за себя.

Часть огоньков, что сгрудились вокруг незадачливых путников, выстроилась стройной грядой. Яснорада с Баюном прошли вдоль нее — неспешно, осторожно, ногами и лапами ощупывая почву, прежде чем сделать следующий шаг.

Тропа, очерченная болотными огоньками, закончилась. Болото — нет.

— Может, вы голодны? — предприняла вторую попытку Яснорада.

— Г-гол-лодны.

Она расстелила скатерть-самобранку на рыхлой дернине, попросила мысленно о сыре, молоке и каравае. В тот же миг болотный огонек потянул скатерть на себя, и земля под ней жадно разверзлась.

— Подождите!

— Н-не от-тдашь?

Яснорада вздохнула, с тоской глядя на подарок Ягой. Еще один кусочек прежней жизни, и тот хотела поглотить топь болотная.

— Отдам. — А сама будто от сердца ее отрывала.

— Правильно, — шепнул Баюн. — Не поможет нам сытое брюхо, если в болотах заплутаем.

— Не в сытом брюхе дело. Навь уже многое отняла у меня — терем родной и Ягую. Даже к невестам Полоза, пусть не слишком они меня жаловали, я привыкла. Что останется у меня, если всю мою жизнь прошлую отберут по кусочкам?

— У тебя останусь я.

Яснорада рассмеялась сквозь навернувшиеся на глаза слезы, почесала кошачье ухо. А когда подняла взгляд, увидела облепленную огоньками сухонькую старушку. Маленькую, горбатую, с крючковатым носом и неопрятными, тиной покрытыми седыми волосами.

— Что ходите тут, топи мои топчите?

— Простите нас. Мы не хотели топи топтать, — невинно отозвалась Яснорада.

— А чего хотели?

— До Навьих городов добраться. До Чуди.

Что делать им там, Яснорада еще не придумала. Родителей искать, это ясно, вот только как?

— Нравишься, девица, ты мне. Щедрая, вежливая. Огонькам в просьбе не отказала, спросила, что им надобно, одежкой своей согрела, краюху хлеба дала.

«Если бы только краюху», — подумала Яснорада, с тоской вспоминая скатерть-самобранку.

— Ивга я. Лешего жена.

Яснорада кинула Баюну вопросительный взгляд. Пусть и не было сейчас рядом с ними тех, кто нашептывал коту в уши, может, в прошлый раз, когда о Лесовике рассказывали, упомянули и о его супруге?

— Кикимора, — шепнул Баюн. — Подвид — болотная.

Ивга хохотнула. Перевела взгляд на Яснораду и знакомо прищурилась.

— Болотникам, что ль, приглянулась? На волосах уже тина растет.

Яснораде хватило ума и такта не вскрикнуть от брезгливости. Она наугад нащупала мокрые, склизкие пряди — водоросли, что переплелась с ее золотистой копной. Нащупать нащупала, а выдернуть не получилось — больно, будто собственные волосы рвешь с корнем.

— Идем в избу мою, — великодушно предложила Ивга. — От болотников мне тебя не спрятать — власти в Трясине у них будет поболе моей. Но они знают, что в доме своем проказничать не позволю. Пока ты там, и пальцем своим зеленым не тронут. Ночь проспитесь, а утром они и сами отправятся спать.

Яснорада охотно согласилась.

По воле кикиморы топкая трясина превратилась в земляную твердь, обманки-чарусы корягами сложились в мосток. По нему и направилась Ивга. Болотные огоньки шлейфом тянулись за ней.

Изба ее была скромной и неуютной. Могла бы чистой считаться, если бы не тина, что темными кляксами устала пол тут и там. В чугунке в очаге кикимора готовила суп — кажется, из лягушек. И пускай Яснорада с Баюном скатерть-самобранку потеряли, от угощения поспешно отказались оба.

Блуждающие огоньки разлетелись по избе, поселились в самых темных ее углах. Как будто тенями они кормились вместо даров волшебной скатерти — засияли ярче и все пространство избы осветили. Вот тут-то Яснорада и разглядела кикимору: и неестественную зелень ее кожи, и перепонки между искривленными, изломанными старостью пальцами. Но бояться уже не боялась.

