Восход Сириуса, часть 1 - Восток-Запад

Глава 5. Притяжение тайны

У бесов есть три уловки: одна – завлечь, вторая – препятствовать, третья – запугивать.

Юань Мэй

«Новые записи Ци Се», цзюань 4

– Рома, держись! – шлёпнула её Гугуай. – Твой блондинчик – помнишь, за четвёртым столиком? когда с транспорта хлынули? – заказал тебя в номер-люкс на всю ночь, с ужином и завтраком.

– Кто сказал? – встрепенулась Рома, едва не выдав себя с головой.

– Диспетчерша сболтнула. Ещё прикинься, что не ожидала! – Гугуай состроила насмешливую гримасу. – Ишь, как щёчки зарумянились… Я сразу поняла, когда он вышел, а ты следом – вся будто намаслена. Кто в кого втюрился, а?

– Да ничего у нас не было! – Рома даже возмутилась. – Всё по графику, парень как парень. Есть мне время уси-пуси разводить! Перед ним двое, за ним двое – парилась, блин, как солдатская овца. Какие чуйства, отдышаться бы. Чего он там себе вообразил?..

– Давай-давай, рассказывай, – с ухмылкой покивала негера. – Я новенькая, не соображаю ни фига. Соври-ка – мол, славянский малый, нецелованный, ему в новяк, он с непривычки задурел… Сказочки – ягняткам, а мне хоть говори, не говори – я всё вижу.

– Сказала – пропустила, как любого. – Рома овладела собой, взяла жёсткий тон. – За него не отвечаю, но что касается меня – по классу тантры девяносто пять из ста, я китайскому гуру экзамен сдавала.

– Сознайся, легче будет, – издевательски подмигнула Гугуай. – Мне-то можно, я не трепло. Поделись.

– И угадала ты мимо – он швед.

– Тоже порода хорошая. Значит, поболтали?..

– Так, мало-мало, сколько полагается. Холостой, инженер навигационных систем, приехал что-то устанавливать от фирмы.

– Ну а в деле?

– Средне. Навык есть, но и только. Словно программу инсталлирует.

– Чего-то ты не договариваешь, – сомневалась Гугуай, убрав из голоса насмешливые нотки. – Обычный мэн без всяких яких – и вдруг тебя припёк… Или ты извернулась, класс тантры показала? За так швед не стал бы деньжищи выкидывать.

– Мужчины простые, как ботинки. Их водят инстинкты и… – Рома мгновение помедлила, вспоминая курс психологии, – подсознательная память. Какая-нибудь соплюшка, с которой он обжимался сто лет назад. Лицо, запах, волосы – ему что-то запало, он её ищет, сам не зная, чего хочет.

Она избегала ссор с агрессивной, горячей негерой. Лучше запутать Гугуай в болтовне о психике мужчин, чем показать ей хоть краешек подлинных чувств.

«Он придёт» – ждала и маялась она, бездумно вращаясь в быту Кошкиного Дома, равнодушно и умело утоляя гостей.

«Он придёт». Время изменилось – часы то растягивались, как жвачка, то слипались в ком пустопорожних разговоров, еды, сна, встреч с безымянными клиентами.

День. Два. Три. Неделя!

«Где же он?»

Она веселила компанию американских пилотов на вечеринке. «Говорят, у вас был Сокол?» Маха танцевала. Её дружок Райт хвалился пушистым, сердитым борткотом дымчато-серой масти, с белой грудкой. «Маха вне себя от счастья, когда Бармаглот лижет ей пятки». «Ай! ай, я щекотки боюсь! Райт, убери кота! Ай-яййиии!..»

Рома принуждённо смеялась со всеми, глядя, как суровый Бармаглот охаживает шершавым языком ступни извивающейся Махи. Этот кот и эта нагота казались ей необычайно яркими, пронзительными, как игла. Изнутри толчками подступало нечто, остро знакомое, летуче быстрое, застрявшее в памяти, как первый секес.

– О!.. Вы оригинально целуете.

– Красивые руки. – Сероглазый блондин изучал её откровенно и пристально. – Что будем пить?

– Глоток пива. Чешского.

Потом она художественно разделась, немного играя телом, и деликатно раздела его. На автоматизме – раз-два, три-четыре. Соблюдай график, помни о времени и не раздражай клиента спешкой. Ему должно быть приятно и нежно.

Он странно, гибко двигался, стоя на месте, и рубашка скользила с него, как льющаяся вода, повинуясь её рукам. Лицо парня, даже с открытыми глазами, выглядело спящим, а губы слабо улыбались – так бывает во сне.

«Он на наркотиках?» – испугалась она.

Взгляд поплыл по ней, его ладони потекли по её щекам, пробежали по шее, на плечи, вдоль талии.

– Рома. Интересное у тебя имя.

– Это город на Земле. Там дворцы, статуи… Красиво. Город как женщина.

– Ты была там?

– Нет. Я родилась в колонии.

Называть свой мир Рома не стала. Зачем ему знать?

– Хорошая планета?

– Просто отличная. Жарко, солнечно.

Он подчинял её. Не тантрой, другими приёмами, едва прикасаясь кончиками пальцев к тонким волоскам, растущим на коже. Почему-то ей стало спокойно. Волны его ласки делали её лёгкой, почти невесомой.

«Смотри-ка, умелец» – Она подобралась, усилием воли смиряя нарастающий порыв. Чтоб не завестись, она обычно представляла себе старческое ухо, поросшее седой шерстью. Фу, фу, фу! Вот, отпустило.

Сосредоточилась на кулоне, висевшем у него на шее.

– Классный ягнёнок.

– Это Агнец. Его называют Амон, Овен или Ариес…

– У нас тоже есть Ариес. Он из баранов, двойственный. А вы… верите в новую веру?

– Новую? – Сероглазый блондин удивился. – Она очень старая.

«Цыц, нельзя!» – одёрнула она себя. Несёт куда-то в сторону… Слишком отвлеклась, чтоб не поддаться клиенту. При ускоренном обслуживании нельзя трогать религию, семью, погоду и политику. Время уходит впустую.

Она переступила чуть в сторонку; неяркий мягкий свет выгодно обрисовал её формы. «Смотри на меня. Целуй меня. Бери меня в руки. Ну, поехали!»

