Вор Города. Невольник

Глава 14. Канун

Конечно, вор не стал все бросать. Зачем же столько сил он угрохал на это дело? Да и дом на улице еще следовало обставить, а это занятие было очень интересным. Галент даже не предполагал, насколько ему интересно будет обходить столяров, в поисках подходящего комода, например. Вор не стал захламлять новый дом мебелью, брал только то, что необходимо.

Ведь если он не будет выглядеть как простой жилец, хозяин дома чего-нибудь да заподозрит. Галент решил поиграть в простого горожанина, на время, чтобы осмотреться.

Закончив с обустройством, вор решил вознаградить себя за труды. Не зря же он все это время коллекционировал монеты, пора бы их пустить в ход. Больше-то ни на что золото не годилось, только для покупок. Его нельзя ни есть, ни солить.

— Мне надо постараться, чтобы растранжирить эту кучу, — сказал себе Галент.

Он оделся поприличней и пошел бродить по улицам.

Вор слышал, что существует в природе хорошая кухня, но никогда не пробовал ничего вкуснее постной каши. Язык монаха так же держался в аскезе, как и сам человек. Галент подумал, что было бы неплохо устранить этот свой недостаток.

Для первой попытки вор выбрал опрятный кабачок, с хорошим набором вин, судя по толстому монаху, восседающему над дверьми. Скульптура обнимала такой же пузатый бочонок — пупок монаха так вообще был копией пробки, — и все это было увито виноградными лозами. Разве что языческих символов не хватало.

Вор счел, что в этом святилище винного духа и кухня неплохая. Так и оказалось.

Галент не стал утруждать себя выбором незнакомых блюд, просто попросил:

— Что-нибудь такое, что может порадовать худой живот.

Служанка улыбнулась вору, а он ей в ответ. Пребывая в благостном расположении духа, Галент не старался отпугнуть от себя людей. Все ему сейчас виделось в лучшем свете. Отбросив мысли о мести, вор немного пришел в себя, освободился от старых забот и проблем.

— Прошлое в колодец забвения! — пробормотал Галент, осматривая скромный зал.

Он по обыкновению расположился в самом углу, чтобы держать обстановку под контролем, как всегда. Но теперь Галент не трясся за свою жизнь, он сознавал опасность разоблачения теперь разумом, а не сердцем. Холодность и спокойствие — лучшее его оружие. Все это время он вступал в дерьмо, повинуясь чувствам, приходящим извне, из самых темных глубин его души. Чувства мешали его работе, о которой можно было на время забыть.

— Так проще, — решил Галент.

Ему принесли небольшую, пухлую бутылку коньяка, которой уличному забулдыге хватило бы на пару глотков. А посетители этого заведения смакуют напитки, желая познать вкус жизни, а не забвение смерти. Галент попробовал спиртное и оно пришлось ему по вкусу.

Никто на вора не обратил особого внимания, мало ли почему состоятельный гражданин пришел в простом платье отобедать. Существует же общество, отрицающее мирские радости, они одеваются неброско, радеют за минимализм во всем, но при этом не гнушаются тратить деньги на дорогие вещи и вкусную еду. Такие люди не ценят деньги, они свободны от них. По крайней мере, так они сами утверждали.

Галент мелкими глотками пробовал тяжелый напиток, который пришелся кстати после прогулки по морозной улице. Спиртное создавало иллюзию тепла, обманывало тело. Хорошо было бы начать обед с аперитива, но Галент по простоте не знал, что подобные напитки существуют. А может и знал, просто не придал значения.

Вору хотелось получить удовольствие, отдаться наслаждению, а не играть роль благополучного горожанина. Для этого он все равно рожей не вышел.

Принесли огромную тарелку с большим куском горячего, дымящегося мяса в виноградных листьях. Гарниром служила незнакомая вору крупа, оказавшаяся на вкус вполне приемлемой. Рассыпчатые желтоватые зерна идеально гармонировали с истекающим соком мясом.

Другой бы заметил, что мясо жилисто, а крупа не доварена, но вор был далек от таких тонкостей. Его желудок и так с радостью принял угощение.

"Интересно, — подумал Галент, — а в отхожем месте они тоже хранят листья винограда?"

Выпивка и еда на время полностью привлекли внимание вора, он перестал обращать внимание на окружение. В такой бы момент инквизиция с легкостью взяла бы его, но они были заняты своими теневыми делами. Церковникам недосуг было гоняться за ренегатом, залегшим на дно. У них недостаточно было взрывчатки, чтобы поднять такую рыбину, как Галент, на поверхность.

