Выбор девы войны

Пролог

Кабели бело-голубых молний, переплетенные узлами мертвенно-зеленого цвета, пронеслись по эбеновым небесам, обрушиваясь на землю сверкающим кругом вокруг колоссального сооружения со множеством башен. Самая низкая из этих башенок возвышалась на сотни футов над бесконечной гладкой мостовой, простиравшейся во всех направлениях, насколько мог видеть глаз смертного, и отблески молний плясали и сверкали на зеркально гладком обсидиане, из которого был построен огромный дворец. Или, возможно, сформировался. На этом титаническом фасаде не было никаких следов инструментов, никаких линий между блоками каменной кладки, и свет, который лился из его узких оконных щелей, был ядовито-зеленым, не таким ярким, как испорченность той молнии, но более угрюмым, более... ядовитым.

Новая молния ударила вниз, пополняя сверкающий круг, питая его, поддерживая в нем жизнь, в то время как гром отдавался эхом, раскатывался и ревел. Каждая вплетенная прядь освещала пурпурные пузатые облака изнутри, на мгновение запечатлевая в глазу их клубящиеся глубины, и странные, нечистые формы летали в этих ненадолго освещенных глубинах. Одна из этих фигур резко вынырнула из облаков, пронеслась ниже, проскакивая сквозь щели тьмы между пакетами молний. Она становилась все больше и больше, с головой насекомого, вооруженная жесткими клешнями, огромными крыльями летучей мыши и могучими когтями, отбрасывающими отблески молний, пока не стала казаться позолоченной в разрывающей глаза ярости бурлящих небес.

В самый последний момент она расправила крылья и села на балкон самой высокой башни, в тысяче футов и более над увенчанной молниями мостовой. Размеры этого обсидианового дворца затмевали даже ее рост, и с ее спины на балкон сошел всадник и исчез внутри.

Еще больше молний с шипением и воем вырвалось из темноты, врезаясь в землю с удвоенной яростью, разряд за разрядом, поднимая этот круг ярости все выше и ярче, как будто прибытие этой летающей фигуры было сигналом, и, возможно, так оно и было.

Тронный зал был невероятно огромен.

Он не мог быть таким большим, каким казался, и все же это было так. Каким-то образом, который не смог бы описать ни один смертный, он был обширнее, чем целые миры, и все же достаточно мал, чтобы фигура в пурпурном плаще, которая ворвалась в него, могла пересечь его не более чем за дюжину шагов, и странный аромат, сладкий и соблазнительный, но все же с примесью запаха чего-то давно умершего, витал в воздухе. Новоприбывший проигнорировал шестерых других, которые собрались там, ожидая его прибытия. Он прошествовал мимо них, подошел к высокому трону у задней стены огромного зала и сел на него, и заполнившее помещение тусклое зеленое сияние внезапно вспыхнуло выше и ярче, когда он сел. Нимб смертоносного зеленого огня зашипел над его закрытой капюшоном головой, и шары того же зловещего сияния, пойманные в ловушку миазмами благовоний в тронном зале, возникли высоко над ним, потрескивая, танцуя и кружась под высоким сводчатым потолком, как потерянные галактики.

Как и сам дворец, трон представлял собой цельный, плавно вытесанный выступ обсидиана, но этот обсидиан был пронизан золотыми прожилками, а его поверхность блестела бриллиантами, изумрудами и драгоценными камнями. Подлокотники заканчивались вырезанными лицами демонов, каждое из которых было инкрустировано большим количеством золота и драгоценных камней, и каждое держало в клыках искалеченное, расчлененное тело. Рубины стекали с их челюстей сверкающими, любовно детализированными струйками крови, а со стены над троном смотрело огромное надменное лицо, выгравированное на камне в виде барельефа и сверкающее еще большим количеством золота. Когда фигура, сидящая на троне, откинула капюшон своего плаща, открывшееся лицо совпало с лицом на стене.

Фробус Орфро, когда-то седьмой сын Орра, Отца Всего Сущего, и Контифрио, смотрел сверху вниз на свою избранницу и своих детей, и выражение его лица не было счастливым.

- Иногда я задаюсь вопросом, кто из вас наименее компетентен, - резко сказал он. - Конкуренция настолько жестокая, что я не могу определиться между вами.

