Время для жизни - 2

Глава 16

— Мыкола! — окликнул каптера Косов.

— Ну шо? — ожидаемо отозвался тот. И физиономия соответствующая — легкое недовольство человека, которого отвлекают по пустякам от действительно важных дел. Но отвлекает человек не пустой, никчемный, а — вроде как уважаемый, а потому просто послать на хер не получится!

— Шо, шо… Вот я с вас, хохлов… хуею! То вроде бы такие продуманные людыны, копейку мимо рота не пронесут, а то целковый мимоходом пропускают.

— Га? — проявил интерес Пилипчук.

Ну а как? Речь же о копейках, и даже — о целковых, а потому — несерьезной быть не может. Хотя… Косов этот — известный балабол и хохмач, и разыграть внешне простодырого хохла может. Но — опять же — речь о грошах, а значит — почему бы не уточнить, вдруг имеет смысл…

— Шо? Га? Мыкола! Ты уж давай, завязывай с этой личиной дикого селюка с глухого хутора. Что я, не знаю, что ли, что у тебя башка за пятерых варит? Ты перед кем другим эти спектакли устраивай, ага! — поморщился недовольно Иван, — Я чего тебе сказать-то хотел… Пойдем-ка, в сторонку отойдем, а то мельтешат тут всякие.

Каптера Иван отловил в коридоре училища. На занятиях Пилипчук появлялся, но — не регулярно, все больше занимаясь делами хозяйственными, будучи активно привлекаемым к общеучилищным бытовым вопросам.

«Видать Мыкола решил «карьер делать» в этом направлении! А что — тоже не кисло, если разобраться. Сейчас зарекомендует себя человеком толковым, получит свои «кубари», можно сказать, «автоматом», да и останется при училище. Вопросов же по материально-техническому обеспечению и здесь — полно! А свой, проверенный, взращённый и вскормленный человек для любого тыловика-начальника — это кадр. И кадр — свой!».

— Ты в конюшне бывал? — уточнил Косов у Николая.

— А то! — предельно информативно отозвался тот.

— А сколько там лошадей содержится — знаешь?

Пилипчук задумался:

— Мабуть осьмнадцать? Чи ни?

— Чи ни, чи ну! — сплюнул Иван раздраженно, — Коль! Хватит уже, а?!

— Да не помню я! Я что их — пересчитывал, что ли? — уже нормально отозвался каптер.

— Девятнадцать! И это важно, Коля, заметь! — поднял палец вверх Косов.

— И что из этого? — Пилипчук не понимал сути вопроса.

— Кормят их там, Коля. И — хорошо кормят. А значит — коняшки эти и серут неплохо, да?

— Ну так — дело понятное. И что?

— Вот я чем пару дней занимался, а? — ткнул пальцем в грудь каптера Косов.

— Чем, чем… Наряды свои отрабатывал! А то не неизвестно? Руководил бригадой «залетчиков», навоз вы возили под гору! — проявил знание обстановки каптер.

— Правильно! Ну так вот… Навоза этого, Коля, коняшки производят — преизрядно! И каждый день, заметь! И его вот так — бездумно и бестолково вывозят и скидывают под гору. Ну разве это — по-хозяйственному, а? Разве так делается у толкового, справного хохла? — продолжил Иван, а сам с неудовольствием заметил про себя, что словечки его некоторые, из будущего, все больше проявляются здесь и сейчас. «Залет», «залетчики» — это понятие вошло в лексикон не только курсантов, но уже и от взводного Иван слышал, и еще — по училищу неоднократно.

— И чего? Куда же его девать-то, навоз этот? — по-прежнему не понимал Пилипчук.

Надо сказать, что, отбарабанив на конюшне пару нарядов, Косов решил, что это действо ему — не нравится! Нет, так-то работа и работа, чего уж там. Но — больно уж грязная и… духовитая! Есть и погрязнее, конечно… Та же кочегарка, например. Уголек долбить ломами, лопатами кидать-швырять, а потом таскать на тачках в кочегарку — тоже, знаете ли, в балетной пачке — не поработаешь! Но там — после наряда, можно и помыться в душевой кочегарки, и постираться. А вот здесь — хрен там! Плещись холодной водичкой в умывальнике роты, на общих основаниях! И Косов решил проделать «финт ушами» — устранить данный вид деятельности из перечня работ залетчиков. Хотя, если его план сработает, навоз вывозить по-прежнему будут, но из вида наказания, эти работы перейдут в вид вознаграждения!

— Коля! А вот скажи, у себя дома — вы куда навоз девали?

— Ну скажешь тоже! Там и навоза-то от одной коровенки сколько? В огород вывозили, в кучи, а по весне — огурешни складывали. А вот из колхозной конюшни — то на поля возили.

— Вот, Коля! Вот! Все правильно говоришь! Все верно! И смотри, Коля — букву «А» ты сам сказал, а почему букву «Б» не додумаешься вымолвить? — опять возвел палец горе попаданец.

— Да говори ты толком! — вякнул раздраженный Пилипчук, — Что вокруг да около ходишь!

— Всему-то вас, балбесов, учить приходиться! Ни хрена-то вы сами толком не видите, не разумеете! Ладно… Слухай сюды! — Иван по-дружески приобнял каптера, и склонил голову к тому поближе.

Пилипчук, ведомый языком жестов и определенных телодвижений, тоже придвинулся и уткнулся лбом в лоб Косова.

— Мы живем в Омске. Как ты уже заметил, наверное, больше половины жилого сектора города — частные домовладения. А значит — и огороды, пусть небольшие, у хозяев — имеются. Только вот конюшен в достатке — не наблюдается. То есть — удобрять огород местным особо-то и нечем. И если вдруг курсанты училища начнут предлагать людям кошевку доброго конского навоза… не забесплатно заметь! Но и не задорого! По рублику, к примеру! То — желающие явно найдутся, явно! А навоза там, Коля — возить не перевозить, ага! Там же, Коля, на горе этой, не навоз лежит. Там, Мыкола, деньги навалены. Прикинь — сотни, а то и тысячи рублей. И пока никто не додумался их просто подобрать!

Пилипчук завис. Пилипчук — ушел в себя. Мыкола изображал лицом и телом сложнейшую гамму эмоций — здесь была и жадность; и досада, что сам не додумался; и тягостные мысли — как это все организовать, да — сколько «на поделиться» придется отдать.