Вор не торопился, он скупо брал двузубой вилкой отрезанный кусочек мяса, некоторое время любовался им, и только потом отправлял в рот. Под конец обеда блюдо полностью остыло и Галенту принесли свежей выпечки из лавки пироженщика за углом. Выпечка была так себе, это заметил даже Галент. Да и сладкому не было место в забитом желудочном бурдюке.

Галент откинулся назад и разбросал руки в стороны. Живот казался непривычно большим, мешающим выступом, который придавил вора к стулу.

— Неплохо, — Галент подавил желание отрыгнуться. — Надо совершать такие прогулки почаще, заслужил, да…

Ему было тепло и приятно, и даже расставание с несколькими золотыми не расстроило вора — у него такого добра хватит надолго. А потребуется — так еще добудет.

— Я же ловкач, — сказал про себя Галент, — я смогу. Но сейчас мне это не требуется.

Оставив мысли о мести, вор остался без какой-либо цели и внезапно, прямо на стуле он почувствовал пустоту внутри. Месть хоть как-то, но делала его жизнь нужной. Не Городу, не горожанам, но нужной. Все равно же, его деятельность кому-то принесла пользу, ну, а кому-то и вред, но так всегда происходит.

Даже Писание утверждало, что не существует добрых поступков.

Галент уперся взглядом в пустое блюдо, которое служанка не рискнула убрать со стола — голодный гость волком бы посмотрел на нее, ведь осталось еще добрая четверть! В блюде не сыскалось смысла или какого-нибудь ответа, подсказки о том, что делать дальше. Освободившись, Галент потерял то единственное, в чем нуждался — в направлении или, точнее, направляющем. Даже цель-месть появилась только благодаря церковникам, но Галент больше не хотел заниматься этим бессмысленным делом.

Порыв давно угас, вор только сейчас смог перевести дух и подумать о своем месте в жизни.

— Чем-нибудь да займусь, — сказал, наконец, Галент, не приняв никакого решения.

Теперь он полагал, что полностью освободился от прошлого. Злость и обида остались, но теперь не были доминантами в его поведении.

Галенту на ум пришел Госнольд — соглядатай Вейнтас. Этот парень был таким же проходимцем, как и сам Галент. Наверняка он сможет что-нибудь подсказать, не цель в жизни, конечно, но работенку подкинет. Уж вор сможет зарекомендовать себя.

Ухмыляясь, Галент взялся допивать коньяк. Это уже было явно лишним, но вор не мог остановиться. Спиртное освобождало от забот, пусть и на время. Галент был благодарен тому демону, что изобрел эту хитрую жидкость.

— Вот где философский камень, — пробормотал он, разглядывая коньяк в стакане, — он умеет трансформировать!

— Да вам бы в поэты, — шутливо заметил человек за соседним столиком.

Галент вздрогнул и со стуком поставил бокал на стол, обернулся. Но за соседним столом сидели ничем не примечательные господа. Конечно, шпионы и должны быть незаметными, тенями человеческого социума. Галент устыдился своего испуга, ничего не поделать, привычки берут свое.

"Мне никогда от них не избавить… да и стоит разве?" — промелькнула у него мысль.

— Прошу прощения, что отвлекли вас, — ответил господин и коротко кивнул.

— Ничего, — пробормотал Галент в ответ.

Он был не в обиде, наоборот, даже благодарен. Этот человек вернул его с небес на землю, напомнил о том, что вор находится в непривычной для него среде. Да и была ли эта привычная среда? Даже уличная жизнь теперь плохо вспоминалась Галенту — столько лет прошло, с тех пор как он мальчишкой обчищал карманы в Гончарне. Те времена ушли, забрав с собой опыт.

Галент пошел прочь из ресторана, но домой не пошел. Он хотел прогуляться по Городу, по той его части, в которой теперь обитал. Пора было наверстать упущенное. Не без иронии Галент думал, что служение Церкви не было бездарно потраченным временем. Он ведь смог убраться с гнилых берегов Гончарни, снять свою собственную комнату, да и недавно отобедал в таком заведении! Какой социальный рост!

О таком не могут мечтать даже эльфы, которые живут на улице мастеров в прибрежном районе, а ведь они неплохо зарабатывают.

У Галента даже появились мысли, что десяток лет потраченных на богоугодные дела, были той платой, которую заплатил вор за нынешнее благополучие. Дук мертв, деньги возвращать не надо, а охотники — им не до него. Так и успокаивал себя Галент, даже уговаривал забыть о той буре в его жизни, что разразилась недавно.

