Янтарный

Пепел и ростки

На улице их ждали взрослые. Не те, что были под влиянием «Тиши», а те, кто боролся, кто прятался, кто просто боялся. Они выбегали из домов, с криками облегчения хватая на руки своих детей, плача, смеясь, озираясь по сторонам с недоверием.

Дядя Коля, отец Алёнки, рыдая, прижимал к себе дочь, которая наконец-то обняла его в ответ, уткнувшись личиком в его шею. — Что было? Что с ними? — спрашивал он Лёху, не отпуская дочь.

— Им снился плохой сон, — устало ответил Лёха. — Теперь всё хорошо.

Он не стал ничего объяснять. Они бы всё равно не поняли.

Посёлок был другим. Тот звенящий, давящий воздух ушёл. Теперь он пах просто ночью — пылью, остывшим асфальтом, свежестью с полей. Обычные запахи. И звуки — лай собак, доносящийся издалека, скрип калитки. Всё было на своих местах. Но всё было иным.

Пётр Иванович взял на себя командование. Его милицейская выучка вернулась. Он организовывал родителей, успокаивал, отправлял семьи по домам. Он снова был старшим лейтенантом, защитником. Но в его глазах, когда он смотрел на Лёху, была уже не просто отеческая любовь, а глубочайшее, немое уважение.

Лёха, Катя и Витёк молча побрели к дому Лёхи. Их силы были на исходе. Они вошли в квартиру, и Витёк сразу рухнул на диван, закрыв лицо руками. Катя прислонилась к косяку, глядя в пустоту.

Лёха подошёл к раковине и включил воду. Он смотрел, как струя смывает с его рук грязь, сажу и… золотистую пыль. Та самая, идеальная пыль «Тиши» смешалась с обычной грязью и исчезла в стоке. Символично.

— Мы убили его? — тихо спросил Витёк из гостиной.

— Нет, — так же тихо ответил Лёха, вытирая руки. — Мы… разбудили его. Заставили увидеть правду. И он не выдержал. Он не мог существовать в реальном мире. Он рассеялся.

— А дети? — спросила Катя. — Они… они всё помнят?

— Думаю, нет, — сказал Лёха. — Как не помнят кошмар после пробуждения. Останется только… ощущение. Тень.

Они молчали. Победа не ощущалась как победа. Она была как тяжёлая, изматывающая работа. Как долг, который наконец-то выплатили.

На следующее утро Лёха проснулся от привычного скрипа двери — отец уходил на службу. Он вышел на кухню. На столе стоял чай. И лежала та самая схема подземного бункера. Лёха взял её. Бумага была обычной, чистой. Никаких штампов, никаких грифов. Просто детский рисунок, фантазия.

Он вышел на улицу. Посёлок просыпался. Слышались обычные звуки — где-то заводили мотоцикл, кто-то ругался с соседом из-за забора. Но было и что-то новое. Люди на улицах, встречаясь, не просто кивали. Они останавливались, разговаривали. Смотрели друг другу в глаза.

Он дошёл до парка. Дуб стоял на своём месте. Никакой дыры у его корней не было. Только плотно утоптанная земля. И… росток. Рядом с дубом из земли пробивался маленький, хрупкий, но упрямый зелёный росток какого-то растения. Полыни, возможно.

Он встретился с Витей и Катей у гаража. Витёк пытался починить свой спаленный мультиметр. Катя смотрела на стену, где когда-то висел её старый постер с панк-группой. — Мама сказала, что можно повесить обратно, — сказала она без эмоций.

— И что? — спросил Лёха.

— Я не хочу, — пожала плечами Катя. — Надоел уже.

Они были другими. Взрослее. Старше. Без «Тиши» их ярость и цинизм куда-то ушли, обнажив просто… усталость. И ответственность.

Через неделю закрытый колбасный завод неожиданно купили. Не государство, а какой-то кооператив из областного центра. Пригнали технику, начали расчищать территорию. Это была не грандиозная советская стройка, а скромное, частное дело. Но это было дело. Будущее.

Лёха стоял с отцом на пороге их дома и смотрел, как вдали копошатся люди у ворот завода. — Может, и ничего, — сказал Пётр Иванович, закуривая. — Может, и выживем как-нибудь.

— Выживем, — согласился Лёха.

Он посмотрел под ноги. На земле у его ботинок не было той идеальной, мёртвой пыли. Была обычная, живая грязь. И в ней копошился жук, таща свою ношу в неизвестном направлении.

Он больше не хотел сбегать из Янтарного. Он хотел посмотреть, что будет дальше. Потому что это было его место. Его грязь. Его память. Со всей её болью, ложью и, возможно, надеждой.

«Тиша» был побеждён. Но он оставил после себя не пустоту. Он оставил правду. А с правдой, какой бы горькой она ни была, уже можно было жить.

И где-то в глубине, под тонким слоем асфальта, земля наконец-то спала. Не сладким сном забвения, а крепким, здоровым сном, чтобы набраться сил для нового дня.