Его голос был глубоким, красиво модулированным, но что-то, казалось, кричало где-то внутри этих звучных, идеально артикулированных тонов, и только одно из шести существ, собравшихся перед ним, спокойно ответило на его взгляд. Крашнарк Фрофро стоял, расправив плечи, скрестив руки на груди, отказываясь съеживаться, и глаза Фробуса блестели. И все же он пропустил вызов, если таковой был, мимо ушей. Крашнарк был самым сильным из его детей, единственным, кто мог открыто бросить вызов его собственному положению, но этого можно было почти не бояться. Не от Крашнарка. У его второго сына не было недостатка в честолюбии или избытке милосердия, и он был самым могущественным из всех детей Фробуса. И все же эта сила была скована его извращенным внутренним кодексом чести. Он не давал и не просил пощады, но его клятва была нерушима, и именно поэтому Фробус не боялся восстания Крашнарка, ибо он поклялся в верности своему отцу. Было немыслимо, что он мог поднять руку на Фробуса после того, как дал эту клятву... и никто из других, даже или, возможно, особенно Шигу, никогда бы не осмелился.

- Все вы знаете, на какие ставки мы играем, - продолжил он, - но, похоже, никто из вас не способен выполнить даже самую простую задачу.

- Справедливости ради, отец, - сказала одна из его других детей, поднимая голову и одной рукой отводя назад великолепные рыжие волосы, чтобы показать лицо и глаза без зрачков, чернеющие, как обсидиан его трона, - это не совсем верно. Дела пошли... плохо в нескольких вселенных. К сожалению, это правда, но зато мы преуспели в других.

Ее голос был спокойным, уважительным, но в то же время резким, и Фробус стиснул зубы. Карнэйдоса была его младшим ребенком, и, хотя она старалась не говорить этого, многие из этих других успехов были связаны с тем, что она явно не упускала ситуацию из вида при исполнении. Однако даже бог или богиня не смогли бы справиться со всеми возможными альтернативными реальностями каждой потенциальной вселенной. Должно было быть какое-то разделение труда, и в слишком многих из тех реальностей, которые Карнэйдоса и Крашнарк не отслеживали, планы Фробуса катастрофически провалились. Он чувствовал, как ненависть других его детей и жены за то, что он подчеркивал их неудачи, кипит, как молнии за пределами его дворца, когда они смотрели на Карнэйдосу, но не осмеливались заговорить.

- Да, - сказал он через мгновение. - Мы преуспели в некоторых, но потерпели неудачу в слишком многих других. Мы не можем позволить себе больше потерь, особенно в тех случаях, когда победа казалась нам близкой. Слишком многое зависит от того, что там произойдет, и именно по этой причине ваш проклятый дядя изо всех сил старается нанести их нам, но никто из вас, похоже, не способен остановить его. Я заглянул в будущее, Карнэйдоса. Если мы не сумеем остановить этот поворот событий в пользу Света, если успехи Томанака продолжатся, нашей власти, власти всех нас может быть нанесен катастрофический ущерб.

Он сделал паузу, позволяя смыслу проникнуть во всех его слушателей. Не то чтобы они не должны были сами понять, насколько ужасной может стать их ситуация, но иногда им требовалось, чтобы их всех встряхнули за шиворот, прежде чем они достаточно надолго смогут отойти от своих заговоров и взаимных предательств, чтобы действительно подумать о природе своей борьбы с Богами Света.

Он откинулся на спинку своего трона, свирепо глядя на них сверху вниз, его собственные мысли проносились сквозь века, прошедшие с момента его неудавшегося восстания против собственного отца. Это была вина его брата, еще раз сказал он себе, и гром прокатился за пределами дворца эхом его внутренней ярости. Это был Томанак, который сплотил остальных после сокрушительной неожиданности первоначальной атаки Фробуса. Томанак, который лично сразил Фробуса, отнял у него его настоящее имя и дал ему то, которое он носил сейчас. "Искатель правды" - вот что означало это имя, и в глубине своего поражения он не смог отказаться от него, когда его брат навеки привязал его к нему. Даже он теперь не помнил, как его когда-то звали, и подумал, что, возможно, больше всего ненавидит Томанака за это.

И все же, как бы сильно он ни ненавидел и ни боялся Томанака, мириады миров смертных он ненавидел еще больше.