Вор искал путь, который выведет его душу из темных оков. И вроде бы это получалось — так себя он убеждал.

Город дает много возможностей для забвения, лишь бы только горожане не отказались от благ цивилизации. Живут же все эти люди в крысиных домах, стоящих на мертвых улицах из камня, покрытых отбросами и навозом? Живут, и многие даже могут сказать, что счастливо.

— Так почему бы и мне не присоединиться к этим, — Галент косился на прохожих.

Толпа увлекла его, потянула за собой, но не смогла заразить возбуждением. Вор чувствовал, что народ куда-то явно спешит, словно на карнавал, но вроде бы не сезон. Затем вор понял, что люди торопятся к площади Справедливости, стоящей на границе двух районов. Люди шли на представление, которое устраивал для них Закон.

Вор остановился, но его тут же толкнули в спину и заставили идти дальше. Толпа плотнела, обретала единое тело и все ее элементы-люди соединялись невидимыми связями. Галент их чувствовал, но увидеть не мог. Его даже забавляло, что он мог со стороны наблюдать за формированием массы.

— Стада, — поправил он себя.

Но глупо было бы отказывать себе в удовольствии понаблюдать за агонией толпы, которая наслаждается видом крови. Галента не особо интересовала казнь, он видел достаточно крови и смерть воспринимал как обыденное явление. Иногда она ужасна, иногда милосердна — каждому свое. Но лишь в руках закона, смерть надевает маску и созывает горожан в зрительный зал. Театр насилия открывался.

Площадь справедливости находилась на северо-востоке поля, по направлению к набережной. Она была раза в два больше, обычных площадей и обычно использовалась для проведения парадов либо исполнения наказаний. Подобные пяточки насилия имелись в каждом районе, кроме Красного. Город огромен, горожан много, и каждому надо было удовлетворить потребность в зрелищах.

Простые люди едва могли наскрести деньги на еду, так что не могли позволить себе лицезреть драматичную смерть на сцене. И не один актер не мог так реалистично сыграть смерть, так что даже богачи наблюдали за исполнением приговора сквозь прорезь в занавесях.

Галент опоздал на праздник, так что оказался только в середине толпы. Помост был возведен в центре и возвышался над толпою грозной черной горой. Галент пригляделся, и помост лишился своего мистического ореола — простое темное дерево, кое-где подгнившее. Все-таки возбуждение толпы передалось и ему. Нет ничего поэтического в смерти, людям просто требуется как-то ритуализировать ее. Это помогает победить страх перед белым ликом бесконечности.

Вздохнув, вор продвинулся чуть вперед, срезав попутно несколько кошельков. Люди стояли так плотно, что ловкий карманник сегодня наверняка неплохо заработает. Галент решил взять и свою долю, заодно приглядеться к людям.

С простыми горожанами вор никогда не был близко знаком. Настолько близко, чтобы наблюдать их эмоции, которые мораль призывала скрывать. Именно скрывать, а не сдерживать. Потому что задавленные чувства потом все равно требуют удовлетворения. Общество прикрывалось моралью, но закрывало глаза на необходимость стравливать пар чувств.

Цинизм и двуличность — это норма. Галент по сравнению с каждым, пришедшим на площадь, был чистейшим во всей вселенной человеком. Он просто запутался, вот и не понимал себя. Но он не прикрывался лживыми идеалами, потому что все равно ни перед кем не мог выделываться. Галент был только наедине с собой и не видел нужды врать себе.

А многие врали, как он думал.

Наказание, а это, скорее всего, будет смертный приговор, разбередило души горожан, заставило их бросить все свои дела и потратить драгоценное время. Вор думал, что лучше бы они в это время продолжали работать, чтобы дети не голодали. Кстати, многие родители привели своих детей на площадь. Вор таких не понимал, но дети, похоже, ничуть не боялись смерти. Они наоборот хотели во всех деталях рассмотреть процесс исполнения приговора.

— А потом удивляются, что детишки их душат в кроватках, — хмыкнул Галент.

Вор остановился и с силой потер лоб, приговаривая:

— Тоже моралист выискался. Руки по локоть в крови.

Он продолжил обходить толпу, украдкой вглядываясь в лица горожан, да срезая легкие кошельки. Этих остолопов ничто не научит, сколько бы не обчищали их карманы, они продолжают с открытыми ртами глазеть на кровавое представление. Галент был не особо расстроен легкости, с которой его пальцы выхватывали чужие кошельки.