— Только, Коля, мой тебе совет… Не лезь сам в это дело! Твое дело — довести диспозицию до… ну — ты сам знаешь до кого! Обрисовать ситуацию, прикинуть перспективы, предложить себя в качестве организатора. Заметь! Не исполнителя, а именно — организатора! Грузить навоз, возить его по дворам, там разгружать — залетчики всегда найдутся. Пара-то человек — всегда под рукой есть, в любой роте, в любом взводе. Только, Мыкола… Если этих залетчиков правильно мотивировать — не только отработкой наряда, а, к примеру — пачку папирос в день. То они у тебя по-стахановски вкалывать будут! Тут уже не «залет» и отработка, тут уже и сам отбирать народ сможешь! Кому довериться можно! Сам прикинь — за день можно вполне штук двадцать кошелок вывезти, если пару коняшек, да четверых человек. А это, Николай, уже двадцать рублей, к примеру! А за месяц? А за год?

Пилипчук отмер. И Косову пришлось даже отшатнуться от каптера. Глаза у того горели, как у того «отца Фёдора»! Но все-таки Мыкола еще сомневался.

— Не будет там за день двадцати кошелок! — покачал он головой, — Не накопится столько!

— Коля, Коля, Коля… А если подумать, а? За день — не накопится, согласен! Но там же — на горе-то… там же залежи этого навоза! Годами копился, десятилетиями! А ты же, как сельский житель сам знаешь — перепревший конский навоз — это же еще лучшее удобрение для огородов и полей…

— Да-а-а… то так и есть! — кивнул Пилипчук, потом с подозрением посмотрел на Ивана, — А сам с того… чего хочешь?

— Х-х-хе-е… Ну до чего ты, Мыкола, корыстный человек, а?! Что же ты… по себе людей-то судишь? Да не нужно мне ничего с того навоза! Ну — доброе отношение Мыколы Пилипчука, как каптера роты и не последнего человека среди тыловиков училища… Так нормально будет, а?

— Ну-у-у… так если? Это-то… это-то — конечно! Это-то — само собой! Что ты, Ваня, в самом деле… Разве ж у нас с тобой и сейчас отношения не хороши? — заверил Косова каптер, и даже, вроде как, чуть обиделся.

Косов хлопнул его по плечу:

— Я, Коля, и сам знаю, что все у нас с тобой — нормально. Но разве плохо — если еще лучше будут, отношения эти, а?

— Да как же плохо-то? Конечно — хорошо! — согласился Мыкола.

— А так, глядишь, я еще чего надумаю, да подскажу тебе, а? — подмигнул Иван каптеру.

А потом — задумался. Мысль мелькнула какая-то… И где она? Куда убежала, едва мелькнув? А-а-а… вот она!

— Еще разговор есть, Мыкола. Но это — не в коридоре, и не наспех…

— А за что тот разговор-то? Ну — хоть словечком намекни, а? — каптер был заинтригован.

— Я же говорю — не здесь! — нагонял таинственности Косов.

— Дак… это же… Рота сейчас на самоподготовку пойдет, а? А потом — ужин опять же! Никого же в роте нету. Если разговор есть — может, ко мне, в каптерку? Чайку поставим, а? — «заячеился» Пилипчук, как есть — «заячеился»! Куй железо, пока горячо!».

— Не, Мыкола! Потом как-нибудь, разговор будет не быстрый! — «надо «на паузе» сыграть! Не хрен вываливать на этого хохла все плюшки и радости сразу!», — Потом, как-нибудь! Вечерком сядем, да покалякаем!

Настя, по пути в училище, была то весела и игрива, то — замолкала и задумывалась. Идти им вновь пришлось «в окружную», дабы не маячить перед окнами «альма матер». Косов шел, покуривая, поглядывая на подругу.

— Вань! — протянула она уже перед дверями санчасти, — Вань, я тебя попросить хочу…

— Слушаю тебя, красавица!

— Вань… ты только пойми правильно, хорошо? — заглядывала она ему в глаза.

— Ну говори, говори…

— Вань… ты только со мной встреч сейчас не ищи, хорошо? Не дело это, если о нас судачить начнут. Если бы была хоть помоложе… тогда — еще понять другим можно было бы. А так… сорокалетняя тетка с курсантом спуталась! Куда ж это годно?! Это… не поймут. Или — поймут, но неправильно. И у тебя, и у меня неприятности будут. Не надо такого.

Увидев, как Косов нахмурился, она зачастила:

— Только правильно пойми! Не по-мальчишески, а зрело постарайся… Я… Я сама тебя найду, весточку как-то передам, что… встретиться можно. Хорошо?!

И заглядывала, заглядывала ему в глаза, пытаясь найти там понимание, что она — хочет как правильно, а не просто «отфутболивает» парня после первой же ночи.

— Хорошо… Я все понимаю. А… тебе точно было хорошо? Может мне и не ждать… этой весточки?

— Ну что ты говоришь, глупый! Конечно ждать! И мне было — очень-очень хорошо! Настолько хорошо… что даже и не верится. И мне… мне обдумать все это надо. По полочкам для себя разложить. Я сейчас… как чумная. Голова ничего не соображает, и только радость такая и… теплота по всему телу! Спасибо тебе, Ванечка! За эту ночь спасибо!

Гиршица в санчасти уже не было. Да и вообще — ничего не напоминало о том, что вчера здесь прошло праздничное мероприятие. Все было чисто, все расставлено по своим местам, все — предельно делово и чинно.

«Они тут что — всю ночь убирались? Или все же Юрец деф-ф-фственности лишился? Ишь, какой порядок! Как их Настя «застроила»!».

Анечка была собрана, деловита, подчеркнуто официальна. Доложилась почти по-армейски — что все в порядке, происшествий не случилось, жалоб и обращений — не поступало, больных и раненых в санчасти нет.

«Ну да… чего тут такого-то? Дело-то житейское — ушла начальница с молодым «курком» поздно вечером; пришла с ним же — рано утром… Может они медпрепараты на складе всю ночь получали? Или отчеты и справки готовили?».

И только румянец на щеках женщины выдавал, что ситуация все же — не ординарна. Уже будучи выпускаем тайно из санчасти на внутреннюю лестницу училища, Косов успел спросить у Анечки:

— Юрка-то как?

