Возвращение в Петроград

Глава семнадцатая Возмущение в воинских частях грозит перейти в бунт

Глава семнадцатая

В которой возмущение в воинских частях грозит перейти в бунт.

Петроград. Аптекарская набережная. Казармы Первого запасного пулеметного полка

25 февраля 1917 года

Вчера вечером в Петровских казармах (еще их называли казармами Гренадерского полка гвардии Его Императорского величества) на Аптекарской набережной, что располагались вдоль речки Карповки, началась буза. С вечера в казармах появились мутные личности в солдатской форме, правда, среди них оказалось и несколько прапорщиков, но никого из более высоких офицерских чинов. Самое интересное, что прокламаций и прочей агитации у прибывших не было, а вот дерьмового самогона да закуски к нему — вдосталь. Пару часов происходило употребление казарменным составом напитков и разговор «по душам».

И хотя в казармах продолжались беседы агитаторов, два человека, не смотря на февральский мороз (а в Петрограде никакой весною в феврале и не пахло), подпирали плечами каменную ограду, кутаясь в форменные шинели и дымили крепчайшим и вонючим самосадом.

— Эх, табачку бы офицерского, английского. Эти вон притаранили откуда-то. Только что-то я у них ничего брать не хочу! Противно! — сказал один из них, невысокий, крепкий мужичок, совершенно обычной крестьянской наружности, только что без бороды. Молод еще, не отрастил. Прапорщик Иван Алексеевич Палагин действительно происходил из крепкой крестьянской семьи, что жила на Тамбовщине. Почему крепкой? Потому как какой-никакой достаток имела и смогла дать парню путевку в жизнь: Иван закончил Шацкое реальное училище, а после еще и Владимирское военное училище, наборы военного времени, когда зачисляли в такие училища не взирая, чьи вы дети, кухаркины или крестьянкины. В мае шестнадцатого тянул лямку нижним чином, в октябре произведен в прапорщики, служил в 93-м запасном пехотном полку, в декабре переведен в Первый Запасной пулемётный полк. Пороху не нюхнул пока что, да и воевать как-то не был особенно расположен. Мысли его были о крестьянском хозяйстве, которое, после реквизиции одной лошади стало вести намного сложнее, оставшаяся кобылка Сонька была старовата и никак работу по полю не тянула. Отец писал, что как-то выкручиваются, но руки тянулись к земле, а не к ручкам пулемета. С другой стороны, Ваня как-то заметил, что ему городской быт намного ближе, а унылый крестьянский труд порой кажется весьма странным занятием. Огрехи образования! Впрочем, очень скоро этот налет городской жизни быстро слетит с него, как только наступит время выяснять кто кого. Но пока что прапорщик Палагин ждал отпуска, который должны будут дать в марте, ибо должен в их селе (не только в их, кстати, по всей Рассеее) передел земли, когда община нарезает семье участки, исходя из количества лиц мужского полу в ней. Как говориться, кто на месте есть, того и тапки!

— Чего тут думать, из лабазов аглицких табачок. И хлеба у них вдоволь. А где сейчас хлеб раздобыть? В городе что деется? Того и гляди, заставят в народ пулять, что хлеба требует! Дык народ-то прав! Спекулянты хлебушек попрятали! Так я тебе на это скажу! — и прапорщик Иван Фёдорович Федько зло выплюнул окурок самокрутки на землю. — Чуть губу не попалил, падло!

