Выбор за нами

Глава 10

После ввода французских войск в столицу Марокко всем в Европе стало ясно, что даже ограниченной независимости Марокко подошел конец, и что теперь французы не упустят возможности подгрести под себя страну окончательно. В Германии же зрело понимание, что первый марокканский кризис страна сыграла как-то неправильно. За отказ от Марокко с Франции можно было получить другие африканские земли, но этого сделано не было. А поэтому ситуацию следовало исправить.

Вообще-то еще в апреле французский МИД извещал и Петербург и Берлин о том, что для защиты своих граждан и собственности Франции, видимо, на время придется ввести в Марокко войска. Это явно было пробным шаром, чтоб прощупать реакцию прочих держав. Российскому МИДу даже удалось узнать реакцию Берлина на это предупреждение. Немцы не протестовали, а ответили язвительно в том плане, что события часто бывают сильнее, чем это представляется и что они иногда приводят к последствиям, которых люди не предвидят. Как потом оказалось, немцы, проявляя пассивность, заманивали французов в ловушку.

Первые недели после захвата Феса берлинское правительство хранило загадочное молчание. Зато немецкая пресса бесновалась. Она требовала то больших компенсаций в других колониях, то прямого раздела Марокко. Поведение Германии начало все больше тревожить Париж. Французская дипломатия, как и в 1905 году, сама стала осторожно заговаривать с Германией о компенсациях. В качестве компенсаций предлагалась часть территории Французского Конго. А потом Кидерлен — статс-секретарь министерства иностранных дел Германии, который вел эти дела, взял и официально ушел на месяц в отпуск.

Французский посол в Берлине Жюль Камбон, желая выяснить позицию Германии, решил отправиться к Кидерлену в Киссинген. Беседа с министром состоялась 22 июня. Камбон искал соглашения, говорил о компенсациях, но не скрыл от Кидерлена, что о прочном утверждении немцев в Марокко не может быть и речи. Немец на встрече говорил мало, давая понять, что ждёт конкретных предложений.

«Привезите нам что-нибудь из Парижа», — сказал он, расставаясь с Камбоном, который собирался поехать во Францию.

Пресса взорвалась сенсацией 1 июля 1911 года. В этот день в Агадир пришла германская канонерская лодка «Тигр». Следом за ней в марокканские воды зашел лёгкий крейсер с говорящим именем «Берлин». Прыжок «Тигра» взволновал весь мир. То была дерзкая провокация, которая уже пахла порохом. Хотя с другой стороны в Европе не очень верили, что это может обернуться войной. Германия, из-за внеблоковой позиции России после окончания русско-японской войны модернизировала свои сухопутные силы, не слишком напрягаясь. Берлин все больше был озабочен флотом, где в количестве линкоров был не прочь посоперничать с Британией. Только это у него пока не выходило.

Франция наоборот была больше озабочена именно армией. Причем в Париже в основном думали об обороне. Французский боевой напор — это, конечно, здорово. Но когда за «бель Франс» не сражаются миллионы русских в своей Азии и на немецких границах, становится грустно. Уже и память о Эльзасе с Лотарингией не так стучит в горячем французском сердце. Да и о реванше за поражение в последней франко-прусской войне не так уверенно думается. В этой связи во Франции укрепляли не только франко-германскую границу, но и начали прицениваться к франко-бельгийской. Из-за суровой реальности и подлых русских, предавших доверчивую Францию, французской армии пришлось попрощаться с концепцией «одна пушка, один снаряд», после чего во Франции в 1909 году даже приняли на вооружение 120-мм гаубицу Шнайдера. Отдельные горластные французские писаки даже обозвали это национальным позором. И вот эта забота французов о собственной обороне не стимулировала излишние и экстраординарные траты Германии на собственную армию. Германцы перевооружались в плановом, а не экстренном порядке.