Аня напустила на себя непонимание и официоз:

— Что значит — как? Курсант Гиршиц убыл в расположение, будучи в трезвом уме и полном здравии!

Иван не сдержал улыбки и шепнул:

— Ты хоть не разочарована?

Женщина не сдержалась, прыснула к кулачок, с испугом оглянувшись в коридор санчасти:

— Нет, не разочарована! Он — молодец, вот! Все… иди! А то сейчас Настя Иванна ругаться начнет. А она знаешь, как ругаться умеет? У-у-у…

И уже поднимаясь по лестнице, он услышал шепот в спину:

— А может… если бы это был ты… может я бы и больше НЕ разочарована была бы?

И, повернувшись, успел увидеть, как чертовка подмигнула ему, и закрыла дверь.

— Х-м-м… м-да-а-а… уж! — покрутил Иван головой и отправился в роту.

Гиршица он нашел в умывальнике. Рота еще не поднималась, и Юрка, пользуясь свободой и отсутствием толкотни, с мокрой головой, начищал зубы.

— Дарова, Юрец! — пихнул Косов курсанта в спину, пристроился рядом, — Ну ты как? Голова не болит?

Гиршиц на секунду замер, а потом энергично помотал головой.

— Ну и слава всем богам! — кивнул Иван, — А-а-а… а вообще — как? Самочувствие там? Впечатления?

Гиршиц возмущенно фыркнул, выпрямился, и, отплевываясь от зубного порошка:

— Еще один! Да что же вы за пошляки такие, а? Вы… вы… дикари вы! Вот!

«О как! Это сейчас что было? И это «еще один»? А кто еще? А-а-а… ну — понятно! Ильичев уже пообщался с курсантом! Этакий жизнерадостный «доктор Ливси», но — максимально пошлый, и даже похабный вариант!».

— Ильичев, да? Уже встретил тебя, да?

Гиршиц, возмущенно вращая глазами, молчал. Дышал как бычок перед матадором!

— Юр! Ты чего такой? Я же просто спросил и все! Не хочешь — не отвечай…

И Косов принялся, мурлыкая себе под нос, умываться.

Гиршиц постоял, успокаиваясь, а потом продолжил чистку зубов. Когда Иван уже выходил из помещения, Юрка пробормотал:

— Аня… она хорошая! Очень хорошая…

«И-эх… Юрка, Юрка! Ладно… со своими бы проблемами разобраться, а не психотерапевтом у других работать!».

— Да кто спорит-то? Или разве я что-то другое сказал? — пожал плечами Иван.

«Угу… слышал бы Юрка, что она, эта Анечка, мне вслед шептала!».

А вот с походом к подружкам Глаше и Кате — чуть не вышел конфуз. Ну, право слово, опытный же вроде бы мужик, а нет же — память девичья! Хорош бы он был в баньке с Катей, да весь в отметинах от Насти! Уже вечером, в субботу, Косов хлопнул себя ладонью по лбу и подскочил к Ильичеву.

— Не знаешь, старшина у себя?

— Нет, ушел. Подругу он себе здесь нашел. Да я же тебе говорил, вроде бы. Серьезно у них там все складывается! — удивился Степан, — А что случилось-то?

— К нему в каморку мне нужно! Срочно! Пошли, там объясню! — потянул сержанта за собой Косов.

— Пилипчук! Открывай! Открывай сова, медведь пришел! — долбился в дверь каптерки Иван.

Услышав ворчание и бряк засова, дождался, пока откроется дверь, и, отодвинув в сторону каптера, заскочил внутрь.

— Мыкола! У тебя наждачка есть? — аж приплясывал от нетерпения попаданец.

— Шось? — уставился на него тот.

— Шось, шось… Бумага наждачная, спрашиваю, есть?

— Ну е… навищо вона тэбэ? — удивился каптер.

— Ты слушай… я тебе скильки… тьфу ты, блядь такая! Я тебе сколько раз говорил — завязывай под дурня косить! Говори нормально! Нужна она мне значит, нужна, раз спрашиваю!

— А тоби якую… меньшу или бильшу? — не обратил внимание на языковые претензии каптер.

— Да и хрен с тобой, телепень! Бильшу… тьфу, блядь! Покрупнее давай! — нетерпеливо потребовал Иван.

— А ты не стой… Давай, открывай старшинскую! — кивнул он Ильичеву, — А то запрется сюда какая зараза глазастая! Не хер кому не надо видеть…

Схватив изрядный кусок наждачки, Иван нырнул в открытую дверь старшинской, Ильичев последовал за ним. Пилипчук, закрыв двери каптерки изнутри, тоже с любопытством заглядывал в каморку.

Ты чего делать-то собрался? — продолжал пребывать в недоумении Ильичев. Увидишь…, - Косов стягивал с себя гимнастерку.

— Ну-ну…, - сержант уселся на стул, ожидая чего-то необычного, — Ох ты ж… ну ни хера себе! Это ж… как тебя угораздило?!

«Угу… расцвела буйным цветом малина!».

Грудь попаданца была изукрашена багрово-красными пятнами. С утра-то еще побаливало, а потом, в суматохе, вроде бы и позабыл. Или свыкся с тянущей болью, или стихла она. А вот видок-то… да-а-а…

— Не… всякое видел, да и у самого случалось… Но вот чтобы та-а-к… А как же? — не мог прийти в себя сержант.

— Вот и я про тоже! Как завтра в баню с Катькой идти? — с досадой рассматривал себя в маленькое настенное зеркало Иван.

— Да-а-а… Слушай, да и хрен с нею! Она тоже… ну — сам знаешь…, - сконфузился Степан.

— Хрен-то — хрен, но отдых будет испорчен! Не так, что ли?

— Это — да…

— Вот! А значит — включаем голову… Точнее — отключаем голову, включаем терпение и вот т-а-а-а-к…

Скорчившись, прижмурившись, Косов с силой шаркнул себя наждачкой по багровому пятну. Отдышался, примерился и снова, уже по-другому — ай, бля!

— Итить твою налево…, - протянул от дверей Пилипчук, а потом, вторя корчам Косова, сморщился всем лицом, — Ось як людына страждае…

— Фу-у-х! — выдохнул Косов, — Коль! У тебя водка есть?