Потянулась к нему, предлагая губы – как цветок навстречу солнцу.

– У тебя шикарная кожа…

– Вы очень симпатичный. Милый.

Стандартные слова рождались на устах обоих сами по себе. Обязательные заклинания, которые должны произнести мужчина с женщиной, оставшись наедине.

Время, время. График поджимает. Очередной язык во рту, с ним надо поиграть. Очередные лапы обминают тело. Какая тишина! Только два дыхания и шорох простыней. Она обняла его ногами, не разрывая поцелуя.

Странный солоноватый вкус во рту.

Регулируй себя, владей ситуацией, веди и будь ведомой. Не отвлекайся. Не желай. Технично. Ты – безмятежная гладь воды. Стань-им, будь-им, забудь-себя, дыши-как-он, гляди-как-он, будь-с-ним-одним, его-губами, его-руками. его-глазами, гляди-на-себя, вдыхай-себя, вкус-твой, дух-твой, ты-он, ты-он.

Да. Так. Вместе. Ввысь.

Маятник остановился.

Время?

Счёт минут строг, как у пилотов, отмеряющих секунды. Она уложилась, прокатила гостя и позволила себе понежиться. А кто потакает себе, потом кается. Возникает ощущение нехватки, словно ты неполная.

– Спасибо. Я доволен. А ты?

Ну, так овец не спрашивают! Овцы здесь не затем, чтобы кайф ловить. «Вы – источник наслаждения, – учил китайский гуру. – Те, кто вас пьёт, захотят похвал. Хвалите, не задумываясь! Льстите щедро. Топору безразличны дрова, но он горд своей остротою и блеском».

– Я улетала. Прямо в небо.

Он оделся с проворством и грацией ящерицы.

– Я приду. Жди.

У мужиков нет никакой психологии, одни инстинкты и ветер в башке. Куда их потянет, на что клюнет? То свищут и в упор тебя не видят, то сюсюкают, как нянечки в ягнятнике, то рыкнут: «Ты, безрогая!» И вдруг такое ляпнут на прощание, что не знаешь, куда деться. Сиди, гадай – зачем он так сказал? на что намекал? что подразумевал? Явится, не явится?

– Меня зовут Гер Эллестингер.

На всю ночь! В люксе!

После скромных почасовых «номеров», трёхместной жилой каютки – люкс! Простор – хоть кругами бегай, ковры, занавески, душ для тебя одной и ванна на двоих.

Надо блеснуть тантрой.

«Собственно, чего я трепыхаюсь? С товарищем Ся, с господином Гуптой жила и дольше. Ся даже говорил со мной, вопросы задавал. А этот что может? Беседовать не горазд. Швед бессловесный… Инженер. Рот солёный, как от крови… Глаза будто камни в перстне».

Вкус его поцелуев отозвался памятью на языке, запах волос защекотал ноздри, эхом послышался голос без слов, похожий на музыку. Рома волновалась. Это замечали.

– Тук-тук, проснись! Ты долго будешь мыться? Кожу сдерёшь.

– А три котлеты – поперёк не встанут? Прощай, талия!

– Рома, ты влюбилась?

– Не в кого. Слишком их много, разгребать не успеваешь. Маха, уступи Райта на раз. Он большой слоник, троим хватит. Кто со мной в долю?

– От как! А я с кем останусь?

– Ясно, с котом. Бармаглот тебя любит. Так вылизывает! Держите меня семеро…

– Пф! – оскорбилась Маха этаким напоминанием. – Он меня достал котом! Где эту тварь сыскал?

– Что, он особенный кот? – тихо спросила Джи.

– Натаскан на женские ноги, – ответила Рома зловеще.

– И мужские уши!

– Кто босиком, на тех он рвётся с поводка.

– Грузило – девять кил в зверюге, – делилась Рома с Джи. – Смесь сибирца с персом.

– С перцем!

– Вникай сюда, – придвинулась Чик. – Сперва кот лижет себе подхвостницу, потом Райт целуется с котом, а Маха с Райтом. Сплошная гигиена.

– Не надо ля-ля! – возопила Маха. – Он его чистит, как своё авто, и кормит БАДами. Райт – американ, у них мания на чистоту и дезинфекцию. Кстати, овцы, новинка приехала. С транспорта вышел некий вьет, при нём жена вьетка и тонна свежих БАДов на все случаи. По слухам, будет жить на От-Иньяне…

– Хочешь мою котлету? – Рома поняла, что обжорством от волнения не спасёшься, и решила стравить излишек Джи. Пусть подружка толстеет!

– Конечно, лапочка! – Гугуай накинулась коршуном, перегнулась через стол и сгребла себе две уцелевшие котлеты. Джи лишь печально облизнулась.

– Эй, ненасытная!

– Не бзы, у меня отличное пищеварение.

– Дайте ей кто-нибудь ложкой по лбу.

– Если вьет с женой, к нам не покажется.

– Отгадай, кто такая – жрёт, как прорва, на «Гу» начинается, на «ай» кончается?

Джи заинтересовалась Бармаглотом:

– А этот кот красивый? Я бы его сняла. Обожаю котиков.

– Быстро, Джи! Телефон с тобой? Щёлкни Гу – чёрный пожиратель, сцена в зоопарке. Во лопает!..

– Какие у него БАДы? Для кожи есть?

– Лава, ты вчера спала с навигатором. Он что-нибудь сказал про метеорный рой?

– Да. Я спала. Мне снился сон. Этот астролог…

– Астронавигатор.

– Ну да, лунатик. Хоть бы разбудил. Чуть не прозевала следующий вызов.

– Деев и Макартур запретили истребкам рыскать вдоль роя. Вроде, пока не пройдёт серия транспортов. Кое-кто просился на свободный поиск… А георазведчики пошли!

– Им что, они гражданские, внештатники.

Маха, близкая к пилотам крыла Макартура, со знанием дела поясняла:

– Георазведчики на катерах, их мало. Чтоб найти приз, надо выпускать оба крыла, все двести машин, и прочёсывать решетом. Плюс тряхнуть телеметристов, пусть дают сплошное наблюдение. Никто на это не пойдёт! Почешут языки, и всё заглохнет. Оборонке денег жалко.

