Восхождение к власти: день гнева

Глава девятая. Последний пастырь

22:55. Где-то в глубине промышленного района № 1-1.

Погода переменилась, став более спокойной и размеренной. Теперь она не рыдает ливнем или шквальным дождём и не кричит дикой агонией в шторме и ветряных завываниях. Погода тихо и мирно плачет, что выражается в спокойной мороси, редких вспышках молнии и колком ледяном ветре, грызущим незащищённые участки тела.

Но для Маритона всё равно, и тем более разум отказывается принимать ощущения, игнорирует страдания плоти, наполнившись воем психическим и терзаниями души, которая едва ли не мертва. Его изодранный, дёргающийся на ветру плащ покрылся таким количеством дыр, что уже ничем не способен защитить от холода. Майка порвалась в нескольких местах и представляет собой драную кожаную тряпку, накинутую на корпус, покрытый кровоточащими ранами, из которых льётся багрянец. Штаны стали похожи на джинсы древней и бесшабашной моды – все в дырках и порезах, и только сапоги до сих пор являют собой образец крепости и надёжности.

Всё вокруг стало не важно, не существенно, что перед глазами стоит лишь размытая гряда зданий и возвышений, чьи черты потеряны за пеленой дождя и безразличия. Пространство вокруг представлено водянистой и малоразличимой вуалью серых декораций, расставленных демиургом Информакратии. Высотные дома, исполинские заводы, трущобы – всё стало единой бесцветной чертой и лишь дорога перед глазами представляет какую-то ценность.

Вот снова – бывший Аккамулярий спотыкается о какой-то мусор и падает на мокрый асфальт, плоть его руки, участок кожи на ладони срезается куском разбитого стекла, ещё одна дырка образовывается на плаще. Но мужчина поднимается и спешно продолжает марш тотальной печали и потери смысла жизни, изрядно покачиваясь, как будто напился или стал полутрупом.

Маритон бежит сквозь промышленные районы уже несколько часов, наплевав на холод и дождь, кровь из ран и усталость. С тех пор, как его глаза запечатлели картину того, как Анна стала пылью, всё существование стало бренно и не нужно. Мужчине осталось лишь идти вперёд, оставив за закрытыми воротами города всю прошлую жизнь и любовь в придачу. И он пошёл. Маритон поднялся и устремился прочь от города, переходя временами на бег или быстрый шаг, ведомый сгустком сумбурных мыслей. И так, один десяток минут за другим ноги унесли мужчину далеко от центрального города, предоставив в объятия враждебного, лишённого жалости и сострадания мира.

Душа испытывает такую боль, что сигналы тела о множественных повреждениях банально игнорируются. Маритону ведь стало плевать на всё, начиная от будущего и заканчивая собственной жизнью. Интерес к существованию пропал. Сначала была дикая боль и слёзы, льющиеся непрекращающимся потоком, а затем что-то лопнуло в душе, взорвалось или даже перегорело, и последний час превратился в марафон абсолютного равнодушия.

Вокруг таятся опасности похуже стекла или гвоздей. В руинах прячутся недобитые мятежники и отступники, готовые атаковать любого, кто не похож на них. Автоматы, самодельные пистолеты и ружья, арбалеты и луки: всё это может выстрелить из любого угла и яркой вспышкой или же тихой стрелой и оборвать жизнь Маритона, чего он, несомненно, и хотел бы. Но никто не суёт носа из укрытий, поэтому, скрываясь за покровом ночи и стеной дождя, мужчина спокойно бредёт по пустырям, дорогам и сквозь витиеватые трущобные улицы, завёрнутые в целые лабиринты.

Эвакуация только началась, поэтому до нанесения сокрушительного удара ещё несколько часов, что известно Маритону и приводит к отдающейся эхом в сердце печали, так как огненная смерть неприемлемо медлит.

Парень снова спотыкается, только в этот раз его тело на прочность испытывает гвоздь, пришедший в ногу, прямиком голень. Багряной израненной правой рукой, схватившись за посторонний предмет, Маритон вытаскивает железку и швыряет её в сторону. Упершись в асфальт руками, поливая его кровью из ран, он тяжко поднимается и снова продолжает путь, только свернув в этот раз в бетонный лес разрушенных высоток. Впереди появляются силуэты срезанных зданий по пять или десять этажей. В былые времена тут стоял квартал двадцатиэтажных жилых домов, но после воин и кризиса здешние высотные постройки сильно укоротились.