Его попытка завладеть силой Орра как своей собственной почти увенчалась успехом, но в тот момент, когда Томанак вырвал ее обратно из его рук, эта сила раскололась, разбилась на большее количество осколков, чем мог сосчитать даже бог. Хуже того, каждая из этих частей обрела свою собственную жизнь, свое собственное существование, и когда это произошло, судьбы всех богов оказались в плену у тех ничтожных, мелких клещей, ползающих по всем многочисленным мирам, выплеснутым из расколотой, разрушенной силы, которую он жаждал сделать своей собственный. В тот момент возникла новая концепция - концепция времени. Концепция будущего... и конца. И даже сами боги не были невосприимчивы к этому, не способны игнорировать бесконечный, устойчивый поток лет, скользящих один за другим в пасть вечности. Но еще хуже, гораздо хуже, было невыносимое открытие, что эти эфемерные смертные держали его судьбу в своих руках.

Во многих отношениях только фрагментация силы Орра сохранила жизнь Фробусу, поскольку не было никаких сомнений в том, что Томанак сделал бы с ним, если бы только мог. Но все они были вовлечены в неопределенную судьбу, которую Фробус невольно, непреднамеренно создал. Даже Орр был уменьшен, ослаблен, лишен способности управлять приливами и отливами судьбы и оставлен таким же пленником этих капризных смертных, как и сам Фробус. Восстановление его силы было за пределами его собственной досягаемости, и ни оставшиеся Боги Света, ни Фробус не могли восстановить его за него. Она должна исцелить себя в полноте этого смертного времени творения.

Но как бы она исцелила сама себя? Фробусу потребовались столетия, чтобы осознать, что этот вопрос вообще может быть задан, потому что никто никогда не задумывался над возможностью того, что власть Орра может быть разрушена, и поэтому никто никогда не рассматривал, что может произойти, если это случится. Он знал, как расстроен был Томанак тем, что катастрофическое столкновение стольких потенциальных альтернативных вариантов будущего помешало ему убить его за предательство, но у Томанака не было выбора. Смерть бога, любого бога, высвободила бы слишком много дополнительной силы, внесла бы слишком много дополнительной неопределенности в разрушенное настоящее и хаотичное будущее царства Орра. И поэтому Томанак был вынужден оставить его в живых, позволить ему покинуть дом, из которого он был изгнан за свои преступления, позволить ему создать свое собственное царство в разрушенной путанице слишком многих реальностей.

И когда он бродил по границам этого меньшего царства, созерцая гораздо более обширное, которое он так соблазнительно держал в своих пальцах, это пришло к нему.

Вся вселенная, изначальная, не разрушенная вселенная, великое творение его отца, была разрушена силой Орра. Это было так, как если бы на каменный пол уронили стакан, и осколки разлетелись во все стороны. Никто, даже бог, не мог предсказать, где может приземлиться какой-либо из них, а тем более где все они могут закончить свои подпрыгивающие путешествия по камню. Теперь они лежали разбросанные, сбитые в беспорядочные кучки без смысла или причины, отделенные друг от друга и все же стремящиеся на каком-то глубоком, фундаментальном уровне снова стать единым целым. Чтобы снова стать единым целым. И когда они лежали, их можно было собрать обратно подходящей парой рук. Их можно было бы... собрать заново, собрать снова вместе, и руки, которые соединили бы их снова, контролировали бы, во что они превратятся в тот день, когда они снова станут одним целым.

Если бы он мог вернуть их, собрать достаточное их количество вместе по своему выбору, он мог бы переделать их не как отражение и восстановление силы Орра, а как свою собственную.

Конечно, этот адский зануда Семкирк додумался до этого раньше него, и его проклятые братья и сестры, даже этот легкомысленный дурак Хирахим и этот жалкий простак Сорбус сами взялись за восстановление разбитых осколков. Но тут была одна загвоздка. У этих кусочков был свой собственный разум. Они были... податливыми. Их можно было формировать, убеждать, соблазнять, даже брать, но только изнутри. В конце концов, они сами выберут свою судьбу на основе своих собственных решений, и этот выбор, и только этот выбор, определит, в чьи руки они попадут в свое время.

