Янтарный

Ответный удар

Они отсиживались в гараже у Вити, как подводники после атаки глубинных бомб. Дрожали не только руки — дрожала земля под ногами, казалось, что сам воздух вибрирует от недавнего стона. Витёк безуспешно пытался привести в чувство свой мультиметр, у которого лопнуло стекло и залипла стрелка.

— Он… он выжег всю электронику в округе, — бормотал Витя, вглядываясь в почерневшую микросхему. — Импульс какой-то был. Электромагнитный, что ли…

Катя сидела на ящике, закутавшись в свою куртку, хотя ночь была душной. — Это не просто импульс, — сказала она тихо. — Это был крик. Он кричал. От боли.

Лёха молча смотрел в одну точку. Он мысленно переигрывал тот момент снова и снова. Визг усилителя. Погасшие лампы. И тот стон. Он был уверен, что совершил единственно возможное действие. Но теперь его грызло сомнение: а не сделал ли он только хуже? Разозлённый, раненый зверь куда опаснее спящего.

Дверь гаража скрипнула. Все вздрогнули. На пороге стояла мать Вити. Лицо было заплаканным, но сознание — ясным.

— Витя… Сынок… — голос сорвался. — Что вы натворили?

— Мы ничего… — начал было Витёк.

— Малышка… Алёнка… соседская девочка… — женщина с трудом ловила дыхание. — Она с утра… рисует. Не переставая. И… и у неё получается…

Они переглянулись. Лёха поднялся. — Что она рисует?

— Иди… посмотри сам.

Они вышли из гаража. Утро было странным. Слишком ярким, слишком тихим. Как после бури. Они прошли к дому Вити. На детской площадке сидела девочка лет пяти. Перед ней на асфальте лежала горка белых листов — видимо, взятых из какого-то запаса её родителей. Она усердно, с серьёзным видом, выводила на них что-то цветными карандашами.

Лёха подошёл ближе. И похолодел.

Девочка рисовала не домики и цветочки. Она рисовала идеальные, детализированные чертежи. Схемы токарных станков. Разрезы подшипников. Кинематические диаграммы работы конвейера. Всё было выполнено с инженерной точностью, невероятной для ребёнка.

На другом конце площадки мальчик постарше, водя по асфальту палкой, выводил сложные математические формулы. Степени, интегралы, знаки суммирования.

Лёха обернулся, окидывая взглядом посёлок. Его сердце упало. Дети. Во дворах, на крылечках, у открытых окон — они сидели и молча, с сосредоточенными личиками, занимались тем же самым. Они рисовали схемы, писали уравнения, чертили карты полей с идеальной геометрией грядок.

Это было не мило. Это было жутко. Будто их маленькие головы превратились в приёмники, транслирующие чьи-то забытые, ненужные знания.

— Он… он не просто кричал, — очнулся Витёк. Его лицо было белым. — Он… разрядился. Как батарейка. Выплеснул всё, что копил. Все эти знания, все эти воспоминания о работе, о планах… Он выбросил это наружу. И… дети оказались ближе всего к земле. Они первыми получили этот удар.

— Но почему они? — Катя смотрела на маленькую Алёнку с неподдельным ужасом. — Они же не ностальгируют по заводам!

— Потому что они ещё пустые, — мрачно заключил Лёха. — Их память чиста. В них нет его «сладкой» лжи. Они как губки. Они впитывают всё, что сильнее. А после вчерашнего… «Тиша» стал самым сильным источником информации в радиусе километра.

Он подошёл к девочке и опустился на корточки. — Алёнка? — позвал он тихо.

Девочка подняла на глаза. Её взгляд был чистым, ясным, но абсолютно отстранённым. В нём не было ребёнка. Была лишь бездушная точность. — Передаточное отношение неверное, — сказала она тонким, безжизненным голоском. — Шестерня Б-14 будет проскальзывать. Надо увеличить диаметр.

Она снова уткнулась в свой чертёж.

Лёха отшатнулся. Это было страшнее любого призрака. «Тиша» не просто мстил. Он находил новые, самые ужасные способы продолжить своё существование. Он не хотел усыплять детей. Он хотел сделать их своими проводниками. Новыми хранителями мёртвых знаний мёртвой эпохи.

— Мы всё испортили, — заплакала Катя. — Мы всё испортили!

Лёха смотрел на детей, превратившихся в маленьких, бездушных инженеров и учёных. Он чувствовал, как ярость сменяется у него леденящим душу пониманием. Они не просто ранили «Тишу». Они заставили его эволюционировать. Стать ещё более чудовищным.

Внезапно сработала рация на поясе у Лёхи. Из неё послышался голос отца. Пётр Иванович говорил чётко, по-служебному, но в его голосе была тревога. — Лёша? Приём. Ты где? Срочно возвращайся домой.

— Что случилось? — ответил Лёха, отвечая отцовским тоном.

— Не по рации. Иди домой. Быстро.

Лёха посмотрел на Витю и Катю. — Мне надо идти.

Он бежал домой и ему казалось, что с каждым шагом посёлок вокруг становится всё страннее. Дети, рисующие чертежи, были лишь частью кошмара. Он видел, как старуха, которая обычно вязала на скамейке, теперь с той же механической точностью плела сложнейшее кружево по схеме, которую она чертила прямо на земле. Он видел, как мужчина чинил забор, используя идеально выверенные, но абсолютно неэффективные методы из забытого учебника по механизации.

«Тиша» не просто передавал знания. Он навязывал стиль. Метод. Душу того времени. И люди, сами того не понимая, начинали ей соответствовать.

Он ворвался в квартиру. Отец стоял посреди кухни. Он был бледен. В руке был лист бумаги. — Смотри, — он протянул лист Лёхе.

Это был официальный бланк. С гербом СССР. Верхний угол был помечен штампом «Рассекречено». А в центре, под грифом «Совершенно секретно», был напечатан план. План строительства подземного убежища на случай войны. И прямо под ним была изображена схема. Схема тоннелей. И один из них вёл прямиком под территорию посёлка Янтарный. Координаты указывали на место в старом парке.

— Откуда это? — прошептал Лёха.

— Его подкинули. В почтовый ящик. Без конверта, — отец сглотнул. — Я проверил архив. Такого плана никогда не было. Наш посёлок не числился в списках на строительство УДО.

Лёха поднял глаза на отца. В них был страх. Он ведь не знал, что это за сила. «Тиша». Который не просто выплёскивает мусор. Он… предлагает новую игру. Сам показывает, где его сердце. Где его ядро. Потому что он знает, что друзья теперь придут к нему.

Он не защищался. Он приглашал их в гости.

Война вступала в новую фазу. И на кону были уже не только спящие взрослые. На кону были души детей.