– Приз очень ценный? – недоумевала Джи, обращаясь к Роме. – Возвращается раз в семь лет? Девки сказали…

– Не слушай ты их! Это выдумки. Просто рябь на экране, которая движется. Всем молодым, кто сюда поступает, втирают про рой, приз, сто миллионов премии и прочее. Такая же брехня, как матка дрейферов.

«Ромка не в духе. Надо напроситься к лётчикам Макартура на вечеринку, – решила Джи про себя. – Они-то больше знают».

– Сходи. – Рома словно мысли уловила. – Тебя отдадут Бармаглоту на съедение.

– Кончай запугивать. Ты там была, и ничего, вернулась.

– Меня он боится.

– Тебя-а?.. с чего?

– Секрет. Когда он целится на ноги, я думаю одну мысль; тут коту облом.

– Ага, что дашь ему пинка.

– Ни фига подобного. Я думаю про луну. Круглая, белая луна, будто лицо. И опаньки, кот отвалил.

– Попробую.

Ма позвала Рому для разговора, стала ей что-то внушать. Рома кивала, стреляя в стороны глазами, будто чего-нибудь ждала или остерегалась.

Джи представляла себе, как надо думать о луне, чтобы остановить Бармаглота. Или лучше смириться с котом?.. Щекотка – это пикантно.

Ясно, зачем американы мучают Маху! Им нравится, что сильная овца робеет перед маленьким зверьком и молит не отдавать её коту, а потом верещит словно детка.

Внезапно Джи открылось нечто удивительное – ведь там, где родилась Рома, НЕТ ЛУНЫ. А у Иньяна нет спутников, кроме базы и других железок. Тем более круглых, белых и похожих на лицо.

* * *

Товарищ У, преподававший дао любви, и госпожа Лю, которая вела физкультуру, твердили одно: «Не показывайте свои страсти. Храните их при себе. Владейте искусством лицедейства. Когда вы откроете истинные чувства, это должно быть ново, искренне и трогательно для любимого. На службе и с любимым вы должны быть строго разными».

Высокий и жёсткий как сухое дерево, товарищ У мог растаять в море обожания, которым его окружали ученицы. Он же оставался несгибаем, твёрд и прям.

«Тело – конь. Ты – всадник. Кто кем управляет?»

– Моего коня понесло, – пожаловалась Рома Геру, втайне радуясь безудержной свободе. Стена условности исчезла. Стало проще, она перешла на «ты».

– Разве ты не влюблялась?

– Нам нельзя. – Рома водила пальчиком по груди сероглазого, потом стала баловаться с его волосами. – Но ты меня сразил. Только никому не говори, что я с резьбы сошла. У нас строго.

Она разлеглась на спине, широко раскинув руки. Казалось, можно обхватить весь От-Иньян вместе с антеннами межзвёздной связи, локаторами и причалами. Какой мир большой! Она рассмеялась, потом прикусила губу.

– Чем ты меня взял? Скажи, а? Ни на что не похоже. У тебя волшебные приёмы. Сам товарищ У… но ты его не знаешь. Мой инструктор по тантре. Мы все его любили, все выростки. Я его помню – вот здесь, – Рома медленно облизала свои губы, – и здесь, – она приподняла грудь ладонями, – и… Ты не злишься, что я вспоминаю о нём? Я была выростком. Мы начинаем рано, потому что мы овцы…

– Говори, я слушаю. – Гер лёг на бок, чтобы видеть Рому целиком, от дерзкой причёски до ступней. Она светилась красотой юного, налитого тёплым соком тела, одновременно бархатного и отливающего глянцем спелости, как персик.

Рома вдруг всхлипнула.

– Ведь ты улетишь на Землю?

– Когда-нибудь.

– Возьми меня с собой. Просто так. Я буду жить у тебя в доме. Какой твой дом?

– Большой. – Голос Гера стал светлым, почти блаженным.

– Значит, мне места хватит. Много не надо, только лежак постелить. Я всё умею, я домоводство учила. А потом поженимся, давай? Или…

Она спохватилась, что могла упустить самое важное, самое страшное.

– …у тебя есть девушка? или овечка? Ну, твоя постоянная?

– Успокойся. Я тебя не оставлю. Что-нибудь придумаем, позже.

– О-о, хорошо. – Она прижалась к Геру.

«С чего я ему верю? – изумлялась Рома. – Мы оба несём чушь. Кто с кем говорит-то?.. Он полслова, я про У; столковались, называется. Выгляжу как детка. Наверно, когда человек искренний, он будто идиот. А Гер? Ночь, с двумя кормёжками, это марок семьсот-восемьсот. Он же штатский, без скидок. Чего он, сбрендил?..»

Гер улыбался сонными глазами. Рома ощущала, что вот-вот утонет в них. Он замечательный!

Товарищ У, железный гуру, учил правильно: «Любовь – большое потрясение. С ней трудно совладать. Если не уверены в успехе – лучше погорюйте, но отриньте чувство. Любовь не одна, их бывает пять-семь в жизни».

– Ты выпил что-то… чтобы усилить моё впечатление? Не отвечай! – Она закрыла ему рот ладонью. – Я не хочу знать. Мне хорошо с тобой. И – ни-ко-му! Твой допуск отменят, если пронюхают.

«Какая чуткая!» – с восхищением подумал Гер. Она нравилась ему больше, чем могла мечтать.

«Влюбитель– нано-штучка, это бешеные деньги… Плюс заказная ночь» – млела Рома, считая, во что Геру обошлась встреча. Ради неё?.. обалдеть, вот это парень! На всё готов.

Легендарный препарат «изольда», ужас и мечта всех молодых. Такое снадобье врачи давали только охладевшим парам, чтобы вернуть чувства. На красном бланке за семью печатями, выдача лично обоим, одна доза – пятьсот рублей.

– Больше не принимай «изольду». Она вредная – сажает печень, сердце. Я тебя и так люблю. Гер, приходи всегда, я буду дико рада. Вся твоя, понимаешь? Ты со мной… как с человеком. Я не забуду.

Захотелось опять окунуться в самозабвение солоноватого вкуса, слизывать его пот, прямо всасывать желанного в себя. Так бы и съела, до чего сладкий.

– Я хочу жить на Земле.

– Тяжёлый мир. Много людей, шум, неразбериха. Море наступает, везде мигранты.