Но, несмотря на явные очертания домов, впереди несчастный видит лишь размытые чёрные силуэты и едва различимые в том безумном угаре, который тяжёлой дланью повис над сознанием парня или количество ран даёт о себе знать.

Всё же усталость берёт своё. Шаг мужчины становится всё медленнее, а дыхание каторжнее. Мышцы отказываются переходить на бег, пропитавшись пламенем физической боли и усталости, которую онемевшие от холода нервные окончания слабо передают. Навалившаяся усталость не просто берёт верх, а заставляет практически остановиться парня. Сквозь густую пелену Маритон впереди замечает кусок разрушенной статуи – огромная голова льва. И пав рядом с ней на ещё не украденные, но шероховатые, поросшие травой гранитные плиты, цепляясь пальцами в поверхность, мужчина доползает до статуи и облокачивается на неё.

Изнеможение и слабость жуткой энтропией поползли по телу, приковав его к земле. Небосвод заботливо накрыл поверженного судьбой бывшего аккамулярия саваном дождя, а ветер стал обволакивать каждую неприкрытую одеждой клеточку плоти. Чёрное от грязи и крови лицо мужчину устремилось к небу и запрокинулось на холодный камень отколотого куска статуи. Небесные слёзы капля за каплей стали рачительно отслаивать грязь и чистить лицо, но важности для Маритона это не играет.

- За что? – в пустое пространство, лишённое слушателя сорвался с грязных губ шёпот, полный страданий. – Почему я?

В ответ лишь шум дождя.

Боль утраты и потери выжила все силы, лишила всей воли к жизни из мужчины. Он готов просто лежать и ждать, пока его не прикончат мятежники, вороватые жители, авианалёт или дикий холод. Анна – тот светлый луч, тот смысл жизни, за который можно было цепляться, но теперь его нет для Маритона, отобрали единственную и первую любовь, лишили по праву безумного закона.

День, насыщенностью в целую жизнь, логично кончился символической смертью. Напарница умерла от горячего жара плазмы, а сам бывший аккамулярий погиб душою от вида того, как её рассеяло. Теперь же он больше похож на живого мертвеца, движимого лишь странной и непонятной волей, но в «возвышенном обществе» только этот мертвец возможно и прочувствовал истинную жизнь с её искренними чувствами и истинной болью. В Информакратии только «мертвец» может перестать быть рабом.

Дождь всё так же размеренно продолжается и ледяной ветер готов начать печальные и слёзные напевы, завывания и стоны. Вокруг виднеется какая-то площадь и сквозь пелену небесной воды мерцают силуэты далёких костров, которые разожгли под навесами бедняки, в попытке согреться. Усталый и печальный взгляд Маритона переместился вбок, направо, там, где практически потеряны за слезами, наполнившими глаза и стекающими по израненным щекам вместе дождевыми каплями, очертания старого католического храма.

Пересиливая шум дождевой мглы сбоку, со стороны храма доносится странный звук ходьбы и шлепком намокшей кожи по камню. Звучание шагов становилось всё настойчивее, и суматоха в стороне знаменовала скорое приближение истинных хозяев сих мрачных мест. Но бывшему слуге Информакратии всё равно, кто там идёт.

«Если будут убивать, то хоть бы побыстрее» - подумал Маритон.

- Смотрите, вон там, – доносится реплика от человека, идущего средь осколков монументальной статуи льва, разбросанных по всей разрушенной площади.