Надо сказать, что его солдатский путь был и посложнее, да и пороху нюхнуть уже пришлось. С Ваней Палагиным их сближало происхождение: прапорщик Федько тоже из крестьянской семьи, которая жила на Роменщине, Полтавской губернии. Вот только семейство его было бедным, и каким-то непрушным. В самые голодные годы перебрались в благополучную и плодородную Бессарабию, но и там нигде зацепиться за землю не смогли. Переезжали с места на место. Но Ванятка (не самый старший сын в семье) сумел чуток выбиться в люди. Для него единственно возможным социальным лифтом стало ремесленное училище. Он выучился на краснодеревщика и стал работать в Бендерах на фабрике. Краснодеревщик это была весьма хорошо оплачиваемая профессия, можно сказать, привилегированная часть рабочего класса. Если бы не война… Вольнонаемный доброволец Федько получил направление в Ориенбаум, где тогда размещался Запасной пулеметный полк, там прошел обучение, воевал на Юго-Западном фронте, участвовал в тяжелых боях, был ранен, но с поля боя не ушел, командовал взводом. В конце шестнадцатого получил направление в школу прапорщиков, получил чин и был откомандирован в хорошо знакомый ему Первый запасной пулеметный полк[1], дабы набрать команду в взвод максимов, чтобы отправиться в качестве пополнения на тоже южное направление. Тут и сошлись два Ивана. Подружились. Оказалось, что у них много общих тем и почти что одинаковый взгляд на происходящее вокруг.

— Думаешь, за всё хорошее агитировать будут? Али против кого плохого? — поинтересовался Палагин.

— Мое дело маленькое, думать мне по уставу не положено! За нас командир полка думает! Но так тебе скажу, своим крестьянским разумением: ежели пришли с такими дарами, да еще и самогоном, это всё неспроста. Много дают, а вдесятеро больше потребуют! А оно нам надо? — ответил Федько, скручивая очередную козью ногу.

— Да… крестьянину надо миру да земли побольше! А этава никто нам не даст! Вона, воюйте браты! А какого? За землю, говорят. которую вы получите! Два вершка мы получим в братской могиле, ежели будет еще чего туда покласть!

— Это верно!

Разговор двух приятелей прервался шумом подъехавших авто. Открылись ворота части. А через несколько минут раздался сигнал общего сбора. Горнист старался изо всех сил, выдувая мелодию.

— Пошли глянем, что там стряслось, никак большое начальство пожаловало! — предложил Федько, пожав плечами в ответ, Палагин последовал за ним.

Надо сказать, что Первый запасной пулеметный полк по количеству личного состава мог сравниться с потрепанной в боях дивизией. Способствовало этому то, что многих рабочих и крестьян отправляли в армию в качестве наказания, или репрессий, вот только на поле боя эти насильно призванные воины отнюдь не спешили. Кроме того, тут проходили переподготовку на пулеметчиков, и бойцы, пороху нюхнувшие, оказались более дисциплинированными, н тоже на фронт вернуться не слишком-то и спешили. При полку быоткрыли школу прапорщиков, ибо нижних офицерских чинов катастрофически не хватало. А это еще несколько сотен будущих командиров, получивших передышку от боевых действий. Многие всеми правдами и неправдами старались зацепиться и остаться в запасниках, не стремясь на передовую, кто просто не хотел, а кто знал, что там ждет, и не хотел тем более. Особенно это касалось вчерашних крестьян, существовала практика, когда на посевную и уборочную половину списочного состава полка отправляли в отпуска — надо же было кому-то сеять и убирать хлебушек. В селах и деревнях царствовал голод! В целом ряде губерний (особенно прифронтовых) зверствовали продотряды, забирающие у крестьян последние запасы зерна. И не надо говорить, что продотряды придумали большевики, нет, это было нововведение царских генералов, для которых крестьянские жизни особой ценности не представляли, ибо «бабы еще нарожают». Так что на плацу, куда нестройной толпой стали собираться солдаты и офицеры полка, было многолюдно. Нет, собрался далеко не весь состав, но тысячи три человек было, без всякого сомнения. Тонкими ручейками да группами по пять-десять человек подходили и подходили новые действующие лица разворачивающегося тут спектакля.