– Ты много ездил?.. расскажи.

– Что тебе интересно?

– Мне… – Рома приняла позу утомлённой одалиски. – Где много солнца, жарко-жарко… рядом вода, тень и деревья. Цветы над водой… Я видела сны, когда была маленькая. Такие здоровенные цветы, белые с розовым. Наверное, они где-то есть. Няня в ягнятнике сказала, что сны прилетают с Земли. Как прозрачные птицы. Они родились у каких-то людей и сбежали. Носятся по свету, ищут, в ком угнездиться. Вот сон порхает и видит: спят ягнята, глупые, спят и растут. Мы сначала растём год за три, быстро, даже ноги болят. С началом месячных отбор – кого в ярки, новых рожать, кого на учёбу. Старшие пугали – кровь пойдёт, и снов не станет. Знаешь, как я плакала? Просила, чтоб не улетали…

– Они остались? – спросил Гер как бы невзначай, цепко наблюдая за овечкой.

– Да! Правда, стали сбиваться на жизнь. Они меня не покидают, только снятся реже.

– Жаль. – Гер вздохнул. – Я тоже видел во сне незнакомые места…

– Мне казалось, – Рома потерянно смотрела в переплетающийся узор на стене люкса, – что я – какая-то другая. Не овца. А выходит – сон и есть сон, ничего больше… Ну, это я далеко забралась! Поцелуй меня, Гер.

– По-моему, ты не ошиблась, – заметил Гер тихо, приблизившись к Роме. – Ты видела и чувствовала правду.

– Пра… ты о чём? – опешила Рома, сбитая с толку.

– О том, кто ты есть. Ты не та, кем числишься.

– Откуда ты знаешь? Почему? – поражённая его словами, Рома перешла на шёпот. – Ты… искал меня, да? Ты частный детектив? Тебя наняли…

– Тссс. Я тот, кто есть, и знаю, кто я. А ты – нет.

– Значит, я человек? меня родила женщина? – Глаза Ромы налились слезами, губы задрожали. – А где… где доказательства? У тебя есть? Документы или что-то там?.. Меня так не отпустят!

Её трясло. Не овца! Могу жить по-людски! К чертям опеку Министерства обороны, пусть заключают контракт, как с полноправной девушкой. Или – нет, вон отсюда! На Землю…

– У меня есть настоящие родители? Да! я видела маму, во сне! Ну, скажи…

– Секунду.

Гер встал, порылся в своей одежде, достал портсигар и извлёк из него нечто вроде жемчужины. Перламутровый шарик мерцал белым и розовым, словно цветок из снов. Полупрозрачный, как яйцеклетка, которую показывают выросткам в учебных фильмах. «Ничего опасного. Чистая человеческая ткань, новый человек величиной в одну клетку».

– Проглоти – и ты узнаешь себя.

Природная осторожность заставила Рому отдёрнуть руку.

– Что это?

– У него много имён, как у Агнца. Ключ памяти, если хочешь.

– А он не…

Товарищ У, неколебимый гуру, назидательно промолвил:

«Будьте внимательны. Есть нанокомплексы, способные временно поработить человека. Затем они вымываются из мозга, но до той поры человек становится послушен, мягок и доверчив. Ему можно внушить что угодно, это будет преследовать годами. Не уверен, что столь дорогое средство употребят против вас, но вы красивы и молоды, ваше очарование продлится долго. Берегитесь стать рабынями».

– Разве я сказал, что отдам ключ сегодня? – Гер убрал жемчужную капсулу. – Ты не готова.

Из-за минуты сомнения потерять всё!

– Дай сейчас! – рванулась Рома. – Если любишь.

Не думать, не рассуждать! Отринуть прошлое, если хочешь жить человеком среди людей, иметь свой дом, семью…

Гер колебался, потирая портсигар. Рома смягчила напор; изгибаясь, воркуя нежным голосом, шла к нему на четвереньках:

– Гер, сейчас… А то вцеплюсь. Укушу. Я буду орать! Хватит меня мучить. Для чего ты сказал?.. Хочешь, я съем ключ? Мигом, не задумываясь. Я не смогу больше жить и не знать, где правда. Тебе что-то известно, да?.. Как ты разведал, что я – другая?

– Долгая история. Отложим на потом.

– Дай. Дай, пожалуйста.

– Ключ изменяет людей. Ты почувствуешь себя… необычно. Слабость, страх – трудно сказать, что именно.

– Пусть.

– Я опасаюсь…

– Чего? Я не выдам, клянусь.

– Дело не в тебе. Здесь, на базе, кто-то присутствует.

– Кто? Только военная полиция.

– При чём тут полиция?.. Враждебное присутствие – яснее не скажешь. Если попадёшься на глаза, особенно в первые день-два…

– Всего-то! Гер, у овец свои фокусы, чтоб откосить от службы. Без проблем.

– Кто тебя увидит? Врач?.. другие овцы?

– Человек пять, все здешние.

– Ладно. Рискнём, – решившись, Гер вновь достал таинственную пилюлю.

Перламутровая капсула на ощупь была жидкой. Шарик воды в незримой оболочке.

Товарищ У ещё гудел в ухо свою китайскую сказку: «Вот так, милые выростки – съел мальчик драконову жемчужину и стал драконом», но Рома уже отмела сомнения. Со стаканом минералки шарик проскользнул в глотку и… ничего не случилось.

– Враг, присутствие… как его распознать?

– Ты не сумеешь.

– А если я их встречу?

– Тогда молись – ты трёх секунд не проживёшь.

Лишь сейчас Рома чётко поняла, что слегка сонливое выражение лица Гера – обманчиво. У него всегда были чуть-чуть приопущены верхние веки, но взгляд оставался жестоким, прицельным, как у Сокола.

* * *

Западная Фрисландия, 1282 год

Энский гонитель ересей, конечно же, сменился.

Редкий глава священного трибунала удержится на посту после избрания нового папы.

Придётся ждать этого ставленника Рима. Я отсылаю слугу домой – пусть известит родных о моём приезде. Вскоре я встречусь с семьёй…

…на небесах, если нас туда примут.

Завтра судный день! Доминиканец шествует по Энсу под зелёным штандартом, с прихожанами, милицией Христа и конгрегацией святого Петра Мученика. Пожалуй, стоит взглянуть на их процессию, но я спешиваюсь у трактира, освежить горло вином.