Группа из трёх человек медленно подбиралась к раненному. Несмотря на плохую видимость и наличие на зрительном пути огромных кусков бывшей статуи, их очертания прекрасно различимы. Двое, с пороховыми ружьями в руках, укрытые плащами грубо вырезанными из брезента, в масках, настороженно подбираются к Маритону. Среди них идёт тот, кто с пренебрежением подходит к потенциально опасному объекту. На его теле покоится чёрное, как ночь и мокрое тканевое одеяние, покрытое заплатками, швами и дырами, подпоясанное обычным старым ремнём. Этот человек не испытывает страха или сомнений идя к измученному, в отличие от вооружённых союзников. Ловко и плавно передвигаясь сквозь булыжники, он раньше всех оказывается у изгнанника, явно не испытывая страха или презренней, помешанного на чистой ненависти.

- Обождите! – звучит грубое воззвание от одного из бойцов. – Он может статься опасен. Это явно один из лазутчиков ворога.

- Не нужно, – мягко отвечает ему человек в чёрной рясе и с милосердием продолжает. – Посмотрите на него: он слаб и изнеможён, у него серьёзные раны.

- Это может быть уловка!

Высокий статный мужчина сильно склоняется над Маритоном, рассматривая того практически в упор. Взгляд разжалованного аккамулярия улавливает черты облика наклонившегося. Длинный немытый чёрный волос доходит практически до лицевых порезов Маритона. На фоне исхудавшего от недоедания лица серые глаза парня довольно выразительны, в них словно огонь горит. На щеках, подбородке и над губой чёрная, неаккуратно подстриженная бородка. На высоком лбу есть пара свежих царапин.

- Прошу вас, осторожнее! – кричит боец, держа ружьё на взводе. – Он может быть опасным.

Незнакомец пропустил слова предупреждения мимо ушей. Склонившись, он внимательно рассматривает Маритона, вглядываясь в каждый аспект его лица. Пристальный взгляд серых, как камень, глаз шерстит по одежде и ранам мужчины, который лишь бессильно наблюдает за тем, как его изучают.

- Киньте взор на его одёжу! – доносится грубый голос другого бойца. – Он из высшей рати! Его нужно повязать!

- Не говорите ерунды, – человек в рясе выпрямляется и, сделавшись мягче, чем его спутники, говорит. – Взгляните на него, теперь он, как и мы. Такого же племени, как и все, ибо его изгнали из своего лагеря. – И обратившись к Маритону, тихо обращает ему вопрос. – Скажи нам, что же с тобой случилось?

В ответ, бывший аккамулярий, молчит. Он не хочет говорить, ибо не считает это значимым. Да и банально нет сил на то, чтобы выдавить из себя хоть какую-то фразу, а вкупе с безразличием это порождает безмолвие и атрофию языка.

- Поднимите-ка его и понесём в храм. Да побыстрее.

«Видимо, человек в рясе обладает большим влиянием, раз его слушаются» - сам себе не открывая рта, проговорил Маритон.

Два воина подняли изгнанника и взгромоздили себе на плечи, чтобы легче было нести. А на том холодном месте, где последние минуты пролежал раненный, образовалась лужа крови, растекшаяся по гранитным плитам неприятием пятном.

Очертания разрушенной постройки становились всё отчётливее, при приближении Маритона к обители. Обычный католический храм, расположенный посреди какого-то пустыря, где средь каменной серой брусчатки растёт короткая и пожелтевшая трава. Места на всех не хватает и улицы ломятся от трущоб, но здесь нет ни палаток, ни самостроя, что могло бы удивить бывшего аккамулярия, будь он не в отдалённом от реальности состоянии. С первого вида строение похоже на разрушенную римско-католическую базилику, выполненную в раннехристианском стиле – у неё частично разрушена небольшая часть восточная стена, и крыша вся покрыта заплатами. Выцветший камень, из которого сделана базилика, со временем покрылся мхом у подножья храма.

- Заносите его, быстрее! – командует мужчина, похожий на монаха, открывающий тяжёлую деревянную дверь. – Положите его на свободную лежанку.

Маритона занесли в церковь, которая как близнец напоминает внутреннее устройство Базилики Константина в Трире. Скоротечно окинув усталым взглядом помещение, он нашёл его слишком захламлённым для старинного строения – множество мебели, каких-то лавок и огромных палок и лежанок у стен, чем создаётся эффект нагромождённой стены из всякого хлама у стен, возвышающегося на два-три метра, окна, лишённые стёкол, занавешены натянутым полиэтиленом. А в конце, там, где высокая арка, свисает огромное тканевое полотнище с изображением мужчины, с чёрной бородкой, выразительными, пронизывающими до самой души, очами, во весь рост с нимбом и облачённого в еле различимые кремовые одежды.

