Волшебники Гора

Глава 19 Полевая Рабыня

— Это — она, — шепнул я Марку.

Мы сидели верхом на арендованных тарларионах, высоких двуногих ящерах. Правда, хотя наши верховые животные относились к этой разновидности, но их не стоило путать с высокими тарларионами, обычно используемыми гореанской кавалерийской лаве. Удар тех быстрых, огромных ящеров по не успевшей построить оборонительное каре пехоте может быть просто фатальным. Если можно использовать морскую терминологию, наших можно было бы отнести к тарларионом среднего класса, сравнительно легкими животным, по крайней мере, по сравнению с их братьями из наземной кавалерии, в которую, конечно входят не только отряды тяжелой, которые непосредственно контактируют с противником на поле боя, но и отряды легкой кавалерии, обычно используемые в таких миссиях, как поиск провианта, патрулирование, перестрелка и отслеживание передвижений войск. Наши животные скорее были типичны для пород, которые выведены специально для скорости, гоночные тарларионы, того вида, что используется, например, в Веннских скачках. Понятно, что в тех скачках, наездниками используются только лучшие варианты таких пород, например, Венетция, Торарий и Талониец. Нетрудно догадаться, что родословные лучших скакунов тщательно отслеживаются и регистрируются, так же, кстати, как и родословные многих других видов домашних животных дорогих пород, таких как тарски, слины и верры. Это же касается и определенных вариантов дорогих потомственных рабынь, племенных рабынь, которых содержат и разводят на рабских фермах.

Венна, богатый город к северу от Ара, славится своими развлечениями, в частности скачками на тарларионах. Многие богатые граждане Ара держали свои дома в Венне, по крайней мере, до Косианской войны. До сего момента Венну, хотя она и не переставала укреплять свои стены и готовиться к обороне, Косианская война так и не затронула. Возможно, все дело в том, что там имелась собственность не только богатеев из Ара, но таковых из многих других городов, и даже из Касры и Тентиума с Тироса, и Тельнуса, Сельнара, Темоса, и Джада с Коса.

Мы находились в нескольких пасангах от Ара. Стоял сухой сезон, и из-под лап наших животных поднимались целые облака пыли, так что нам пришлось прикрыть лица ветровыми шарфами. Позади нас тянулись цепочки заметных следов оставленных когтистыми лапами наших тарларионов в сухой пыли. Местами пересохшая земля трескалась от их поступи.

— Ты уверен? — уточнил Марк.

— Да, — кивнул я.

— Просто сам я видел ее лишь однажды, в Аре, причем довольно давно, — напомнил он, — да и то она свисала с плеча мужчины, который нес ее как рабыню, а ее торс был практически полностью скрыт под несколькими слоями сети.

— Она тогда была беспомощной, — сказал я.

— Совершенно, — добавил мой друг.

— Ее взяли, буквально за несколько мгновений до этого, — заметил я.

— И Ты уверен, что это — она? — спросил Марк.

— Конечно, — ответил я.

— Ее голова тогда была полностью скрыта под рабским капюшоном и заперта на пряжку, — не унимался юноша.

— Это — точно она, — заверил его я. — Ведь я-то видел ее в комнате до того, как ее спрятали в капюшоне и сети. Я успел ее хорошо рассмотреть, так что полностью уверен, что узнал ее.

— Признаться, я не уверен, что до конца понимаю твой план, — проворчал Марк.

— Давай лучше подъедем, — предложил я, трогая ящера с места.

Мы выехали из Ара рано утром, и обогнули остатки его стен с запада, а затем, по одной из грунтовых дорог направились в холмы, раскинувшиеся на северо-востоке от города. Однако несколько позже, заметив на дороге позади нас других путешественников, что в принципе было неудивительно, учитывая, что в этих местах имелось множество вилл, мы повернули, немного проехав назад по своим следам. Таким образом, мы рассчитывали отсеять случайных путешественников и обнаружить тех, если таковые найдутся, внимание которых к нам, могло бы показаться более пристальным, тех, кто мог следовать за нами. Просто вероятность того, что один и тот же человек мог бы случайно следовать за нами в обоих направлениях, была пренебрежимо малой. Точно так же, невысока была бы вероятность этого при наличии на пустынной заброшенной дороге кого-либо неотступно маячившего позади нас. Правда, в этот раз, мы никого подозрительного не обнаружили.

Мы повернули тарларионов в поле, где женщина наполняла водой ведро. Издали ее фигура, чрезвычайно женственная и изумительно сложенная, напомнила мне фигуру другой девушки, которую мы повстречали этим утром немного раньше.

Это произошло в нескольких пасангах к северо-востоку от города, на одной из узких дорог, вьющихся среди холмов, в которых было раскидано множество укрытых от любопытных глаз, небольших вилл. Очевидно, она возвращалась от какого-то ручья, речушки или общественного пруда, где она стирала одежду. О цели ее похода нетрудно было догадаться по заполненной влажным бельем, корзине. Ее волосы, которые она, похоже, вымыла заодно, тоже были влажными. Обычно для подобной работы используется зацементированный бассейн, расположенный внутри ограды виллы, чаще на заднем дворе, но, насколько я понял, в связи с пришедшей засухой, этот резервуар сохранялся для питьевой воды.

Мы натолкнулись на нее, как раз в тот момент когда, она собиралась свернуть с дороги на тропинку, ведшую к одной из небольших вилл.

— Смазливая, — прокомментировал Марк.

— Привет, рабыня! — окликнул я ее.

Девушка немедленно остановилась и, поставив корзину, поспешила к обочине дороги, где мы остановились.

— Да, — кивнул я. — Действительно, недурна.

Не заставив себя просить, она встала на колени. Я не без одобрения отметил положение ее коленей.

— Даже очень недурна, — признал я.

Она выжидающе смотрела на нас снизу вверх. Возможно, свободные мужчины хотели спросить у нее о направлении? Потом, под нашими оценивающими взглядами, она стушевалась и застенчиво опустила глаза. Не составляло труда разглядеть, что она будет довольно любвеобильной в руках мужчины. На ее горле поблескивал обычный ошейник, плоский и плотно прилегающий. Одета она была в короткую белую тунику из реповой ткани. Никакой обуви ей позволено не было.

— Ты — девушка из этого дома? — поинтересовался я, указывая на виллу видневшуюся позади нее.

— Да, Господин, — ответила она.

— Ты выглядишь, как женщина, которую хорошо и часто используют, — заметил я.

Она внезапно улыбнулась, смущенно, очаровательно и с благодарностью.

— Похоже, Ты занималась стиркой, — улыбнулся я.

— Да, Господин, — кивнула рабыня.

— Значить, поблизости имеется источник воды, — заключил я.

— Да, Господин, — подтвердила она.

— У тебя туника мокрая, — сообщил я.

— Да, Господин, — признала она, застенчиво потупив взгляд.

— И судя по всему, прачка из тебя получилась весьма небрежная, — усмехнулся я.

— Господин? — удивилась девушка.

— Твоя туника слишком мокрая, — пояснил я.

Ее правая рука рефлекторно немного оторвалась от бедра, как будто она собиралась прикрыться, но сразу же вернулась в прежнее положение.

— Мокрая туника отлично обозначает твою фигуру, — прокомментировал я.

— Простите меня, Господин, — испуганно попросила она.

— Возможно, твой господин заметит это, — улыбнулся я, — когда Ты вернешься помытая, желанная и свежая.

Рабыня быстро опустила голову.

— Но я нисколько не сомневаюсь, что это не было расчетливым действием коварной рабыни, отлично знающей, чего она добивается, — усмехнулся я. — Несомненно, это — простая невнимательность, просто случайный призыв внимания владельца к своим прелестям, совершенно неумышленное напоминание девушки, даже не помышлявшей обещать ему каких-то наслаждений.

Рабыня так и не подняла голову.

— Какая она оказывается умная маленькая шлюшка, — заметил Марк.

— Она просто не ожидала встретить двух чужаков на дороге, — сказал я. — Не так ли, рабыня?

— Нет, Господин! — признала она.

— Ты боишься наших нарукавных повязок? — осведомился я.

— Да, Господин, — кивнула она.

— У тебя нет нужды нас бояться, — постарался успокоить ее я.

— Спасибо, Господин, — прошептала девушка.

Надо признать, что опасения с ее стороны вовсе не были такими уж необоснованными. Мужчины с такими повязками, косианцы, или те, кто служил Косу за плату, имели возможность сделать много чего в Аре и его окрестностях, особенно если дело касалось рабынь. У многих ли хватило бы смелости или глупости, чтобы отказать им использовании такого предмета, бросить вызов их вспыхнувшему желанию, к такому простому, но хорошенькому объекту собственности? К тому же, она была босой и откровенно одетой рабыней, а рабская одежда, даже, несмотря на ее общепринятую скандальную краткость, почти никогда не обеспечивается каким-либо закрытием снизу, таким образом, сохраняя девушку знающей о ее уязвимости и немедленной доступности вниманию рабовладельца. Кроме того, здесь, вблизи виллы ее хозяина, я сомневался, что она была в железном поясе. Да и не заметил я, не ее талии под мокрой туникой, каких-то признаков металлического обруча или полосы, к которой крепятся вертикальные компоненты, обычно неподвижный спереди, а качающийся, тот, который, пройдя между ногами девушки, крепится к горизонтальной части на спине посредствам замка, сзади.

Рабыня покраснела, возможно, от того, что ощутила смысл моего исследования. Она была прекрасна, а кроме того она была полностью в нашей власти. И ее опасения не были безосновательны, как я уже упомянул. Не составляло труда воспользоваться ей, а затем, связав руки и ноги несколькими хортами пенькового шнура, оставить в канаве на обочине. Но что, скорее всего, еще больше тревожило девушку то, что мы вполне могли просто конфисковать ее под предлогом репатриаций и, связав и накинув веревку на шею, увести у своего стремени. За прошедшие несколько месяцев подобное произошло с сотнями рабынь в Аре, которым не повезло попасть на глаза того или иного косианца или наемника, которые позже, устав из них, всегда просто продать ставшее ненужным имущество.

— Ты думаешь, что я стал бы возражать против желания рабыни угодить своему господину, привлечь к себя его внимание, показать ему свое желание, попросить о его прикосновении, умолять его об использовании? — спросил я.

— Я так не думаю, Господин, — застенчиво улыбаясь, ответила она.

— Разве это не то же самое, что и ношение узла неволи в волосах, предложение фруктов или вина, стоны, ползанье на животе, почтение, нежное просительное облизывание ног?

— Да, Господин! — признала рабыня.

— Как зовут твоего хозяина? — осведомился я.

— Тэйбар из Ара, — назвала она.

— И как он тебя называет? — полюбопытствовал я.

— Тука, — сообщила девушка, — если это нравится господину.

— Я видел тебя прежде, — сказал я, — несколько месяцев назад, в лагере беженцев у стен города.

Тука удивленно посмотрела на меня.

— Ты хорошо танцуешь, рабыня, — похвалил я.

— Спасибо, Господин, — зарделась она.

— Ты танцуешь лучше, чем многие из женщин, которых я видел в тавернах, — признал я.

— Спасибо, Господин.

— Но возможно Ты сама когда-то тоже там танцевала, — предположил я.

Я мог легко представить ее в таком месте, в лоскутке шелка, колокольчиках и браслетах ублажающей мужчин.

— Да, Господин, — не стала отрицать Тука. — Прежде я танцевала там.

— А теперь тебе случается там танцевать? — поинтересовался я.

— Когда мой господин желает предложить мои услуги, — улыбнулась она.

— Не сомневаюсь, что для своего хозяина приватно Ты танцуешь гораздо чаще, не так ли?

— Я надеюсь, что это нравится ему, — скромно ответила девушка.

— А что бы с тобой было, если бы это ему не понравилось? — уточнил я.

— Он бы выпорол меня, — призналась она.

— Он силен, как рабовладелец? — полюбопытствовал я.

— Да, Господин, — кивнула рабыня.

— Любишь танцевать? — усмехнулся я.

— Да, Господин, — не стала отрицать она.

— Только, как рабыня? — уточнил я.

— Я такая — какая я есть, Господин, — ответила она, глядя на меня.

— Понимаю, — кивнул я.

— Уверена, все женщины хотели бы однажды появиться перед мужчиной как рабыни, двигаясь как они, и так же, как они служить, танцевать и доставлять им удовольствие, — сказала Тука.

— Значит, Ты полагаешь, что все женщины — рабыни? — поинтересовался я.

— Я — да, — пожала она плечами. — Но я не могу выступать от лица всех женщин.

— Ты говоришь с акцентом, — заметил я.

— Простите меня, Господин, — отозвалась девушка.

— Откуда Ты родом? — осведомился я.

— Издалека, Господин, — осторожно ответила она.

— Каким был твой родной язык? — спросил я.

— Я не уверена, услышал ли Господин о таком, — предупредила Тука.

— Какой? — потребовал я ответа.

— Английский, — назвала рабыня.

— Я слышал о нем, — улыбнулся я.

— Возможно, Господину принадлежали такие девушки, как я? — полюбопытствовала она.

— Да, — кивнул я.

— С Земли? — уточнила Тука.

— Да, — подтвердил я.

— Я слышал о таком месте, — заметил Марк. — Это очень далеко.

— Дальше некуда, — заверил его я.

— Оттуда доставляют превосходных рабынь, — добавил он.

— Это точно, — признал я.

— Спасибо, Господа, — поблагодарил девушка, приняв это как комплимент.

— Как тебя звали на Земле? — поинтересовался я.

— Дорин, — ответила она. — Дорин Уильямсон.

— Дорин, — произнес я, пробуя имя на вкус.

— Да, Господин, — кивнула она.

— Это — рабская кличка? — спросил я.

— Это было именем рабыни, — улыбнулась Тука. — Правда, тогда на мне еще не было клейма и ошейника.

— Итак, Ты родом с Земли? — уточнил я.

Конечно, я видел шрам от прививки на ее плече еще в лагере у стен Ара за несколько месяцев до этого. По таким крошечными признакам женщина, доставленная с Земли, может быть опознана среди других гореанских рабынь.

— Да, Господин, — подтвердила рабыня.

— И кто Ты теперь? — осведомился я.

— Всего лишь гореанская рабыня, — ответила бывшая Дорин Уильямсон, и, судя по тому, что я видел, это была истинная правда.

— Господин, — робко глядя на меня восседавшего высоко над ней в седле тарлариона, обратилась стоявшая на коленях на обочине миниатюрная Тука.

— Да, — отозвался я.

— Простите девушку, которая не хочет быть наказанной, — сказала она, — но я подозреваю, что Господин тоже может быть рожден не в этом мире.

— Он также как и Ты происходит из местности под названием «Земля», — за меня ответил ей Марк.