– За плотников! Чтоб крепко стояли помост и «жаровня».

– Да уж, мессер, поджарят ведьм на славу! Всю их изгарь – в болото, пущай прохлаждаются с лягвами! Будет им шабаш бесовский.

Завтра судный день.

Матерь Божия! За что мой край обречён немилосердному концу? Здесь, по этим добрым, надёжным камням мостовой, покатит колесница смерти. Все труды, все надежды людские – во прах…

Моя рука, несущая ко рту оловянный стакан, замирает. Рожа трактирщика угодливо щерится в улыбке. Его подручный, тупица-недоросль, утирает сопли рукавом и украдкой выдыхает мокрый винный дух.

Э, малый, куда косишься? Тебя развезло от выпитого, взыграли блудные мыслишки?.. Поспеши затолкать милку в чулан и задрать ей подол. Завтра будет поздно. Чёрный возница с белым оскалом подхватит тебя и швырнёт в свою гремящую повозку.

Нам нет спасения.

Господи, Ты обещал Аврааму пощадить Содом, если там найдётся десять праведных – неужели нет в Энсе десяти человек, ради которых можно сохранить сей город на земле?

Никогда прежде я не глядел по сторонам так, как сегодня.

Кто чист? Ты? Или ты? Или вон тот, с заступом? А ты, писарь?..

Нет, напрасны мои упования.

Почему я вижу людей иначе, чем прежде? Свиные глазки, отвислые губы, звериные уши, клыки, низкие лбы, обезьяньи лапы… Вином и пивом дышит люд, речи полны сквернословия, глаза тлеют похотью.

Зачем вы Богу – такие?

Он просеет вас на сите гнева Своего. Отделит одних от других, как зерно от плевел, как пастырь отделяет овец от козлищ.

– Доброе у тебя вино, хозяин.

– Заходите, мессер, в мой трактир. Вы с дальней дороги – должно быть, утомились и проголодались. Лучшего каплуна для вас зажарю.

– Я нынче обедаю у инквизитора.

– О, какая честь!

– А завтра, Бог даст, у епископа.

– Да, у Его Преосвященства кухня знатная, не хуже княжеской. Винцо, говорят, подают преотменное. А завтра, после торжества, будет пир!

– Завтра все упьёмся насмерть, – ответил рыцарь-паломник, глядя вдоль улицы.

Инквизитор в процессии упарился, почти изнемог. Однако, сменив одежды, омыв лицо и руки, он приободряется и встречает меня милостиво, приветливо. Он худ, костист и прям, глаза его сияют рвением и верой.

– Наслышан о вас, мессер. Благодарение Господу, паломничество ваше совершилось, прегрешение стёрто благочестием и смыто смирением.

Ещё б ему не любезничать со мною. Я принадлежу к древнему роду, моё семейство сильно и влиятельно. Остерегись коснуться меня даже тенью подозрения, монах! Конрад Марбургский, Пётр из Вероны – твой брат по ордену, – были рьяными в поисках ереси… даже излишне рьяными… и постигла их злая судьба. Меч и тяжёлая рука рыцаря. Помни о сём.

Но я не заносчив. Тем паче сегодня. Глупо кичиться на пороге мрака перед тем, кто вскоре разделит с тобой участь всех смертных. Мы равно войдём во тьму – нагими, жалкими, молящими о милости.

Кажется, и он предчувствует нечто ужасное. Выпив, он становится многословным и пылким; его терзания льются из уст горячими речами.

– Годы, десятки лет или столетия – что значит время? Оно измеряется только молитвами, что поют ангелы. Здесь, в юдоли скорби, мы – рабы времени и плоти. Нас окружает грех, осада всё теснее, уже подняты штурмовые лестницы, сонмища бесов идут на приступ. Близится день, когда остановится песок в часах, и начнётся вечность. Разве выдержит сердце моё, когда отверзнутся врата и грянет трубный глас? Но даже коченея от страха, я жажду выйти из времени и узреть свет Агнца.

«Да сбудется по словам твоим» – На моих губах циничная улыбка приговорённого.

Чему я улыбаюсь?

– Знамения всё чаще. Разве не явствует из них, что суд грядёт? Нечистый ходит во плоти, глумливо оскверняя сущее. Он наслал с востока воинство монголов, соблазнил диких ливонцев возвратиться к культу идолов. Колдуньи зачинают от инкубов; дети дьявола растут, как тесто на дрожжах – шести месяцев от роду они выглядят юношами совершенных лет! Демоны уносят женщин из кроватей, подменяя ложными телами…

– И в нашем прибрежном краю, судя по завтрашней церемонии, тоже не всё благополучно, – напоминаю я о делах насущных.

–Истинно так. Не скрою, мессер – бегины, люцефериты и другие нечестивцы кишат здесь, как опарыши. Манихеи, поверженные в Лангедоке, дали тут обильную поросль, как плохо выполотая крапива. Их злое колдовство не поддаётся описанию.

«Всего-то жалкая Тэтке Рыбачка… Видел бы ты, монах, какая поросль бывает в землях нехристей!»

Память проступает предо мной, будто икона, омытая уксусом.

…Истощённая молодая женщина протягивает мне маленькое чудище.

«Она предлагает купить уродика. Она просит совсем недорого, франк. Один динар. Ты вырастишь из него славного шута, он будет кривляться и смешить твоих гостей».

«Откуда у неё такой ребёнок? Нет ли на нём проклятия?»

«Она говорит, что её взял ифрит. Дух налетел на шатёр, когда муж был в отъезде. Она проснулась от страха и словно ослепла. Джинн обладал множеством рук, похожих на плети, и телом черепахи; головы у него не было. Мужество его подобно железному копью. Её сын пропал. Джинн выпотрошил двух верблюдиц. Теперь женщина живёт у проезжей дороги, ибо нечиста. Всё её имение – латунная чаша для подаяний».

Глазища выродка джиннов смотрят пристально и неотрывно. На тонкой шее слабо шевелится большая голова с редкими волосами. Возраст его не угадать.

«Вот деньги. Теперь мальчик мой. Скажи воину – пусть…»

«Ты умно решил, франк. Ему не место средь людей».