Весь обзор на помещение вскоре перекрылся деревянной старой лавкой, возле которой его положили воины. Кожные покровы в некоторой степени лишённые чувствительности не почувствовали ткани под собой, лишь затухающее сознание поняло, что тело положили на что-то мягкое и тёплое.

- Лежи тут, – грозно вымолвил трущобный боец и с напарником оставил Маритона в одиночестве.

В помещении слышится сопение ещё десятка человек, которые покорно дожидаются момента торжества над ночью первого луча солнца, чтобы подняться и преступить к работе. Спящие люди, получившие скромный приют в храме, настолько устали за день работы, что не заметили, как к ним занесли раненного человека.

Посреди всеобщего лежбища Маритон, кряхтя, чуть приподнимается и видит, что всё его тело залито кровью, которая продолжает течь из незакрытых ран, и покрыто грязью, а одежда превратилась в жалкие лоскуты ткани и кожи.

- Осторожнее, вам нужно лежать, – доносится из темноты заботливый голос.

Рассеивая мрак и выходя из него, появляется высокий мужчина в промокшей рясе. Шаг его обуви порождает тихие шлепки подошвы о мраморный пол. В руках у хозяина церкви зажаты пожелтевшие бинты, мази в тюбиках, потерявших цвет и бутыли с разбавленными растворами.

Изгнанник спиной опёрся на старую лавку и тут же почувствовал болезненные ощущения по всему телу. Сухие губы подходящего парня исказились в смущении и неприязни, а затем с них сошёл шёпот:

- Я же вам сказал лежать.

Первым делом человек в чёрном находит места, где ранения самые серьёзные и отчищает их тряпочкой и водой от грязи, чтобы не допустить заражения. Затем промывает раствором, от которого на ранении чувствуется лёгкое пощипывание и тут же перебинтовывает рану, чтобы остановить кровопотерю. И чтобы разнообразить хоть как-то медицинские процедуры, разбавляет знакомство вопросом:

- Может, скажите, как вас зовут?

Ответом становится молчание, незаполненное скорбью и бессилием со стороны Маритона, который не желает даже начинать разговор.

- Могли бы вы рассказать что-нибудь о себе? Вы всё-таки, теперь один из нас, – перетягивая бинт на ноге, говорит парень. – Познакомились бы, помогли бы вам. Всё же лучше сейчас начать знакомство, позже может быть неуместно. У нас не особо жалуют тех, кто не любит… быть в коллективе.

До Маритона доходит, что этот парень не замолчит и поэтому сам спрашивает, что первое приходит в голову:

- Вы священник старого Бога?

- Ох, - улыбнулся мужчина. - Так теперь называют Христа? Что ж, если вы говорите о триедином Боге, то тогда меня можно назвать священником. – Перейдя к следующей ране на ноге, отвечает. – Да, я настоятель этого храма.

- Как вы смогли так долго скрываться от инфо-культов? – тяжко спрашивает Маритон. – Как вы не попались им на вид?

- Знаете, они любят держаться поближе к «Проклятому ковчегу», и тут их практически мы не видим. Да и мы пытаемся всячески скрывать наличие христианской общины на окраине промышленного района. Нам тут не к чему гости.

- А что такое «Проклятый Ковчег»?

- Ваш «Круг интеллекта», – смазывая мазью ещё одну рану, молвит священник. – А вы, я так понимаю оттуда? И что же с вами случилось, что вас сюда выгнали, если не секрет?

Маритон тяжело выдохнул, а на глазах появились проблески слёз, готовые снова окропить щёки. И всё же ответ, чугунной фразой, даётся:

- За что? За любовь и человечность. У нас больше нет преступлений, за которые наказывают.

Служитель культа понял, к чему клонит спасённый им мужчина. Поэтому тут же прекратил разговор о наказании, подняв ладонь раненного и обработав её, залив обеззараживающим раствором нижнюю часть, практически лишённую кожи и перебинтовал её.