Марк, как представитель высшей касты, был знаком с различными положениями второго круга знаний, куда входила и такая информация, как шарообразность Гора, его движение в космосе, а так же и существование других планет. Однако, с другой стороны, он по-прежнему был скептически настроен ко многим из этих постулатов, поскольку считал их противоречащими здравому смыслу. С особым подозрением юноша относился к теории о происхождении людей, а именно, к той ее части, где утверждалось, что они появились не на его собственной планете. Тут дело было не в том, что он отрицал, что такое место как «Земля» существовало, просто он считал, что это находится где-то на Горе, возможно к востоку от Волтая или к югу от Тахари. Мы с Марком договорились не обсуждать этой проблемы. Кстати, у меня не было никаких вразумительных доказательств, чтобы опровергнуть его предположение, что человеческий род мог бы произойти на Горе, и затем некоторые из его представителей, возможно, были перевезены Царствующими Жрецами на Землю, где и обосновались. Честно говоря, сам я расценивал подобную гипотезу, как весьма маловероятную, хотя и не отрицал эмпирической возможности этого. Например, останки человекообразных существ на Горе находят так же, как и на Земле. В любом случае, для Марка было намного проще поверить в то, что волшебство существуют, чем в то, что его мир круглый, летит в космосе, и что где-то во вселенной могут существовать иные миры. Фактически, в его мировоззрении, если можно так выразиться, вселенная имела довольно ограниченные размеры. Честно говоря, иногда я даже завидовал ему.

— Все верно, — признал я. — Я происхожу с Земли.

Несомненно, она обратила внимание на мой акцент, очень схожий с ее собственным. Конечно, на Горе можно встретить множество акцентов, которые не имеют никакого отношения к земным языкам. Например, далеко не все на Горе используют гореанский. Здесь есть много и других языков. Например, большинство краснокожих охотников севера по-гореански не говорят, как не делают этого и краснокожие Прерий, и жители джунглей к востоку от Шенди.

— Каким странным, Господин, кажется то, — заметила Тука, — что мы встретились в этой реальности, я, прежде женщина Земли, а теперь не больше, чем рабыня, стоящая на коленях перед вами, раньше бывшим мужчиной-землянином.

— Ты считаешь это неподходящим? — осведомился я.

— Нет, Господин, — заверила меня она.

— То же самое могло бы произойти и на Земле, — пожал я плечами.

— Да, Господин, — согласилась девушка.

— Впрочем, такие соображения больше не должны тебя беспокоить, — усмехнулся я. — Они остались в прошлом. Они принадлежат другому миру. Теперь Ты с Гора, и только с него.

— Да, Господин, — не стала спорить она. — Но если я не ошибаюсь, то я не одинока в том, что теперь не имею ничего общего с Землей. Не я одна, теперь с Гора, и только с него.

— О-о? — заинтересованно протянул я.

— Кажется, что мы оба теперь с Гора, — заметила бывшая Дорин.

— Правильно, — кивнул я, признавая ее правоту.

— Я как рабыня, — добавила она, — а Вы как господин.

— Это точно, — усмехнулся я.

— Но я не проявляю недовольства, — заверила меня девушка, и не дождавшись моего ответа, продолжила: — Перед мужчинами Гора, или перед им подобными, все женщины — законные рабыни!

— И твой господин именно такой? — поинтересовался я.

— Да, Господин! — ответила Тука.

— Значит, Ты счастлива? — уточнил я.

— Да, Господин! — воскликнула она. — Я счастливее, даже чем когда-либо могла себе представить, что женщина может быть такой счастливой!

— Но ведь Ты — рабыня, — напомнил я.

— Это то — чем я являюсь! — признала девушка.

— Возможно, именно в этом причина твоего счастья, — предположил я.

— Это так, Господин! — улыбнулась рабыня.

— Ошейник прекрасно смотрится на твоем горле, — заметил я.

— Потому, что его место там, Господин! — сказала она. — Всю свою жизнь я ждала и жаждала полного рабства, и теперь оно у меня есть!

— И именно поэтому Ты настолько счастлива? — спросил я.

— Да, Господин!

— А нет ли в этом заслуги твоего хозяина? — поинтересовался я.

— Можете не сомневаться, Господин, — улыбнулась рабыня. — Он самый замечательный из рабовладельцев!

— А что если бы твоим хозяином оказался жесткий мужчина, или даже жестокий и бесчувственный.

— Я все равно оставалась бы рабыней, — пожала она плечами. — И я все равно любила бы свое состояние. Потому, что я такая, какая я есть.

— Понимаю, — кивнул я, и обратил внимание на то, что ее колени немного заерзали.

— Она возбуждена, — заметил Марк.

— Вижу, — усмехнулся я.

— Я могу говорить, Господа? — осторожно спросила невольница.

— Да, — разрешил мой друг.

— Я боюсь, что мой господин может задаться вопросом, что случилось со мной, — сказала она.

— Ты опасаешься того, что он может наказать тебя? — осведомился юноша.

— Да, Господин, — призналась Тука.

— Ты еще не получила разрешения встать с колен, — предупредил ее Марк.

— Да, Господин, — вздохнула рабыня.

— Твоя туника по-прежнему достаточно мокрая, — улыбнулся я, отметив, как ее руки немного погладили бедра, но она не нарушила позы.

Признаться, я откровенно любовался ее рабскими формами, которые и так не были особо скрыты реповой тканью, имевшей особенность прилипать к коже, и уж конечно не были скрыты теперь, когда она была напитана водой.

— Тука, — заметил я, — это самая обычная рабская кличка.

— Она подходит мне, Господин, — заверила меня девушка, — ведь я самая обычная рабыня.

— А какое на тебе клеймо? — полюбопытствовал я.

— Такое же, как и у большинства рабынь, — ответила она, — обычная метка кейджеры. Это подходит мне, поскольку я самая обычная рабыня.

— Ты оцениваешь себя как обычную рабыню? — удивился я.

— Да, Господин, — кивнула она.

— Что до меня, то я думаю, что Ты, оказавшись раздетой на рабском прилавке или на сцене аукциона, ушла бы самой по высокой цене.

— Я попытался бы хорошо себя показать, — улыбнулась рабыня.

— Тука! — послышался мужской крик.

Посмотрев с сторону виллы, мы увидели темноволосого мужчину крепкого телосложения, стоявшего на крыльце веранды перед главным зданием, по большей части скрытым от нас склоном холма.

Девушка бросила на нас испуганный взгляд полный мольбы и страдания.

— Твой хозяин? — уточнил я.

— Да, Господин! — кивнула Тука, откровенно поерзав на месте.

Девушка обеспокоенно оглянулась. Чувствовалось, что красотка была необыкновенно возбуждена. Очевидно, ей нелегко было справиться с порывом, и не вскочить на ноги, бросившись бежать к своему господину, со всей скоростью на которую она только была способна. Невольницы на Горе не тратят времени попусту, когда слышат зов своих рабовладельцев. Конечно, такое требование имеет приоритет перед требованием задержавшего ее незнакомца, однако редкая девушка, решится на то, чтобы просто встать и убежать, не получив на то разрешения свободных мужчин.

— Можешь идти, — разрешил ей я.

— Спасибо, Господин! — воскликнула девушка, вскакивая на ноги.

Тука так торопилась, что пробежала мимо своей корзины с постиранным бельем пару шагов. Внезапно вспомнив об этом, она метнулась назад, подхватила и установив свою ношу на голову, придерживая двумя руками, поспешила к воротам ограды виллы. Тем временем мужчина, заметив, что его собственность возвращается домой, скрылся за дверью веранды. Вскоре мы увидели, как и сама Тука появилась на крыльце и, бросив в нашу сторону мимолетный взгляд, исчезла внутри.

— Потрясающая рабыня, — признал Марк.

— Это точно, — не мог не согласиться с ним я.

— Подозреваю, что она уже получила свою пощечину, — предположил мой друг, — либо за то, что задержалась, либо за то, что позволила себе быть замеченной на дороге в столь вызывающе мокрой тунике.

— Подозреваю, что Ты прав, — поддержал я.

— Но думаю, что он поймет, — заметил Марк, — что она не ожидала встретить здесь людей, уж конечно не в этот ан, и что туника была вымочена специально для того, чтобы привлечь его внимание.

— По-видимому, он примет это во внимание, если, конечно, захочет, — улыбнулся я.

— В любом случае, к настоящему моменту она, скорее всего, уже получила заслуженную пощечину, — заметил он.

— Не могу с тобой не согласиться, — кивнул я.

— Или уже раздета, связана и выпорота, — добавил юноша.

— Возможно, — не стал спорить я.

— И как знать, в каких приятных и интимных целях она используется!

— Точно этого я, конечно, знать не могу, — усмехнулся я, — но догадываюсь, что служить она будет на славу.

— В этом я тоже не сомневаюсь, — засмеялся Марк.

Приподнявшись в стременах, я осмотрел дорогу.

— Никого не вижу, — констатировал я. — Пожалуй, пора возвращаться на прежнюю дорогу. К полудню я хотел бы добраться до суловых полей к юго-западу от Ара.

— Это точно она, — заверил я Марка.

— Признаться, я не уверен, что до конца понимаю твой план, — проворчал он.

— Лучше давай подъедем поближе, — предложил я.

Солнце уже подбиралось к зениту и пекло немилосердно. Здесь, в этом месте было намного жарче, чем в районах вилл, на холмах Фульвианских отрогов предгорий Волтая к северо-востоку от Ара.

Наши тарларионы, величаво ступая по пыльным проходам между шпалерами, по которым вились побеги виноградной лозы, пересекли поле, и приблизились к женщине. Он стояла около большой деревянной кадки, наполняя водой ведра, которые потом ей предстояло нести на коромысле. Рабыня была одета в короткую коричневую тунику, для которой находилось только одно сравнение — обноски. Возможно, эта тряпка досталась ей по наследству от какой-нибудь другой девки, которая заработала что-то получше. Волосы ее были острижены довольно коротко, что весьма распространено среди полевых рабынь. Ее босые ноги были серыми от покрывавшей их, по самые колени, пыли. Когда мы подъезжали, она как раз обеими руками вытащила и поставила на край кадки большое ведро наполненное водой, а затем, немного отдышавшись, осторожно и медленно, стараясь не расплескать содержимое, опустила на землю. Было заметно, что она старалась двигаться медленно. Создавалось впечатление, что ее тело просто не гнется и страдает. Похоже, что у нее болел каждый мускул. Не приучена она была, как нетрудно догадаться, к такой работе.

Приближался полдень, короткие тени не могли предупредить, к тому же они оставались позади нас, но женщина, услышав топот лап тарларионов за своей спиной, обернулась и, не на шутку испугавшись, немедленно упала на колени и прижалась головой к земле.

Мы остановили животных в нескольких шагах от отчаянно дрожавшей девушки. Было заметно, как ее тянуло вскочить и броситься бежать прочь от нас. Понятно, что ни к чему хорошему это бы не привело, даже будь у нее право на это. Беглянку легко бы настигли, сбили с ног и, возможно, даже растоптали. Также не трудно было бы преградить ей дорогу и вынудить повернуть назад. Или для развлечения можно было бы погонять ее между нашими животными, как некий предмет в игре или испуганного смущенного зверька, снова и снова сбивая ее с ног на землю до тех пор, пока она, больше не в силах встать, не растянется в пыли, чтобы тарларион мог мягко, но твердо поставить свою огромную когтистую ногу на ее спину, удерживая жертву на месте для наших веревок. Кроме того, будь мы работорговцами, а она пыталась убежать от нас, можно было бы использовать аркан или сеть, чтобы заставить остановиться. На юге всадники Народа Фургонов для этой цели используют бола, три груза на шнурах, метаемые в ноги беглянки и притягивающие ее лодыжки одну к другой, бросая ее на землю, где, немедленно, прежде чем она сможет высвободиться, ее прижимает похититель, спрыгивающий на нее с седла.

Не став поднимать женщину немедленно, я позволил ей побыть в положении почтения некоторое время. Для рабовладельца бывает полезно проявить терпение в подобной ситуации. Пусть невольница хорошенько осознает смысл происходящего.

— Можешь посмотреть, — бросил я ей.

Женщина, оставаясь в позе рабского почтения, повернув голову, искоса посмотрела на нас. У нее, оказались светло-каштановые волосы, гораздо светлее, чем у той девушки, которую мы повстречали на севере, среди Фульвианских холмов. Волосы Туки были очень темными. Это я отметил еще в прошлый раз, в лагере под стенами Ара. А этим утром, когда я увидел их снова, недавно вымытыми и все еще мокрыми, они смотрелись почти черными. Зато фигуры обеих рабынь показались мне очень похожими, хотя я сомневался, что эта женщина могла бы быть танцовщицей. Разумеется, я нисколько не сомневался, она могла бы этому научиться. Я считаю, что в женщине самой природой изначально заложены женские склонности, потребности, инстинкты и способности. Такие особенности, генетически закодированные внутри нее, в противоположность биохимической генетике, управляющей такими вопросами как цвет глаза и волос, являются функций поведенческой генетики женщины, и становятся тем шаблоном или лекалом, на котором базируются ее самоподчинение, служение, чувственность и любовь. Конечно, все это характерные особенности рабыни. Так что в готовности и способности женщины к рабским танцам, столь глубоко связанным с красотой и сексуальностью, показывающим ее во всей изумительности, привлекательности и потребностях, едва есть смысл сомневаться. Все это, уместно будет заметить, гармонично вписываются в физический и психологический диморфизм полов, в котором мужчина, если он не унижен, не отвержен или не калека, всегда доминирует. И кстати, этот сексуальный диморфизм, и баланс господства и подчинения вовсе не требуют обязательного учреждения института рабства. Просто этот институт — в пределах контекста данной цивилизации основанной на законах природы стал выражением определенных основополагающих биологических истин. И в этом случае цивилизации не стала антитезой природе, а представляет собой ее естественное поступательное развитие и расцвет.

— Встань на коленях прямо, — приказал я.

Женщина выпрямила спину и со страхом и интересом посмотрела на нас.

Не говоря ей ни слова, я демонстративно уставился на ее колени. Она оказалась сообразительной рабыней и, стыдливо опустив голову, быстро расставила колени в стороны, прочертив на земле два небольших сегмента, ограниченных дугообразными гребнями пыли. Неужели, удивился я, она еще не знала, как следует вставать на колени перед мужчинами?

Бросив осторожный взгляд вверх, она, снова склонив голову, развела колени еще шире. Потом, набравшись смелости, женщина подняла ко мне испуганное лицо и, с тревогой взглянув мне в глаза, вздохнула от облегчения. Теперь ее позу можно было считать приемлемой.

Кожа на открытых местах, а таковых было гораздо больше, чем закрытых обгорела на солнце до красноты. Она казалась шершавой и обветренной, а местами полопалась от жары и грязи.