Выродок издаёт яростный вопль, когда воин поднимает его за ногу. Руки выродка мелькают необычно быстро, стараясь ухватить арапа за одежду. Широкий тонкогубый рот широко разевается, показывая редкие зубы и тонкий синеватый язык, он…

…лопочет что-то, похожее на слова. Потом визжит так, что закладывает уши. Толмач со стоном сжимает голову ладонями.

«Дитя шайтана, – морщится арап. – Они быстро мужают, если не укоротить вовремя. По твоей воле, франк!»

Мелькает изогнутый меч; голова падает на землю, залитую кровью.

Но выпученный, немигающий и злобный взгляд продолжает сверлить меня сквозь какую-то завесу. Это взор, наделённый речью.

«Ты поплатишься!»

Женщина смотрит, не видя, как некогда в колдовском ослеплении, напущенном духом ночи. Она сжимает в ладони золотой флорин и шепчет что-то, лицо её спокойно.

«Я поступил как хозяин раба».

«Она согласна, франк. Ты напомнил ей мужа».

«Что ещё она сказала?»

«Она говорит – Я не виновна в его крови. Я слишком устала, чтобы плакать. Это не моё дитя. Он был ифрит и сын ифрита».

«Велик Аллах! – Воин обтирает меч платком. – Франк, ты смел, коли бросаешь вызов джиннам. Может статься, у мальца есть братья… Будь осторожен».

«Какие ещё братья?»

«Те, которым не снесли головы с плеч. Они умны и быстро восходят к власти. Говорят, при дворе Бейбарса… Дай нож!»

«Зачем?»

«Надо пригвоздить его кровь, чтоб не взывала к мести».

«Как султан мог растить при дворе бесёнка? Ублюдок столь уродлив…»

«Лишь вначале. Потом они меняют облик».

– Зерцало колдуньи? – переспросил рыцарь, утерев губы. – Занятно. Я бы взглянул на него, если позволите.

Инквизитор в раздумье поглядел на кошелёк. Щедрый дар… тем более вручён наедине, без свидетелей. Рыцарь умеет поддерживать добрые отношения.

– Ваше желание можно исполнить. Надеюсь, вы исповедались и причастились?

Надёжный ломбардский сундук открыт. Руки инквизитора подняли крышку, затем развернули ткань. Под пальцами блеснул вогнутый бледно-жёлтый металл. Рыцарь сам извлёк предмет из сундука.

Вот оно.

Дева Роза Рубит Хату.

Оно легче, чем можно ожидать от изделия из латуни.

Кажется, это вовсе не металл…

Раздаётся шёпот. Он идёт изнутри меня, он повторяет имя, имя, имя.

Оно зовёт хозяина. Это ЕГО имя.

Из зеркальной чаши глядит искажённое лицо с выпуклым, неподвижным взглядом.

«Думаешь, ты ускользнул от меня?.. Убийца!»

Прямой меч в тяжёлой руке рушится на врага, разрубая наплечные пластины и кольца кольчуги. Сталь погружается в плоть, раскалывает кость. Кровь вырывается из раны горячим багровым потоком. Белизна смерти заливает гордое юное лицо, никнет стан, подгибаются ноги. Словно стебель цветка подсечён. Враг валится наземь.

Кривой меч серебряной молнией ударяет по тощей шее. Голова отрывается от тела и летит в потоке крови к сухой растрескавшейся земле. Тук!

Арап вонзает нож в красную лужу:

«Пусть земля пьёт!»

– …Мессер, вам дурно?

– Ничего. Это от вина. Выпил лишнего.

Пряное, густое красное питьё…

Я спешно переворачиваю зерцало. Не надо встречаться с прошлым. Хотя – что есть в нашей жизни, кроме прошлого и той минуты, где мы сейчас?.. Инквизитор прав – надо уйти из времени.

Но на обороте меня ждёт надпись из острых знаков, вырезанная по спирали от края к середине. Эта надпись мне давно известна, хотя я вижу её впервые.

СМОТРИ И УЗРИШЬ. ПРЕД МУЖЕМ, ПОЗАДИ ЖЕНЫ, ВСЁ ДВОИМ. НА ЗОВ ОТЗЫВ, КОГДА ЗНАЕШЬ ДРУГА. ЗЛАТО СПИТ, СЕРЕБРО НЕТ. ЕСТЬ ВЛАДЫКА, ЗОВ…

Нет, не зов – имя. Тэтке Рыбачка слышала его с той стороны, где гладь.

Пред мужем? Да, верно – передо мной, то есть минувшее. То, что уже было; оно зримо во всю даль, насколько я его помню. А что позади, открытое жене? Грядущее?.. То, чего пока не случилось, невидимое?

– Дьявольское зеркальце… – вырвалось у рыцаря.

– Убедились? – сурово спросил доминиканец, вынимая вогнутый диск из его рук.

– Погодите. – Рыцарь задержал у себя вещь, не отдавая инквизитору. – Злато, серебро…

– Должно быть, оно полое внутри. Искусно отлито.

– Злато спит. – Он высвободил зеркало и взял в обе ладони.

– Вы… – Доминиканец чуть попятился. – Берегитесь, мессер!

– Что? – Рыцарь смотрел в чашу, прикованный зрелищем.

– Вы повторяете её слова. Бросьте зеркало в сундук!

– Сейчас. – Он вперился в искажённый мир, таящийся за гладью.

«Я женщина. Я женщина. Жен-щи-на! Проснись, откройся!!»

Поколебавшись в нерешительности, жёлтое подёрнулось и полностью сменилось белизной арапского меча.

Плёнка глади лопнула, как мыльный пузырь. Рыцарю открылось бурное море с пенными гребнями волн. Хмурое небо. Нависшие тучи, шевелящие тёмными потоками дождя, похожими на нитчатые бороды. Они всё ближе, слышен глухой гул; чёрные животы туч озарялись изнутри сполохами молний.

– Да, – небрежно сказал он, возвращая зеркало, – коварная вещица. Слабодушного смутит не на шутку. Запрячьте его поглубже, а ещё лучше – заройте и положите сверху камень. От греха.

– Я отправлю его своему комиссарию, в Льоут, – помедлив, ответил инквизитор. – Прямо сегодня, без отлагательств. Так будет спокойнее. А то вокруг кривого зеркальца слишком много несуразных толков и нелепых событий.