Конкурентов в толпе было достаточно, не каждый день карманник может без особого риска заработать столько денег. На Галента они не обращали внимания, считая простым обывателем, которой не стоит на месте, а прогуливается туда-сюда. Даже глаза старых воров были слепы, они не видели Галента.

На пробу Галент вынул из потайного кармана коллеги сверток с монетами. Это получилось на удивление легко, старый вор не отрывал взгляда от своих учеников. Но Галент все равно удивился невнимательности собрата. Словно тот действительно не видел и не чувствовал Галента, хотя бывший монах не слишком изящно работал.

Пересыпав украденное в свой потайной карман, Галент стал пробиваться к эшафоту. Судя по накатывающему словно морские волны гулу, к площади везли того счастливчика, приговоренному к усекновению головы. Галент не думал, что сегодняшнее представление будет сколько-нибудь кровавым. Судя по разговорчикам в толпе, казнить будут бунтовщика, а закон с ними расправляется мгновенно. Смотря, конечно, от степени вины, но собравшийся люд не ожидал ничего особенного.

Пробившись к помосту, на котором царствовал старый тощий палач в ливрее — эдакий слуга народа, милосердная смерть. Палач командовал командой учеников или помощников (Галент не знал, кем ему приходятся эти дебиловатые ребята), которые притащили на эшафот тяжелый сундук, на котором висел массивный, темный замок. Галенту этот ларь показался слишком мрачным, а замок на нем даже угрожающим.

Палач открыл сундук и принялся раскладывать на столе инструменты своего ремесла. Толпа притихла, задержав дыхание. В полной тишине, только вороны орали на перекладинах, ожидая свежего мяса, палач осматривал пыточные устройства, что-то откладывал в сторону, что-то отдавал в руки помощников. На помост поднялся священник и судья, они о чем-то переговорили с палачом. Священник выглядел испуганным, пытался убедить двух собеседников. Галент ничего не мог расслышать, хотя толпа молчала.

С дальнего конца площади послышался цокот копыт и скрип колес. Галент вытянул голову и посмотрел в ту сторону, но увидел только голову кучера, сидящего на высоких козлах, да острия пик тюремщиков.

Вор, закусив губу, нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Не каждый день, да даже не каждый год законники устраивают кровавую оргию для публики. По толпе понеслись волнами шепотки, люди предвкушали славное зрелище. Но Галент заметил, что толпа скорее недовольна, чем обрадована.

Ушли в прошлое страшные времена, когда в Городе за одну ночь казнили тысячи жителей, ублажая остальных выживших ничтожеств. Теперь в обществе гуляли мысли о человеколюбии — циничная ложь, которая должна была прикрыть разгул преступности и жестокости. Пыточная пьеса теперь вызывала лишь гнев и недовольство, создавала повод поругать Городской Совет. Наверное, об этом и втолковывал священник господам на эшафоте.

Галент удивился, что церковник оказался головастым человеком.

"Впрочем, — подумал вор, — Церковь первая поняла это. Не зря же все пыточные камеры убрали в катакомбы"

Тележка приближалась к эшафоту, но Галент все еще не мог рассмотреть того, кому предстояло испытать на себе всю силу правосудия. Стражники, идущие впереди телеги, растолкали людей, создали коридор и оцепление вокруг помоста. Толпу оттеснили как можно дальше от сцены.

— Значит, и власти понимают, — пробормотал Галент.

Люди не желали уходить, и солдатам-тюремщикам приходилось хорошо работать, чтобы спрессовать всю массу людей, собравшихся на площади. Ни один карманник не смог бы работать в таких условиях, и Галент полностью сконцентрировал внимание на эшафоте. Давка была сильной, толпу мотало из стороны в сторону, вору порой казалось, что его ноги отрываются от мостовой. В океане людских тел он чувствовал себя песчинкой, инородным телом.

Телега подкатила к помосту, и Галент смог рассмотреть невысокого, бледного и изможденного, но все еще крепкого человечка. Вор даже присвистнул, узнав своего друга Дука. Вот значит, когда его настигла смерть. Именно сегодня ему суждено будет расстаться с жизнью. Галент отмел мысли о вмешательстве, что он один мог сделать с двумя сотнями стражников — не каждому обвиненному выделяют такой конвой. Дук может гордиться собой.