На плацу находился полковой оркестр, а также группа офицеров, возглавлял которую полковник-гвардеец Виктор Всеволодович Жерве. Среднего роста плотный мужчина с роскошными кавалерийскими усищами на круглом упитанном лице происходил из семьи потомственных военных. Впервые фамилия Жерве появляется в Российской императорской армии во время наполеоновских войн. С тех пор этот род дал государю и России не одного видного военачальника. Что сказать, если оба младших брата Виктора Всеволодовича — Константин и Николай тоже были военными в солидных чинах. Константин дослужился до генерал-майора, а Николай — гвардейского полковника. Виктор же связал свою судьбу с Финляндским полком, в котором дослужился до командира батальона и получил чин полковника гвардии. Участвовал в тяжелых боях первого этапа войны, когда гвардией затыкали дыры на фронте. Труса не праздновал. Был тяжело ранен. И в пятнадцатом назначен командовать запасным пулеметным полком. Считался не самым выдающимся командиром, но весьма неплохим организатором, во всяком случае, снабжение в его полку было не чуть хуже гвардейских подразделений.

Рядом с полковником находился какой-то непонятный человек в британской военной форме с погонами капитана, на его крысином личике красовались тонкие щегольские усики, придававшие, итак, не слишком благородной внешности какое-то отталкивающее выражение брезгливого превосходства. По левую руку от полковника расположился худощавый нескладный неизменный помощник Жерве, капитан Леонид Николаевич Макаров, он нервно крутил тонкий ус и исподлобья поглядывал на собирающихся солдат. Чуть позади полковника стоял неизменный казначей полка Михаил Семенович Тандур в компании штабс-капитанов, командиров отдельных рот полка: Александра Антоновича Жлобо, Леонида Аркадьевича Сильмана, Гавриилы Николаевича Котона и Георгия Александровича Армадерова. Последний отличается от усачей-гвардейцев аккуратными, как бы сейчас сказали, под Ворошилова, усиками и такой щегольски подстриженной бородкой, чем более напоминал полкового врача, нежели боевого офицера.

Было еще темно, и только свет нескольких мерцающих фонарей придавал картине собравшейся толпы людей какую-то странную фантасмагоричность. Казалось, это сборище призраков, чему способствовал мелкий снежок, начавший падать на землю, создававший какую-то тонкую пелену, отгораживающую происходящее от земной реальности. Но тут оркестр грянул «Боже царя храни!», разогнав природное наваждение, да еще и разбудив обывателей в округе.

— Братцы-солдаты! — неожиданно громко проорал полковник, который вообще-то в панибратстве с нижними чинами никогда отмечен не был. При этих словах он снял форменную папаху и продолжил:

— Великая беда постигла наше государство. Император Николай мёртв! А его родственники скрывают сей скорбный факт от народа, ибо делят власть меж собою и хотят удавить молодого императора Алексея Николаевича! Заговор и предательство зреют, ибо хотят нас лишить вымученной победы, за которую мы проливали кровь на фронте и сдаться проклятому германцу!

Толпа зашумела, обсуждая новости. Федько, не пребывая в первых рядах митингующих (ибо назвать это построением было неверно — никто в строю не стоял), отметил, что среди служащих запасного пулеметного мелькают и лица недавних гостей. Эти-то что тут делают? Непонятно, но как-то настораживает! Полковник Жерве выдержал небольшую паузу и продолжил кричать:

— Только матушка-императрица Александра Фёдоровна может защитить Алексея Николаевича! И она обратилась к верным слугам своим, чтобы поддержали её в эту трудную минуту и спасли молодого императора и не дали разграбить и уничтожить империю! Она обратилась к нам, офицерам и солдатам запасных полков, а дабы мы понимали, насколько мы дороги ей, государыня приказала выдать вам денежное довольствие за полгода вперед! А завтра со складов доставят и продовольственное довольствие, которым вы, итак, не обижены! Поддержим матушку-императрицу нашими штыками! Не дадим совершиться несправедливости! Даешь регента Александру Фёдоровну!