— М-м-м? — не понял Пилипчук.

— Горылка, кажу, е? — выматерился от ощущений Иван.

— Е… трошкы…, - Пилипчук не отрываясь смотрел как набухает каплями крови шкура на груди Косова.

— Ну так тащи, бисов сын! Бачишь же… страждання… Отдам потом. Или — деньгами!

Укусов-засосов на груди Ивана было изрядно, а потому процедура затянулась. И даже смешно было, как Ильичев и Пилипчук каждый раз морщились от действий попаданца. Было бы смешно, если бы не было… так больно!

— Ось… тутачки ще трэба! — указал пальцем на недоделки Косова каптер.

— Ще трэба… ще трэба! Хошь попробовать, а? Давай тирану! — предложил со злостью Косов.

— Ни! Нэ трэба! — отшатнулся Николай, — То, Ваня, твоя собственна нужда! Как там… Любишь кататься, люби и саночки возить!

Ильичев захохотал:

— Не все коту масленица! Будет и постный день! Итить твою, Ваня! Какой ты красивый! Расписной весь, что твоя картина! А дальше что?

— Дальше… Коля! Вата есть?

— Есть, как не быть… Вот, возьми!

Иван обильно намочил вату водкой и с шипением обтер грудь. Потом выматерился, закусил губу и заплясал, заплясал, выделывая ногами такие коленца, что Тонечка, которая учила его в свое время танцам, была бы в восторге!

— Фу-у-ух-х… мать вашу, Родину нашу… До чего же… приятно! Как же… хорошо-то! Только не пойму — толи чуть не кончил, толи — чуть не обосрался! — отдуваясь бормотал Иван.

Потом с кряхтением выпрямился и со злостью посмотрел на присутствующих. А те… м-м-м-удаки! Ржали самым непристойным образом! Ильичев запрокинулся на стуле и аж сучил ножонками от веселья. Пилипчук был более скромен: просто трясся, согнувшись и ухватившись руками на дверной косяк.

— От же ж… мля! От они какие! Друг здесь концы отдает, болью исходит, а им — весело! Молодцы, чё!

Ильичева наконец прорвало, и он заржал диким мустангом, хлопая себя по коленкам, и всхлипывая! Каптер, присев на корточки у двери, вытирал глаза рукавом гимнастерки, продолжая трястись.

Шипя и морщась, Косов подошел к зеркалу и снова осмотрел себя.

«Ну так… при первом приближении — пойдет!».

Всхлипывая и охая, Ильичев, пошатываясь, встал со стула и простонал:

— Ваня! Если ты так… и конец свой обрабатывать начнешь… ты скажи сразу — я уйду… это будет выше моих сил… Ой, бля! Не могу! Ажник живот свело от смеха!

— Конец-то при чем? — хмуро спросил Иван, морщась.

— Ну откуда же я знаю, чего там у тебя еще на уме? Может ты в эти решил податься… ну как их… которые себе хозяйство… ну — мудя обрезали! А ты вот так… более мучительным образом себя хозяйство лишишь?!

— Совсем с дуба рухнул, что ли? Да я скорее тебя подложу, как того поросенка! — возмутился Косов.

— Но-но-но! Я на такое не подписывался! — открестился сержант, — У тебя что, с головой совсем плохо стало, дружище? Может тебя в санчасть отвести? Хотя… в санчасть тебя опять же — нельзя! Туда тебя точно — нельзя! Тебе туда вот такому расписному хода нет! Ко-о-оля! Нам чего теперь с ним делать-то?!

И Ильичев опять заржал стоялым мерином. Пилипчук присел в дверном проеме, продолжая держаться за косяк обеими руками. Уже не смеялся, а только всхлипывал и трясся в мелкой судороге.

— Суки вы! Суки вы нехорошие! Никакого сочувствия к товарищу! Э-э-э-х-х… Какие же вы бессовестные, бессердечные люди! — протянул Иван.

— Ва-а-ань… ты помолчи лучше, а! Пожалуйста! А то у меня, боюсь, сердце не выдержит! Колет что-то… Ой… не могу больше! — Пилипчук говорил на чистом русском языке.

— Не-е-ет, Мыкола! Ты давай, помирай швыдче! Мы хоть киселя похлебаем! Помянем, как полагается. Ишь, бля… комедь они посмотрели! — со злостью выговорил Косов.

Ильичев тоже подал голос:

— Так кто тебя заставлял-то? Вот же дурень где! Ладно… повеселил людей, дружище! И что дальше?

— А дальше… дальше ты, Степа, завтра подтвердишь Катьке, что именно ты! Именно ты, занимаясь со мной отработкой приемов борьбы, шмякнул меня о бетонный пол, отчего и произошли… точнее — получены мной телесные повреждения в виде многочисленных ссадин и кровоподтеков! И пусть на тебя обрушится праведный гнев Катюхи!

— Ишь как! Все продумал! Вот, Ваня, я всегда знал, что голова у тебя светлая. Но — дурная! — высморкался в необъятный платок Пилипчук, — Чего ж теперь-то? Водку, думаю, выпить нужно! У меня и сало есть, и хлеба немного… Правда — черствый уже.

— Неси, Коля! Неси, не дай погибнуть товарищу от заражения крови! Кровь нужно обязательно почистить. А чем ее лучше чистить, как не водочкой, да лучком и сальцем? — кивнул Косов.

Они очень неплохо посидели. Водки, правда, была всего бутылка. Жаль…

— Ты, Ваня, погоди рубаху надевать. Пусть шкура подсохнет. А то — выпачкаешь! — посоветовал Пилипчук, потом покачал головой, — Это же какие страсти человек претерпевает, а все — ради блуда! Ради него!

— Только ты, дружище, отсядь в сторонку и отвернись. А то мне на тебя смотреть страшно. Очень уж ты сейчас… фактурный! — прыснул сержант.

— Смейся, смейся! Смеется тот, кто смеется последним! — бухтел, жуя сало Косов.

— Нет, Мыкола, ты видел, какой он танец-то выдал! — вспоминал Степан, — Это же… даже и не знаю, как назвать!

— Да, Вань… Я вот думаю — а ты сможешь повторить танец? — поддерживал сержанта каптер.