Галент кисло усмехнулся, для гордости тут мало повода. И тут же удивился своему порыву — с чего это ему вступаться за Дука? Даже наоборот — нежелательно, денежки придется возвращать. Этот мастер тот еще скряга, спаси его Галент, так и о долге вспомнит.

Но вору стало противно от этих мыслей.

Городские власти не сочли мастера Дука достойным площади перед Ратушей и решили казнить его на границе Поля с Извилком. Полагали, небось, что тут его смерть воспримут… спокойнее? Но толпа все равно недобро роптала. Стражникам пришлось встать двумя цепями вдоль помоста, чтобы охладить пыл людей.

Смельчаков не нашлось.

Два стражника потребовали, чтобы Дук последовал с ними, но мастер не пожелал облегчать им работу и остался сидеть на скамье. Его вызов мог бы показаться следствием гордости, внутренней силы… Мастер смотрел пустым взглядом в толпу, лицо его ничего не выражало. Ни гнева, ни страха, не было ничего. Видать с ним уже успели поработать, загнали его душу в такие темные глубины, что человек фактически уже умер. Вся эта пытка была бессмысленна, даже освободи законники Дука, он был уже сломлен и не сможет продолжить свою — Галент хмыкнул — террористическую деятельность.

Наверняка мастера обвинят в чем-то подобном — подстрекательство к бунту, революции и тому подобной ерунде. Как будто жители Города могли бороться с ратманами. Зимой это бессмысленно — один подписанный указ и обозначенный район Города будет отключен от отопления… прощай цивилизация, привет дикий холод.

Стражникам пришлось лично забраться в телегу и поднять приговоренного со скамьи. Они грубо бросили его в руки своих товарищей, чем вызвали очередной недовольный ропот в толпе.

Больше стражники не пытались показывать свою власть над человеком, старались быть как можно обходительными. Даже палач усомнился в необходимости пыток. Он что-то спросил у законника, но тот раскричался:

— Твоя работа просто исполнять, а не умничать! Титул тебе дали, чтобы заткнулся, идиот!

Галент только усмехнулся, в палаче не проснулись человеческие чувства, просто он боялся толпы и решил — раз я не могу отменить приговор, то хоть сделаю вид, что на стороне подсудимого. На это его куриных мозгов хватило. Дуку в этом, конечно, повезло, умелые руки палача прикончат его раньше, чем боль. Быстрая смерть все же милосерднее.

Дука подняли на помост и бросили к ногам законника, который принялся зачитывать приговор.

— Механист Гильдии Извилка третьего объединения специалистов Николас Дуклан обвиняется в подстрекательстве к бунту, преступной деятельности против Городского Совета, незаконном обороте оружия…

И многое другое, механисту приписали все, что можно было. Фантазия у ратманов была богатой, но Галент полагал, что речь помогали писать церковники — вот уж великие очернители всего и всея. Только Дука никто не обвинял ни в ереси, ни в почитании языческих богов. Если отбросить словесную шелуху о бунте, то Дук был повинен лишь в том, что слишком усердно занимался своим ремеслом.

Галент бы рассмеялся, но толпа его так сдавила, что ни вздохнуть, ни выдохнуть он не мог.

Ратман тем временем закончил свою обличительную речь, отбросил лист слуге и с презрением уставился в толпу. Рассчитывал, очевидно, что его слова молотом ударили по людям. Но нет, граждане даже внимания не обратили на слова законника, а на его взгляд ответили дорогими в этом сезоне продуктами — подгнившими овощами и яйцами.

Согнав с эшафота ратмана, толпа чуть успокоилась, но продолжала теснить стражников. То тут, то там цепь воинов поддавалась, но сил у толпы все еще не хватало.

Палач тем временем принялся за свое ремесло, первый удар он не доверил своим ученикам. Уложив безвольного Дука на колесо, он привязал его конечности к ободу. Галент поморщился, эта пытка давно вышла из практики наказания, что сподвигло ратманов вернуть ее, он не понимал. Похоже, что аристократия совсем выжила из ума.

Дук пребывал в прострации, но когда ему принялись дробить кости рук, он раскричался. Да никто бы и не молчал на его месте. Галент отвернулся и зажмурился, он бы и уши закрыл, но руки были зажаты обступившими его людьми

Палач закончил с одной рукой и раздробил кости другой. Дук уже не кричал, а стонал, его разум окончательно погрузился в темное забвение. В этом мире его больше ничего не держало. Помощники палача закончили с ногами и принялись водружать колесо на шест. Разбитые руки и ноги напоминали мешки, свисающие с обода колеса. Крови почти не было, палачи знали свое дело.