— Даешь! Даешь! Да здравствует императрица! — раздались то тут, то там одинокие возгласы. Федько заметил, что кричали пока что только гости полка, сама солдатская масса пока что пребывала в растерянности. Но то тут, то там раздались предложения выпить за упокой императора Николая. Откупоривались бутылки с сивухой, так что буквально через несколько минут градус толпы стал идти вверх. И криков по поводу императрицы стало значительно больше. Тем более на плац вынесли стол из полковой канцелярии, и полковой казначей Тандур сам лично организовал выдачу довольствия. Под эту новость на плац стали стягиваться даже самые недисциплинированные солдаты, так что тут стало тесно от наплыва людишек. Двум Иванам — Палагину и Федько происходящее активно не нравилось, но отказываться от денежного довольствия никто из них не собирался. Деньги, мол, получим, а там посмотрим. Деньги раздавали пятеро выборных от учебных рот, Михаил Семенович их контролировал, а капитана Тандура контролировал неприятный англичанин. Из этого Федько сделал вывод, что денежки, скорее всего, притаранили сюда англичане. Младшие офицерские чины суетились, выстраивая получивших денежное пособие солдат в какое-то подобие строя. Это у них получалось, потому как золото — прекрасный материал для чудес.

— Полк! Слушай мою команду! — заревел Жерве, как только раздача материальных благ была закончена. Подобие равнения пронеслось по рядам нижних чинов.

— Получаем оружие и патроны и выдвигаемся маршем к Зимнему. Наша задача — оцепить дворец и поддерживать порядок в центре столицы. Императрица в Зимнем! Защитим ее! Наши союзники окажут нам помощь, их отряды уже сейчас направляются в Гатчину, дабы сохранить жизнь императора Алексея! Сбор через пол часа с оружием на плацу! РРРРазойтись!

А дальше происходило всё так, как обычно у нас происходит. Получившие свои кровные запасники особо никуда не спешили. Склады с оружием были опечатаны, а найти кладовщиков с ключами не получалось. Пришлось ломать замки, ставить надежных людей на выдачу оружия. В общем, вся эта мутотень вылилась в знатную потерю времени, так что какие там полчаса! Прошло почти три часа, прежде чем первая рота, вооружившись и получившая боевые патроны, выстроились на плацу. Когда остальные соберутся и выступят было непонятно вообще.

В это же время в стане заговорщиков произошёл разлад. Штабс-капитан Армадеров заявил, что он в этой комедии принимать участия не будет. Обещанное золото ему ни к чему, ибо вешать мятежников будут не на золотых цепочках, а на веревках. Так что без него, господа, без него.

— Не ожидал от тебя такого, Георгий Александрович! Ты вроде со мной давно служишь, в Финляндском сколько вместе лямку тянули, и что теперь в кусты? — спросил полковник Жерве.

— Увольте, Виктор Всеволодович! Мешать вам не буду, ибо уважаю вас и ваше мнение, но участвовать в этом мне совесть и честь офицера не позволит.

И отдав честь, Армадеров развернулся и ушёл в казарму. Поёжившись от пронизывающего ветра и адского февральского холода, полковник хмуро кивнул англичанину. В этом действе тот был главным. А состояние полковника Жерве весьма пополнилось полновесными английскими соверенами.

— Его надо убрать! Он будет нам мешать! — произнёс иностранный советник.

— Не вмешивайтесь, сударь! Тут Я решаю, кому жить, а кому помирать! — почти что взорвался командир пулеметного полка. Развернувшись к своим подчиненным произнёс:

— Александр Антонович! Берите своих людей и действуйте по плану. Дворцовая охрана вам мешать не должна.

Но тут на плацу появилось новое действующее лицо. Подпоручик Можаровский, который в этот день был дежурным офицером и отвечал за караульную службу, которая худо-бедно, но всё-таки в полку велась.