Лицо рыцаря выглядело донельзя странным, несмотря на кажущееся спокойствие. Черты его вроде бы не изменились, оно осталось мужественным и надменным, но побыв некоторое время обращённым к зеркалу, лицо сделалось… каким-то женским, утончённым и маняще красивым. Словно преобразилось, восприняв своё отражение.

Но миг, другой – и вновь пред инквизитором стоял воинственный паломник с осанкой опытного всадника, привычного к доспехам и мечу.

«Чур меня! Иисусе, наваждение…» – Инквизитор осенил себя крестом.

–Велите приготовить мне сидение на помосте, в ложе для нотаблей, – повелительно молвил рыцарь. – Позаботьтесь, чтобы моё кресло было рядом с Его Преосвященством.

«Не могу же я уйти в мир иной, не перемолвившись с епископом. Ах, дура, дура Тэтке! Что бы тебе смолчать, тайно собрать вещички и бежать ночью в безопасный Льоут вместе с зеркалом!.. Ведь твоё место не на эшафоте, а с нотаблями… даже выше их. А я не могу спасти тебя от костра, бедная, потерянная сестричка».

Я вообще не в силах изменить ничего, что мне предназначено дорогой сна. Только идти шаг за шагом, строго повторяя свой давнишний путь.

Я сплю глубоко, во тьме – и среди осеннего дня в Энсе, и среди раскалённого солнцем Египта, и на палубе венецианского корабля, и в потайных ходах пирамиды. Все сны сошлись во мне, как свет в центре зеркала.

Зеркало лежит рядом со мной холодным диском, обёрнутое сгнившей кожей и истлевшей тканью, иногда слабо посылая в сырую землю зов, которого никто не слышит.

Только я.

* * *

6 февраля 3062 года, четверг

Северное море

Течение – будто медленный тяжёлый ветер. В непроницаемой мгле серо-зелёной воды застыли жёлтые световые конусы. Они выхватывали из тьмы плывущие потоки ила, похожие на сонную, ленивую метель.

Иногда вдали загоралась звезда и проводила по кругу узким, ярким лучом – так прожектор на панцирном куполе указывал путь к замершему на дне акватанку.

Всякое может случиться. Обрыв фала, неполадки в скафандре… Или хуже того – вдруг попадёшь в колодец, не отмеченный на схеме.

– Тихо, как в могиле, – прошипел в ушах голос напарника. – Бригадир, зря возимся. Тут один мусор.

Сотерель, согнувшись, упорно шевелил клешнями. Перчатки из многослойного композита превратили пальцы в когти. Руки походили на суставчатые лапы краба. Силовые тяги, нити, жилы, трубки – из-за брони и начинки рукава скафандра были уродливо толстыми.

Упираясь в грунт подошвами паучьих ног, на краю котлована неподвижно стояли роботы. Вытянутые вперёд и вверх манипуляторы служили стрелами, на которых крепились фалы, рукава насосов и кабели. Лампы роботов казались горящими глазами. Их свет терялся в мутной взвеси, клубящейся от неуклюжих движений двух чудовищ, которые неутомимо возились внизу, в котловане.

– Всё прогнило, рассыпается. Даже кончиками не ухватишь. – В доказательство напарник поднял клешнёй согнутую, облезлую табличку некогда жёлтого цвета, а теперь грязно-коричневую. Она трескалась в когтях и опадала к ногам кусками, как листва с дерева. Буква за буквой исчезала выпуклая надпись: «ЧУМА! ЗОНА ЗАРАЖЕНИЯ».

– По карте, здесь была свалка. – Сотерель выпрямился.

– Так оно и есть. Сплошь битая посуда и ржавьё.

Сжав клешню, Сотерель показал напарнику экран сканера на латном предплечье.

– Ниже твёрдый слой. Кладка, а под ней каверна. Надо рыть глубже.

– Даже пластик протух, – ворчал напарник. Они вынули из котлована тонны плотно слежавшихся допотопных отбросов, но не нашли ничего ценного. Карта врёт, а сканер ненадёжен. Склеп где-то в другом месте.

– Дай перфоратор. Эй, на танке!.. Пусть откачают ил.

Сверху поползли гибкие трубы с насадками. Вода устремилась в раструбы, унося плавающий ил и донный грунт. Всё быстрее! В свете нашлемного прожектора под ступнями Сотереля обозначились выщербленные прямоугольные плитки.

Вот она, кладка! Он опустил жало перфоратора и надавил рычаг. Стук звучал знакомо – в глубине угадывалась пустота. Теперь надо вынимать камни по одному.

Сотерель улыбнулся. Нюх его не подвёл. Зря, что ли, столько лет учился искать и брать разные ценности?..

Вдруг кладка треснула.

Твердь под ногами покачнулась, ил хлынул в щели.

– Блок страховки!! – Бросив перфоратор, Сотерель мгновенным рывком выбрал слабину фала и высоко вцепился в него клешнями; он ухнул в разверзшуюся дыру почти до пояса.

Тут фал спружинил, натянулся и остановил падение.

Напарник оплошал. Поспешно замахав руками, схватился вместо фала за провисший рукав насоса и канул в провал с головой.

Раздалось типичное – звяк! буль! Взлетела череда воздушных пузырей.

Так бывает, если выступ сильно бьёт в прозрачное забрало. Достаточно малейшей трещины, чтобы вода вмиг залила шлем.

Сидевшие в танке операторы успели по команде заблокировать каждый свою катушку фала, но…

«Плохой подводник, – переводя дыхание, подумал Сотерель. – Сам виноват. Надо всегда быть готовым к аварии».

– Второй погиб, – сухо доложил он. – Выбирайте белый фал. Так… Хватит. Переносите меня на стреле вправо. Стоп! Опустить на грунт с блокировкой. Теперь жёлтый фал. Понемногу…

Мёртвое тело в скорлупе скафандра плавно поплыло вверх. Сотерель следил за подъёмом – груз мог зацепиться, запутаться в шлангах. Этого допустить нельзя.