Это была гонка между ним и его братьями и сестрами, и поэтому он взял себе жену и произвел собственных детей, чтобы помочь себе в борьбе. Даже с ними он был сильно в меньшинстве, но не все Боги Света одинаково подходили для характера борьбы с ним. И самая ироничная вещь из всех заключалась в том, что индивидуальная сила имела в лучшем случае второстепенное значение. Они были вынуждены бороться за каждую реальность отдельно, индивидуально, и характер соревнования нивелировал разницу между их способностями. Любой бог мог бы уничтожить любой отдельный фрагмент этой разрушенной силы, но никто из них не знал, сколько фрагментов можно уничтожить, прежде чем рухнет целое, и поэтому никто из них не осмелился уничтожить ни один из них. Они должны противостоять друг другу в пределах и ограничениях, которые может выдержать каждая отдельная смертная реальность, пока эта реальность не достигнет своего переломного момента и не перейдет во владение Света... или Тьмы.

И со временем достаточное количество этих индивидуальных реальностей перешло бы на одну сторону, чтобы эта сторона завладела ими всеми. Что означало, что, несмотря на его неудачу много веков назад, Фробус все еще может выиграть все, к чему стремился.

Но это могло произойти только в том случае, если бы те смертные, которых он ненавидел всей своей сущностью, ненавидел за то, что они в конечном счете держали его судьбу в своих руках, дали ему эту победу. К счастью, лишь ничтожная часть из них осознавала, за какую награду действительно боролись боги, и их ничтожная продолжительность жизни сделала большинство из них близорукими и легко обманываемыми. Многие из них едва могли дождаться, когда отдадут себя ему и его детям, и его ненависть к ним только сделала вкус их душ еще слаще.

И все же не все из них были слепы, не всех было легко соблазнить. Их сопротивление Тьме пронизывало их реальность, как стальные ребра, и некоторые из них... о, да, некоторые из них были гораздо опаснее других.

- Все вы знаете, сколько Томанак вложил в Орфрессу, - сказал он сейчас. - Все вы знаете, сколько возможных исходов проходит через этот единственный кабель вселенных.

Его глаза горели еще жарче, когда он смотрел на них, его гнев дымился в воздухе, когда он размышлял о том, как близко они подошли к победе, к тому, чтобы увидеть эту реальность, все грани которой были надежно заперты в их распоряжении тысячу двести смертных лет назад, только для того, чтобы она ускользнула у них из рук в последний момент. Теперь она лежала, как огненная нить, окутанная тенью, ее центральное ядро было окружено полутенью всех ее потенциальных возможностей, не совсем в пределах его досягаемости, не совсем за ее пределами, и долгое ожидание, чтобы определить сторону, на которую она в конечном счете должна упасть, жгло его кости, как медленный яд. Конечно, столетия были всего лишь мгновением ока для такого, как он. Или, по крайней мере, они должны были быть... если бы он был немного менее осведомлен о мучительных цепях, которые наложила на него смертная концепция "времени".

- Отец, преимущество по-прежнему за нами, - сказал другой голос. - Никто во всей Норфрессе, за исключением, возможно, Венсита, даже не представляет, что готовится в Контоваре. Конечно...

- Не говори мне о "конечно", Финдарк! - рявкнул Фробус, направляя всю силу своего взгляда на своего старшего сына. - Было время, когда сила Орра была "наверняка" моей! И говорю вам, что я долго и пристально вглядывался в будущее этой реальности и всех тех, кто прячется от нее, и вижу замешательство. Вижу неуверенность. И вижу нити плетения Томанака, которые ведут в места, которые я не могу видеть. Места, где эта реальность, все эти реальности и все мириады других, которые могут возникнуть из них, все же попадут из наших рук к нему, если мы не перережем эти его нити и не сделаем это быстро.

- Но как, отец? - спросила Карнэйдоса. - Как говорит Финдарк, преимущество по-прежнему явно за нами, и Томанак не может действовать открыто в Орфрессе больше, чем мы. Так как же эти его нити могут вырвать это у нас сейчас?

- Ответ на это лежит в тех местах, которые находятся за пределами моего видения.