Уже выходя из каптерки, Ильичев негромко сказал:

— А знаешь, Вань… я тебе даже завидую! Такая женщина тебе попалась, красивая, да еще такая страстная! Ишь как… вот бы не подумал…

И в воскресенье, в бане с Катькой все прошло, как и предполагалось. Охая, и чуть постанывая, Иван изобразил умирающего лебедя, пожаловался на сволочного Ильичева. Только вот Катя, все равно с какой-то сложной миной разглядывала его грудь.

— Ты чего, Катюшка? — попытался отвлечь ее Иван.

— Да ты знаешь… вот тут и тут… как будто на засосы походит. Если бы не эти царапины…

— Да откуда же я знаю — почему именно так вышло?! Он меня знаешь как — шварк о пол. А там полы — бетонные, да старые, все в выщербинах и трещинах. Вот… что и получилось! Да вон — у Степана сама спроси, он подтвердит!

— М-да… у Степана спроси… Вы — как те сапоги, которые пара. Этот что хочешь подтвердит! — продолжала сомневаться Катя.

— Да чего подумала-то? — возмутился Косов.

— Да ладно тебе…, - отмахнулась подруга, — А вот как мы с тобой теперь…

— Иди сюда! Все нормально будет!

И ведь не соврал — и правда все получилось нормально! И даже — лучше!

Меж тем повседневная жизнь училища шла своим чередом. Курсантов первого курса все чаще стали привлекать к несению службы в нарядах, более серьезных, чем рота-столовая-КПП. Уже несколько раз Косову приходилось заступать помощником дежурного по училищу. Пока только в качестве дублера курсанта второго курса, но тенденция была налицо. Второму курсу уходить через три-четыре месяца, а потому — нужна замена. Стали первокурсников привлекать и для несения службы в составе гарнизонных патрулей.

Приближался конкурс училищной самодеятельности. Иван с Гиршицем прогнали несколько раз «Казачку» и, по взаимному решению, отложили. Все вроде бы и так неплохо, а уже перед самым конкурсом — можно еще чуть порепетировать. Вот только Косову пришлось «впрячься» в получение и подгонку формы для напарника. Юрка, хоть и еврей, но почему-то совсем не «петрил» во всех тонкостях взаимоотношений с хозяйственниками: складскими работниками и портными в училищной «швальне». Но в итоге всех переговоров и реализации схем, Гиршиц преобразился в довольно ладного курсанта, который вполне может претендовать на внимание девушек в моменты нечастых увольнений.

Ивана только беспокоило молчание товарища военврача. Затихла, как мышь под веником, и — «ни гу-гу!». Несколько раз он видел ее издалека, но вокруг были люди, и подойти он не рискнул. Лишь раз он случайно встретил ее в коридоре одну, рванулся подойти, но… Настя сначала улыбнулась, но потом скорчила строгую мордашку и, ожесточенно заработала бровями. И сразу за этим из-за угла вывалила толпа «курков», что-то оживленно обсуждающих. И попытка поговорить умерла, так толком и не родившись.

В строгом соответствие с известной мудростью — «Добро не остается безнаказанным!», последствия их с Гиршицем концерта в санчасти — воспоследовали. Сначала в виде неявных слушков, а фактически — сплетен, которые, в свою очередь, вылились в некоторую известность, как для него, так и для Гиршица. И сам Косов стал замечать, что в коридорах училища командно-преподавательский состав, особенно — женская его часть, с интересом, а то и улыбаясь, поглядывала на него при встречах, как-то живее и теплее стали взгляды женщин из канцелярии, бухгалтерии и прочих служб учебного заведения. Сначала Иван решил — показалось, но, как говорил Юрка, он тоже часто стал ловить на себе заинтересованные взгляды и улыбки со стороны женской части коллектива.

Да и взводный почему-то стал морщиться при встрече с Косовым, и даже как-то бросил вроде бы непонятную, на первый взгляд фразу — «Косов! Тебе что, больше всех надо? Чего ты все влазишь в разные истории?». Затем и Кавтаськин вызвал в командирскую и «отодрал»! Хотя… как «отодрал»? Так-то — особых претензий и не было, но… Назвал этот импровизированный концерт — «самодеятельностью», «несогласованной инициативой» и «полной безответственностью».

— Тащ политрук! Ну какая же это самодеятельность и инициатива? Меня попросили — мы пришли, поздравили женщин, пели песни. Что же мне — товарищу военврачу второго ранга отказывать? Как Вы это себе представляете? Да и что в том плохого-то? Территорию училища мы не покидали, распорядок дня — не нарушили. Все это происходило в наше свободное время. Ах, да! Спиртного — не употребляли!

— М-да? Не употребляли, говоришь? — задумчиво, но и с сомнением, протянул политрук, — Ну ладно… не пойман — не вор! Но все же, Косов, это… как-то неправильно было. Да и товарищу военврачу на планерке пришлось оправдываться… Хотя… товарищ Минаева не оправдывалась. Похоже, Анастасия Ивановна оправдываться вообще не умеет. Она вообще обвинила политотдел в формальном подходе к празднованию международного женского дня, что, дескать, «на отвали» уже который год делается. Так что… ты, Иван, готовься, тебе при встрече и Верейкис «слова благодарности» выскажет! Ему тоже… знаешь ли, не очень-то удобно все это было выслушивать!

— Так, тащ политрук, я же вам, когда еще предлагал — устраивать в таких случаях училищное мероприятие, с приглашением членов семей командного-преподавательского и политического состава, да и других работников училища, вольнонаемных. Тогда бы и недовольных не осталось. Концерт хороший подготовить, тепло и душевно все провести. Действительно — не формально!

— Ну ты еще…, - попытался возмутиться Кавтаськин, но потом, покрутив носом, осекся, — Когда бы у нас время было всем этим заняться-то?

— Но на будущее же можно учесть, не так ли?

— На будущее? На будущее — можно, конечно! Да так и придется сделать. Вот еще… головных болей добавил. И, вот что я тебе скажу, Косов! Тебе мимо этого проскочить — не удастся! Самое активное участие примешь, понял?! И только попробуй…

— Тащ политрук! Да я разве ж отказываюсь? Я — только «за»! — постарался выразить всеобъемлющую готовность Иван.

— Ишь ты… готов он! Ладно… Хотя… Постой! Я вот что хотел спросить… Ну так…, - замялся политрук.

