Вор

Глава 2

— Это свалка.

— Этому месту просто нужен ремонт.

— Нет, это свалка, — Камилла посмотрела на Габриэля. — Люди никогда не будут здесь есть.

Она говорит по-японски, он — по-английски. Именно так они разговаривают многие годы.

— Будут, как только я закончу здесь, — абсолютно уверенно сказал он.

Он никогда не был неуверенным в том, что делал, почему в этот раз все должно быть по-другому?

Они стояли перед небольшим каменным зданием, вид которого был еще печальнее, чем тот, в котором его уличили. Сорняки росли из трещин на стоянке. Окна были грязными. Вывеска на фасаде рухнула. Им сказали, о прошлогоднем торнадо. Способ кончины здания не был так уж и важен для Камиллы — факт оставался фактом — это бесполезно. Габриэль же каким-то чудом превратил это в преимущество.

— Торнадо прошло прямо перед этим местом, но ничего кроме вывески не упало, — говорил он. — Твердое, как скала. И в любом случае, я бы заменил вывеску.

— Нужно заменить всё здание, — ответила Камилла. — Это церковь, Габриэль. Ты не можешь просто начать подавать круассаны и кофе в церкви.

— Вот почему мы реконструируем это здание, детка, — ответил он, улыбаясь и щурясь от солнца, пытаясь рассмотреть дорогу. — Видишь все эти машины? Это место имеет идеальное расположение. Там заполненная автостоянка бизнес-центра всего лишь в миле[1] вниз по дороге. А за углом школьная. Ты действительно не имеешь ни малейшего понятия, как Хэйвенвуд вырос за последние несколько лет, — упрекнул он.

— Большой или маленький, скидка на твой страх и риск, — торжественно произнесла Камилла.

— Ну, спасибо, Печенье Удачи.

Камилла вздохнула и откинула длинные вьющиеся волосы цвета золота от лица. Солнце отразилось в большом железном браслете, который облегал большую часть ее левого запястья. Это место изнемогало от зноя, не смотря на то, что уже стоял ноябрь. Погоде в южной части США не было равных. Уровень влажности делал воздух плотным. Она оставила ее любимую толстовку в машине. Да, внезапно у них появилась машина. Он является ее опекуном уже шесть лет, и у них никогда не было машины. Так же, как она никогда не была за пределами Токио, и не ходила в настоящую школу. Насколько ей известно, Габриэль никогда не открыл бы кафе, несмотря на его притязание о знании про них все. Токио в Алабаму? Серьезно?

— Почему мы здесь? — в отчаянии спросила она, уже в миллионный раз за сегодня.

— Для контроля за вандализмом, — ответил он.

— Ты знаешь, что я имею в виду.

— Спроси меня позже, — произнес Габриэль.

Она скрестила руки на груди.

— Сейчас уже позже?

— Нет, — с непоколебимо хорошим настроением ответил он. — Ну же, давай посмотрим, как много строительная бригада успела сделать внутри.

— Ты в хорошем настроении, — прокомментировала она угрюмо.

— Я люблю этот город, — ответил он, направляясь к входной двери.

«Город», по мнению Камиллы, едва ли мог зваться таковым.

Габриэль утверждал, что Хэйвенвуд довольно большой, но после того, как их самолет совершил посадку, они проехали утешительный свет эстакады и оказались на извилистой двухполосной дороге. Дороги, удаляющиеся от шоссе, изгибались и извивались, пересекая засаженные поля и недавно построенные подразделения. Деревья были везде. Хотя она видела и небольшие горы на горизонте, участок шоссе с церковью/кафе располагался на равнине, гораздо большей, чем Камилла привыкла видеть. Камилла привыкла. Она никогда не была окружена таким количеством деревьев на такой концентрированной территории. И среди таких высоких, устоявшихся, наползающих со всех сторон… нависающих над дорогой…она чувствовала клаустрофобию. Если говорить о доме, в Токио, деревья в Японии были красивыми и тонкими, распланировано размещенные в садах и парках в связи с ценностью и ограниченностью пространства. Деревья были главным украшением — произведением искусства. Здесь же чувствовалось, что деревья — законные владельцы земли, армия, которая восстанавливается так же быстро, как ее сокращают.

Хотя листья уже начали опадать, желто-красное полотно все еще мелькало перед глазами. Камилла сравнивала листья с синяками. Цвета напоминали ей о безнадежной битве с приходящей зимой — грустной, но в то же время смелой, а потому и красивой. Хотя, учитывая жару, которая стояла в ноябре, было достаточно сложно представить здесь зиму.