- Может, скажите имя?

- Я Маритон УК-115, – нелегко отвечает мужчина.

- «УК-115»? – удивлённо звучит вопрос. – Мы давно перешли на фамилии вместо кодов. А что они, кстати значат?

- «115» это личный номер в отделе на работе. А «УК»… «упраздняющий криминал». Особый статус в обществе, показатель борьбы с элементами… которые считаются преступными…

- Понятно. А я Флорентин Антинори. Настоятель этого храма и пастырь всех христиан в городе.

Мужчина нахмурился.

- Вы популярная фигура, в высших кругах города. Вас даже ликвидировать хотели, только вот за что? – грузно спрашивает Маритон.

На лице священника проявилась лёгкая усмешка:

- Господь милосердный наделил многих людей в городе стремлением к вере. Я в городе единственный выживший пастырь и мне выпала тяжёлая миссия стать поводырём для людей в это тяжкое время, - без всякого самолюбия твердит Флорентин. – Мы исповедуем веру, идеи, которые не нравятся городской власти, а меня хотят убить, потому что считают главой прихода.

- А «Вольники» ваших рук дело?

- Нет, – с неприязнью ответил Флорентин. – Они называют себя христианами, но таковыми не являются. Это еретики и отступники от Бога. Они практикуют свободную любовь и поощряют омерзительные противоестественные браки. Они террористы, которые стремятся лишь побольше пролить крови врагов, а их свирепость, в том числе и к союзникам, опровергает милосердие, что делает из них язычников.

- Христиане, – выдохнул изгнанник. – Как же у вас всё сложно.

- Проще, чем ты можешь подумать, – накладывая повязку на кровоточащее запястье левой руки, выговорил Антинори. – Что ж, вот практически тебя и подлатали. Осталось только умыть тебе лицо и обработать раны на нём.

Священник отстранился. Маритон, сквозь тяжесть в мыслях и полнейшую ментальную апатию, попытался отстраниться от мрачных размышлений. Но единственные думы, которые лезут в голову это об этом месте и его настоятеле. Этот христианин не такой, как большинство в Информократии и мужчина видел это. Флорентин не ломится проповедовать с сектантским фанатизмом о Боге, не витает навязчивой мухой, рассказывая взахлёб о вере, как это делают культисты, ищущие лишь славы в подражании самим себе. Антинори же спокоен, кроток и сдержан. Не фанатик веры, не идол для последователей. Пастырь для оставшихся христиан, ведущий их не на бойню, но готовый их защищать до смерти. Не убийца, кромсающий любого, кто может показаться врагом, а милосердный слуга своего Бога, готовый предоставить кров любому нуждающемуся. Именно таким показался Маритону Флорентин за пару минут общения.

- Вот, – доносится из темноты голос. – Утри лицо, оно совсем грязное.

Маритон протягивает руку, и хватается за небольшую выцветшую тряпку. Кончики пальцев ощущаю влагу на ней, как холодок бежит по коже. К лицу прикасается мокрая ткань и движение за движением, стирает подсохшие кровь и грязь.

- А кто это? – пытаясь обернуться назад, вопрошает Маритон. – Вон там, на полотнище. Мужчина.

- Это господь наш, Иисус Христос, – печально отвечает Флорентин. – Одно из последних изображений в этом злосчастном краю. Все остальные были уничтожены, кроме одной иконы, хранящейся далеко на севере.

- А зачем оно вам?

- Это наш символ. Христос наш пастырь, ведущий сквозь дебри неверия и океан невзгод. Именно за этим изображением кроется наше единство и наша сила. Это символ, за которым идут люди и под которым начнётся война. Это символ нашей веры.

- Война?

- Да. Вы разве не слышали? – удивился Флорентин. – Рим не так давно пал, не выдержав натиска Рейха. Теперь очередь, скорее всего, будет за Информакратией. Оплот антихриста, воплощённый в лживых апостолах скоро рухнет. И тоже встанем на это путь, во имя будущего мира. – Священник выпрямился и простёр руки в сторону, заговорив чуть громче. – Отсюда начнётся борьба с античеловеческим режимом. Но борьба не силой оружия, а волей и словом.