Фробус прорычал в ответ, и Карнэйдоса нахмурилась, когда раскаты грома за пределами дворца стали явственнее и громче. Ее отец был сильнее любого из них, и его способность видеть нити будущего и прошлого была больше. Однако даже для него существовали пределы, поскольку никто не мог предсказать, какое будущее ожидает ту или иную реальность. Было слишком много переменных, слишком много неопределенностей, и до тех пор, пока событие действительно не произошло, все возможные исходы этого события были одинаково действительными, одинаково возможными. Некоторые из них были более вероятны, чем другие, и результаты становились все более вероятными или маловероятными по мере приближения реальности к этому конкретному событию. Однако эта неопределенность означала, что никто не мог точно предсказать, что произойдет или как именно это произойдет, и в этом тоже была вина этих сводящих с ума, непредсказуемых смертных.

Еще...

- Но это по-прежнему зависит от Базела, не так ли? - спросила она. Отец пристально посмотрел на нее, и она слегка наклонила голову. - Я спрашиваю, потому что это мое собственное прочтение этой реальности, отец. Если у тебя все по-другому?..

Она позволила своему голосу затихнуть на вопросительной ноте, растворившись в раскатах далекого грома, и ее отец пристально посмотрел на нее. И все же вопрос оставался, требуя ответа.

- Да, - ответил Фробус после молниеносной паузы. - Базел - это ключ, но, возможно, не совсем так, как ты думаешь. Игра вращается вокруг Базела; однако в ней так много элементов, и Томанак так умело работал, чтобы запутать возможности, что я действительно не могу сказать, что это зависит от него. Тем не менее, некоторые аспекты достаточно ясны, не так ли? Градани должны быть нашими инструментами, а не Томанака. Предполагается, что они и сотойи вцепятся друг другу в глотки, а не станут союзниками, и эти проклятые "девы войны" - совершенно новый ингредиент. Что бы еще ни происходило, Томанак и его вмешивающиеся "защитники" находятся в процессе создания фундаментальной перестройки, которая угрожает всем нашим будущим планам относительно этой реальности, и Базел служит катализатором, который объединил их всех.

- Я бы никогда не стал подвергать сомнению ваш анализ, отец, - сказал Финдарк, его голос был смесью подобострастия и высокомерия, - но мне кажется маловероятным, что нашим конечным планам действительно может угрожать то, чего Томанак может достичь с градани и сотойи.

- Ты думаешь, что нет? - Фробус вернул свое внимание к Финдарку.

Хорошо это или плохо, но Финдарк был его старшим заместителем, и все же бывали времена, когда восторг его сына от разрушения ради разрушения мешал более... конструктивным подходам к проблеме. Иногда он был слишком склонен думать в терминах простого уничтожения противника, чтобы искать более тонкие возможности... или угрозы.

- Признаю, что виденное мной показывает, что это может быть крайне неудобно, - ответил теперь Финдарк. - Их усилия могут усложнить нашу задачу, но что, если это произойдет? В конце концов, разрушения будут только усиливаться и станут еще более полными, поскольку их сопротивление оттягивает их окончательное поражение, и это может служить только нашим собственным целям.

- Это может показаться достаточно разумным, - признал Фробус через мгновение. - Но Томанак вложил слишком много усилий, чтобы я мог просто предположить, что это правда, и мне не нравятся те нити, которые я не вижу. Нет. Мы ничего не будем предполагать, и мы сведем этого Базела Бахнаксона и все те другие нити, которые вращаются вокруг него, к нулю. Я правильно выразился?

Головы вокруг трона закивали, когда новый раскат грома прогремел за пределами дворца, чтобы подчеркнуть его вопрос.

- Хорошо, - сказал он с тонкой улыбкой. Но его улыбка была лишь мимолетной, и ее сменила хмурость, когда он задумчиво посмотрел на Карнэйдосу.

Из всех его детей она была самой ловкой. Действительно, были времена, когда даже он иногда задавался вопросом, в какую именно игру она могла бы играть. И, хотел он признать это или нет, именно она беспокоила его больше всего. Не потому, что он думал, что она активно замышляет сместить его, а потому, что, если она когда-нибудь решит свергнуть его, как он пытался свергнуть своего собственного отца, она, скорее всего, добьется успеха. На нее не производил впечатления вкус к жестокости, который был присущ Шарне, точно так же, как она презирала голод Крэйханы и жажду разрушения Финдарка. Но и извращенное чувство чести Крашнарка ей было ни к чему. Прагматизм был всем, что имело для нее значение, и в прошлом она была мастерицей непрямого подхода. Совсем немногие из ее жертв даже подозревали о ее присутствии, пока она не набрасывалась из тени.