Некоторое время граждане смотрели на колесо, вознесшееся над площадью, на истерзанное тело, которое продолжало стонать, не в состоянии расстаться с жизнью. Мгновение толпа безмолствовала, смотря мертвыми бездушными глазами на то представление, которое страстно желали. Но в этот раз оно не вызвало в них того самого чувства, которого не хватало в обыденной жизни. Они не испытали счастья, наблюдая за мучениями преступника.

Или они не верили в обвинения — хотя раньше это никого не заботило, или горожане пресытились ужасами. Прошло ведь немало лет, людская философия уползла далеко вперед, оставив в обществе склизкий след, называемый гуманизмом.

Что-то пошло не так, постановка сбилась и все актеры с улиц, вместо того чтобы отправиться домой и с радостью приняться за постный ужин, бросились с кулаками на вооруженных стражей.

Воины не ожидали ничего подобного. Ну, да, кому-то нос расквасить это можно, пырнуть ножом в бок — за милую душу, насадить ту визгливую бабу на пику — да хоть каждый день! Но толпа в своей безумной ярости просто смела всех стражей, втоптала их в мостовую, смешала мясо и кости со снегом и грязью. От стражей остались только раздавленные доспехи, да костные осколки. Некоторые в своей ярости доходили до неистовства и кусали, отгрызали куски мяса от стражников.

Погибло всего ничего, но остальных эти смерти ужаснули. Стражи бросились бежать, расталкивая, сбивая с ног горожан. Те отвечали им камнями. До конца площади добралось лишь несколько десятков стражей. Да и тех еще долго гнали до городской тюрьмы, где толпу встретили пушками и ружейными выстрелами.

Галента же потоком выбросило прямо к помосту. Люди продолжали избивать последних уцелевших стражей, которые забрались на помост — сверху обороняться от безоружных людей было проще.

Вор не хотел находиться в первых рядах, среди революционеров, как потом назовут эту безумную толпу, но сдвинуться никуда не мог. Один стражник принялся стращать его своей пикой, норовя ужалить тощего типа — счел, видать, легкой добычей. Галент обругал его, потом его мать, да схватил пику за древко и дернул на себя. Стражник полетел вниз в толпу, которая встретила его с радостными визгами.

Воин ударился головой о мостовую — вор даже сквозь крики услышал хруст костей и поежился.

— Уж лучше так, — подумал он, — чем в руки этим людоедам.

Толпа превратилась в свору мертвецов, раззадоренных тухлым мясом.

Галента схватили, подняли на руки и принялись подбрасывать в воздух, как героя. На его крики никто не обращал внимания, зато стражи попытались достать пиками вора. Уж больно соблазнительной мишенью он им казался. Но вскоре им пришлось отступить к столбу, на котором тихонько умирал Дук.

Кровожадные горожане оттеснили оставшихся стражей, поднялись на помост и бросались прямо на пики. Они не боялись умереть, не обращали внимания на раны. Люди, подбрасывающие вора, прекратили свою забаву — нашли себе новую — насадили на мертвого стражника на его же оружие и потащили куда-то прочь от помоста.

Галент неуверенно встал, отряхнулся, заметил, что кошелька у него уже нет, и дико расхохотался, но тут же заткнулся. Окружающие его люди ответили на его ржач своим смехом, не менее безумным, а то и более. Вор проследил за теми людьми, что его качали, и сказал:

— Знамя равенства реет на ветру, — сплюнул.

Он повернулся к помосту, вокруг которого образовалось свободное пространство. Самые дикие были на эшафоте, остальные разбрелись кто куда, в основном громить местные магазины. Они тут пусть и не богатые, но кого это остановит? Зато можно пообщаться с дочкой лавочника, близко. Когда еще у горожан будет такая возможность.

На помосте происходил последний акт пьесы, последние безумцы накалывали свои тела на пики стражников, которые и не могли их бросить. Накалывались и дотягивались до шеи государственных псов, чтобы удушить, а то и укусить. Галент с открытым ртом пялился на все это, ему казалось, что глаза безумцев горят мертвенно алым огнем. Нечто подобное он видел у мертвецов с завода Харана. Только пламя не было столь ярким.

— Магия? — неуверенно прошептал вор.

Ему хотелось в это поверить, но он не мог. Что-то останавливало, магия слишком все упрощала, а ведь это был простой инструмент, наподобие меча — тут вор сам себя одернул. Инструменты на то и нужны, чтобы выполнять свою функцию. А магия как раз управляла некими тайными, мистическими энергиями. Что ж он тогда усомнился? Только магия могла сотворить такое.