Я бросил взгляд в сторону двух наполненных водой ведер, сквозь ручки которых уже было продето коромысло, оно же при случае и ярмо, поскольку было просверлено в трех местах, по центру и по краям. Деревянные ведра показались мне сами по себе тяжелыми для такого маленького прекрасного существа, каким была эта женщина, уже не говоря о наполненных водой. Проследив направление моего взгляда, она вздохнула.

— Нелегкая тебе досталась работенка, — заметил я.

— Так решил мой господин, — сказала она, снова поднимая глаза на меня.

— Как долго длятся твой рабочий день? — поинтересовался я.

— Столько, сколько захочет мой владелец, — ответила женщина.

— Ты — полевая рабыня, — сказал я.

— Да, Господин, — вздохнула она.

— И это, тоже, как захотел твой хозяин, — заключил я.

— Да, Господин, — признала рабыня, — так захотел мой хозяин.

— Твои волосы острижены до длины весьма обычной для полевой рабыни, — заметил я.

— Это, чтобы их можно было продать, Господин, — объяснила она.

— Но они же отрастут снова, — напомнил я.

— Да, Господин, — улыбнулась женщина.

— И тогда их можно будет снова состричь, — усмехнулся я, отчего глаза рабыни наполнились слезами. — Верров тоже стригут. А иначе где бы мы брали шерсть для одежды.

— Конечно, Господин, — всхлипнула она.

— Ты возражаешь? — осведомился я у заплакавшей женщины. — А ведь твою голову запросто могли обрить наголо.

Она несколько ошеломленно посмотрела на мне, из чего я заключил, что об этой возможности она еще не задумывалась.

— Неужели Ты не благодарна своему господину за то, что твоя голова не обрита? — поинтересовался я.

— Да, Господин, — ответила рабыня.

— Ну так, скажи это, — потребовал я.

— Я благодарна, что моя голова не обрита, — выдавила она из себя.

Несмотря на то, что в качестве наказания волосы рабыни могут быть острижены, или даже сбриты полностью, такое наказание обычным не назовешь. В конце концов, рабовладельцы обычно предпочитают рабынь с прекрасными длинными волосами. Фактически, в большинстве городов, гораздо чаще можно встретить невольниц именно с длинными волосами. К тому же с такими волосами можно много чего сделать. Ведь помимо того, что волосы украшают женщину, доставляя удовольствие ее владельцу своей красотой и чувственностью, они могут служить и для чисто практических целей, например, чтобы связать рабыню, заткнуть ей рот и так далее.

Главная причина коротких стрижек у полевых рабов обоего пола, а также и в случаях некоторых других форм рабства, является их защита от паразитов. По подобной причине головы и тела женщин, перевозимых в трюмах невольничьих судов, почти всегда выбриваются полностью. Впрочем, даже в этом случае сразу после выгрузки, и это является стандартным требованием портовых властей многих городов, они все подвергаются санитарной обработке в рабских ваннах.

— Чьи это поля? — полюбопытствовал я, осматривая окрестности.

— Это поля моего господина, Аппания, — ответила женщина.

— Он богатый человек? — спросил я.

— Да, Господин, — кивнула она.

— Подозреваю, что ему принадлежит множество женщин, — предположил я.

— Да, Господин, — подтвердила рабыня.

— Я бы даже сказал, что ему принадлежит неприлично много женщин, — добавил я.

Рабыня озадаченно посмотрела на меня.

Ее горло обнимал простой черный ошейника, по большому счету не более чем полоса темно-серого железа, согнутая вокруг шеи и заклепанная ударом молота. Заклепку я заметил еще раньше, благодаря короткости ее волос, в тот момент, когда она стояла спиной к нам и вытягивала ведро с водой. Скорее всего, надпись не содержала даже имени женщины, подозреваю, что там было выбито что-то вроде: «Я — собственность Аппания».

— Я это к тому, что мне странно видеть такую женщину, как Ты в поле, — объяснил я.

Мокрые дорожки блеснули на щеках рабыни.

— Держи колени широко, — предупредил я, и она быстро вернула колени а прежнее положение.

Конечно, эта женщина не казалась мне полевой рабыней. Скорее она выглядела как тот вид женщины, который можно было бы ожидать встретить в доме, семенящей босиком по натертому до зеркального блеска кафелю, возможно, с колокольчиками на лодыжке и с лоскутом шелка на бедрах. Такой вид женщин, маленьких, соблазнительных и фигуристых, с гладкой кожей и податливым ароматным телом, настолько подходит для удовольствия мужчин, что мгновенно притягивает к себе внимание. Таких женщин трудно забыть, зато так хочется держать рядом, особенно ночью прикованной к кольцу в ногах своей постели.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Лавиния, — представилась рабыня.

— Звучит как прекрасное для рабыни имя, — заметил я, — особенно для полевой рабыни.

— Это было моим именем, когда я была свободной женщиной, — сообщила она.

— Теперь это — другое имя, — усмехнулся я, — присвоенное тебе, как рабская кличка.

— Да, Господин, — всхлипнула женщина.

— Встань, Лавиния, рабыня, — приказал я, — медленно повернись вокруг, а потом снова вернись в прежнюю позу.

Она покорно выполнила все, что я от нее потребовал.

— У тебя хорошие ноги, — похвалил я, но женщина промолчала.

Ее ноги были несколько коротковаты с точки зрения земных предпочтений, но замечательно сложены и очень походили на ноги девушки, которую мы видели ранее. Такие ноги превосходно подходят для рабских танцев.

— Я подозреваю, что прежде Ты была богатой свободной женщиной, — заметил я.

Я небезосновательно полагал это, в конце концов, только достаточно богатая женщина могла устроить себе свидание с известным красавцем Мило. Но, конечно, она не знала, что я был свидетелем ее пленения, и теперь озадаченно смотрела на меня.

— Да, Господин, — наконец проговорила Лавиния.

— Но теперь Ты уже не богата, — сказал я.

— Нет, Господин, — признала она, опустив голову.

Теперь ей не принадлежали даже та тряпка, которую она носила вместо одежды, и ошейник. Даже эти столь простые предметы были, как и она сама, собственностью ее хозяина.

— Как получилось, что Ты стала рабыней? — спросил я.

Ее лицо повернутое ко мне сразу омрачилось. Женщина закусила губу.

— Хорошенько подумай, прежде чем ответить на мой вопрос, — предупредил ее я.

— Я была взята за неуплату налога, — заявила Лавиния.

— Ты только что заслужила для себя наказание, — сообщил я женщине.

— Пожалуйста, нет! — закричала она. — Пожалейте меня! Я — всего лишь бедная рабыня!

— И Ты решила, что для «бедной рабыни» допустимо лгать свободному мужчине? — уточнил я.

— Нет, Господин! — заплакала невольница, опустив голову и спрятав лицо в ладонях.

— Твое молчание выглядит забавным, — усмехнулся я ей. — Этот пункт, несомненно, внесен в твои бумаги.

— Да, Господин, — всхлипнула она.

— Говори, женщина, — бросил я.

— Я был порабощена в соответствии с постельным законом, — наконец, созналась Лавиния.

— Понятно, — кивнул я.

Любая свободная женщина, которая добровольно делит постель с чьим-либо рабом, или даже готовится сделать это, становится рабыней владельца раба. Предполагается, что женщину готовая лечь в постель с чужим рабом, можно рассматривать как рабыню, которую кидают этому рабу, скажем в награду за работу, а, следовательно, такая женщина ставит себя в один ряд с рабыней, и согласно этому закону, ей и становится. Ну а кому тогда должна принадлежать она, эта новоиспеченная рабыня? Конечно же, тому, кому закон ее передает, то есть владельца того раба, с которым она легла или приготовилась лечь в постель.

— И к какому же рабу, — поинтересовался я, — Ты запрыгнула в постель?

— Я только готовилась лечь! — запротестовала она.

— Но этого достаточно, — напомнил я.

— Да, Господин, — вздохнула женщина.

Похоже, что эта богатая красотка поимела с Мило очень немногое, едва ли больше его согласие на близость. Впрочем, может быть, ей удалось достичь и большего, например, получить пару его печальных взглядов, или поцелуй кончиков ее скрытых под перчатками пальцев. Трудно сказать. Как она, должно быть, гордилась тем, что ей одной из всех женщин, которых она знала, удалось привлечь к себе внимание великолепного Мило! Представляю ее разочарование, когда она, придя на свидание в оговоренные апартаменты, раздевшись и, в нетерпеливом ожидании и любовной дрожи, небрежно и безрассудно встав на колени на постели, вдруг ощутила, как на нее сверху упала сеть. А вскоре после этого ей шея оказалась в ошейнике. Похоже, что ей было отказано в объятиях красавчика Мило. Так решил Аппаний, владелец раба, я затем и ее самой. В результате вместо рук смазливого любовника ее тело сдавили слои рабской сети. Вероятно, Аппанию показалось подходящим то, что его новая рабыня, перед своим публичным порабощением, быть обслужена таким образом. А может быть, он просто счел это забавным. Но, не исключено и то, что он ревновал к славе своего раба, и хотел получить ту нежность, что предназначалась для него. Или, возможно, имели место все три причины. Откуда мне было знать.

— Как звали того раба? — осведомился я.

— Мило, — прошептала женщина.

— Тот самый Мило? — уточнил я. — Знаменитый актер?

— Да, — всхлипнула Лавиния.

— Неужели Ты не подумала, что он мог бы заполучить любую рабыню на выбор в доме своего хозяина Аппания? — поинтересовался я.

— Но я же не знала, — заплакала она.

— Прекрасные рабыни, одетые в шелка для удовольствия мужчины, надушенные для его возбуждения, нетерпеливые, терзаемые потребностями, беспомощно отзывчивые, дрессированные ублажать мужчину тысячей методов?

— Но я не знала, — простонала женщина.

— Ты решила, что можешь оказаться в состоянии конкурировать с такими женщинами?

— Я не знала! — повторила она и затряслась от рыданий.

— Ты выпрашиваешь дополнительное наказание? — уточнил я.

— Я был свободна, — глотая слезы, проговорила Лавиния. — Я думала, что была лучше их, что я была особенной!

Ее заявление заставило меня улыбнуться. А Марк тот не выдержал и захохотал, пару раз хлопнув ладонью по луке своего седла, настолько развеселили его слова этой невольницы.

Женщина сердито уставилась на нас. Даже плакать перестала.

— Но теперь Ты уже не свободна, — констатировал я.

— Да, Господин, — признала она.

— И Ты все еще считаешь себя лучше рабынь? — полюбопытствовал я.

— Нет, Господин, — вздохнула женщина, — ведь я теперь тоже всего лишь рабыня.

— Да, причем, всего лишь полевая рабыня, — добавил я.

— Да, Господин, — не могла не согласиться она.

Рабочие, полевые рабыни, так же, как девки чайника-и-циновки, обычно считаются самой низкой категорией рабынь. Во всяком случае, на невольничьих рынках они обычно идут по самым низким ценам.

— Ты теперь сильно отличаешься от того, чем Ты была, будучи свободной женщиной, — заметил я.

— Да, Господин.

— И теперь, когда Ты стала рабыней, пусть даже и полевой, — продолжил я, — Ты лучше подготовлена к конкуренции с другими рабынями за внимание мужчин чем, в бытность свою свободной.

Лавиния озадаченно посмотрела на меня.

— По крайней мере, Ты знаешь, что твоя задача в общении с мужчинами, — пояснил я свою мысль, — доставить им удовольствие, причем как рабыня.

— Да, Господин, — кивнула она.

— Твоя жизнь может зависеть от этого, — предупредил я.

— Да, Господин, — согласилась рабыня.

— Мне кажется, что Ты сомневаешься в своей привлекательности, не так ли? — спросил я.

— Да, Господин, — признала женщина.

— Не стоит этого делать, — улыбнулся я.

— Господин? — переспросила она.

— Ты красива, — заверил ее я, — или, по крайней мере, можешь стать таковой.

Лавиния на некоторое время замолчала.

— Присмотрись к себе, — посоветовал я.

Женщина провела рукой по своим коротким волосам, затем дотронулась до крохотной, драной, коричневой тряпки, которую трудно было назвать одеждой, а затем, расстроено опустив голову, положила руки на бедра.

— Когда Ты последний раз смотрелась в зеркало? — поинтересовался я.

— Я видела свое отражение в воде, — сообщила она, — в кадке.

— Ага, значит, Ты интересуешься такими вещами? — уточнил я и, не дождавшись ее ответа, потребовал: — Говори.

— Да, Господин, — признала Лавиния.

— Как и любая другая рабыня, — добавил я.

— Да, Господин, — согласилась она.

— И что Ты увидела в воде? — спросил я.

— Рабыню, — ответила женщина.

— Полевую рабыню? — уточнил я.

— Рабыню для удовольствий, — сообщила она, заставив Марка рассмеяться.

— Но Ты находишься в поле, — заметил я.

— Да, Господин, — вынуждена была признать рабыня.

— Ты не находишь странным то, что Ты, которая была свободной женщиной, рассмотрев свое отражение, увидела в нем рабыню для удовольствий?

— Нет, Господин, — ответила она.

— И через какое время после того как на тебя надели ошейник, Ты рассмотрела в своем отражении эту рабыню для удовольствий? — полюбопытствовал я.

— Я видела ее там, в течение многих лет, — призналась Лавиния, — задолго до того как оказалась в ошейнике.

— Смелое признание, — усмехнулся я.

— Я — рабыня, — напомнила она. — Я должна говорить правду.

— Но, насколько я помню, несколько енов назад, — заметил я, — когда я поинтересовался относительно того, как Ты стала рабыней, Ты не сказала правды.

— Простите, Господин.

— Но теперь в твои намерения больше не входит лгать мне? — спросил я.

— Нет, Господин! — поспешила заверить меня рабыня.

— Держи прежний угол между коленями, — бросил я.

— Да, Господин! — отозвалась она, снова принимая прежнюю позу.

— Рабыня для удовольствий, та, которую Ты видишь в своем отражении — красивая? — уточнил я.

— Я надеюсь, что да, — неуверенно ответила Лавиния.

— Она красивая, — успокоил ее я.

— Спасибо, — зарделась она и, чуть замешкавшись, добавила: — Господин.

— Ты думаешь, что Ты — единственная женщина, которая оказалась в неволе посредством прелестей Мило, рабыня? — осведомился я.

— Нет, Господин, — мотнула головой рабыня. — Очевидно, что было еще несколько других.

— Попавшиеся в ловушку простофили, — прокомментировал Марк.

— Да, Господин, — вздохнула она.

— Заманить вас в ловушку оказалось не сложнее, чем вуло, — добавил юноша.

— Да, Господин, — не стала отрицать Лавиния.

— Каковой Ты и была, — усмехнулся он.

— Да, Господин! — всхлипнула Лавиния.

— Можно не сомневаться, что таких будет еще много, — заметил я.

Она посмотрела на меня сквозь слезы, снова заполнившие ее глаза, и сказала:

— Да, Господин. Несомненно.

— Ты знаешь о других таких же? — спросил я. — Скажем, в полях?