К избушке подтянулась вся болотная нечисть — каждому хотелось поглядеть на чужаков. Будто на суд пришли или на какое собрание, и на Яснораду и Баюна смотрели как на две диковинки. Грузные, словно разбухшие от воды, тела болотников покрывала рыбья чешуя; ил и водоросли заменяли им одежду. Были там и анцыбалы — черты болотные, прислужники болотного царя. Был и сам царь — с толстым животом и темно-зеленой кожей, в короне из переплетенной тиной коряги.

Яснорада старательно делала вид, что ничего необычного не происходит. На болотников с анцыбалами старалась не смотреть, иначе сердце замирало; весь оставшийся вечер с Баюном да Ивгой беседовала. Без проказ, однако, все же не обошлось. Как-то попыталась она сесть на край скамьи, мимолетно подивившись, что та будто стала длиннее, и… упала на пол, больно стукнувшись позвонком.

Сидела, хмурая, потирая спину под противное хихиканье невидимки.

— Прости ее, — терпеливо вздохнула Ивга. — Чаруса это, обманщица. Юная еще совсем, дару радуется, как дитя — новой кукле. Не ты одна попала под действие ее чар.

Болотники с анцыбалами — и даже сам царь — вразнобой закивали.

— Не звери болотные, но духи, — шепнула Яснорада Баюну.

Села на скамью рядом с ним, но перед этим надавила ладонью — выдержит ли? Довольное хихиканье Чарусы раздалось снова, но она лишь плечом повела. Такими забавами не смутить ее и не расстроить. Она воспитана суровой Ягой и острыми на язык невестами Полоза.

— Скажите мне, Ивга, а что это за огоньки? — поспешно спросила Яснорада, чтобы отвлечься от мыслей о Кащеевом граде.

— Духи это, знамо же. Духи детей навьих, которых нелегкая принесла к болотам. Тех, кто должного уважения к нам не выказывал и за то поплатился.

Яснорада поежилась, жалея о потерянной шали. Закутаться бы в нее, да и это не поможет — холод, объявший ее, шел изнутри, не снаружи.

— Не печалься по ним, дева. — Угадав ее мысли, Ивга растянула губы в улыбке. — Хорошо им сейчас, покойно. Ни тревог, ни забот. Знай, следуй моим велениям да в воздухе пари, будто птица. А однажды час наказания минует, и тогда вылупится из них нечисть навья, болотная.

— А вы тоже, значит… нечисть? — повторила Яснорада, пробуя слово на вкус.

— А кто ж еще? — развеселилась кикимора. — Она самая.

В книгах Ягой нечисть непременно означала что-то плохое, злое, темное. Но вот она, Ивга, что провела их безопасными тропами, спасла от проказ Чарус и болотников. Да и сами они сидели рядышком на скамье, суп лягушачий большими ложками хлебали. Беседы друг с другом вели, будто обычные люди. Правда, вряд ли часто услышишь людские разговоры о том, сколько сородичей они на дно болотное увели, скольких обманным путем завели в трясину.

Время уже давно перевалило за полночь, и к обществу нечисти Яснорада потихоньку привыкала. Отогрелась она, расслабилась. И все бы ничего, только в сапожке на правой ноге, которую засосала трясина, хлюпала болотная вода, а от кожи и волос пахло тиной.

Наевшись супа, гости разошлись. Ивга постелила Яснораде, стянула с нее сапожки, и, охая, унесла сушиться. Яснорада не успела дождаться ее возвращения — уснула, как только голова коснулась подушки.

Наутро чары обитателей болотного царства рассеялись. Волосы Яснорады перестали притворяться водорослями, посветлели, зашелковели — так Баюн, потрогав золотистый локон, сказал.

Яснорада поблагодарила радушную хозяйку.

— К сестрице моей наведайся, может, чего и подскажет, — на прощание сказала Ивга. — В домах она явье-навьих обитает. Но в Белогорье обретается чаще всего. Там ее и ищи.

«Кикимора. Подвид — домовая», — с невесть откуда взявшейся веселостью подумала Яснорада.

— Поищу, — улыбнулась она.

Поутру болото казалось совсем не таким опасным. То ли болотники, наевшись супа Ивги, крепко заснули, то ли сама кикимора к болоту чары свои привлекла. Но путь расчистился, стал безопасным; ни чарус, ни вадий — широкая прогалина. По ней Яснорада с Баюном и шли, пока густой зеленый лес снова не принял их в свои объятия.