Значит, должен был быть провокатор.

Галент завертел головой, но не увидел ничего странного. В толпе только он один казался инородным объектом. Даже старый карманник с учениками давно сбежал, а может, лежит где-то себе с разбитой головой. Вор поежился.

Слишком все это походило на Сайленса — вот тот мог бы устроить такое, но тогда какими силами он должен обладать?

Вор припомнил прочитанную в одной книге фразу: во время слома людская энергия с легкостью управляется, но маг должен помнить об опасности утонуть в потоке. Галент мало что понимал в магии и ту книгу забросил, не дочитав. Теперь жалел, понимание врага, его инструментов ой как пригодилось бы.

— Хорошо, хоть я не в форме, — вор пнул раздавленный шлем, в котором плескалось кровавое месиво.

Шлем откатился, его тут же подхватили и так же водрузили на пику. Галента затошнило, но он сдержался.

— Лучше уж поорать, точно примут за своего, — решил он и закричал: — долой, мочи их, чтоб я вас!

Он орал бессмысленность, но и люди вокруг говорили на каком-то ином языке, кровавом, пришедшим из самых их темных уголков души. Такого языка не знает ни один полиглот, зато во время голода, безработицы или других кризисов, его знают все бедняки.

Последние стражники пали, разорванные толпой на сувениры. Не забыли горожане и о палачах. Их бросили на эшафот и обезглавили. Безумные горожане действительно напоминали оживших мертвецов, расправившихся с паровозом в зоне отчуждения промышленного района. Но и активисты с алыми глазами все полегли, народ чуть успокоился. Похоже вирус безумия начал испаряться. Это конечно хорошо, но Галент понимал, что сейчас удила возьмет страх и направит толпу в новый поход за свободу, равенство и мир в Городе.

Горожане ведь понимали, что ратманы не простят этого.

Еще бы! Толпа учинила разгром прямо под трупным знаменем — Дук уже был на последнем издыхании, приманивая воронье предсмертными вздохами. Птицы не решались приближаться к площади, бунтовщики вспугнули их, но нашелся один старый ворон.

— Жаль, что не белый, — подумал Галент.

Ворон, который направился прямиком к колесу. Собравшиеся под шестом люди, смотрели вверх, не понимая, что делать. Они уничтожили стражей, и теперь им на время вернулся разум, пусть и оскопленный страхом. Чего они собственно добивались своей яростью? Такой вопрос себе задавал каждый.

Ворон неуклюже приземлился на колесо, которое, скрипнув, накренилось под его весом. Люди на эшафоте вздрогнули и уже не могли оторваться от зрелища жирной птицы, приближающейся к изуродованному телу. Им казалось кощунственным, что ворон примется за еще живого человека. Наверное, казалось.

Кто-то схватил пику и бросил вверх, целя, наверное, в птицу, но попал Дуку под лопатку. Механист испустил протяжный вздох и тихо умер. Ворон же не испугался, только раззадорился от вида теплой крови. В него полетели все новые и новые копья, но они не достигали цели.

Не обращая внимания на людей внизу, ворон осторожно клюнул в лицо трупа. Тело не шевелилось, и птица принялась за свое. Вскоре к шесту слетелись его собратья, некоторым не везло, и их сбивали камнями.

Кто-то из горожан догадался, что проще сбросить колесо, чем отгонять от него птиц. Но даже самые рослые и упитанные люди не могли выдрать тонкую жердь из стойки. Она как приросла к металлу. Это тут же расценили, как мистический знак. Люди в ужасе бросились от шеста, крича что-то о гневе господнем.

— О, вспомнили о церкви, — фыркнул вор, — а людей убивали вы, руководствуясь…

Галент не успел договорить фразы, как колесо, на котором птицы начали пир, взорвалось.

Вор повалился на землю и прикрыл глаза, вокруг него попадали люди, кого-то задело золотистыми осколками, в других вцепился огонь. Галент стоял близко к помосту, но уцелел. Рядом с ним метался в грязи горящий человек, тянул к вору руки, моля о помощи. Галент сбросил с себя плащ и накрыл им человека.

В колесо словно бомба попала, но взрыв не разметал птиц, не разорвал тело Дука, а объял их пламенем, как желтый цветок.