Камилла не обращала внимания на здания с тщательно разработанным дизайном и упорядоченной архитектурой. Ей сейчас так не хватало утешительной суеты плотного мегаполиса. Еще один фактор к списку вещей, который вызывал отчуждение.

Странность была в том, что впервые в жизни, она не выглядела чужой. Ее родители были шотландцами; ее золотые вьющиеся волосы и зеленые глаза не так уж и распространены в Японии, где она родилась. Там она была объектом любопытства, несмотря на то, что вела она себя как настоящая японка. В отличие от Габриэля…

Никто, кто встречал их, не спрашивал, действительно ли Габриэль ее отец. И так было очевидно, что нет. Ему было около тридцати, но выглядел он моложе своих лет. Несмотря на его безукоризненный английский, он был определенно японцем: не очень высок, с раскосыми любознательными глазами и прямыми черными волосами, которые будь бы на дюйм длиннее, можно было бы собрать в хвост. И хоть он и выглядел как японец, но не скрывал свою неприязнь к стране, на протяжении всех тех шести лет, когда был опекуном. Он отрекся от суши материка, раздражался по поводу языка (его японский был таким же проблемным, как и ее английский) и ненавидел еду.

— В Японии вся еда на вкус как морская вода, — часто говорил он.

Он никогда не рассказывал Камилле откуда родом, но, видя его отношение к английскому, она была почти уверена, что он американец. В конце концов, об этом городе он уже прожужжал ей все уши.

Габриэль открыл входную дверь, и Камилла зашла в здание вслед за ним. Они оставили дверь открытой, чтобы хоть так сюда попадал воздух — центральная вентиляция еще не была восстановлена. Незавершенное строительство было везде. Фасад дома все еще выглядел как небольшое святилище храма с колоннами и витражами, но скамьи уже наконец-таки убрали. Козлы и листы гипсокартона всё еще находились здесь, но в конечном итоге, появятся столы и стулья, а также ковры, застилающие каменный пол. Тут много пространства, на потолке специальная ниша, в которую встроены софиты из цветного стекла. На первом этаже будет прилавок и, собственно, кафе. На втором — их комнаты. Первоначально они служили комнатами для священника, так что не нуждались в большом обновлении. За исключением, водопровода, который нужно проводить повторно. И крыши, которую нужно починить. И порванных ковров. Видимо, под двумя отвратительными зелеными коврами должен быть отполированный деревянный пол. А также тут были груды старого хлама, от которого еще предстояло очистить шкафы. Да-а. Не так уж и много обновлений.

Но внизу, в святилище, то есть в столовой, строительные работы шли куда лучше, полагала она.

Габриэль был в восторге.

— Вот здесь будем готовить чай и кофе, — он указал, где именно. — Вид будет лучше, когда прибудут столешницы. Прилавок и кассу поставим здесь. Нужно еще подождать, пока установят стекло. Тут будет полно еды, которую ты не хочешь есть.

Камилла поморщилась.

— Всё, что ты собираешься делать, будет покрыто шоколадом, или карамелью, или же вообще изначально сделано из сахара.

— Это пекарня, детка.

— Можно печь вещи без сахара, знаешь ли.

— Например?

— Например, пирог с карри, — это слоеный пирог с мясной начинкой. — Или чука-человек.

— Китайские свиные булочки? Это далекий юг, Камилла. Никто не будет это есть.

— Откуда ты знаешь? — вызывающе спросила она. — И «далекий юг», — последние слова она произнесла на английском, акцентировав на них внимание. — Что бы это еще значило?

— Это то, где мы находимся. Это регион, который охватывает несколько штатов в южно-восточной части США. А это означает две вещи. В общем-то, это означает кучу всяких вещей, но я озаботился только двумя: во-первых, тут готовят лучшую в мире еду. Это родина хороших и честных людей, которые понимают, что масло — это хорошо, бекон — еще лучше, и нет никакого смысла в чае, если он не состоит на девяносто процентов из сахара. Во-вторых, здесь никто не знает, что такое пирог с карри и даже, если ты уговоришь кого-то попробовать его, тебе вежливо улыбнутся, из-за хороших южных манер скажут, что он хорош, но никогда не закажут его снова.

— Я не знала об этом, — весело прозвучал женский голос в другой части церкви. — Это кажется немного самонадеянным, так говорить.

Габриэль повернулся, и улыбка осветила его лицо.

— Шарлотта!

Шарлотта была женщиной лет тридцати, среднего роста, средней привлекательности и с неприлично длинными рыжими волосами, собранными в косу, конец которой качался возле ее талии. Она светилась энтузиазмом, так же как и Габриэль.