— Они обычно распродавались в другие города, — сообщила Лавиния. — Но очевидно теперь, после прихода к власти косианцев, это стало труднее. Вероятно, почему я осталась здесь, вблизи Ара. Но я не знаю, ни об одной другой женщине, работающей в полях, кроме меня самой. Есть, правда, две других, но, они служат в доме.

— Значит, Ты тоже работала в доме, — заключил я.

— Да, Господин, — кивнула она. — Меня отправили в поле всего несколько дней назад.

Это меня не удивило, поскольку еще раньше, выражение ей лица намекнуло мне на то, что она была плохо знакома с бременем таких работ. В пользу этого также говорило состояние ее кожи, которая еще не загорела до темно-коричневого оттенка и не загрубела.

— И как у тебя получалось уживаться с другими рабынями в доме? — поинтересовался я.

— Три из нас, те, которые получили ошейники благодаря Мило, ненавидели друг друга, — не стала скрывать женщина. — Остальные рабыни презирали всех нас троих, еще недавно бывших свободными женщинами.

— Интересно, — протянул я.

— Мы, для них теперь были всего лишь рабынями, и к тому же неопытными, — постаралась объяснить женщина.

— Верно, — кивнул я.

— Но они не должны были быть настолько жестокими! — воскликнула она.

— Возможно, вы попытались вести себя с ними так, словно все еще оставались свободными женщинами, — предположил я.

— Едва ли мы успели это сделать, — покачала головой Лавиния, — если только самую малость, в самом начале, но после этого мы ни разу не отваживались повторить это снова, поскольку они нас просто избили. А потом они, по большей части, нас игнорировали.

— И они не делились с вами своими тайнами, теми, что касаются того, как угодить мужчине? — спросил я.

Есть сотни подобных нюансов, касающихся одежды и причесок, использования такой косметики, как помада и тени для век, обычно рассматриваемой неподходящей для свободных женщин, а также умелого подбора украшений, шелков и духов к физическим и психологическим особенностям и поведению. Все эти методы, направлены на то, чтобы довести своего владельца до полной потери контроля над собой от удовольствия, а заодно и бросить женщину в его полное распоряжение, сделав ее той, кем он может командовать так, как ему того захочется и кого он может использовать всеми доступными способами, той, кто по закону и фактически принадлежит ему.

— Они не пошли на это, — ответила она, — даже после того, когда мы их попросили об этом!

— А вы ассоциировали себя как рабынь по отношению к ним? — осведомился я. — Вы плакали и упрашивали, становились перед ними на колени, целовали их ноги? Давали ли вы им понять, что ваши просьбы исходили от таких же как они сами, то есть от простых рабынь? Предлагали ли служить им, как если бы были их собственным рабынями? Прошли ли вы испытание, возможно весьма длительное, в течение которого они смогли бы убедиться в ваших серьезных намерениях, в вашей искренности и старании? Делали ли вы все это?

— Будучи новообращенной рабыней, я слишком сильно боялась их, — призналась женщина.

— Не исключено, что не напрасно, — согласился я. — Любая из них могла выпороть тебя плетью.

— Я знаю, Господин, — вздохнула женщина.

— Возможно, через несколько месяцев, после того, как они привыкли бы к вам, начали бы воспринимать, как всего лишь таких же рабынь как они сами, их отношение к вам могло бы измениться в лучшую сторону.

— Возможно, Господин, — пожала она плечами.

— Ты кажешься мне очень неглупой женщиной, — заметил я.

— Господин? — удивленно посмотрела на меня рабыня.

— Ты же знала о постельных законах, не так ли? — поинтересовался я.

— Да, Господин, — согласилась Лавиния.

— Ты что, решила, что можешь безнаказанно нарушать их? — уточнил я.

— Я думала, что это останется в тайне, Господин, — призналась она.

— То есть Ты не ожидала, что тебя могут выдать или выследить?

— Я не подумала об этом, Господин, — вздохнула женщина.

— И все же, — сказал я, — как умная женщина, Ты должна была понимать, что это слега небезопасно.

— Возможно, — кивнула она. — Но в тот момент я об этом не задумывалась.

— Это уже интересно само по себе, — сказал я.

— Господин? — не поняла Лавиния.

— Выглядит так, что Ты поступила очень неосмотрительно, — проговорил я.

— Возможно, Господин, — не стала отрицать женщина.

— И вот это мне кажется мне очень интересным, — заметил я.

— Господин? — снова озадаченно отозвалась она.

— Что Ты ощутила в первый момент, — спросил я, — когда на тебя упала сеть?

— Это не важно, — смутилась Лавиния.

— Ты же сразу поняла, что это была именно рабская сеть? — уточнил я.

— Скорее некая сеть для захвата, — поправила она.

— Итак, что Ты почувствовала? — повторил я свой вопрос.

— Это не имеет значения! — попыталась увильнуть рабыня. — Это было скоротечное ощущение, внезапная, мимолетная, дикая реакция!

— Что это было? — потребовал я ответа.

Женщина бросила на меня жалобный, полный страдания взгляд. Надо признать, что выглядела она в этот момент весьма пикантно.

— Держи колени широко, — напомнил я ей.

Колени рабынь снова раздвинули белесую пыль в стороны, образовав по бокам бугорки в хорт высотой.

— Подумай хорошенько, прежде чем ответить, — предупредил я. — Сегодня Ты уже заработала наказание.

— Эйфорию! — выпалила женщина.

— Ну, конечно, — усмехнулся я.

— Но потом был испуг! — тут же добавила она. — Я поняла, что произошло! Меня поймали! Я попалась! Я в ловушке! Я в сети! Меня сжигал стыд. Мне казалось, что меня охватило пламя! От осознания того, в каком бедственном положении я очутилась, я не могла дышать! А еще я была голой в окружении мужчин! Они смотрели на меня! Что станет с моей репутацией? Я начала бороться! Мне было страшно! Я была рассержена! Оскорблена! Несчастна! Предана! Беспомощна! Я отчаянно боролась с сетью! Я боролась с ней! Но я не смогла освободиться!

— А что произошло позже, — поинтересовался я, — в здании суда?

— Меня бросили в клетку, — рассказала Лавиния, — голую, на какую-то прелую солому, и приковали за шею к стене. Цепью!

— И что ты чувствовала на этот раз? — спросил я.

Она посмотрела на меня, и ответила:

— Боль! Мое бедро ужасно болело! Они заклеймили меня.

— Ну, это ожидаемо, — кивнул я.

— На мне было сразу два ошейника, — сообщила рабыня, — легкий, временный, идентифицирующий меня как рабыню временно находящуюся под надзором судей, и, поверх первого еще один, удерживающий ошейник, посредством которого я была прикована к стене.

— Продолжай, — подтолкнул я, замолчавшую было женщину.

— Я ощущала ошейники на своем горле, — заговорила она снова. — Временный ошейник был плоским и плотно облегал шею. Это был первый ошейник, который я когда-либо носила. Его на меня надели сразу же после того, как выжгли клеймо. Удерживающий ошейник, был лишь чуть-чуть больше того, поверх которого был надет. Зато последний было очень тяжелым и толстым. А его цепь, фута четыре длиной, с толстыми прочными звеньями, еще тяжелее. Она была прикреплена к стальному кольцу, вмурованному в стену не выше фута от пола.

— Так что насчет твоих эмоций? — напомнил я.

— Я лежала там, — задумчиво проговорила Лавиния, — а мои пальцы ощупывала цепь, около удерживающего ошейника.

Она снова замолчала, но ненадолго, столкнувшись с моим выжидающим взглядом, рабыня, наконец, выдавила из себя:

— Спокойствие. Удовлетворенность. Счастье. Борьба осталась позади.

— Когда Ты получала ошейник Аппания? — уточнил я.

— На следующий день, — ответила она. — Его на меня надел один из его агентов. А немного позже за мной в здание суда зашел один из его рабов, управлявший фургоном. Он связал мне руки за спиной и накинул веревочную петлю мне на шею. Потом, на улице, раб привязал веревку к задку фургона. Мне даже не позволили ехать. Я стала рабыней, и должна была следовать за ним пешком, голой, с веревкой на шее в дом моего владельца. Дважды на улицах меня ударили свободные женщины. Вот так и началось мое введение в рабство.

— Ты рассердилась на того раба, который связал тебя? — спросил я.

— Нет, — покачала женщина головой. — Скорее я испугалась его. Это был мужчина, и я вдруг поняла, что меня могут отдать ему для его удовольствия, если того пожелает мой хозяин.

— Насколько я понимаю, — заметил я, — несмотря на несомненно значительное количества красивых рабынь в доме Аппания, тебя собирались обучать как домашнюю рабыню.

— Да, Господин, — признала она.

— Тогда, в своей желанности и красоте можешь не сомневаться, — улыбнулся я.

— Я пыталась выполнять все работы очень хорошо, — заверила меня рабыня. — Я старалась оставаться тихой и незаметной, училась уважению, усердно прислуживала. Мне казалось, что у меня получалось. Мне почти не приходилось чувствовать на себе удар стрекала домоправителя.

— И Ты носила шелк? — полюбопытствовал я.

— Как и подобает рабыне, предназначенной для удовольствий владельцев.

— А как же получилось, что Ты оказалась в поле? — осведомился я.

— Однажды вечером, я и еще две других девушки, прислуживали не в главном зале, как мы это обычно делали, а в приватной столовой, маленькой комнате, расположенном в самых дальних покоях моего владельца. Аппаний и Мило, его раб, о котором Вы, наверняка, много слышали, возвратились после спектакля из большого театра.

— Аппаний и Мило должно быть находятся в весьма близких отношениях, — допустил я.

— Да, — подтвердила Лавиния. — Господин относится к Мило так, как если бы он, на самом деле, был свободным мужчиной. Они часто обсуждают вопросы бизнеса и театра. Даже в большом зале, во время обычных ужинов, Мило занимает высокое место, по правую руку от хозяина.

— Ты, я так подозреваю, во время этих обычных ужинов обслуживала Мило, не так ли? — поинтересовался я.

— Да, — кивнула она.

— Но только в качестве почтительной рабыни, — предположил я.

— Конечно, — признала Лавиния.

— Ты должна ненавидеть его, — заметил я.

— Почему? — удивилась женщина.

— Но ведь Ты оказалась в ошейнике не без его соучастия и предательства, — напомнил ей я.

— Скорее я должна быть благодарна ему, — сказала она, — поскольку я сама, уже в течение многих лет, знала, что принадлежу ошейнику.

— Понимаю, — усмехнулся я.

— Кроме того, — добавила Лавиния, — он, тоже, раб. Он обязан был выполнять приказы Аппания. Даже притом, что он — великий Мило, он должен повиноваться. Вы же не думаете, что он хочет, чтобы его бросили слинам?

— Я так не думаю, — сказал я.

— Я далека от чувства неприязни к нему, — заверила меня женщина.

— Это я уже понял, — улыбнулся я.

— В действительности, я надеялась, что меня могли бы быть бросить ему, чтобы я смогла бы почувствовать хотя бы его прикосновение! — воскликнула она.

— Я догадался, — кивнул я.

— Он так красив! — вздохнула рабыня.

— Ну да, выглядит он неплохо, — согласился с ней я.

— И это я была там, — задыхаясь от восторга, проговорила она, — это я стояла на коленях полуголой, в одном только рабском шелке, в ошейнике и браслетах, в ожидании, что он прикажет служить ему! Это мне посчастливилось оказаться так близко к нему, что я могла, протянув руку, коснуться его. Это я была почти наедине с ним!

— Продолжай, — с интересом потребовал я, у внезапно замолчавшей женщины.

— А затем они начали обсуждать свободную женщину. Я даже не помню ее имени. Они делали это так же небрежно и беспристрастно, как если бы она была породистым животным, или простой рабыней, такой же, как я сама. Я с трудом могла поверить своим ушам. А потом я вдруг поняла, что когда-то, эти двое, несомненно, точно также сидя за ужином, обсуждали меня саму.

— Ты рассердилась? — попробовал угадать я.

— Не сразу, — ответила Лавиния. — Думаю, что в первый момент, я была скорее шокирована тем, что женщину можно обсуждать в такой манере. В конце концов, она не была, например как я, животным, рабыней.

— С другой стороны, — заметил я, — она вполне могла бы быть и животным, и рабыней, просто одной из тех, кто еще не в ошейнике. К примеру, вспомни себя саму. Ты ведь тоже была рабыней, просто не была в ошейнике.

— Это, несомненно, верно! — горько засмеялась она.

— Но позже Ты все-таки рассердилась, — поощрил ее я.

— Да! — вспыхнула женщина.

— На кого из них? — полюбопытствовал я.

— На них обоих! — заявила она.

— Это из-за обмана, которым они занимались, — уточнил я, — из-за тяжелой рабской сети?

— Нет, — отмахнулась Лавиния. — Скорее, все дело было в том, что я не хотела, чтобы Мило имел какие-либо отношения с другой женщиной, кем бы она ни была! В доме так уже хватало женщин, готовых стелиться перед ним! Что, если она оказалась бы красивее меня? А вдруг она понравилась бы ему, когда он увидит ее голой в сети?

— Получается, что Ты ревновала к возможной конкурентке, — заключил я.

— Да! — не стала отрицать она.

— Но ведь, Ты сама сказала, что вокруг было очень много других, — напомнил я.

— Просто я уже обезумела, — вздохнула женщина. — Я ничего не соображала от охватившей меня ревности! Мое сердце почти выскакивало их груди. А потом я внезапно почувствовал себя ненужной, бесполезной, беспомощной и несчастной. От меня ничего не зависело, я ничего не могла сделать! Такие женщины, как я, находятся в полной власти наших владельцев! Я была всего лишь рабыней! Из моих глаз потекли слезы, а Мило, такой красивый, был совсем рядом! Мне вдруг захотелось, чтобы он посмотрел на меня, обратил на меня внимание. Я не хотела быть всего лишь одной из многих рабынь заднего фона, неузнаваемой, считаемой чем-то само собой разумеющимся, прислуживающей, но почти не видимой, существующей, но едва замечаемой. Я протянула руку и, не переставая плакать, коснулась пальцами его руки.

— Продолжай, — мне снова пришлось выводить ее из задумчивости.

— Казалось, его поразило то, что я сделала это. Он словно не мог этому поверить. Я смотрела на него сквозь слезы, застилавшие мои глаза. Я стояла на коленях лицом к нему и надеялась, что заметит меня, хотя я была всего лишь рабыней.

— И что случилось дальше? — поинтересовался я.

