Янтарный

Дежурная часть

Квартира Лёхи погрузилась в тишину. Ту самую, густую, звенящую тишину, что бывает только глубокой ночью, когда кажется, что весь мир вымер, и ты остался один на заброшенной планете.

Он лежал в кровати и не спал. Перед глазами стояли то фреска из ДК, то остекленевший взгляд дяди Миши, то серьёзное лицо Кати. Уравнение не сходилось. Данных было мало, а переменные слишком абстрактные: «пыль», «сон», «ностальгия». Он ненавидел такую неопределённость.

Из-за стенки доносился приглушённый голос отца. Пётр Иванович говорил по телефону. Лёха автоматически прислушался — привычка сына милиционера.

— Да, Ивановна, понимаю… Нет, не стоит беспокоиться. Мужики с МЧС сказали, что конструкция устойчивая… Да, я заеду завтра, посмотрю… Спите спокойно.

Пауза. Скрип табуретки.

— Алло? Сергей? Это Пётр… Слушай, насчёт того пацана… Да, того самого, который устроил драку у пивного… Нет, не сажай. Отпусти. Скажи, что я велел. У него мать болеет, одна его кормит… Что? Да похуже бывает. Просто отпусти.

Ещё пауза, более длинная. Лёха слышал, как отец тяжело вздыхает.

— Не знаю, Серёг… Не знаю. Устал я, брат. Иногда смотрю на них, на этих пьяниц и дебоширов, и думаю — а может, они и не неправы? Может, они хоть так от этого всего отключаются? А мы тут как последние лохи… Ну ладно, болтаем. Спокойной.

Трубка брошена на рычаг. Тишина. Потом — звук открываемого шкафа, лязг металла. Отец сдавал табельное оружие в дежурную часть после смены, значит, сейчас он доставал свой старый, личный охотничий карабин. Ритуал чистки оружия перед сном был для него лучшей терапией.

Лёха слышал привычные, убаюкивающие звуки: щелчок затвора, шелест ветоши, скрежет шомпола. Он уже начал погружаться в сон, как вдруг звуки прекратились.

Прошла минута. Две. Тишина за стеной была неестественной.

Лёха приподнялся на локте. «Уснул за столом», — мелькнула тревожная мысль. Он бесшумно встал и приоткрыл дверь.

Пётр Иванович сидел за кухонным столом. Карабин лежал перед ним в разобранном виде. Но он не чистил его. Он не двигался. Он смотрел куда-то в пространство перед собой, и его сильное, обычно собранное лицо было расслабленным и пустым. В его глазах отражался тусклый свет настольной лампы, но самого света в них не было.

Лёха замер, чувствуя, как холодок страха пробегает по спине. Нет. Только не он.

— Отец? — тихо позвал он.

Пётр Иванович не отреагировал. Его грудь медленно и ритмично поднималась. Он не спал. Он был в сознании. Но он был не здесь.

Лёха сделал шаг вперёд. Его взгляд упал на стол. Рядом с деталями карабина лежала старая, потёртая фотография. Лёха узнал её. На ней был изображён молодой Пётр Иванович в милицейской форме, стоявший рядом с только что пойманным угонщиком. Отец часто рассказывал эту историю — как он, тогда ещё молодой сержант, задержал преступника голыми руками. Это была его звезда, его лучший момент.

И на фотографии, прямо на лице молодого милиционера, лежала ровная, серая пыль. Совершенно такая же, как на стекле у дяди Миши.

Лёха почувствовал, как сжимаются кулаки. Не страх теперь руководил им, а ярость. Глухая, дикая ярость. Это напало на его отца. На самого сильного человека, которого он знал.

Он резко шагнул вперед, чтобы схватить фото, стряхнуть с неё эту дрянь, разбудить отца грубостью, встряской, чем угодно.

И в этот момент зазвонил телефон. Резкий, пронзительный трезвон в ночной тишине заставил Лёху вздрогнуть.

Пётр Иванович моргнул. Медленно, как человек, пробуждающийся от очень глубокого сна. Его взгляд нашёл телефон, потом перевёлся на Лёху.

— Ты чего встал? — голос был хриплым, спросонья. Он потянулся к трубке. — Дежурная часть, лейтенант Орлов.

Он слушал секунду и его лицо снова стало собранным, профессиональным. Всё всего за мгновение.

— Говорите медленнее. Какой адрес? Заброшенный гаражный кооператив? Есть. Вызывайте «скорую», я выезжаю.

Он бросил трубку, одним движением собрал карабин и уже через секунду щёлкнул затвором, проверяя, дослан ли патрон. Он был снова здесь. Собран. Отец.

— Ложись спать, — бросил он Лёхе на ходу, натягивая китель. — У нас по-тихому кто-то на складе запчастей шарится. Дело житейское.

Он вышел, хлопнув дверью. Лёха остался стоять посреди кухни. На столе лежала фотография. Пыль с неё куда-то исчезла.

Но Лёха видел. Он точно видел.

Он подошёл к столу и провёл пальцем по поверхности. Палец остался чистым. Ни пылинки.

Он посмотрел на дверь, за которой затихли шаги отца. Впервые за много лет он почувствовал себя не защищённым его силой, а обязанным защищать отца. Потому что эта штука, эта «Дрёма», была сильнее пистолетов, сильнее милицейской подготовки, сильнее воли. Она била в самую слабость. В память.

Он подошёл к рации на своей полке. Помолчал секунду, подбирая слова. Потом нажал кнопку.

— Витёк. Катя. Если вы не спите… Нам надо поговорить. Завтра, после школы. У меня.

Он отпустил кнопку. В эфире было только шипение. Но он был почти уверен, что они ответят.