Янтарный

Заражение

— Надо… надо сжечь это всё, — выдавил Витёк.

— Не поможет, — Катя покачала головой. — Она не на одежде. Она… в голове. Мы видели это. И теперь мы это помним. Вот что страшно.

Они молча разошлись по домам, договорившись по рации быть на связи каждые полчаса. Теперь их страхи были не абстрактными. Они были конкретными, как пыль на рукаве.

Лёха шёл домой и чувствовал себя диверсантом, вернувшимся с вражеской территории. Каждый прохожий вызывал подозрение: не слишком ли он медленно идёт? Не задумчив ли его взгляд? Он ловил себя на том, что тщательно изучает лицо отца, когда тот открыл дверь.

— Что такой бледный? — спросил Пётр Иванович, снимая китель.

— Устал, — буркнул Лёха и пошёл в ванную, чтобы с мылом отмыть руки и лицо.

Вечер прошёл в нервном напряжении. Лёха прыгал от каждого звонка по рации, но голоса Вити и Кати звучали пока нормально — напугано, но ясно. Отец смотрел телевизор, но Лёха заметил, что тот засматривается в одну точку, а пальцы его автоматически ощупывают тот самый мешочек с полынью в кармане.

Перед сном Лёха совершил ритуал: осмотрел свою комнату, закрыл окно на щеколду, положил рацию на тумбочку рядом с кроватью. Он долго ворочался, перед глазами стояли те самые манекены, кружащиеся в пыльном луче света.

Его разбудил звук. Негромкий, настойчивый. Не из рации.

Ш-ш-ш-ш…

Сквозь сон ему показалось, что это шумит ветер. Но ночь была тихой. Он приоткрыл глаза. Комната была погружена в мрак. Звук шёл из-за стены. Из кухни.

Ш-ш-ш-ш…

Это был звук старого радиоприёмника «Спидола», когда он ловит помехи на пустой частоте. Белый шум. Шёпот эфира.

Лёха поднялся. Сердце заколотилось. Он приоткрыл дверь и заглянул в щель.

На кухне горел свет. Отец сидел за столом, спиной к нему. Перед ним на столе стояла «Спидола». Из её динамика лился тот самый мерный, убаюкивающий шум.

Но это было не всё.

Лёха замер, не веря своим глазам. По поверхности кухонного стола, от радиоприёмника к отцу, медленно, как живая, ползла серая полоса пыли. Она была неестественно ровной и густой, словно её высыпали из пакета. Она подбиралась к рукаву отцовского халата.

И самое страшное — отец не спал. Он сидел прямо и одной рукой медленно, методично водил тряпкой по уже начищенному до блеска стволу своего карабина. Скрип ткани по металлу вторил шипению радио, создавая жутковатый, ритмичный аккомпанемент.

— Пап? — тихо позвал Лёха.

Пётр Иванович не обернулся. Его движения не прервались. Только голос, странно ровный и безэмоциональный, прозвучал в такт скрипу: — Всё хорошо, сынок. Иди спать. Скоро… скоро всё будет хорошо. Как раньше.

Пыль тем временем доползла до рукава и начала подниматься по ткани, покрывая её ровным серым налётом.

Лёху парализовало ужасом. Это было здесь. В его доме. Оно добралось до его отца. Не через фотографию, не через мимолётное воспоминание. Оно вело планомерную атаку.

Он вспомнил слова Бабы Зои. «Дать ей то, что она хочет. Но не сном, а… новой пищей. Живой. Шумной.»

Лёха отшатнулся в свою комнату. Его взгляд упал на полку. На рацию. Его рука дрожала, когда он схватил её.

Он не стал вызывать Витю или Катю. Он с дикой силой нажал кнопку и поднёс рацию ко рту. И закричал. Не слова. Не связанные предложения. Он издал долгий, пронзительный, животный вопль. Крик ярости, страха и беспомощности. Крик, который резал тишину, как нож.

Звук из динамика рации был оглушительным в ночной тишине квартиры.

На кухне что-то упало. Лёха услышал резкое движение, лязг металла. Шипение радио оборвалось.

Он выскочил в коридор. Отец стоял посреди кухни, смотря на свои руки, испачканные в оружейной смазке. Ствол карабина лежал на полу. На столе не было пыли. Только тряпка и банка с маслом.

— Что это было? — голос отца был хриплым, но своим, живым. Он смотрел на Лёху растерянно. — Мне… показалось? Мне послышался какой-то крик…

— Это я, — тихо сказал Лёха, опуская рацию. — Мне… приснился кошмар.

Они смотрели друг на друга через порог кухни. В глазах отца была усталость и непонятливый страх. В глазах Лёхи — ледяная решимость.

Он больше не мог просто наблюдать. Он объявил войну. И его первым оружием стал крик. Хаос. Диссонанс.

Война началась. И поле боя проходило через сердце его собственного дома.