— Это, конечно, заметил и Аппаний. Очевидно, я, сама того не понимая, совершила какой-то очень серьезный проступок. Хозяин вскочил на ноги! Его глаза сверкали от охватившей его ярости. Казалось, он был вне себя от гнева. «Охрана! Охрана!» — закричал он, хлопая в ладони. А я стояла на коленях около невысокого стола, и дрожала, опустив голову вниз. Я понимала, что я, всего лишь домашняя рабыня, поступила неправильно, посмев дотронуться до Мило, пользовавшегося таким расположением господина. Но я ничего не могла с собой поделать. Мне просто невыносимо хотелось, чтобы он обратил на меня свое внимание! Ведь он за все время так ни разу и не попросил, чтобы меня прислали к нему голой, со скованными рабскими наручниками за спиной руками и ключом от них на моей шее, для его удовольствия. Я понимала, что поступила неправильно, но я не могла понять, почему это было настолько ужасно. Я всего лишь хотела привлечь к себе его внимание. Я всего лишь надеялась, что он мог бы хоть раз сжалиться над бедной рабыней. «Охрана! Охран»! — надрывался Аппаний. А я была охвачена ужасом. Я неудержимо дрожала, не понимая причин такой необъятности его гнева, такой его чудовищной реакции на мое крошечное жалобное деяние. Охранники, чуть не выбив дверь, ворвались в комнату с обнаженными мечами. Возможно, они решили, что совершена попытка покушения на жизнь их работодателя. Через мгновение они уже стояли вокруг меня. Я испугалась, что они, особо не разбираясь, могут просто изрубить меня своими мечами. Мой владелец, казалось, изо всех сил пытался вернуть контроль над своими эмоциями. «Простите меня, Господин!» — заплакала я и, упав на живот, подползла к нему и начала целовать его ногу со всей страстью, на которую только была способна. Но он, в ярости, вырвал ее из моих рук. Он вначале отскочил назад, но затем, снова шагнул ко мне и два раза пнул. Больно! Я опять подползла к нему на животе и, покрыв его сандалии своими волосами, принялась снова и снова целовать его ноги. «Простите меня, Господин!» — плакала и умоляла я, заблудшая рабыня. Все что мне, допустившей столь тяжкий проступок, оставалось, умолять о милосердии и прощении. А хозяин, меж тем, вырвавшись из моих рук, отступил от меня на несколько шагов, а затем замер, глядя на меня сверху вниз. Я по-прежнему лежала на животе и с ужасом смотрела на своего господина. Я была всего лишь его имуществом, валявшимся перед ним на полу его дома. «Выпороть ее плетью, остричь волосы, и послать работать в поле!» — приказал он.

— Вот значит, как Ты оказалась в поле, — хмыкнул я.

— Да, Господин, — всхлипнула женщина.

— А как Мило отреагировал на все это? — поинтересовался я.

— Невозмутимо, — ответила она. — В конце концов, я всего лишь рабыня.

— Как Ты думаешь, Мило находит тебя привлекательной? — спросил я.

— Господин? — непонимающе уставилась на меня Лавиния.

— По-твоему, хотел бы он раздеть тебя, схватить и бросить на меха, к своим ногам, и утолить тобой его рабыней свою похоть? — пояснил я.

— Я не знаю, сильны ли его порывы, Господин, — пожала она плечами.

— Ты возразила бы? — уточнил я.

— Конечно, нет, Господин! — воскликнула женщина. — Я сама давно тешила себя надеждой, что могла бы оказаться настолько привлекательной, чтобы вызвать такое желание. Я — рабыня. Я живу для того, чтобы быть послушным, благодарным, уязвимым объектом такой похоти и власти. Я всегда мечтала об этом. Я хочу, чтобы мне не оставляли выбора, чтобы надо мной властвовали и заставляли служить!

— Мило должен был интересоваться тобой, или, делать вид, что интересуется тобой, — заметил я, — по крайней мере, в то время когда он занимался твоим соблазнением, перед тем, как заманить тебя в ловушку.

— Да, — подтвердила Лавиния, — тогда он мной интересовался.

— А после того, как Ты оказалась в доме уже в качестве рабыни, с клеймом, в ошейнике, откровенной одежде и совершенно уязвимая? — осведомился я.

— Нет, Господин, — покачала она головой.

— И он ни разу не попросил, чтобы тебя прислали к нему? — спросил я.

— Нет, Господин, — ответила женщина.

— Как Ты думаешь, почему? — поинтересовался я ее мнением.

— Наверное, я недостаточно красива для него, — предположила рабыня.

— А других женщин он звал? — уточнил я.

— Я не знаю, Господин, — пожала плечами Лавиния.

— Ты что, не видели имена, написанные на досках вызова на кухне?

— Нет, — ответила она.

— Интересно, — хмыкнул я.

— Одна из тех трех женщин, что, так же, как и я, попались в ловушку Мило, утверждала, что была с ним, но было доказано, что она это выдумала. Об этом стало известно управляющему, и ее той же ночью приковали цепями в стойле и выпороли перед всеми нами.

— То есть, если верить тому, что Ты рассказала, — заключил я, — ни одна из домашних рабынь не была с Мило.

— Насколько я знаю, нет, — согласилась Лавиния.

— Если бы была, то Ты, и не только Ты, об этом бы знала, — заверил ее я. — Обычно у рабынь нет никаких причин держать в секрете такие вопросы.

— Я тоже так думаю, — кивнула она.

— Мило играет очень важную роль в доме, — продолжил рассуждать я. — Он знаменит. И он очень ценен для Аппания.

— Конечно, Господин, — поддержала меня женщина.

— Это позволяет предположить, что, по крайней мере, время от времени ему могли бы посылать девушек, — сказал я.

— Возможно, Господин, — не стала спорить со мной Лавиния.

— Кроме того, у него было много возможностей во время его охоты на рабынь, — добавил я.

— Да, Господин, — согласилась она.

— Но, насколько тебе известно, он этими возможностями никогда не пользовался, — задумчиво проговорил я.

— Нет, насколько я знаю, — признала рабыня.

— Если бы он это сделал, — заметил я, — полагаю, что Ты услышала бы об этом, подобные сплетни быстро распространились бы по коридорам такого дома.

— Думаю да, — поддержала меня женщина она.

— Как по-твоему, — поинтересовался я, — если бы Мило попросил девушку, ее бы ему предоставили?

— Скорее всего, — озадаченно кивнула она.

— Получается, что он их не просил, — вынужден был заключить я.

— Господин? — растерянно спросила Лавиния.

— Возможно Мило не находит женщин привлекательными, — пробормотал я.

— Господин? — не поняла меня рабыня.

— Ничего, это я так, — отмахнулся я.

— Да, Господин, — сказала Лавиния.

— Ты — девственница? — осведомился я.

Мой вопрос заставил женщину рассмеяться.

— Как долго рабыня может остаться девственницей, Господин? — спросила она.

— А кому Ты служила? — полюбопытствовал я.

— Главным образом мужчинам в доме, работникам, — ответила рабыня, — тем, кто хотел получить меня на ночь. Вы же знаете, что мы для них в свободном доступе. Поначалу мне часто доставалось. Я была довольно неуклюжей и так мало знала. Мужчинам это не нравилось

— Но теперь Ты более продвинута? — уточнил я.

— Любой, оказавшись под плетью, быстро научится этому, — печально усмехнулась женщина.

— А после того как оказалась в поле? — не отставал я.

— В основном надсмотрщики, — пожала она плечами. — Но дважды меня привязывали к столбу для полевых рабов.

Я отметил, что после того, как Лавиния это сказала, ее колени раздвинулись немного шире. Вероятно, это было сделано неосознанно, рефлекторно. Такими способами, иногда не даже ощущая того, что она делает, или не до конца осознавая этого, рабыня может выпрашивать использования. Я бросил взгляд на Марка. Судя по его понимающей улыбке, он не оставил без внимания это едва заметное движение.

— Я могу говорить, Господин? — спросила женщина.

— Нет, — отказал я ей.

Некоторое время, пока я думал, она стояла на коленях, низко опустив голову.

— В тебе уже успела пробудиться рабыня? — осведомился я.

— Господин? — непонимающе уставилась на меня Лавиния, подняв голову.

— Я имел в виду, загорелись ли в твоем животе рабские огни? — пояснил я.

В конце концов, она оставалась относительно новой рабыней, к тому же по большей части домашней рабыней, в чьи обязанности, прежде всего, входили обслуживание стола, уборка и тому подобное. А с последние дни переведена в полевые рабыни, основной работой которой была переноска воды и прополка сулов. Это несколько отличалось от того, если бы она, например, попала в собственность отдельного владельца, заинтересованного и требовательного, который уделял бы особое внимание вызову и дальнейшему культивированию этих интимных и изысканных потребностей, до поры скрытых в теле женщины, но которые, однажды проявившись, начинают расцветать и вырастать в ее собственное прекрасное и властное желание, которое уже не может быть подавлено или заставлено замолчать, и которое делает женщину рабыней настолько, что с этим не сравнятся ни ошейники, ни цепи.

— Иногда, — покраснев, призналась она, — я ощущаю в себе их приближение.

— И как Ты относишься к этому? — спросил я.

— Я люблю их, — прошептала рабыня, — но я боюсь их.

Я понимающе кивнул. Это был хороший знак.

— Я могу говорить? — спросила Лавиния.

— Говори, — разрешил я.

— Кто Вы? — поинтересовалась она. — Вы — люди моего господина, Аппания?

Возможно, она решила, что мы приехали от ее хозяина, чтобы допросить ее. Однако наши нарукавные повязки должны были бы намекнуть ей, что наши дела и намерения были весьма далеки от дома Аппания.

— Нет, — заверил ее я.

— Но вы же, не работорговцы, не так ли? — несколько испуганно осведомилась рабыня и, не дождавшись нашего ответа, взмолилась: — Пожалуйста, скажите мне!

— Это вне того, ради чего мы приехали, — уклончиво ответил я.

— Вы — не из касты работорговцев! — заключила она.

— Нет, — кивнул я.

— Но Вы все же — работорговцы! — воскликнула женщина.

— Тебя не должны интересовать эти вопросы, — напомнил ей я.

— Да, Господин, — вздохнула рабыня.

Конечно, есть некоторое различие между тем, чтобы принадлежать к касте работорговцев и быть работорговцем. Можно сказать так: все члены касты работорговцев — работорговцы, но не все работорговцы — являются членами этой касты. Например, я в касту работорговцев не вхожу, однако в Порт-Каре я, известный под именем Боск, знаменит тем, что занимаюсь многими делами, среди которых пиратство и работорговля занимают одни из ведущих мест. Кроме того, мы с Марком оба были воинами, представителями алой касты, что не исключало захвата рабынь. Таковое деяние не только разрешено в кодексах, но и поощряется ими — «Рабыня — радость и комфорт для воина». Но при этом ни один из воинов к касте работорговцев отношения не имеет. Кстати, эта каста кем-то расценивается как подкаста торговцев, а кем-то как независимая каста. В действительности у нее даже свои собственные цвета, синий с желтым, тогда как у торговцев — желтый с белым или золотой с белым.

— Вы приехали, для сбора налогов? — не отставала женщина. — Или вы собираете репарации?

— Нет, — отмахнулся я.

Последний ее вопрос был, несомненно, мотивирован нашими нарукавными повязками. Ни для кого не было новость, что в последние месяцы в Аре и его окрестностях разного рода имущество, включая такое, каким была она сама, забиралось под предлогом налогов. Также никто не исключал возможности новых реквизиций по требованию Коса, или даже просто наемников из лагеря Полемаркоса, касавшихся в основном женщин, как свободных, так и рабынь.

— Вы же не собираетесь забрать меня, не так ли? — уже с немалым страхом в голосе спросила она.

— Любопытство не подобает кейджере, — бросил я.

— Простите меня, Господин, — отреагировала рабыня, немного поерзав от охватившего ее возбуждения.

Конечно, нам не составило бы труда забрать ее. Более того, мы могли сделать это практически безнаказанно. Ну сколько времени понадобилось бы двум опытным воинам, чтобы заткнуть женщине рот, связать и накинуть мешок на голову? Существует множество способов, которыми может транспортировать свою пленницу верховой воин, более того конструкции большинства седел подразумевают такую возможность. Некоторые из этих мер довольно просты, другие посложнее. Пожалуй, самым простым способом будет посадить девушку перед собой, привязав ее руки к кольцу в луке седла. Некоторые из более продвинутых конструкций предполагают использование седельных клеток и сетей. На мой взгляд самым разумным является использование двух колец, по одному с каждой стороны седла, которыми, кстати, были оборудованы и наши седла. В этом способе обычно применяется следующая техника: руки пленницы связывают спереди и, в свою очередь, привязывают к кольцу, закрепленному в левой стороне седла, потом женщину поднимают и перебрасывают поперек спины животного, животом вверх или вниз это по выбору похитителя, после чего ее щиколотки также связываются и крепятся ко второму кольцу пары, расположенному в седле справа. При таком креплении девушка закреплена предельно надежно, защищена от опасности падения, и кроме того, абсолютно беспомощна и доступна для шалостей своего похитителя.

— А разве Ты не хочешь, чтобы тебя забрали отсюда? — удивился я.

— Нет! — отчаянно замотала головой Лавиния.

— Что-то я сомневаюсь, что тебя настолько очаровала работа полевой рабыни, — заметил я.

— Нет, — согласилась она.

— К тому же, Ты сама уже начала ощущать в себе приближение рабских огней, — напомнил я.

Женщина бросила на меня обиженный взгляд, а затем быстро опустила голову. Ее маленькие кулачки сжались так, что побелели костяшки пальцев.

— Говори, — потребовал я. — Ведь они уже начали гореть в твоем животе.

Она снова подняла на меня полные обиды глаза.

— Тебе напомнить, — поинтересовался я, — о том, что Ты уже заработала сегодня одно наказание?

— Не надо, Господин! — всхлипнула она. — Да, Господин!

— Ну вот и хорошо, — кивнул я.

Лавиния спрятала лицо в ладонях и затряслась в рыданиях. Какой беспомощной, подумалось мне, временами может чувствовать себя женщина, по настоящему ставшая рабыней. Но такие ощущения весьма полезны для нее с точки зрения развития ее характера и ее дисциплины. Кроме того, они хороши еще и тем, что помогают рабыне понять, кем и чем стали и кем для них является господин.

— Думаю, что Ты сможешь стать превосходной домашней рабыней, — заметил я, — одетой в шелк, снующей туда-сюда, возможно с колокольчиками на щиколотке, служа, разогревая и возбуждая своей близостью мужчину.

Она удрала руки от лица и недоверчиво посмотрела на меня.

— Может быть, тебя даже будут на ночь приковывать цепью к его рабскому кольцу в ногах его постели.

— Это именно то, чего я сама желаю! — призналась рабыня.

— Мне несложно представить тебя стоящей на колени перед ним и умоляющей о его прикосновении, — улыбнулся я.

— Да, Господин! — воскликнула она.

— Интересно, согласится ли он удовлетворить твою просьбу, — задумался я.

— А хочу надеяться, что он сжалился бы над той, кто является всего лишь его рабыней, — вздохнула женщина.