Она поприветствовала его дружескими объятьями.

— Мне всё было интересно, когда же ты сюда вернешься, — воскликнула она. — И я всё не верила, что кто-то купил старую епископальную церковь, но, знаешь, теперь я не так уж и удивлена.

— Буду считать это комплиментом, — ответил он.

— Мистер Кацуро, — произнесла другая женщина, переступая порог. — Я была бы рада приветствовать вас в Хэйвенвуде, но мне сказали, что это не первое ваше пребывание здесь.

По правде говоря, в ее голосе не прозвучало ни капли радушия. Она ступала осторожно, как будто ожидая, что здание вот-вот завалится. Она резко отличалась от Шарлотты — низкая японка, одетая в слишком нарядные юбку и блузку. Ее прямые короткие волосы доходили до щек, а выражение лица было лишено эмоциональности.

Габриэль же улыбнулся ей и пожал руку.

— Меня связывает столько воспоминаний с этим местом, — сказал он. — Кроме того, Хэйвенвудская школа на первое время подойдет Камилле. Какая вы из сестер Унимо?

— Вы позволяете себе слишком много, — ответила она. Ее акцент был незначительным, словно она была носителем языка, но Камилла смогла его уловить. — Вы не должны забывать, что я являюсь директором школы.

— Значит, Рин, — легкомысленно сказал Габриэль. — Рад наконец-то встретиться с вами. Можете себе представить, я уже наслышан обо всей вашей семье. Это же ваша сестра недавно получила Нобелевскую премию за изобретение в генетике?

— Это широко известный факт, — кисло ответила Рин Унимо. — Вы же являетесь известной личностью. Но сейчас не место и не время для историй, мистер Кацуро.

— Пожалуйста, зовите меня Габриэль.

— Хм… — она взглянула на Камиллу. — Я так понимаю, эту девчонку я принимаю в школу.

Камилла ощетинилась.

— Девчонку? — сказала она на английском.

— Надеюсь, ей хватит знаний, которые ожидают от нее высокие школьные стандарты, — говорила Рин, словно не услышав слов Камиллы. — Правильно ли меня проинформировали, что она никогда не ходила в обычную школу?

Габриэль все еще улыбался.

— Из многочисленных писем, которые я получал последние два года, я уверен, что Хэйвенвуд примет Камиллу в любе время, при любых обстоятельствах.

— С более сильным руководством приходят более строгие правила, — ответила Рин. — В свое время Таррант Смит был хорошим директором, но Хэйвенвуд перерос его.

Взгляд Габриэля переместился с Рин на Шарлотту, которая отстраненно рассматривала стену.

— Я понимаю. Да, Камилла никогда не была в школе, но я уверен, что ее образование на уровне даже стандартов Унимо.

Рин нахмурилась, как будто его непоколебимое спокойствие разочаровывало ее.

— Ради целесообразности ей следует начать посещать школу в понедельник — по испытательному сроку.

У Камиллы возникли проблемы с некоторыми словами на английском, которые они никогда раньше не использовали в разговоре, и слово «испытательный» ввело ее в тупик.

— Она даже не успела переступить порог, а уже находится на испытательном сроке? — рассмеялся Габриэль. — Она ничего не сделала.

— Точно, — холодно ответила Рин. — Все наши студенты должны проявить себя. Обычные дети должны принадлежать другому месту.

Габриэль задумался, вновь взглянув на Шарлотту.

— Это ваша школа, — пожал он плечами.

— Я рада, что мы поняли друг друга, — сказала Рин. — Ничего другого я и не ожидала.

Габриэль обнял Камиллу за плечи.

— Самое важное — это образование Камиллы.

В этот момент снаружи раздались звуки — металлический скрежет, а затем низкий свист.

Ее глаза сузились. Остальные не были способны услышать этот звук, но она точно знала, что это было. Она молча подошла к входной двери.

Рин пробормотала:

— Как грубо.

Но Камилла не обратила на женщину ни малейшего внимания, словно бросая вызов. Как и этот идиот.

Она повернула за угол здания и столкнулась лицом к лицу с парнем не намного старше ее, который держал в руке баллончик с краской. Он встретил ее хмурый взгляд и выдал ей зубастую улыбку.

— О, тут кто-то был? Плохи дела, — неискренне сказал он.

Он должен был заметить машины на стоянке. Наверное, он даже слышал голоса внутри. Камилла слышала их стоя здесь — сейчас Габриэль пытался найти общий язык с Рин. Камилла взглянула на серую кирпичную стену, на которой рисовал парень какое-то лицо с острыми зубами. Она перевела взгляд на него. Темные зубчатые волосы, лицо всё в пирсинге. Шрам от кончика носа по всей щеке. Она знала этот тип парней. Такие, как он, часто встречаются по всему Токио.