Но вернемся ко второму марокканскому кризису… 10 июля французский посол вновь встретился с Киндерленом. Немец отмел все обиды Камбона, заявив, что ежели французские власти позволяют себе защищать своих граждан в Фесе, то почему бы Германии не защищать собственных в Агадире. Произошел торг насчет компенсаций, но предложенное французом Киндерлена совершенно не удовлетворило. Когда, наконец речь зашла о Французском Конго, стат-секретарь проявил интерес к этому предмету, но дальше разговор не пошел. У Камбона не было полномочий обсуждать конкретные размеры компенсаций, поэтому стороны так и не назвали друг другу желаемые размеры.

Потом состоялась еще одна встреча и только 16 июля Киндерлен заявил, что Германия должна получить всё Французское Конго целиком. Подобное заявление чуть не отправило Камбона в нокаут. Впрочем, потом француз быстро пришел в себя и в свою очередь заявил, что такое невозможно в принципе. На этом собственно встреча и закончилась.

Суть предъявленого германского счета Франции в Петербурге узнали от французов. Французский посол прибежал к Извольскому за помощью. Извольский в принципе пообещал помочь из того принципа, что война в Европе сейчас России совершенно не интересна, но вновь напомнил французам о цене и об их старом долге. Русский министр иностранных дел также заметил, что желает услышать позицию Англии. Так, чтоб она прозвучала во весь голос, а не кулуарно в его кабинете. А то британцы мастера говорить в разных местах разное…

Англия сказала свое веское слово 22 июля. Она не могла его не сказать. Агадир — это очень близко к Гибралтару, и терпеть там немцев британцы не стали бы ни под каким соусом. Но в данном случае России были интересны слова, которые будут сказаны с английской стороны. И эти слова прозвучали. Канцлер английского казначейства Ллойд Джордж, выступая от имени кабинета министров, сказал, что Британия не потерпит и так далее. Единственное было не понятно, что британцы так говорят об обидах. Их вроде никто не обижал, а тут вона как… Заявление британцев было очень сильным. Заявление британцев было громким. Впрочем, иным оно и быть не могло. Не имея за спиной мощного парового русского катка британцам приходилось реагировать именно так и при этом упирать на то, что с Англией немцы воевать не хотели совершенно. Вот выставить впереди себя русских в этом вопросе — это завсегда пожалуйста. Но в данном случае немцам на это даже надеяться не приходилось. Речь Ллойд Джорджа вызвала вопли ярости в немецкой шовинистической печати. Заявление заставило германское правительство сбавить тональность и уже не рассчитывать на максимум из возможного. С другой стороны всё заявления были уже сделаны, и только Россия еще не объявила своего мнения. Теперь все взоры были обращены в ее сторону.

В Петербурге думали 4 дня, после чего Председатель Совета Министров Штюрмер заявил, что России напряженность в Европе не нужна, что Россия готова выступить посредником, если нужно, и так далее, но вообще-то у нее тоже есть интересы в Марокко и Северной Африке. А если кто-то думает, что мнение Петербурга в этом вопросе учитывать не столь уж важно, то тому лучше сразу подавиться своим языком. Тем самым было озвучено, что русские тоже хотят долю, и что дело они желают урегулировать мирно и для этого могут сделать нечто неприятное возмутителю спокойствия. В Берлине думали 2 дня, после чего канцлер Бетман выступил с заявлением, что Германия вовсе и не претендует на близость своей будущей колонии к Гибралтару. Уже потом Киндерлен повторил эти слова, добавив однако, что Германия также не потерпит пренебрежительного отношения к своей чести.

Еще через 4 дня Извольский созвал короткую пресс-конференцию. Собравшиеся на нее журналисты думали, что она будет посвящена марокканскому кризису, и отчасти не ошиблись. На пресс-конференции Извольский заявил, что терпение России на границе с Китаем иссякло. Постоянные провокации китайских бандитов — хунхузов надоели Пограничной службе России, Уссурийском казачеству и охране КВЖД хуже горькой редьки. Недавно хунхузы опять якобы вторгались на русскую территорию в количестве нескольких десятков голов и были изгнаны оттуда только силой. Заявлять какие-то протесты китайским властям Россия больше не будет. В этом нет никакого смысла. Все равно китайские власти в Маньчжурии ничего сделать не могут или не хотят делать. Поэтому, во-первых, Россия выставляет Китаю счет на 23 миллиона рублей убытков за все последние годы. Все случаи задокументированы и могут быть проверены. Никакой отказов со стороны Китая рассматриваться не будет. Во-вторых, Россия объявляет Бэйдахуан, а по-русски Большую Северную пустошь, зоной безопасности и собирается ее полностью зачистить от хунхузов и их пособников с последующим установлением русского контроля над данной территорией. На вопросы Извольский отвечать не стал.