— Да, — кивнул я. — Думаю, что Ты будешь горячей, преданной и послушной.

— Да, Господин, — поспешила заверить меня Лавиния.

— Да, похоже, что Ты можешь стать замечательной домашней рабыней, — решил я, — и даже превосходной рабыней для удовольствий.

— О, да, Господин! — выдохнула она.

— И, не исключено, со временем, — добавил я, — даже чьей-то любимой рабыней.

— Это то, как я хотела бы прожить свою жизнь! — признала женщина.

— В таком случае, Ты должна была бы хотеть, чтобы тебя поскорее забрали отсюда, — сказал я.

— Нет, — отшатнулась рабыня. — Нет!

— Почему нет? — осведомился я.

Лавиния не смогла ответить мне, снова начав давиться рыданиями.

— Ага, — протянул я. — Кажется, что Ты не хочешь покидать окрестности дома Аппания.

— Да, Господин, — глотая слезы, проговорила она. — Я, правда, хочу оставаться здесь.

— Похоже, Ты необыкновенно предана своему господину, — усмехнулся я.

— Я даже толком не видела его, — сказала мне женщина, немного успокоившись, — за исключением тех ситуаций, когда я и другие использовались для таких целей, как обслуживание его за столом. Даже когда он проходит мимо нас в зале, мы должны вставать на колени в почтении, прижимаясь головой к полу.

— Тем не менее, все говорит о том, что Ты очень предана ему, — настаивал я, с высоты седла рассматривая понурившую голову женщину. — Впрочем, твои пожелания, в любом случае, ничего не значат. Ты — рабыня, и с тобой будет сделано то, чего бы ни захотели мужчины и рабовладельцы.

— Да, Господин, — вздохнула она.

— Я же хочу, чтобы мне стали известны некоторые детали тех методов, которыми пользуются Аппаний и Мило для захвата и последующего порабощения свободных женщин, — сообщил ей я.

— Господин? — испуганно дернулась Лавиния.

— Уверен, на основании подслушанной тобой беседы, и твоего собственного опыта, у тебя имеются некие идеи относительно того, как это происходит, — предположил я.

— Конечно, у господина не может быть никакого интереса к таким вещам, — пролепетала она.

— Ты только что заслужила второе за день наказание, — обрадовал ее я.

— Простите меня, Господин! — простонала рабыня.

— Итак, Ты будешь говорить? — осведомился я.

— Полностью и честно, о том, что я знаю! — безнадежно пообещала она.

— Как это подобает той, кем Ты являешься? — уточнил я.

— Да, Господин! — заверила меня Лавиния.

— Как кто? — переспросил я.

— Как рабыня, Господин, — ответила она, — и только как она!

— Как начинаются эти отношения? — спросил я.

— Одним из двух способов, насколько я понимаю, — начала женщина. — В первом свободная женщина сама пытается заступить дорогу Мило. Она восхищается им, старается привлечь к себе его внимание. Она может даже немного приспустить свою вуаль, постараться говорить с ним мягким голосом, ясно давая понять ему, что перед ним его страстная поклонница, под своими вуалями и одеждами ждущая его. Возможно, она может пошутить, что готова даже позволить ему поднять занавески ее паланкина и целовать дно около ее ног. В общем, занимается всякой ерундой. Об этих авансах, пусть и ожидаемо неоднозначных, но все же столь очевидных и значимых, сразу сообщают Аппанию, который принимает решение относительно того, следует ли их поощрить или не стоит. Затем, позже, возможно после того, как женщина понизит перед Мило свою вуаль и позволит ему полюбоваться на ее красоту открыто, или словно неосторожным движением, позволит ему оценить ее лодыжки, Аппаний, на основе мнения Мило, принимает решение о дальнейших действиях. Если мнение Мило благоприятно, и его хозяин полагает, что женщина, возможно, пройдя через строгую диету и упражнения, обучение дисциплине и дрессировку, не будет выглядеть нелепо на невольничьем рынке, начинается подготовка к ее захвату. Во втором способе инициатором выступает сам Аппаний, который лично отбирает кандидатку для завязывания знакомства, исследования и принятия окончательного решения.

— На основе чего он это делает? — заинтересовался я.

— Обычно он узнает о красоте той или иной свободной женщины из слухов и сплетен, — сказала Лавиния.

— Понятно, — кивнул я.

— Кроме того, — добавила она, — насколько я поняла, иногда он получает информацию, не бесплатно конечно, от некоторых владелиц женских ванн в Аре. Возможно даже, в некоторых случаях, Аппаний имел возможность лично наблюдать там женщин из тайной комнаты.

— А Ты сама каким образом привлекала внимание Аппания? — полюбопытствовал я.

— Первым, несомненно, — смущенно улыбнулась рабыня, — все же я нечасто посещала общественные ванны и сильно сомневаюсь, что слухи о моей красоте могли бы появиться на улицах.

— Я бы не исключал такой возможности, — заметил я, окидывая взглядом ее фигуру.

— Господин добр, — смутилась она.

— Продолжай, — велел я.

— Хотя господин мог бы расценить меня как испорченную, избалованную свободную женщину, и пусть даже это не было так уж неверно, — сказала Лавиния, — тем не менее, я была слишком застенчивой и поначалу не решалась даже приблизиться к такому мужчине, как Мило. В конце концов, я не сомневалась, что в Аре полно свободных женщин, которые богаче и красивее меня. Соответственно, первое время, я только издалека поклонялась ему. Я посещала его выступления. Я мечтала о нем. Но я не осмеливалась обратить на себя его внимание.

— В тот момент твоя реакция на Мило была скромной или уже рабской? — решил уточнить я.

— Да, Господин, — вздохнула женщина. — Я уже тогда, временами, мечтала ползать перед ним и, склонив голову, целовать его ноги.

— Продолжай, — кивнул я.

— Правда, та частица свободной женщины, что жила во мне почувствовала себя оскорбленной такими желаниями! Они были слишком женскими! Но я же не была рабыней!

— И Ты стала смелее? — предположил я.

Она только печально усмехнулась и продолжила:

— Хорошо, но возможно, не настолько смелее, как Вы могли подумать. Однако я начала останавливать в таких местах, где он мог бы пройти, как я уверяла себя, чтобы хотя бы мельком посмотреть на него в щель между занавесками моего паланкина.

— В действительности, — заметил я, — твои действия на этом этапе все еще оставались довольно застенчивыми.

— Да, — признала Лавиния, как мне показалось слегка раздраженно.

— Хм, похоже, Ты уже тогда почувствовала, что твое место у ног такого мужчины, — сделал я логичный вывод.

— Возможно, — не стала отрицать она.

— Однако, на самом деле, твое место у ног любого мужчины, — сообщил я ей.

— Да, Господин, — признала рабыня.

— Продолжай, — приказал я.

— Уверена, что вскоре он уже запомнил мой паланкин, — сказала она. — Ведь он достаточно часто оказывался на его пути, перед большим театром, на улицах, которые он чаще всего посещал, даже на некоторых рынках. Возможно, именно тогда он сообщил об этом Аппанию, а его агенты установили личность владельцы паланкина. Разумеется, в то время такие мысли просто не приходили мне в голову. Скорее я казнила себя за свою робость и, снова и снова, напоминала сама себе, что именно я из нас двоих была свободным человеком. Я была той, кто владел ситуацией, той, кто мог командовать, той, кто могла делать то, что захочется. Тогда я, как будто остановившись там по делам бизнеса, в ожидании некого знакомого, и, словно пожелав подышать свежим воздухом, стала отдергивать занавески паланкина, внутри которого я могла продемонстрировать себя, в моих самых красивых одеждах и вуалях. Однажды я даже позволила себе дать ему перехватить мой взгляд, направленный на него, а затем быстро отвернула голову в сторону. Слишком быстро, как я теперь понимаю. Возможно, мне стоило бы вести себя так, как более подобает свободной женщине, и приказать ему подойти к моему паланкину и встать на колени, чтобы задавать ему вопросы как рабу. Несомненно, некоторые женщины так и делали, присвоив себе, поскольку свободные женщины вольны поступать так, как им заблагорассудится, прерогативы мужчин. Интересно было бы узнать, что они почувствовали, когда на них упала та сеть. По крайней мере, в тот момент я не была рабыней. Я могла идти куда захочу, могла привлечь к себе его внимание, потребовать то, что желала.

— У рабыни, — сказал я, — как Ты теперь должна знать, тоже есть много способов привлечь к себя внимание мужчины, но они тоньше, эффективнее, просительнее, уязвимее, беспомощнее и почтительнее.

Она заинтересованно посмотрела на меня.

— Вот тебе пример, сейчас ладони твоих рук смотрят вверх, — намекнул я.

— Ой! — смутилась женщина и, быстро перевернув их вниз ладонями, прижала к бедрам.

Тряпка, которую она носила, учитывая положение коленей, широко разведенных согласно позе рабыни для удовольствий, высоко открывала бедра рабыни. Пальцы ее рук, лежавшие там, вцепились в ткань, словно пытаясь удержаться на ней. Получилось, что ее руки наполовину зарылись в ткань, и наполовину прижимались к обнаженной коже. В результате ее захвата потрепанная кромка того, что было ее одеждой, слегка вдавилась в ее округлые соблазнительные бедра. Получившийся контраст показался мне ничуть не менее привлекательным, чем у рабского шелка на теле, или узкого шнурка удерживающего такой шелк на плече, или у поблескивающего металла рабских наручников сомкнувшегося на тонких, покрытых нежными волосками запястьях, или у веревки на талии, выше которой начинается аккуратный соблазнительно округленный живот, или у ошейника на горле рабыни.

— На самом деле, — улыбнулся я ее реакции, — у рабынь с их тонкими, чувственными, беспомощными способами, их мольбами, скромностью, почтительностью, и самой сутью и полнотой их статуса, имеется куда больше лучших способов привлечь к себе к внимание мужчин, чем у свободных женщин.

— Но в то время я этого еще не понимала, — вздохнула Лавиния.

— Я тоже так думаю, — кивнул я.

— Свободные женщины, — усмехнулась она, — вряд ли будут скулить и облизывать щиколотки понравившихся мужчин.

— Они начинают делать это достаточно быстро, практически сразу после того, как становятся невольницами, — пожал я плечами, — стоит им только испытать пробуждение в них рабыни, понять свои потребности, свою беспомощность и свою зависимость от рабовладельца.

— Да, Господин, — согласилась женщина. — Я тоже ощущаю в себе начало таких эмоций.

— Так, что Ты стала делать дальше? — вернул я ее к прежней истории.

— Фактически, — улыбнулась она. — Мне уже ничего не нужно было делать. Теперь у меня почти не осталось сомнений, что к тому моменту Мило и Аппаний уже обсудили меня. Мило сам подошел к моему паланкину. Как раз в тот момент, я раздвинула занавески. Он попросил у меня прощения за приближение ко мне, предположив даже, что я могла бы приказать своим людям избить его за его смелость. Актер объяснил, что не смог ничего поделать с собой, что в течение многих дней он боролся с этим, но теперь, ему уже все равно какие скорбные последствия могли бы его ожидать, пусть его даже бросят голодному слину. Еще Мило говорил что-то про то, что он сам того не желая подошел ко мне, что его непреодолимо тянуло ко мне, словно на цепи за тарларионом. Потом он со слезами на глазах, умолял о чести всего лишь поприветствовать мою красоту, а затем поспешно уйти полностью удовлетворенным.

— Ты была полностью скрыта под вуалью? — уточнил я.

— Я была разодета в мои самые красивые одежды и вуали, — уклончиво ответила женщина.

— Судя по всему, в тот раз Ты не надела свою уличную вуаль, — усмехнулся я.

— Да, — признала мою правоту рабыня, — не надела.

— Значит, — заключил я, — через твою вуаль вполне можно было бы различить черты твоего лица, хотя, возможно, и с некоторым трудом.

— Да! — гордо вскинула голову она.

— Какой рабыней Ты была! — рассмеялся Марк.

— И есть! — заявила женщина.

— Да, не только была, но и есть! — не переставая смеяться, признал он.

Пожалуй теперь прекрасную Лавинию, больше не будут трогать вопросы относительно того какую вуаль ей надеть. Она стала рабыней. Кому, в конце концов, придет в голову напяливать вуаль на тарскоматку, или слиниху?

— И каким же образом, он поприветствовал твою красоту? — спросил я.

— Красивым жестом, — ответила она.

— Неужели тебе не приходило в голову, что в доме Аппания его ждали полчища маленьких фигуристых шлюх, готовых на животе ползать вокруг него, облизывать и целовать его ноги, умоляя, чтобы он позволил услужить ему любым способом, какого он только мог бы пожелать?

— Тогда я не думала об этом, — вздохнула женщина.

— И после этого он немедленно ушел? — осведомился я.

— Да, — кивнула Лавиния. — Казалось, что он был почти до ужаса испуган своей собственной наглостью. По крайней мере, я тогда так думала.

— А что Ты ему сказала? — поинтересовался я.

— Ничего, — покачала она головой. — У меня в тот момент язык к небу прилип, как у новообращенной рабыни, впервые брошенной перед своим господином.

— Понятно, — усмехнулся я.

— Позже, когда он уже исчез, я разозлилась на саму себя! Я ругала себя за то, что не остановила его, не дала ему понять, что я ничуть не была им оскорблена. Мне так хотелось успокоить его! Поощрить его вернуться! Я горела желанием видеть его снова! В конечном итоге я отправила Мило письмо, в котором сообщала, что я разрешаю ему говорить со мной.

— И что произошло дальше?

— Следующие два дня Мило не появлялся, — продолжила она, — а когда все же пришел, то покаянно признался, что ему, столь недостойному, не хватало храбрости, вновь приблизиться к такой как я, такой высокородной и свободной. Так слово за слово он даже начал утверждать, что в душе и по праву он был моим рабом, а не Аппания, которому актер принадлежал юридически. Я была покорена. Не думаю, что нашлась бы такая свободная женщина, которая не жаждала подобного льстящего внимания, пусть даже в глубине ее сердца она знает, что именно она является той, кому природой отведено пресмыкаться у ног мужчины. О да, признаю, что я оказалась хорошенькой маленькой вуло, которая сама готова сунуть голову в петлю. У Мило нашлась специальная комната, в которой мы договорились встретиться.

— Я знаю об этом месте, — усмехнулся я.

— О-о? — удивилась женщина.

— Да, — кивнул я. — Это в районе Метеллан.

— Да, — озадаченно признала Лавиния. — Именно там на меня и набросили сеть. Теперь я в ошейнике.

— Трудно этого не заменить, — улыбнулся я, окидывая взглядом стоящую внизу на коленях в горячей белесой пыли рабыню.

— Там, где мне и надлежит быть, — добавила она.

— Верно, — не мог не признать я.

— Я могу быть еще чем-то полезной Господам? — опасливо спросила Лавиния.