— Слушаю Вас, тащ политрук! — вытянулся Косов.

— Ты, Иван… вот что скажи… Просто — не как политруку, а как товарищу… А что у тебя с Минаевой? — было видно, что Кавтаськину несколько не по себе.

Косов заиграл желваками.

«И что ответить? Отрицать? Как маленькому мальчонке, которого застигли, когда он «пипиську» теребонькал?».

— Тащ политрук! — постарался сдержанно ответить Иван, — Мы хоть и не в старые времена живем… Но — форму с Вами оба носим! Раньше… за такой вопрос… Оскорблением бы сочли! Но и сейчас… не кажется ли Вам, что такие вопросы — бестактны, по крайней мере? И Вам, как командиру… точнее — политработнику! Это должно быть понятным. Товарищ военврач второго ранга… она женщина — красивая, но вполне себе взрослая. А потому… Что происходит между мужчиной и женщиной, между ними и должно остаться, не так ли?

Кавтаськин сначала опешил, а потом разозлился, да даже так, что прихлопнул ладонью по столу, пресекая спич Косова.

— Я тебе, Косов, вот что скажу… Если бы это где на улице происходило, между незнакомыми мне людьми — да и ради… К-х-м-м… А так — это происходит здесь в училище, в роте, где я являюсь политическим руководителем. Так что… не все равно мне! И не могу я вот так… Неужели не понимаешь, что это может привести к подрыву дисциплины? Сплетни пойдут, слухи! Как будут курсанты относиться к женщинам — и преподавателям и другим работницам?

— Интересно Вы рассуждаете, тащ политрук… Я ведь Вам никак не подтвердил, что… А Вы уже выводы сами сделали, так что ли? Сплетни, слухи… Мы же не бабы базарные. А про дисциплину… Вы вот когда за своей будущей супругой ухаживали, у Вас что — резко дисциплина упала? Пить стали, в самоволки бегать, службой манкировать? А когда женились — то и вовсе на службу «болт» забили? Нет? Так почему вы загодя выводы сделали, как штамп шлепнули — «Это плохо!».

Кавтаськин покрутил головой:

— Как ты, Косов, интересно все вывернул… Нет, конечно, и дисциплина у меня не упала, и на службу, как ты выразился — не «забил». Да я тогда… я вообще по струнке ходить стал, чтобы не «залететь», и увольнения не лишиться!

— Ну так вот же! Вы же и сами все понимаете! И чего тогда…

— А разница, Ваня, есть! Есть разница — то просто девушка, а то… красный командир! Подрыв авторитета!

— Вы сами себя слышите, тащ политрук? Анастасия Ивановна, оттого что военврач второго ранга… она, что — женщиной быть перестала?

Кавтаськин плюнул в сердцах:

— Да как ты все… выворачиваешь-то?! Какой-то… этот — иезуит, во! Схоласт! Косов! Ваня! Я тебе сейчас как товарищ говорю — ты эта… по одной плашке ходить сейчас должен! Образцом стать, в таком случае! Отличник боевой и политической! А у тебя уже… какой раз наряды вне очереди получаешь?

Косов хмыкнул, и с чуть сдерживаемой злой улыбкой посмотрел на политрука:

— Тащ политрук! А Вы… видели, кто мне все эти наряды сует? Если я такой разгильдяй, то и «плюхи» должны прилетать со всех сторон, а не только от…

— Ладно! — оборвал Косова Кавтаськин, — Понял я! А вот что делать… ума не приложу! Вот же… задал задачку. Косов! Как считаешь — мне все это надо? Иди… артист, мля…

Как ни старался избегать встреч с более высоким в ранге политработником, но… Верейкис шагал по коридору задумчиво, машинально «отмахиваясь» от многочисленных приветствий курсантов, и Косов уже было решил прошмыгнуть серой мышкой, ан нет!

— Косов! Ко мне! — негромко, но веско подал команду комиссар.

«А Вас, Штирлиц, я попрошу остаться!».

— Тащ…

— Вольно! — Верейкис пару-тройку секунд разглядывал курсанта с ног до головы, а потом неожиданно спросил — Косов! Ты не хочешь перевестись в какое-нибудь другое училище? Хорошую характеристику подпишу не задумываясь! И документы подготовим за день!

Потом комиссар оценил вид опешившего курсанта, посмотрел по сторонам, и придвинув Ивана к подоконнику всем корпусом, прошипел в лицо:

— Что же ты, тля такая, людям спокойно жить и службу тащить мешаешь? Что ж ты за человек такой, а? Куда ни кинь — то одно, то другое! Мало нам балбесов в училище, так тут еще…

Потом Верейкис выдохнул, ощутимо успокоился, и поправив отечески воротничок гимнастерки Косова, спросил:

— Ну! И что с тобой делать?

«Понять и простить? Не?».

— Тащ батальонный комиссар! Извините, но… Не понимаю! Я вроде бы учусь нормально, получше многих. С дисциплиной — тоже вроде бы…, - Иван демонстративно постучал по подоконнику, — Службу тяну. Так какие ко мне претензии? Вот если… положив руку на сердце, тащ комиссар!

«И так — задушевности и тоски непонимания в последнюю фразу!».

— Вот как… ну да, артист! Знаешь, не верю я в твою простоту, и задушевность. И в непонимание — не верю. Все-то ты понимаешь…, - задумчиво произнес Верейкис.

«Ага… знает кошка чью мясу съела!».

— Нет, ну ладно там… Ильичев. Степа — он же простой, как три копейки! Служака, бабник, умом не блещет, выпить не дурак! Нормальный младший командир. Это — понятно… Вы же с ним приятельствуете, да? Вот он за тебя мне уже все уши прожужжал. Дескать — Косов хороший, просто — стечение обстоятельств. А я вот… сомневаюсь… Ладно, Косов, свободен! Но имей в виду, ты теперь политруководителям — должен. И каждое массовое мероприятие — без тебя не обойдется. Уяснил?

— Так точно, тащ комиссар! Только… разрешите вопрос…

Верейкис поморщился, но кивнул:

— Разрешаю…

— А как мне… с ротным…

Комиссар удивился:

— А чего с ротным? Не думаешь ли ты, что я за курсанта ротного вздрючивать буду? Не-е-ет… тут ты ошибся. Ротный — это величина. Капитан, сложившийся и опытный командир. А ты еще — личинка командира. А что нарядами он тебя утыкал, как ежика, так ты сам виноват. Головой думать надо было, а не… Службу тяни по уставу, вот и будет нарядов меньше.