Под Бэйдахуаном в Китае понимали заболоченное междуречье рек Сунгари и Уссури. Вот только насколько эта область простирается еще и на юг по мнению русских, теперь следовало спрашивать именно русские власти, а не китайцев. Само междуречье хороших земель имело мало, часто при наводнениях подтоплялось и потому было слабо заселено. Причем «слабо» не только по китайским меркам, но и отчасти по русским.

В европейских столицах сразу попытались расшифровывать то, что имели ввиду русские в Петербурге. наверняка это была цена, которую хотят получить русские за урегулирование нового марокканского кризиса. Более того, своим ходом русские явно показывали, что могут в случае чего отвлечься от европейских дел на дела дальневосточные. А это выходило для стран «Сердечного согласия» совсем грустно, поскольку самостоятельно заниматься Дальним Востоком русским придется очень долго. А в Европе в это время Англии и Франции будет противостоять Германия с Австро-Венгрией. Расклад получался так себе. Более того, если не отдать по-хорошему русским новую игрушку, которой они заинтересовались, то потом ее все равно придется отдавать по-плохому, если в Европе запахнет порохом. А впридачу к ней что-то еще. Поэтому затребованное лучше отдать сразу. Ну, может поторговаться немного и недолго. Именно недолго, пока русские не сцепились с китайцами. В конце концов для европейцев это не свое, поэтому не столь жалко, и это не так уж и много за Марокко. И, наконец, это все скорее всего означает, что русские не намерены прибирать к рукам всю Маньчжурию, если, конечно, тем самым русские не провоцируют конфликт, чтобы отхватить что-то большее. Но для того, чтоб замахнуться на большее нужны войска, а Россия их на Дальнем Востоке не концентрировала.

Первым на дальневосточную интригу отреагировал германский Кайзер. Вильгельм II в присущей ему манере заявил, что человеческого отношения узкоглазые к себе не понимают и вечно стараются обмануть европейцев, несущих Китаю плоды цивилизации и просвещения. Поэтому он всячески поддерживает своего русского брата-императора в стремлении обезопасить свои границы. А русскому царю нужно обязательно твердо отстаивать в Китае свои интересы. Но в том же духе он говорил про японцев в 1904 году, и после этого преспокойно торговал с ними всю войну. Так что на Вилли обращать внимание не стоило. Ему явно хочется, чтобы русские в марокканских разборках не участвовали.

Первым, кто докопался до того, что в Петербурге понимают под Бэйдахуаном, был английский посол в России Джордж Бьюкенен. Размеры русской претензии на Дальнем Востоке ни ему, ни Форейн Оффис не понравились. Русские нацелились на очень большой кусок, хотя и для всех прочих почти бесполезный. От самой северной точки корейско-китайской границы граница желаемого русскими шла почти на север по необжитой гористой местности до станции КВЖД Муданьцзян, потом по реке Муданьцзян до её впадения в Сунгари, а потом по Сунгари до впадения в Амур. А вот все, что восточнее этой линии русские хотели заполучить себе. Британцы сразу же запустили свою обычную пластинку об ответственности их нации перед всем остальным миром, о том, что английский парламент не потерпит столь вопиющего нарушения международного права и так далее. Все это, дабы не отдавать русским даже то, что англичанам вовсе не принадлежит и никогда не понадобится. А немцы, увидев, что британцы теперь решили выступить еще одновременно против русских, сразу взбодрились и вновь приподняли свои претензии к Парижу. Потом в прессу попали слова Великого Князя Николая Николаевича, заявившего, что если коалиция Британии и Франции вдруг решила, что именно она будет в мире решать что и кому достанется, то очень быстро дождется противостоящего ей союза. И тогда делиться придется не только и не столько Франции. Предупреждение сердечносогласникам было явно суровое. Потом на эти слова откликнулся Вильгельм II, поведавший миру, что он давно ратует за справедливое распределение ресурсов и всегда готов… Ну и так далее…