— Я получил всю информацию, которая мне была нужна, — заверил ее я.

— Кейджера рада, что смогла оказаться полезной, — проговорила она.

Она еще не успела договорить, когда я, соскользнув вниз с седла, оказался рядом с ней.

— Господин? — ошеломленно уставившись на меня, пролепетала рабыня.

При этом она вдруг почти рефлекторно дернулась, словно задумала вскочить на ноги и убежать от меня спешившегося. Впрочем, ей хватило здравого смысла задуматься, прежде чем осуществить такую глупость. Само собой, она не получала разрешения изменить позу, а потому тут же замерла на коленях, выпрямив спину и дрожа от страха.

— Подними голову, — потребовал я. — Смотри на меня.

Когда женщина повернула ко мне лицо, стало заметно, что ее нижняя губа дрожит. Я окинул оценивающим взглядом ее короткие всклоченные волосы, мало что скрывающую потрепанную тряпку, ее единственный предмет одежды, фактически мало чем отличающийся от та-тиры, простой ошейник, не больше чем полоса темно-серого железа, согнутая вокруг ее шеи, края которой соединены заклепкой, покрытую белесыми пузырями, сожженную солнцем кожу невольницы.

— Полевая рабыня, — бросил я.

— Да, Господин, — отозвалась она.

— Ты солгала свободным мужчинам, — сказал я, и ее глаза начали стекленеть от страха.

— Ты ответила нам, что была порабощена вследствие неуплаты налогов, тогда как это произошло по причине постельных законов, — напомнил я.

— Простите меня, Господин, — испуганно прошептала Лавиния.

— Однако сейчас я уже не столь зол на тебя, — сообщил я.

— Спасибо, Господин! — воскликнула рабыня.

— Мне понравилась та поспешность, с какой Ты постаралась загладить свой проступок, — пояснил я.

— Да, Господин! — облегченно вздохнула она.

— В целом твои последующие ответы оказались точны, содержательны и полезны, — признал я.

— Да, Господин! — почти успокоившись, сказала женщина.

— Интересно, стала бы Ты лгать мне, если была моей собственностью? — осведомился я.

— Нет, Господин! — удивленно посмотрев на меня, заверила Лавиния.

— Вот и я так не думаю, — усмехнулся я, заставив ее снова задрожать. — Впрочем, Ты же мне не принадлежишь.

— Нет, Господин, — закивала рабыня.

— Правда, и я уверен, что Ты это знаешь, что совершившую проступок рабыню может наказать любой свободный мужчина, — напомнил я.

— Да, Господин, — выдавила из себя она.

— Ведь может случиться так, что ее владелец при этом мог и не присутствовать.

— Да, Господин, — прошептала Лавиния.

— Но ведь ее рабство вовсе не заканчивается вне пределов его видимости, — заметил я.

— Да, Господин, — вынуждена была признать рабыня.

— Оно бескомпромиссно, категорично и абсолютно, в любое время и в любом месте где бы она не находилась, — сказал я.

— Да, Господин.

— Таким образом, это будет правильно, если она будет подвергнута наказанию какого-либо свободного мужчины, не так ли? — уточнил я.

— Конечно, Господин, — согласилась со мной Лавиния.

— А мы с моим другом Марком, как раз и есть — свободные мужчины, — улыбнулся я.

— Да, Господин, — прошептала рабыня.

— И значит, для нас Ты являешься объектом наказания, — заключил я.

— Да, Господин, — опустила она голову.

— Тем более, что Ты солгала именно нам, — добавил я.

— Простите меня, Господин! — всхлипнула женщина.

— Если бы Ты принадлежала мне, — задумчиво сказал я, — то честно говоря, я даже не знаю, что бы я с тобой сделал. Хм, интересный вопрос. Конечно, самое меньшее, что тебя ожидало, это быть раздетой, связанной и выпоротой.

Рабыня с трудом проглотила вставший в горле комок.

— И, признаться, я не думаю, что тебе удалось бы скоро забыть об этом, — заверил ее я.

— Да, Господин, — шмыгнула она носом.

— Как Ты думаешь, после этого, Ты решилась бы врать мне снова? — поинтересовался я.

— Нет, Господин! — замотала головой рабыня.

— И Ты постаралась бы улучшить свое поведение? Изо всех сил?

— Да, Господин.

Я пристально посмотрел на нее.

— Господин? — опасливо обратилась ко мне она.

— Думаю, что, раз уж Ты нам не принадлежишь, то, вероятно, это было бы разумно, перепоручить твой наказание твоему хозяину, благородному Аппанию, — предположил я.

— Пожалуйста, нет, Господин! — взмолилась Лавиния.

— По крайней мере, для меня было бы проще, — усмехнулся я, — раздеть тебя, связать руки за спиной а затем написать прямо на теле некое короткое, но исчерпывающее послание.

Даже краснота загара не смогла скрыть того, как она побледнела.

— Левая грудь, как Ты наверное знаешь, самое лучшее место для таких посланий, — заметил я.

Подобная практика, понятно, обусловлена тем, что люди в целом и мужчины в частности, в большинстве своем правши.

— Пожалуйста, не надо сообщать об этом моему господину! — заплакала рабыня.

— Мне кажется, или Ты боишься его? — осведомился я.

— Да! — всхлипнула она.

— Это хорошо, — кивнул я. — Кейджере полезно бояться своего господина.

— Вы не понимаете! — простонала Лавиния. — Я уже имела несчастье вызвать его крайнее недовольство. Меня уже остригли и отправили в поле! Если бы я дам ему еще один повод для наказания, я даже представить себе боюсь, что он со мной сделает!

— Возможно, тебя просто выпорют, — пожал я плечами.

— Возможно, меня просто бросят в его пруд с угрями! — крикнула она.

— Не бойся, — успокоил я ее, — Ты оказалась полезной и отзывчивой, и из нашей беседы я получил много значимой информации, несомненно, гораздо больше, чем Ты можешь понять. К тому же, это — наша первая встреча, по крайней мере, формальная, и я склонен, хотя это и несколько против моих правил, проявить к тебе снисходительность. Можно было бы принять во внимание, например, то, что Ты еще не встречала мужчин того типа, к которому мы относимся. Возможно, до сих пор, Ты имела дело с теми мужчинами, которые игнорируют ложь своих рабынь, делая вид, что не замечают их, или, ошибочно, на мой взгляд, снисходительно принимают это за не стоящую внимания ерунду, просто за мелкий женский грешок. Так вот, мы к такому типу мужчин не относимся. Мы не намерены терпеть этого. Даже если бы Ты солгала о чем-то столь же мелком как леденец или печенье, ни я, ни мой друг, не стали бы терпеть этого. Мы одобряем и ожидаем, от рабыни только правду. Короче говоря, знай Ты заранее с каким типом мужчин столкнулась, то я готов предположить, что Ты не стала бы врать нам.

— Конечно, Господин, — с жаром заверила меня рабыня.

— Так что, как я уже сказал тебе, на первый раз я склонен быть снисходительным, — сообщил я.

— Спасибо, Господин, — вздохнула Лавиния.

— Кроме того, — продолжил я, — я все-таки не твой владелец, а, серьезные и суровые виды наказаний, как мне кажется, должна оставаться прерогативой юридического владельца рабыни. Мы эти прерогативы узурпировать не собираемся. Соответственно, твое наказание будет достаточно легким.

— Спасибо, Господин, — обрадовалась было она, и в этот момент я наотмашь хлестнул ее по щеке, сначала открытой ладонью правой руки по одной, а затем, обратным движением, тыльной стороной по другой.

Голова женщины мотнулась сначала в одну сторону, потом в другую. Последний удар сбил рабыню с колен, и она завалилась на бок. Несколько инов она лежала неподвижно, съежившись в позу эмбриона. Затем, оперевшись ладонями в землю рабыня подняла голову, изогнулась и поверх правого плеча посмотрела на меня. В ее полных слез глазах стояли неверие, растерянность и страх.

— Позиция, — скомандовал я.

С болезненным стоном женщина снова подползала к тому месту, где она только что стояла на коленях, и приняла прежнюю позу, с той лишь разницей, что теперь ее голова была низко опущена.

Подойдя к невольнице, я присел и, взяв ее рукой за подбородок, поднял ее голову. Ее щеки, красные от шлепков, блестели от текших по ним слез. Верхняя губа быстро распухала. В уголке рта появилась капелька крови. Убрав руку, я позволил ей снова опустить голову.

— Ой! — вскрикнула Лавиния.

— У тебя соблазнительный животик, — похвалил я.

— Ай, — тихонько айкнула она.

— И превосходная фигура, — отметил я.

— О-о! — беспомощно воскликнула рабыня.

Я убрал из-под ее спины свою левую руку, которой я удерживал женщину на месте, не позволяя ей отстраниться больше, чем мне хотелось.

— И у тебя имеются, по крайней мере, проблески рабской жизненности, — сообщил я ей.

Лавиния издала тихий, разочарованный стон.

— Ты же не собираешься лгать нам снова, не так ли? — осведомился я.

— Нет, Господин! — всхлипнула она.

Встав на ноги, я отступил на пару шагов и полюбовался на нее. Женщина под моим взглядом немного выгнула спину и опасливо поинтересовалась:

— Я могу говорить?

— Да, — разрешил я.

— Это было легким наказанием? — спросила она.

— Да, — кивнул я, — ерунда, всего лишь пара оплеух.

Конечно, в обычной ситуации можно обойтись одной пощечиной. Однако она солгала. Впрочем, даже несмотря на ее ложь, я сдерживал свою руку. В конце концов, я, как любой другой рабовладелец, обычно хочет только наказать рабыню, а не повредить ей что-нибудь. Ударь я женщину не сдерживая силы, у нее, скорее всего, просто переломилась бы шея.

— Мне очень жаль, что я вызвала недовольство у Господ, — сказала она и, не дождавшись моего ответа, продолжила: — Но в одном Господин неправ.

— Это в чем же? — удивился я.

— Во мне уже есть гораздо больше, чем проблески рабской жизненности, — заявила Лавиния.

— Сейчас тебе это только кажется, — заверил ее я, — вот через несколько месяцев, когда Ты действительно окажешься беспомощной под плетью своих потребностей и поймешь ту неволю, в какую они тебя бросили, вот тогда Ты действительно поймешь мои слова.

— Даже в этом случае! — всхлипнула она, не сводя с меня умоляющих глаз.

— Можешь изменить положение, — усмехнулся я.

Рабыня мгновенно растянулась передо мной на животе и, прижавшись губами к моей ноге, запричитала:

— Пожалуйста! Пожалуйста!

— Ты пресмыкаешься как рабыня, — констатировал я.

— Я больше не свободная женщина, — призналась она. — Я больше не должна притворяться. Мне больше не нужно лгать.

Глядя вниз на рабыню, лежавшую передо мной, я анализировал ее потребности. Было приятно ощущать ее мягкие губы робко и умоляюще скользившие по моей ноге.

— Теперь я в ошейнике и почти голая! — всхлипнула женщина. — Я в вашей власти. Сжальтесь надо мной!

— Значит, Ты хочешь умиротворить мужчин? — уточнил я.

— Да, если я вызвала их недовольство! — ответила Лавиния.

— Тебе хочется избежать дальнейшего наказания? — спросил я.

— Конечно же, Вы можете понять стремление такой женщины как я, настолько беспомощной в своей неволе, к тому, чтобы отвести от себя гнев мужчин. А каким образом она может добиться этого? Ведь у нее ничего нет, кроме ее фигуры, служения и любви. Только этим она может смягчать сердца рабовладельцев.

Да, вынужден был признать я, это можно понять. Рабыня, в конечном итоге, несмотря на всю ее красоту, остается рабыней, уязвимой и абсолютно беспомощной собственностью своего хозяина.

— Пожалуйста, Господин, — попросила она.

— У тебя неплохо получается подлизываться и умолять, — усмехнулся я.

Женщина оторвалась от своего занятия и посмотрела на меня снизу вверх.

— Подозреваю, что Ты научилась этому еще в первые дни своего рабства в доме Аппания, — предположил я, — возможно выпрашивая пищу.

— Я умоляю вас! — простонала рабыня, но я просто стоял и смотрел на нее с высоты своего роста. — Конечно же, господин понимает, о чем я прошу.

— О-оу, — протянул я.

— Прикажите мне раздеться, — сквозь слезы проговорила я. — Там по другую сторону кадки есть тень. Там земля не такая горячая. Вам не понадобится одеяло или покрывало. Уложите меня там спиной на землю!

Но я никак не отреагировал на ее предложение.

— Если Вы хотите, — добавила она, — я буду служить вам здесь, прямо на горячей земле, под палящим солнцем.

— Полюбуйся на умоляющую рабыню, — прокомментировал я, обращаясь к Марку.

— Да уж вижу, — усмехнулся он.

— Пожалуйста, — всхлипнула Лавиния.

— Встань на колени вон там, — указал я на место рядом с коромыслом и ведрами около кадки.

Женщина, быстро вскочив на ноги, метнулась к указанному месту и встала там на колени. Я же поднял коромысло, которое, как я уже упомянул, было просверлено в трех местах. Одно отверстие имелось в центре, и по одному у концов. Рядом с отверстиями на коромысло предусмотрительно были намотаны кожаные шнуры, которые я тут же размотал.

— Господин? — удивленно пробормотала рабыня, когда я водрузил коромысло ей на плечи. — Господин!

Затем, воспользовавшись центральным шнуром, я привязал коромысло к ее шее. После этого я сделал то же самое с ее руками, закрепив их к концам получившегося ярма. Немного отстранившись, я оценил полученный результат. Рабыня была закреплена в ярме, с широко расставленными руками.

— Как Ты, наверное, помнишь, — сказал я, — Ты заслужила наказание дважды, один раз за ложь, за что тебе досталась всего лишь пара пощечин, нелепо несерьезное наказание за столь серьезный проступок, а второй раз за то, что посмела предположить, что мужчину может не интересовать ответ на вопрос, который он задал.

— Простите мне, — тут же взмолилась она.

— Твоей обязанностью является, отвечать на вопросы точно и с требуемой полнотой, — напомнил я, — а не комментировать уместность или правомочность этих вопросов.

— Да, Господин, — сказала она.

— Я вижу, что твои потребности по-прежнему никуда не исчезли, — заметил я.

— Да, Господин! — обнадежено воскликнула Лавиния. — Но я беспомощна!

Женщина немного покрутила и покачала головой в пределах позволенных ее кожаной петлей. Затем, она также пошевелила руками, беспомощно удерживаемыми на концах ярма.

— Подозреваю, что Ты знаешь, что женщина может быть использована и в ярме, — предположил я.

— Да, Господин! — утвердительно кивнула рабыня.