Галент хлопал ладонями по горячему плащу, в котором метался человек, но огонь не желал гаснуть. Язычки золотого пламени вырывались из-под ткани и норовили добраться до вора, но он не обращал на это внимания. Он смотрел на горящее колесо, на черных птиц в сердце его и на горящее тело Дука. Птицы прекратили пир и взирали на толпу сквозь языки пламени.

Вор оглянулся и увидел таких же как он испуганных людей, неотрывно глядящих в стеклянные глазки птиц.

Веревки, которыми был привязан Дук, порвались и труп медленно сел на колесе, выставив перед собой раздробленные руки. Из глазниц мертвеца вырывался золотистый огонь, рот его был наполнен яростью, которая изрыгалась на помост. Вскоре весь эшафот загорелся и все обгоревшие люди на нем тоже.

Галент встал на ноги и побрел прочь.

За спиной вора бесконечно горел мертвый механист, объятый золотым сиянием, как солнечный диск. Горожане попадали на колени и принялись бессвязно молиться, взывая к милосердию.

Вор не знал, чем кончилось вчерашнее — он дико расхохотался — представление и рухнул на кровать. В голове было пусто, как в бутылке, попавшей в руки к пьянице. Долгие часы Галент просто пялился в потолок, пытаясь прийти в себя.

Он не задремал, не уснул, просто лежал и смотрел в грязный потолок, на котором паучок творил свою ловчую сеть. Зрелище было гипнотизирующим, вор никак не мог оторваться от него. По крайней мере, он смог забыться, не вспоминал больше о сгоревших заживо людях, об их криках и молитвах уцелевших. Даже о том, что Дук решил подняться и поприветствовать народ, как какой-нибудь знаменитый актер, узнанный в толпе.

Галент, конечно, знал, что огонь порой заставляет трупы садиться, но все равно…

Лишь с наступлением ночи вор немного отошел от потрясений.

— Что это, мать его, было?! — спросил он, глядя на паука. — С ума сойти…

Вор сел на кровати и потер виски. Если отбросить все домыслы, то это представление было отлично срежиссированной провокацией. Но кого? Золотое сияние, жертва на костре, колесо, которое только ленивый не назвал бы солнечным. Все это напоминало церковные штучки, обычное мифотворчество. Но Галент не припоминал, чтобы жрецы когда-нибудь поступали столь… нагло. Слишком не похоже, хотя все налицо.

— Я просто не верю в силу жрецов, — сказал Галент сам себе, — уверился, что они не найдут меня, успокоился, расслабился. Дурак!

Но Галент ничего не предпринял, он остался в своей комнате и лишь иногда в последующие дни спускался вниз, чтобы поесть. Долго он еще не мог спокойно глядеть на жаренное мясо, но оно, к счастью, и так стало редким. На кухне домовладельца готовили в основном рыбные блюда, а мясо было либо слишком дорогим, либо добытым в ближайшей канаве. Вор предпочел рыбу, хотя и она могла быть заражена паразитами.

Выходить Галент никуда не хотел, сознавая, какие потрясения обрушатся на Город в ближайшие дни. В толпе что-то переключилось со смертью Дука, изменения не останутся без последствий.

Из разговоров в доме вор узнавал о событиях в Городе. В основном они походили на сводки операции военных за стеной. Кто-то побеждал, кто-то проигрывал, все это было сверху присыпано трупами, которые свозили в промзону.

— В печах сжигать, да мыло делать, — со страшным шепотом говорили посетители.

Галент только усмехался. Ратманы наверняка почувствовали, что дело пахнет жареным. И если они не совсем дураки, то не будут предпринимать слишком активных действий. Дадут толпе утихомириться, пожар рано или поздно выгорит. Военные держали порядок в части Поля, полностью обезопасили Извилк и Красный. Что творилось в Демиусе — неизвестно, только слухи об отрядах самообороны, организованных механистами. Про другие районы рассказывали такие страсти, что вору стало боязно за родную Гончарню.

Твари ночи, дескать, поджидают тамошний люд в темных переулках, да утоляют свой голод. Морские паразиты раньше времени выбрались на берег и теперь проникают в организм людей, превращая их в свои гнезда. Ну и тому подобное, Галент не особо вслушивался в эти россказни. Наверняка половина этих слухов была пущена аристократией, чтобы подвести горожан к мысли — без военной мощи Ратуши Город не устоит.

— Устоит, еще как, — бормотал Галент, озвучивая свои мысли.

Все проблемы были надуманы, а революционные массы оказывались просто мародерами. Прикрыться идеалами просто, вот только верить в них сложно. Объявят фанатиком еще чего доброго, приравняют к опальной ныне Церкви.