Вообще претензию Китаю в Петербурге копили давно. Еще с 1902 года. А кусок китайской территории был давно присмотрен, обоснован и «обнюхан» со всех сторон. Потом только его границы несколько менялись. Немалую роль в окончательном варианте сыграли Русская Дальневосточная компания, ее глава Игорь Дымков и лично князь Агренев. Состояла желаемая территория из трех кусков: северного, южного и то, что попало между ними просто для их связи.

На 1911 год граница между Китаем и Россией в Приморье проходила по реке Уссури. К реке жались железная дорога, имеющая стратегическое значение, Хабаровск, казачьи станицы и поселки на русской территории, а также проезжие дороги между ними. Фактически железная дорога на протяжении от озера Ханка до Хабаровска находилась в зоне обстрела дальнобойной артиллерией с китайского берега. Ну, или в пределах однодневного перехода вражеских войск от границы. То есть перерезать чугунку и все сообщение с Приморьем можно было за один день. Тут никакие войска среагировать не успеют. Поэтому крайне желательно было границу отодвинуть от Уссури и от железной дороги, но при этом также было желательно, чтобы граница опять проходила не по суше, а по реке. Так что выбор рек Сунгари и Муданьцзян для этой роли сразу становится понятен. Какую-то часть междуречья этих рек потом можно будет использовать для пашни. Остальной территорией тоже найдется применение.

Южный часть сформирована из того принципа, что граница также как и до этого будет проходить по мало доступной и почти не заселенной гористой местности, но «несколько» западнее. Все-таки тут границу было желательно отодвинуть от хоть немного обжитого побережья. Обжитого русскими и русскими корейцами. Кроме того добавляемая на южном участке территория — горная. А, значит, наверняка таит в своих недрах полезные ископаемые. Какие? Да какая разница? Потом разберёмся. Но одно месторождение угля и графита в тех места уже обнаружено. Ну, и наконец при данной конфигурации границы чисто сухопутная ее часть, проходящая не земле, а ее по рекам даже немного сократится.

Исходя из соотношения сил в Европе быстро стало понятно, что англичанам на испуг пару Германия плюс Россия не взять, и делиться придется несмотря на громкие заявления. Но градус публичных высказываний постепенно стал снижаться. Явно пошел обычный заочный торг, в котором пушки скорее всего ни разу не выстрелят. А потом стороны принялись за торг непосредственный. Немцы, не торопясь, торговались с французами, а русские предъявляли претензии Пекину. Причем Россия начала таки подвозить на Дальний Восток войска, но как-то демонстративно и в небольших количествах. Зато русские корабли у китайских берегов стали появляться намного чаще.

А потом в сентябре случился итальянский ультиматум Порте. Рим вдруг обнаружил, что в мире всем сейчас не до Италии, и справедливо решил именно сейчас лучше всего предъявить свои претензии к Оттоманской Империи. Итальянцы и предъявили. Претензия, правда, вышла у Рима довольно смешной. Сначала в ней говорилось, что итальянцев и итальянские компании в Триполитании и Киренаике вовсю обижают османские власти. А потом в том же ультиматуме османам предлагалось самим способствовать итальянской оккупации ливийских земель. Это было как раз то, чего ждали в Санкт-Петербурге.

Кроме прочих причин поторопиться с решением ливийской проблемы у Рима появилась и новая. В Триполи началась серьезная активизация германских торговых агентов. Дать этим агентам осесть и развить свою деятельность значило вызвать над Триполи призрак «германских торговых интересов». А это грозило Италии, если не потерять Триполи, то значительно повысить расходы по его приобретению. «Торговые интересы», как известно, в таких случаях требуют компенсаций.