Тем не менее, она также была способна к прямым действиям, когда это казалось необходимым, и ее статус покровительницы темного волшебства и знаний делал ее последователей силой, с которой приходилось считаться в любой смертной реальности. Вероятно, это было действительно возможно, учитывая исход, он должен был возложить на нее главную ответственность за последнюю попытку сорвать планы Томанака в отношении этого Базела Бахнаксона, какими бы эти планы ни были. Он решил не делать этого, потому что это казалось случаем, в котором волшебство не могло быть открыто использовано, по крайней мере, пока. И, по его признанию, потому, что Шигу так настаивала на том, чтобы сделать это по-своему.

Но теперь его возможности были ограничены. Шарна и Шигу оба были сильно повреждены в своих недавних столкновениях с Томанаком и его проклятыми защитниками, и пройдут еще десятилетия, прежде чем полностью восстановится даже Крэйхана.

Были времена, когда Фробус был вынужден признать, что в том, как Томанак и другие Боги Света взаимодействовали со смертными, были по крайней мере некоторые преимущества. Их настойчивость в том, что их "защитники" должны были сознательно присягать на верность, осознавая последствия своего выбора, значительно затрудняла им привлечение последователей, а их отказ просто войти в этих защитников и превратить их в аватаров ограничивал их свободу действий. Обольщение и коррупция значительно упрощали вербовку для Богов Тьмы, особенно смертных, слишком глупых, чтобы подозревать, какой будет их конечная судьба, и гораздо большего можно было достичь, превратив в простые придатки тех, кто достаточно силен, чтобы выдержать прикосновение божественности, не будучи мгновенно уничтоженным. Не каждый смертный был настолько силен, чтобы каким-либо образом превратиться в аватара, но те, кто был, становились проводниками и якорями, дверными проемами (пока они существовали), через которые их хозяева и хозяйки могли напрямую проникать в реальность смертных по своему желанию.

Но отказ Томанака и его товарищей подчинять волю смертных означал, что они могли действовать в мире смертных только тогда, когда им было позволено, когда их приглашали те, кто решил служить им. И их отказ сжигать своих слуг ограничивал общее количество их собственной силы и присутствия, которыми они могли их наделить. Ни один смертный не мог долго пережить прямое объятие божественности, даже когда бог, о котором идет речь, пытался защитить его, и поэтому Боги Света обращались со своими защитниками в шелковых перчатках. Они отдавали только ту часть своей силы, которую могли направить их слуги, и в процессе они отказались от контроля над тем, что их защитники делали с этой силой.

Напротив, ни один Бог Тьмы не отказался бы от такого контроля, и ни один из них не стал бы чрезмерно беспокоиться о судьбе одного из своих слуг. В конце концов, аватары существовали для того, чтобы их использовали, даже если они имели тенденцию... быстро расходоваться. Замена их могла быть неудобной, но это было приемлемо, потому что, пока они существовали, они давали своим хозяевам прямой доступ к их собственной реальности, и всегда были другие, которых можно было нанять, чтобы заменить их позже.

Однако в этом был и недостаток, как обнаружили Шарна и Шигу. Одно дело, когда бог решил забрать свою силу у аватара упорядоченным образом; совсем другое, когда этот аватар был уничтожен до того, как бог смог уйти. Когда это происходило, сила, частица его собственной сущности, которая была влита в его смертный инструмент, терялась вместе с аватаром. Хуже того, это оставляло его временно искалеченным, неспособным вернуться в ту конкретную реальность, пока сила, которую он потерял, не восстановится снова, и это было именно то, что случилось с Шарной и Шигу.

Шарна в значительной степени оправился от повреждений, полученных им, когда Базел убил Харнака Чарнажсона, но он был достаточно глуп, чтобы вложить еще больше своей сущности в меч, которым он вооружил Харнака. Он рассматривал это как способ обеспечить победу Харнака и избежать уничтожения его аватара, но из этого ничего не вышло, и меч, которого коснулась его сущность, теперь лежал на дне моря. Пройдут столетия, прежде чем он оправится от своего урона, и пока он этого не сделает или пока меч не будет изъят у Кортралы и не возвращен ему, у него не будет личного доступа к этой реальности.