Она посмотрела на другую сторону улицы и дома за ее пределами. Должно быть, он оттуда.

— Убирайся! — потребовала она на английском.

Он фыркнул, не впечатленный.

— Я еще не закончил, — усмехнулся он.

Он снова встряхнул баллончик.

Камилла разразилась бранью.

— Я сказала, убирайся, — уже громче отрезала она.

Его глаза бросали вызов.

— И что ты будешь делать, Златовласка? — он подошел ближе, грозно взирая на нее с высоты своего роста, пытаясь напугать. — Вы, иностранные дети, приходите в наш город, ведете себя, как пожелаете, а потом убегаете плакаться к мамочке и…

Камилла толкнула его, и он оступился, улыбаясь.

— Камилла, — прозвучал голос Габриэля. — Хватит.

Ее пульс ускорился. Она почувствовала, что ее вены на левом предплечье упираются в железный браслет. Никто не мог говорить про ее родителей в подобном тоне и думать, что это сойдет ему с рук.

Она оглянулась. Взрослые вышли из здания. Габриэль бегло посмотрел на сцену, развернувшуюся перед ними. Рин рассматривала Камиллу с неодобрением. Шарлотта была ошеломлена.

— Уоррен Хайд! — воскликнула Шарлотта. — Как ты мог?

Он пожал плечами.

— Это место заброшено уже довольно давно. Я думал, тут никого нет.

Лжец!

— Здесь машины и вполне видно, что ведутся строительные работы, — яростно говорила Камилла Габриэлю на японском.

Он просто положил руку ей на плечо, универсальный знак, указывающий на то, что ей нужно успокоиться.

— Даже если это и правда, — говорила Шарлотта парню, — мы все еще не ходим по округе, разрисовывая дома.

— Нет, — согласилась Рин. — Но также мы не набрасываемся на остальных учеников в общественных местах, — ее глаза остановились на Камилле. — Вы даже не перешли порог школы, мисс Тиг, и уже прибегаете к насилию. Да, я бы сказала, что ваш испытательный срок более чем оправдан. Идемте, мистер Хайд, я провожу вас. Мистер Кацуро, мы продолжим наш разговор позже.

— Надеюсь на это, — спокойно ответил Габриэль.

Бросив ухмылку Камилле, парень последовал за Рин к ее машине.

Шарлотта облегченно вздохнула, когда они уехали:

— Мне очень жаль. Иногда он просто невозможен.

— И когда же Рин Унимо взяла все дела в свои руки? — спросил Габриэль, наблюдая за тем, как машина выезжает с парковки.

— В течение лета, — ответила Шарлотта. — Я знаю, она кажется резкой, но у нас никогда не было такого спокойного года, как этот.

— И она разработала некоторые проекты, которым вы все очень рады.

Шарлотта слегка покраснела.

— Что?

— У тебя мел на рукаве рубашки. Ты превратилась в рассеянного профессора.

— Я учитель химии в средней школе, а не профессор, — упрекнула она. — Она увеличила мне бюджет, если ты это имел в виду под проектами. У меня появилась возможность собрать набор получше по химии для детей, — она улыбнулась Камилле. — Тебе повезло, я запланировала парочку действительно классных вещей. Если мы не подпалим что-нибудь до Рождества, я буду удивлена.

Габриэль вздохнул, рассматривая новые граффити.

— Почему у меня такое чувство, что ты единственная, кто рад нас здесь видеть?

— Рин просто очень осторожный человек, — великодушно произнесла Шарлотта. — А Хайд… тут ничего личного. Он, кажется, считает, что должен проверить каждого нового студента.

— И Тэйлор?

Ее улыбка исчезла.

— А что с ним?

— Ах, — видя ответ на свой вопрос в ее реакции, произнес он. — Тем не менее, не всё так плохо.

— Не сдавайтесь, ладно, — сказал Шарлотта. — На днях он подойдет к тебе.

— Ты говоришь, что…

— Будет лучше, если ты перестанешь провоцировать его, — увещевала она.

Он улыбнулся.

— Мне нравится думать об этом, как о том, что я учу его заводиться.

— Скорее свиньи полетят, чем научится заводиться Джон Тэйлор, — сухо ответила Шарлотта.

— Может, это мне стоит посоветовать тебе не сдаваться, — ответил Габриэль.

Она засмеялась.