«В каком-то смысле парню повезло. Смерть быстрая, и есть что хоронить. Будь экспедиция совсем пиратской, так бы и остался в склепе. Новый житель города Льоут…»

Сотерель заглянул в чёрное неровное отверстие, так неожиданно открывшееся в кладке. С краёв туда беззвучно текли ил и песок.

«Тихо, как в могиле». Таких слов надо избегать, они сбываются.

– Бригадир?

– Я продолжу работу.

Помощников он не ждал. Больше никто не сунется, опасно. Да и делиться ни с кем не хотелось.

Притопнул по краю провала, держась за натянутый фал. Вроде бы прочно.

– Давайте отсосы. Там метра три свободного пространства. Ставьте стрелу подвески по центру. Правей… ещё чуть… Стоп. Пошёл вниз. Медленно.

Внизу струилась тьма. Луч таял в клубах ила. Сотерель парил над рыхлой грудой, из которой выступали обвалившиеся каменные блоки и рукояти перфоратора.

Подземелье. Натуральный склеп!

– Стоп. Стравить фал.

Он буквально кожей ощущал, что треснувший потолок грозит обвалом. Каждый шаг мог стать тем колебанием, которое обрушит камни. Хотя… Сотерель поднял взгляд и прожектор. Потолок был пробит в самом тонком месте, между рёбрами сходящихся дугообразных сводов.

– Я в помещении. Здесь ничего нет. Пол сложен из крупных плит, окружённых мелкими. Даю картинку…

– Сотерель, определитесь по компасу. – В наушниках возник голос Аафье. Похоже, гибель наёмного акванавта её совершенно не тронула. – У восточной стены плита с гербом в виде собачьей головы. Поднимите её.

Пришлось вернуться к груде и взять перфоратор. Затем – подтащить шланги отсоса.

Надгробная плита была неподъёмно тяжёлой. Сотерель расшатал её, потом заклинил рубящее жало и поддел им плиту, как ломом. Когда плита перекосилась, приоткрыв мрачную яму, настал черёд тросов. Обвязал ими плиту, соединил стяжки и поволок каменную пластину прочь от могилы.

Включив сервопривод скафандра на максимум и выдвинув зацепы из подошв, он тащил что было сил. Его собственные мышцы натянулись, словно тросы, а скрежещущая плита еле двигалась. Сотерель обливался пОтом в шлеме, сопел с натугой и тревожно следил за датчиком – запас дыхательной смеси в ранце уменьшался.

«Если бы этот скот не кокнул шлем об камень, он бы здорово мне пригодился!»

Открылась яма. За сотни лет здесь всё смоклось в сплошную вязкую массу. Фильтр отсоса то и дело забивался рыхлыми комьями, хрупкими кусками ржавчины… или костей? Попался бурый череп без нижней челюсти – мягкий, как папье-маше.

«Кто же тут лежит?.. а, теперь неважно».

Клешня нащупала что-то вроде крышки котелка, облепленное чёрным илом. Сотерель когтями соскрёб вековые наслоения.

В свете прожектора зеркально засиял бело-жёлтый металл.

– Госпожа, готовьте деньги. Объект у меня в руках. Прелесть. Как новенький.

– Закрепите его понадёжнее, – твёрдо скомандовала Аафье. – Немедля возвращайтесь в танк. Будьте осторожны.

Покойника уже протащили сквозь шлюз и убрали с глаз долой. Сотерель ждал, пока вода в камере сменится воздухом, и можно будет вылезти из скафандра.

Как ни странно, его встречало мало людей. Обычно в бандах «чёрных археологов» все имеют право потрогать трофей, но здесь экипаж словно попрятался. У шлюза стояли Аафье, её Пёс и здоровый нехолощёный баран, настоящий атлет.

Высокомерие и власть – вот что всегда читалось на лице Аафье, однако сейчас оно выражало плохо скрытое волнение и… печаль. Казалось, она вот-вот заплачет.

Не лучше выглядел и смелый Пёс Господень. Его бледность под коридорными лампами смотрелась, как смертная белизна раненого человека. Этот дерзкий малый поник, посеревшие губы его приоткрылись, а глаза почти не мигали.

– Дайте сюда, – потребовала Аафье, выхватывая металлический диск из рук Сотереля. Повернув его вогнутой стороной к лицу, она всмотрелась в зеркальную гладь.

– То самое? – шепнул Пёс.

– На, гляди.

– Нет. – Отшатнувшись в испуге, Пёс прижался к стене.

– Я приказываю, – процедила Аафье, держа зеркало гладью к Псу. – Ну? Открой глаза, трус!

Сотерель неслышно, по-кошачьи отступил к двери шлюза.

Он плохо понимал, что происходит, но жизненный опыт велел держаться в стороне. Глупо стоять посреди чужой разборки. Пусть грызутся; посторонних это не касается. Осталось получить деньги… и не дать себя облапошить. Если госпожа Аафье решит схитрить, можно пойти на резкость. Тогда ей ни Пёс, ни баран не помогут.

Так-так. Они слегка не в себе. Не просто «чёрные археологи», а люди с замашками. Эти денег не жалеют. Дело, выходит, не в золоте… Они куда больше истратили, вынюхивая, где и что именно лежит, раз вышли на объект с такой точностью. Эзотерики, сектанты – или кто они такие?..

– Крипта, – короткими словами, рублеными фразами Аафье хлестала Пса, который отходил вдоль по стенке. – Приказ. Унести в могилу. Он унёс. Гляди!

Заворожённый Пёс наконец уставился в зеркало и оскалил зубы, словно от нестерпимой боли. Баран, пятившийся вместе с ним, тоже заглянул туда, но лицо его осталось спокойным.

– О… но… – выдавил Пёс. – Я… Нет, нет… Аафье, пожалуйста!

Силы оставили его. Он опустился на колени, сгорбился, закрыл лицо руками.

– Господи, зачем я это сделал? – стонал он. – Аафье, прости меня! Прости, или я жить не буду! Аафье!..

Сотерель ждал, что госпожа топнет ногой, велит ему встать или с презрением уйдёт в свою каюту. Хорош верный слуга – раскис как истеричка…

Но она, быстро вручив зеркало барану, встала на колени рядом с Псом, обняла его и прижала к себе.

– Ничего. Успокойся. Всё прошло. Я тебя прощаю.

– А я – не могу, – глухо прорычал Пёс, припав лицом к её плечу.