Фробус знал своего сына достаточно хорошо, чтобы быть уверенным, что Шарна далек от того, чтобы сокрушаться сознанием того, что он не смог бы еще раз встретиться с Базелом и Томанаком в личном бою, даже если бы захотел... чего он определенно не хотел.

Шигу удалось не вложить ничего из своего существа в проклятое оружие, но она никогда не отличалась рациональностью и дико и безрассудно превратилась в своего аватара, когда столкнулась с дамой Керитой Селдан. Действительно, она бы вложила еще больше себя в свой инструмент, даже рискуя полностью разрушить эту реальность, если бы Томанак не заблокировал ее. Учитывая возможные последствия разрушения любой вселенной, это было так же хорошо, как и для Томанака, но тот же самый блок помешал ей вернуть любую вложенную ею силу, и уничтожение ее аватара обошлось ей еще дороже, чем смерть принца Харнака обошлась Шарне.

Крэйхана, более мудрая, чем ее брат, и более здравомыслящая, чем ее мать, отправила в атаку на Базела Бахнаксона своих самых могущественных слуг, но она отказалась встретиться с ним напрямую через своего собственного аватара. В результате она продолжала иметь доступ к реальности Базела, но ее ресурсы там были серьезно ограничены. Пока она не сможет нанять или вырастить новых слуг, достаточно могущественных, чтобы заменить тех, кого она потеряла, ее способности будут лишь тенью того, чем они были.

А у Финдарка было слишком много других обязанностей в другом месте (и в любом случае он слишком любил сплошное разрушение, чтобы доверить ему эту задачу), в результате чего оставалась только Карнэйдоса... и, возможно, Крашнарк.

- Думаю, это стало твоей задачей, Карнэйдоса, - сказал он наконец.

Выражение ее лица не изменилось, но ее обсидиановые глаза заблестели, когда она обдумывала возможности. В последней попытке она участвовала лишь косвенно, как координатор и связующее звено между Шигу и Крэйханой, и ее смертные слуги были достаточно мудры, чтобы оставаться в безопасности в тени, а не напрямую противостоять защитникам Томанака. Более того, она была уникальна среди Богов Тьмы тем, что практически никогда не использовала свои собственные аватары. Ее последователи-волшебники обычно были достаточно могущественны для достижения ее целей, и у нее совсем не было желания видеть, как уменьшается ее сила, если противостояние с одним из защитников Света пройдет неудачно. Возложение на нее главной ответственности в этом случае увеличило бы вероятность того, что она будет вынуждена открыто противостоять Томанаку или кому-то из других, хотела она того или нет, и это определенно повысило бы вероятность того, что колдовство будет открыто использовано раньше, чем мог бы пожелать Фробус. Она была слишком хитра и слишком хорошо информирована, чтобы не признать, по крайней мере, некоторые из потенциальных последствий слишком раннего повторного введения эзотерики в длительный, тлеющий конфликт между Норфрессой и Контоваром, но если бы она преуспела там, где Шарна, Шигу и Крэйхана потерпели неудачу, вся эта реальность стала бы ее личным достоянием, и вся сила, генерируемая каждым смертным, живущим в ней, будет добавлена к ее собственной.

- Очевидно, что наша первоначальная стратегия с треском провалилась, - продолжил он. - У тебя есть свобода действий, чтобы сформулировать свой собственный подход к проблеме, хотя я хочу, чтобы ничего не делалось без моего одобрения. Мы уже дважды потерпели неудачу; я отказываюсь потерпеть неудачу в третий раз. И поскольку я отказываюсь снова потерпеть неудачу, Крашнарк поможет тебе.

В ее глазах промелькнуло разочарование, когда она подумала о том, что ее заставят разделить трофеи победы со своим братом, но она была слишком мудра, чтобы протестовать. И слишком мудра, чтобы не признать, каким могущественным союзником мог бы быть Крашнарк.

- Понятно, отец, - сказала она, склонив голову.

- Уверен, что ты это поняла.

Фробус снова откинулся на спинку своего трона, прислушиваясь к треску и реву грома, и его глаза были жесткими.

- Я уверен, что ты это поняла, - повторил он.