Маритон натужно ухмыльнулся:

- Что ж, раз вы затеяли борьбу, тогда я хочу вам сказать, чтобы вы поскорее отсюда уходили. Через несколько часов или минут здесь будут бомбардировщики. Им дано задание полностью сжечь город бомбами.

Улыбка коснулась губ Флорентина:

- Мы знаем. В штабе врага есть те, кто ещё верит в истину и знает, что царство электронного антихриста скоро рухнет. Мы практически собрались и через час будем готовы покинуть город, – Антинори обернулся к наполненному сопением залу. – А теперь простите, мне нужно будить людей.

Когда Маритон попытался подняться, в кармане изодранного и грязного плаща что-то неудобно пошевелилось и кольнуло в ногу. Пальцами внутри одежды мужчина зацепился за край, чудом уцелевшего маленького диска, и вынул его. Ни единой царапины, ни вмятины, целый, словно он всё это время находился в защищённом месте, в сейфе, пока его владелец кубарем катался и получил десяток ран.

- Флорентин, – воззвал Маритон, протягивая дискету.

Почесав плохо стриженую бородку, Антинори повернулся к тому, кто позвал его.

- Я думаю, это вам поможет в борьбе. Тут всё, чего боится власть Информакратии. Все грехи и преступления. Позорные секретные моменты.

- Откуда она у вас? – забирая, спросил священник. – Вы же понимаете её ценность? И вы же нам ничего не должны.

- Да, знаю. Я получил его в дар от «друзей». И пусть это станет моим залогом присоединения к вам. – Тяжело закончил фразу Маритон.

Служитель культа задумался, понимая, чего желает раненный боец. Он видит, как атрофия души в единственном живом оке бывшего аккамулярия сменяется на злобу и гнетущую жестокость. Но это не праведная ярость и не тем более желание сокрушить лживое божество. Более тёмное и опасное чувство терзает дух живой, пожирая его изнутри. Флорентин не раз видел, как оно приводило к самым ужасным последствиям и на фоне грандиозных событий оно может оказаться столь разрушительным, что способно изменить ход истории.

- Скажите, вы жаждите мести? – звучит вкрадчивый вопрос.

Маритон понимает, что хочет услышать от него священник и знает, как лучше ответить, но на ложь и спекуляции нет желания и сил. Лишь прямая истина, льющаяся из души чугуном:

- Возмездия за разрушенное счастье. Я лишь хочу, чтобы те, кто несправедливо себя возвышают пали ниц и стали историей. Я жажду справедливости, как и все вы. Меня уже не интересует собственная жизнь, честно, – опираясь на пол, затем на опрокинутую скамью, сквозь жуткую боль и неимоверную усталость, Маритон поднимается на ноги и, качаясь от пронизывающей тело садни, с рвением продолжает. – Если ваш Бог дарует мне возможность сокрушить врага, на руках которого море крови невинных я пойду за Ним хоть в ад. Дайте мне возможность сразиться с заклятым неприятелем, в последний раз. Жажду ли я мести? Ещё как. Но это моё последнее желание, мой смысл жизни, не лишайте меня, его.

Флорентин спокойно рассматривает Маритона, сохраняя в лице полную статичность. Он видит человека озлобленного, но полезного. Месть, возможно, последнее, что ещё поддерживает жизнь в мужчине. Ни раны, ни обездоленность, ни позор боле его не беспокоят, лишь охота принести воздаяние нечестивому и прокажённому Информакратичному строю.

- Я и не буду решать, – слегка улыбнулся Флорентин. – Мы отправляемся в Этронто, именно там теперь собираются христиане центральных Апеннин и те, кто хочет участвовать в войне за север. Там и решат, подходишь ли ты, – и, приложив руку к плечу Маритона, Флорентин Антинори, сохраняя спокойствие, мягко закончил, обозначая начало новой главы в жизни мужчины. – Хорошо, теперь ты с нами, теперь ты не програманнин, а будущий гражданин Рейха. Помоги мне собраться и разбудить людей, чтобы поскорее отсюда уйти. Мы отправляемся. Немедленно.