«Пиздец! Лучше бы я про ротного не заикался! Получилось, как у мальчишки. Пожаловался! И толку — ноль!».

Но Ильичев рассказал, что Самойлов рвал и метал в командирской. Верейкис все же имел с ним беседу, в которой предложил успокоится и не заглядываться на других женщин, коли своя жена под боком имеется. А еще, как понял Ильичев, комиссар напомнил ротному, что личное нельзя путать со служебным, и что обоснованность наложенных ротным на некоего курсанта нарядов будет проверяться.

Капитана Самойлова данный разговор ни хрена не успокоил, но заставил более вдумчиво подойти к вопросу личной сатисфакции. Количество нарядов у Косова уменьшилось, но не сократилось до нуля.

— И это… Ваня. Похоже, он тебя с отделенных решил убрать. Карасев против, но… В общем, даже теперь и не знаю — завидовать тебе или нет! — известил приятеля Ильичев.

«То, что с «комодов» слечу — тут даже и к лучшему! Проще жить будет. Немного обидно, но… ладно!».

Больше злило, что товарищ Анастасия Ивановна — как молчала, так и молчит! И это на фоне того, что тот же Гиршиц, похоже, все-таки пару раз посетил санчасть во внеурочное время. Он, конечно, тот еще тихушник, и хрен из него что вытянешь, но светящаяся счастьем морда — два раза! — не давала сомнений, что, скорее всего, так и было!

«Хорошо еще, что смог вырваться в очередное воскресенье к Кате! А то бы… мысли разные, злость на мудака Самойлова, постоянный недосып — а как в наряде выспаться? А наряды — через день! Раздражение на непонятную ситуацию с Настей… А Катька, при всех ее недостатках, все же — молодец!».

Они… попрощались. Женщина побаивалась, что вот-вот вернется муж, и ее блудни могут стать известными.

— Осенью же встретимся, да, Ванюша? Муж уедет, и встретимся. Хорошо? — жарко шептала она.

Хотя и сама понимала, что это — вовсе не обязательно.

— Кобель ты! Не будешь же сидеть, ждать осени? Точно — найдешь себе кого-нибудь! Найдешь и забудешь…

Иван не уверял ее в горячей и вечной любви, но говорил, что в последнее время она стала — ух какой! И полностью его в этом устраивает.

А она и правда — как в последний раз! Жарко, с такой страстью и желанием, а еще — так разнообразно… Прямо вот… даже жалко стало, если больше не получится…

В общем, опустошенный, но и удоволенный физически, однако в грустной задумчивости Косов возвращался в училище из «самохода».

«А ведь ротный-то мне сначала показался вполне себе нормальным командиром. Вроде и строг в меру, и справедлив. Нормальный бравый капитан! А оно — вон чё! И ведь жена под боком имеется… Не! Это — ва-а-ще не аргумент! Сам-то тоже, в прошлой жизни… Жена — ну никак не препятствие! И вот если… вот если так рассудить, отвлеченно. Имеется — красавица врачиха, одинокая, никем не согретая. Норовистая, конечно, но — это же и смак самый! Горячую кобылку объездить — это же не на скучной и спокойной лошадке покататься. Совсем другой коленкор. Муз-с-чиной себя чувствуешь! Здесь — согласен! Ага… И вот — облом, с горячей лошадкой. Но — надежды не теряешь, вырабатываешь план по дальнейшему приступу. И тут — бах! Появляется некий молодой, даже — юный пижон, который так вот — походя — прыг-скок и — в дамках! И чё? Да обидно же, до страсти обидно! И злость и на себя, что время потерял, подходов правильных не нашел; и на нее, дуру этакую… Ну и больше всего — на этого… прыща, на этого пижона, на юного пажа! Ух, бля! Какая злость! Так что… «кэпа» понять можно!».

«Такую лишную ниприязн испытываю… шьто кушат нэ могу!».

«Ага… ладно, с этим — разобрались… Самойлова — понять можно. Но мне-то что сейчас делать? Тьфу ты! Да ладно бы… еще хоть встретиться бы с нею. Ну — пусть хоть записку бы написала, а то… И-эх, бабы, бабы… И с ними плохо, и без них — никак!».

Косов добрался до знакомого угла, присел за забором и покурил не спеша. Прислушивался, пытался через щели в заборе понять, нет ли засады? Не затаился ли гнусный враг; не крадется ли лихой черной поступью вражеский ротный Самойлов…

«Вроде бы тихо!».

Но перепрыгнув через забор, Иван не стал шагать напрямую к зданию, а уж тем более — бежать! Как попой почувствовал — надо забрести в конюшню, просто — чтобы отметиться! Заглянул, посидел с конюхом, поболтал-покурил, отсыпал горсть папирос, договорился — «Если что, я у тебя тут часа два уже сидел. Помогал с приборкой и уходом!». Ранее уже «прикормленные» конюхи, а точнее — один из представителей данного племени, клятвенно заверил — был, сидел, помогал!

Косов не спеша пересек спортплощадку и плац, и уже на самом крыльце был отловлен… ротным.

— Косов! Ты где был? — капитан смотрел на него как гусар на гонорейную каплю.

— Здравия желаю, тащ ктан! На конюшне был, конюху помогал. Он сегодня один, вот и…

Ротный помолчал, покачиваясь с пятки на носок, раздумывал. Иван молчал.

— Ладно, иди в расположение! И да! Завтра заступаешь в гарнизонный патруль! Ильичев в курсе, в журнал нарядов тебя уже внес.

— Тащ ктан! — возмутился Косов, — Я же вчера только с наряда! Как — в патруль?

— Вчера вы, товарищ курсант, сменились с наряда — вне очереди! А завтра пойдете в патруль, в числе первых, из числа курсантов первого курса, заметьте! Доверие, так сказать! Нужно ценить, а не возмущаться! Свободен! Кругом, шагом марш!

«Сцука! Доверие, ага! Как мужики говорят — с патруля приходишь не раньше часа ночи, а то и половины второго. Пока разделся, перекусил — а для наряда и патруля ужин оставляют, то-се… уже — два, а то и больше! А спать когда? Не-е-е-т… все-таки он — мудак!».