— Ваше превосходительство![2] У казарм отмечены конные патрули. У главных ворот отряд всадников, принадлежность сказать не могу, численность в два десятка сабель.

— Ну что же, голубчик! Благодарю за службу! А вам, Александр Антонович приказываю немедленно выдвигаться. При сопротивлении — открывать огонь на поражение! Делай те что хотите, но ваш отряд должен быть на Дворцовой площади согласно плана!

Нестройными рядами рота пулеметного полка направилась к главному выходу из казарм. Вообще-то пулеметная рота — грозная сила, хотя бы потому, что на ее вооружении кроме станковых пулеметов Максима были и ручные пулеметы и у некоторых бойцов даже пистолеты-пулеметы Федорова, проходившие в полку обкатку. Так что в том, что капитан Жлобо имеет возможности выполнить приказ, у полковника Жерве неуверенности не возникло. Тем более неожиданным оказалось появление оного с докладом через пол часа времени:

— Ваше превосходительство! Вывести роту полностью не удалось. У главных ворот кроме полусотни всадников из Дикой дивизии расположились два броневика: один пушечно-пулеметный, второй пулеметный. Остальные выходы также блокированы — кроме казачьих и кавалерийских патрулей замечены еще два броневика и несколько пулеметных гнезд. Тут, тут и тут. Штабс-капитан вытащил карту и показал места расположения огневых точек и броневиков.

— Грамотно расположились, суки! — заметил сквозь зубы Макаров, исполняющий фактически работу начальника штаба мятежников. Тут вновь возник подпоручик Можаровский.

— Ваше превосходительство! Там вас просят на переговоры.

— Кто просит, Евгений Иванович? — Жерве знал всех своих офицеров по имени-отчеству и именно так предпочитал к ним обращаться.

— Какой-то казачий полковник.

— Ну что, пойду, полковнику с полковником всегда есть о чем побеседовать. — со вздохом произнёс командир полка, посмотрел на Макарова и произнёс. — вы со мной, Леонид Николаевич!

— Я тоже с вами… — попытался вставить свои пять фунтов англичанин.

— Нас двоих будет достаточно! Проследите, чтобы передача остатков средств в полковую кассу была оформлена соответствующим образом!

Через четверть часа, когда полковник вернулся с переговоров, горнист опять затрубил общий сбор. В свите командира полка произошли изменения: куда-то исчез англичанин. На этот раз солдаты собирались намного более организованно. Так что через пол часа построение состоялось.

— Вовремя договориться — это не предать, а предвидеть! — заметил Виктор Всеволодович своему начальнику штаба. Макаров понимающе усмехнулся в ответ. Гибнуть ради тухлого и бесполезного дела даже за самые большие аглицкие деньги не хотелось.

— На вашем месте я бы бежал. — не глядя в глаза англичанину произнёс полковник.

— Солдаты и офицеры Первого запасного пулеметного полка! Официально объявлено, о смерти императора Николая Александровича! Мир его праху!

Полковник перекрестился, оркестр ударил траурный марш. После вынужденной паузы Жерве продолжил:

— Регентом при императоре Алексее Николаевиче, согласно завещанию покойного императора, становится его младший брат Михаил Александрович! Приказываю! Сдать оружие и патроны и РРРРАзойтись!

Как напишет намного позже поэт: «полки возмутились, но смуты не произошло»[3].

[1] В РИ Федько закончил школу прапорщиков в Киеве, во время революции стал делегатом от солдатского комитета, стал серьезным командиром Красной армии, четыре ордена Боевого Красного знамени тому подтверждение. Командовал Киевским военным округом, репрессирован в 1937 году.

[2] Жерве был полковником гвардии, то есть чин III ранга и обращение к нему было именно «Ваше превосходительство».

[3] Не совсем точная цитата из стихотворения В. Сосноры «Смерть Баяна». Полностью вот так звучит: «В ночь казни смутилось шестнадцать полков Ярослава. Они посмущались, но смуты не произошло…»