— Давай будем реалистами. Ну, мне пора возвращаться. Похоже, мы завтра встретимся с тобой в классе, Камилла.

Девушка пожала плечами.

— Она рада, — солгал Габриэль.

Шарлотта рассмеялась.

— Бьюсь об заклад, я смогу ее обрадовать. Увидимся.

Камилла и Габриэль вернулись в душное, незаконченное кафе. Он корпел над списками и схемами на неокрашенном прилавке. Она прислонилась к колонне, мечтая о том, чтобы тут был стул.

— Я не хочу ходить в школу с этими людьми, — сказала Камилла, радуясь, что наконец-то можно говорить на японском, как нормальный человек.

— О, ведь не всё так плохо, — отозвался Габриэль. — Шарлотта очаровательна. Разве ты не слышала? Она позволит воспламенять разные вещи на уроках химии.

— Мне не нравится Унимо, — проворчала она.

— Ты ей тоже не нравишься, — весело согласился он. — Но, если быть честным, в этом есть моя вина. Всегда есть кто-то, кто стремится уничтожить нас, и лучше привыкнуть к этому сейчас. Кстати… напомни мне то правило.

Камилла вздохнула. Если бы ей давали пять центов каждый раз, когда она повторяет эти глупые правила.

— Держаться подальше от баров. Не подходить к модным ресторанам. Не подходить к лесу. И никогда…

— Никогда-никогда.

— Ничего не курить.

— Никогда. Если ты видишь человека в дорогом костюме? — подсказал Габриэль.

— Не смотреть ему в глаза, и немедленно найти тебя.

— Если ты видишь человека с зелеными волосами?

— Притвориться, что я его не вижу, и немедленно найти тебя.

— Если ты видишь женщину, одетую в кожу?

— Бежать к черту.

— Моя девочка.

— Это действительно странные правила, Габриэль.

— Мы живем в странные времена, детка. Я повторяю тебе всё это для твоей же безопасности. Теперь можешь пойти распаковывать вещи или остаться послушать серенаду об инвентарных списках.

Камилла поморщилась.

Наверху Камилла рассмотрела новое пространство, критически оценивая то, на что подписал их жизни Габриэль. Ее комната была маленькой и тесной, хотя от этого ей было даже комфортно. Здесь было окно, открытое лишь на несколько сантиметров, чтобы проветрить комнату, с видом на лес. У нее не было кровати, только футон[2] на полу, но она как раз таки предпочитает его. Остальное пространство занимал большой комод, оставшийся от прежних владельцев в комплекте со стулом и большим позолоченным зеркалом, отчаянно нуждающимся в полировке. Камилла наклонилась, рассматривая рамку. Кто знает, из какого металла, сделана рамка под всей этой паутиной? Она дотронулась рукой до металла.

В зеркале она увидела тень, скользящую позади нее. Она вздрогнула и обернулась, но там никого не было. Она прижала правую руку к браслету на левой, пытаясь унять учащенное дыхание. Тут ничего не могло быть, говорила она себе. Это всего лишь старое грязное стекло. Внизу Габриэль включил музыку.

Камилла вернулась к зеркалу. Овальной формы, оно тянулось с обеих сторон комода. Он был огромен — даже отдельные его части были больше ее пяти футов одного дюйма. Она провела рукой по раме зеркала, большой палец отслеживал притупленный временем узор. Был шанс, что под всей этой патиной находился цветочный узор. Она посмотрела поближе на выцветшее стекло. Камилла вспомнила про две вещи сразу: Алиса в Зазеркалье и Призрак Оперы. Подобное сравнение ее не успокоило.

— Вниз, детка, — едва услышала Камилла позади себя.

В зеркале мелькнула тень.

Камилла снова повернулась, широко раскрыв глаза и сжимая браслет. Она была одна в комнате.

Она, должно быть, подняла шум, потому что Габриэль просунул голову в дверной проем.

— Всё в порядке здесь? Всё по вкусу? — его голос был веселым, но лицо не выражало никаких эмоций.

Он вошел внутрь, оглянув комнату.

— Я думаю, в моей комнате что-то обитает, — медленно произнесла Камилла, почувствовав себя глупо, как только слова были произнесены.

— Сомневаюсь… — пренебрежительно сказал он, закрывая окно. — Не существует такого понятия, как призраки. Но даже если бы и были, они бы не появлялись при дневном свете.

Тогда почему он закрыл окно?

— Ты сказал, что это самое безопасное место, но я должна кое-что спросить, — сказала она. — Что-то следовало за нами или оно уже было здесь?

— Спроси меня позже, — был его ответ.