В прошлой жизни Косову приходилось хаживать в патруль. И не сказать, что этот вид службы ему нравился. Да и из тех, кто тянул лямку на срочке, или в училище, или даже — уже носил офицерские погоны, кто может сказать, что «мне нравится гарнизонный патруль»? Есть такие? Ага, вот то-то же! Никто их не любит, этих трех парней. А когда тебя явно не любят и это ощущается всей кожей — кому это может понравится? Хотя, можно допустить, что кому-то и нравится. Ну из тех… кому — «Сделал гадость, на сердце — радость!».

Вот стоишь ты, такой красивый, после кинишка с девушкой, общаешься весело, даже что-то из «охмурежа» у тебя начинает наклевываться… Мороженное не торопясь кушаешь, смакуя… «Ох, как она, вот эта рыженькая, мороженное облизывает-посасывает! Прямо вот что-то защемило… где-то. Даже выпрямиться толком не получается!». А чертовка все понимает, улыбается, и глазки у нее посверкивают этаким… чертячим огоньком! В общем — жизнь-то, похоже, удается, а? И тут, вдруг откуда не возьмись… ага, они самые — из-за угла!

«Ктан Тыр-быр-бырский! Патруль гарнизона! Предъявите документы, тащ курсант!».

И все… Радость пропала, защемление в среднем ярусе — завяло само собой! И рыжая чертовка — смущена и уже ничем из глаз не блещет. И как их, таких любить, этих патрульных?

И ладно, когда патрульные — такие же «курки», как и ты сам. Существа подневольные, попавшие в эту шкуру по очереди, или случайно. Они смущены, стараются смотреть не на тебя, а куда угодно — сами же завтра так же стоять будут, судорожно доставая удостоверение и увольнительную!

Но ведь есть же и другие — которые упиваются своей властью, и обломом с отдыхом военнослужащего. А то и подольше, подольше мытярят бедолагу, стараются показать и ему, и девчонке — вот мы как можем! С-с-с-уки!

И что интересно! Вот редко когда можно было увидеть в патруле кавказцев. А вот хохлов, особенно — западенцев… Нравилось им такое, похоже! У русских и остальных — бывало по-разному, то так, а то — этак.

Вот и не испытывал Косов радости от возможности пройтись по городу, поглазеть на девушек, познакомиться с незнакомым Омском поближе.

А вообще… здесь и сейчас военных в городе — полно! Тут и армейские части; и танковая школа; и их училище; и еще какие-то, не очень понятные военизированные формирования. Так как опыт милицейской службы у Косова, в прошлой жизни, был богатый, необходимость патрулей он разумом понимал. Разумом. Но…

«Нет, он, Самойлов, точно — мудак!».

— Косов! Как ты знаешь, второй курс вскорости выпустится и убудет к местам дальнейшей службы. А потому необходима подготовка замены и знаменной группы училища и сводного взвода для разных мероприятий. Почетные караулы, торжественные марши, линейные, опять же! В мае, ближе к концу, будет проводится строевой смотр и смотр строевой подготовки рот. Так вот… Мы с товарищем капитаном посидели, подумали, и вспомнили, как ты неплохо занимался с отделением, и даже взводом в летнем лагере, — взводный «Карась» и капитан Кравцов сидели напротив попаданца и рассматривали его с интересом, как будто впервые увидели, — Ротный сейчас занят, но с ним согласовано.

«Ага… занят он! Это он просто со мной встречаться вот так — лицом к лицу никак не горит желанием!».

— Вот мы и подумали… дать тебе возможность проявить себя! Посмотрим, что у тебя будет получатся. На самотек это дело не оставим, конечно же. Либо я, либо капитан Кравцов будем присутствовать, подскажем, поможем. А там, глядишь и капитана Мищенко привлечем.

Капитан Мищенко — это такой училищный эталон офицера, пардон — красного командира, конечно же! Ростом под метр девяноста, стройный, поджарый, как тот волк по весне. Образцовый строевик и старший всех «показух» в училище. «Показух» — здесь имеется в виду строевая, прежде всего. Мищенко был заместителем начальника организационно-строевого отдела училища. А это такой отдел… это — прямо страх и ужас всех курсантов. Да и командирам от этих товарищей доставалось изрядно! Стружку снимать — это у них в функционале прямо прописано! И это — с командиров. С курсанта же, в случае «залета» — летели пух и перья! Большинство отчислений «курков», если не по здоровью, проходило именно через этот отдел! Так что… гестапо, право слово! Все в училище знали, что лучше уж «влететь» «на самоходе» да «по пьянке» — любому командиру… Ну — за исключением начальника, конечно! Чем по мелочи — но «строевикам»!

И вот сейчас Косову предлагалось заняться строевой подготовкой, да не со своим взводом, а сборной «солянкой» роты, и… под прямым контролем Мищенко!

«Писец! Как там… «Братцы-живодеры, за что же Вы меня?».

Иван молчал, обдумывая предложение, от которого вряд ли можно отказаться.

«Х-м-м… А если — с другой стороны посмотреть, а? Если… упереться и попытаться сделать — конфетку? Ну-у-у… тут же и мои парни помогут, если что. А их-то, понятно, я постараюсь отобрать по максимуму. И Ильичев тут же. И вот если под контролем Мищенко. И если — получится? А? Так получается, что вот сейчас меня «Карась» и Кравцов — не под паровоз пихают, а… совсем даже наоборот! Если я зарекомендую себя в оргстройотделе… Ха! Да мне тот ротный будет — до пизды! Хотя, нет… не до этого самого, конечно. Это я — перегнул! Но прикрытие будет — ой-ой-ой! Хрен Самойлов уже меня так просто в нарядах гнобить будет!».

Во всех училищах страны… в будущем, конечно, вот этот сводный взвод был эдакой витриной. Бравые молодцы, которых не стыдно показать перед любым начальством. Подготовка, конечно! Но! Хорошо подготовленного строевика, который может понадобиться в любой момент — в кочегарку в наряд не отправят! Скорее — заставят лишних пару-тройку часов шаг тренировать на плацу. Но это — другое дело!

Косов пожевал губами, откашлялся:

— Где подписаться кровью?