В действительности, бывает довольно приятно использовать женщину в таком положении. Также, невольниц, обездвиженных подобным образом, иногда отдают полевым рабам, чтобы те могли развлечься с ними так, как им захочется. Однако в данном случае я пришел к выводу, что с прекрасной рабыней, замершей перед нами, этого еще не делали, по крайней мере, пока. Ее всего лишь пару раз привязывали к столбу для удовлетворения потребностей мужчин. Кстати, обычно для этого, девушку после наступления темноты просто запихивают в общую клетку, где ее используют, передавая от одного мужчины к другому.

— Но это не входит в наши намерения, — сообщил ей я.

— Господин? — удивленно уставилась на меня Лавиния.

И я подвесил одно из ведер с водой на коромысло, отчего женщина склонилась вбок. Затем, я взял второе ведро и поместил его на другой конец коромысла. Рабыня согнулась под тяжестью двух ведер и заплакала.

— Каково будет мое второе наказание? — глотая слезы, спросила она.

— Встань, — приказал я.

Ей пришлось приложить немалое усилие, чтобы подняться на ноги. Даже стоять вертикально у женщины получалось с трудом. Она то и дело покачивалась и дрожала.

— Разве я не должна буду служить вам? — поинтересовалась рабыня.

— Нет, — ответил я и, заметив в ее взгляде непонимание и муку, пояснил: — Это — твое второе наказание.

Лавиния зажмурила глаза, отчего скопившиеся в них слезы, ручейками побежали по щекам.

— Я не свободная женщина! — простонала она. — Я — рабыня. Я нуждаюсь в вашем прикосновении!

— Это — второе наказание, — повторил я.

— Пожалуйста, пожалуйста! — взмолилась невольница, не открывая глаз.

— Ты отвергнута, — сообщил я ей.

— Пожалуйста, Господин! — заплакала она.

— Поворачивайся и занимайся своим делом, — приказал я, — полевая рабыня.

Она сделала несколько шагов от кадки, покачиваясь под весом двух больших ведер, бывших для нее значительной тяжестью, и обернулась, бросив на нас жалобный взгляд.

— Пошла прочь, полевая рабыня! — крикнул я, сопровождая слова взмахом руки.

— Да, Господин, — зарыдала женщина и отвернулась.

Некоторое время мы смотрели ей вслед. Рабыня медленно шла через поле, время от времени покачиваясь под прижимавшим ее к земле грузом.

— Как Ты смог это сделать? — усмехнувшись, поинтересовался Марк.

— Отхлестать по щекам? — озадаченно уточнил я.

— Нет, конечно, — засмеялся он. — Это был пустяк.

— Ей так не показалось, — заметил я.

— Она легко отделалась, — пожал плечами мой друг.

— Верно, — согласился я.

— Не сомневаюсь, что со временем она будет с благодарной дрожью вспоминать о том, как легко в этот раз она была наказана, — сказал он.

— Даже несмотря на ту легкость, с какой она сегодня практически избежала наказания, — заметил я, — не думаю, что ей скоро придет в голову мысль о том, чтобы врать свободному мужчине.

— Не буду с тобой спорить, — покачал головой Марк.

— А как поступил бы Ты сам? — осведомился я, запрыгнув в седло.

— Выпорол бы ее ремнем, — ответил юноша.

— А если бы это была Феба? — уточнил я.

— Феба отлично знает, что лгать нельзя, — проворчал юноша.

— Но если бы это все же была она? — настаивал я.

— Многочисленные наказания, — пожал он плечами, — в течение нескольких последующих дней.

— А что Ты имел в виду, — полюбопытствовал я, — когда спросил, «Как я смог это сделать»?

— Послать ее на работу, — объяснил Марк, — вместо того, чтобы бросить на спину и использовать.

— Как Ты можешь говорить подобное, — спросил я, — подразумевая прежнюю свободную женщину, Леди Лавинию из Ара?

— А серьезно никак нельзя, — буркнул мой друг.

— Разве это не было милосердно? — осведомился я.

— Конечно, нет, — заявил он.

— Даже в качестве наказания? — уточнил я.

— Все равно, нет, — проворчал он.

— Поясни, — предложил ему я.

— Ты доминировал над ней, заставил ее почувствовать свою женственность и свое отношение к мужчинам, — сказал Марк, — а затем, когда ее живот был готов, ныл, горел в огне, беспомощно дергался, Ты просто послал рабыню работать.

— А что бы Ты сам сделал на моем месте? — поинтересовался я.

— Ничего столь бессердечного и столь жестокого, — ответил юноша.

— Мы говорим о втором наказании, — напомнил я.

— Конечно, — кивнул он.

— Что, тогда? — не отставал от него я.

— Ну, я бы выпорол ей, — пожал плечами молодой воин. — Потом повалил бы ее в землю, дав ей почувствовать тяжесть моей ноги. Да много чего мог бы. Но в конце, когда я того пожелал бы, я обязательно поставил бы рабыню на колени, головой к земле, и использовал бы ее.

— Таким способом? — уточнил я.

— Конечно, — заверил меня он.

— Ясно, — усмехнулся я.

— Рабыни понимают такое обращение, — заверил меня Марк.

— Конечно, — не стал спорить с ним я.

— И я не думаю, что она совершила бы ту же самую ошибку снова.

— Вероятно, нет, — пожал я плечами.

— Точно, нет, — заявил юноша, — уверен в этом.

— Однако, Ты же не будешь оспаривать того факта, — осведомился я, — что мое наказание тоже окажется весьма эффективным?

— Я этого и не отрицал, — заверил меня он. — Просто я думаю, что мое было бы более взвешенным и подходящим рабыне, ее потребностям и ее проступку.

— Ты подверг бы ее подобному использованию в качестве наказания? — уточнил я.

— Конечно, — кивнул Марк.

— Но она нам не принадлежит, — заметил я.

— А какое это имеет значение? — осведомился юноша.

— Верно, — вынужден был согласиться я.

Наложение наказания, причем по своему выбору, находится в пределах прерогатив свободного человека.

— Значит, Ты думаешь, что наложенное мною наказание было слишком суровым? — уточнил я.

— Да, — сказал он.

— Знаю я место, — усмехнулся я, — где такое вообще сочли бы не наказанием, а избежанием оного.

— Мне в это трудно поверить, — проворчал мой друг.

— В культуре того места, принято отрицать, игнорировать и подавлять наиболее фундаментальные потребности женщин, — объяснил я.

— Не надо шутить с вопросами такой важности, — недовольно сказал он.

— В это вовлечены довольно сложные вопросы идеологии, — попробовал разъяснить ему я, — суть которой состоит в утверждении того, что природа и биология ошибочны, а сама идеология, независимо от того, какой она кажется надуманной и непоследовательной, правильна.

— Такое безумное место не может существовать, — безапелляционно заявил юноша.

— Возможно, — не стал переубеждать его я.

— Но сам-то Ты, конечно, признаешь, что наказание, заключающееся в отказе рабыне в использовании более чем сурово? — спросил Марк.

— Она — рабыня, — пожал я плечами. — С ней может быть сделано все что угодно.

— Ее владельцем, — добавил мой друг. — Но не любым.

— Верно, — согласился я.

Конечно, первый встречный не имел права, например, убить или покалечить рабыню ему не принадлежащую, точно так же, как и любое другое домашнее животное, которое принадлежит кому-то другому. В этом смысле рабыня, в силу определенного общепринятого отношения к праву собственности, имеет некоторую защиту от свободных людей, которым она не принадлежит она. С другой стороны, власть владельца над его имуществом — абсолютна. Он может сделать с нее все, что пожелает. Она принадлежит ему полностью.

— Ты же признаешь, — не отставал от меня Марк, — что твое решение оказалось для нее слишком суровым?

— Но было таким намеренно, — нахмурившись, попытался оправдаться я, посмотрев в сторону удалявшейся от нас женской фигуры, отошедшей уже на довольно приличное расстояние.

— Излишне суровым? — уточнил он. — Я тебя не понимаю.

— Оно было точно отмерено для нее, в соответствии с ее виной и моими планами, — сообщил я ему.

— Твоими планами? — переспросил Марк.

— Да, — кивнул я. — В этом и состоит различие между твоим подходом и моим.

— Ничего не понимаю, — проворчал юноша.

— Я хочу, чтобы она четко осознавала то, что может быть сделано с ней, — объяснил я.

— Ты говоришь так, словно намереваешься приобрести ее, — заметил он.

— Я действительно собираюсь приобрести ее, — известил его я.

— О-о? — заинтересованно посмотрел на меня Марк.

— Да, — кивнул я. — Она фигурирует в моих планах.

— Понятно, — негромко протянул молодой воин.

— Она — полевая рабыня, — заметил я. — Надеюсь, Аппаний, который не кажется мне очарованным ею, не станет особо торговаться, отдаст ее за гроши, ну может быть не больше, чем за горстку медяков.

— Она — слишком соблазнительная женщина, чтобы такую можно было приобрести за несколько медных тарсков, — покачал головой мой друг.

— О-о, Ты заметил? — наигранно удивленно, поинтересовался я, заставив юношу рассмеяться. — Вон она уже где.

— Вижу, — кивнул парень, посмотрев в сторону ставшей совсем крохотной фигурки, остановившейся на гребне невысокого холма и устало опустившейся на колени, поставив ведра на землю, очевидно чтобы передохнуть.

— Но я тронут твоим беспокойством относительно суровости для нее моего наказания, — признал я.

Марк в ответ на это только молча пожал плечами.

— Возможно, это мотивировано твоей известной добротой к животным, — улыбнулся я.

— Возможно, — буркнул он.

— Но вот мне интересно, не было ли твое беспокойство, возможно, не вполне осознанно, мотивировано, по крайней мере, частично, определенным разочарованием, которое Ты, из-за моего решения, испытал, оказавшись лишенным возможности, определить местонахождение и поэксплуатировать уязвимые прелести рабыни в целях своего удовольствия? — аж вспотел, пока выговорил.

— Возможно, — не выдержав накала моей фразы, засмеялся мой друг.

— О, смотри, — указал я, — теперь она изо всех сил пытается подняться на ноги.

Небольшая фигурка отчаянно пыталась встать и поднять коромысло, с подвешенными на него ведрами, точно так же, как это делает любой, кому надо встать и поднять груз, сначала пересев на корточки, а потом, выпрямив спину, разогнув ноги, таким образом, выполнив ими большую часть работы.

— Груз великоват для нее, — констатировал Марк. — Маловата она и слабовата для таких работ. Однако странно, что именно на эти работы определил ее Аппаний и его надсмотрщики на полях.

— Похоже, здорово она оскорбила Аппания, — усмехнулся я.

— Видимо да, — кивнул юноша.

— О, встала все-таки, — отметил я, наблюдая за тем, как Лавиния неустойчиво выпрямилась, отчаянно пытаясь удержать равновесие и не расплескать воду из ведер, раскачивавшихся на концах коромысла.

— Точно, — кивнул Марк.

— Значит, по-твоему, она соблазнительная? — уточнил я.

— И даже очень, — признал он, — и даже в ее текущем весьма бедственном состоянии, остриженной, обветренной и обгорелой полевой рабыни.

— Смотри-ка! — воскликнул я.

— Вижу, — заверил меня юноша.

Женщина, стоявшая на гребне холма, запрокинула голову, повернув лицо к небу. Конечно, с такого расстояния мы не могли слышать ее, но догадались, что она толи кричала, толи рыдала в горе и расстройстве. Даже отсюда было заметно, как дрожали ее плечи и дергались привязанные к ярму руки. Понятно, что рабыня не могла освободить их, и они так и остались на том же месте, где они были, широко разведенными и привязанными к противоположным концам коромысла.

— Кажется, ее потребности никак не могут оставить ее, — заметил Марк.

— Похоже на то, — согласился я.

Наконец, женщина снова пошла, перевалила через гребень и исчезла из вида. Солнце тоже уже перевалило за зенит и теперь стояло далеко позади нас.

— Уверен, недалек тот день, когда она превратится в весьма интересную, извивающуюся рабскую шлюху, — предположил я.

— Ты заметил? — осведомился мой друг.

— Конечно, — кивнул я.

— Неужели Ты не думаешь, что было жестоко, наказать ее отказом в ее использовании? — снова вернулся к прежней теме Марк.

— Не настолько жестоко, — заверил его я, — как это могло бы быть несколько месяцев спустя, когда она проживет в неволе достаточно долгое время.

— Верно, — вынужден был признать он.

Рабские потребности имеют тенденцию развиваться и углубляться с каждым проведенным рабыней в неволе днем. На данной стадии рабства Лавиния еще не могла даже начать подозревать о том, на что будут походить ее потребности позже, и в какую беспомощную их пленницу она в конечном итоге превратится, какой безнадежной станет для нее тюрьма ее же собственных потребностей, и в какую зависимость от милосердия владельца они ее поместят. Перед лицом таких потребностей самые крепкие ошейники, самые тяжелые цепи, не более чем паутинка. Думаю, никто и никогда не сможет измерить глубину и широту сексуальности рабыни и ее любви.

— Но даже сейчас, было довольно безжалостно лишать ее этого, — проворчал юноша.

— Мы это ей компенсируем, — пообещал я ему.

— О-о? — заинтересовался Марк.

— Ну, скажем так, возможно, мы сделаем это, — поправился я.

Мой друг вопросительно посмотрел на меня.

— При условии, конечно, что ее рвение и совершенство служения позволят полагать, что она заслужила это, — добавил я.

— То есть, Ты на полном серьезе говорил о том, что собираешься привести ее под свою плеть? — осведомился он.

— Вполне, — кивнул я.

— И как она фигурирует в твоих планах? — уточнил Марк.

— Увидишь, — уклонился я от ответа.

Молодой воин, резким рывком поводьев, повернул своего тарлариона в другую сторону. Из-под лап ящера набухло облако пыли.

— Эй, приятель, Ты куда это так резво? — полюбопытствовал я.

— Я хочу Фебу! — крикнул он.

— Похоже, — усмехнулся я, — что не одна только красотка Лавиния, еще недавно бывшая свободной женщиной Ара, озабочена своими потребностями.

— Ты как всегда прав, — засмеялся мой друг.

— Разница лишь в том, что она беспомощно привязана к ярму, и полностью зависит в этом плане от мужчин, — заметил я, — в то время как Ты свободен и можешь поехать к своей рабыне.

— А что насчет тебя? — поинтересовался он. — Неужели Ты совсем не взволнован очарованием этой милашки — полевой рабыни?

— Я? — засмеялся я. — Думаю, у меня все обстоит еще проще, чем тебя. Мне бы только добраться до ближайшей пага-таверны!

Я, вслед за Марком, развернул своего тарлариона.

— Подозреваю, что какой-нибудь бывшей свободной женщине Ара, оказавшейся в таком месте, повезет получить на щиколотку гирлянду из пяти медных дисков, купленных всего за бит-тарск, не так ли?

— Спорим, что я буду в Аре, раньше тебя! — крикнул ему я, и в следующий момент с нетерпением и хохотом, мы пустили своих животных вскачь в сторону города.