Воины света. Меч ненависти

Укрощенный огонь

Ландоран повел мастера меча через Каменный сад обратно к лестнице. Князь, наверное, предпочел бы оказаться как можно дальше от Зала Огня, но у подножия лестницы Олловейн остановился.

— Довольно! — До сих пор отец и сын не обменялись ни словом. Красноречивое молчание и ощущение, что отец действительно хочет как лучше, когда уводит его от волшебников, медленно переросло в давящее напряжение, царившее между ними со времени загадочной смерти матери. — Что происходит там, в Зале Огня?

Ландоран казался еще более усталым, чем обычно. Он опустился на каменную скамью, прислонился спиной к скалистой стене и скрестил руки на груди.

— Как ты думаешь, почему в детстве тебе никогда не приходилось пользоваться заклинанием защиты от холода в скальных замках Карандамона? Глубоко подо льдом находится жидкий огонь. Наш народ живет в стране вечной зимы, и мы используем силу скрытого огня. Мы создаем гейзеры и загоняем кипящую воду в систему труб, скрытую за скальными стенами. А в больших пещерах мы установили опоры или полые колонны. Тепло из недр земли поднимается в самые дальние уголки скальных замков. Но игра с огнем коварна. Это почти то же, что жить с кошкой. Она дарует тебе приятные мгновения, иногда даже тебя посещает мысль, будто бы ты понимаешь ее и можешь предугадывать ее действия. А потом, когда ты уверен, что в полной безопасности, она вдруг укусит или вонзит когти в твою плоть, а тебе и невдомек, зачем она это сделала. Так и с огнем в сердце земли. На протяжении столетий он согревал нас. А теперь собирается сжечь.

— Я лучше многих представителей нашего народа знаю, что такое мерзнуть! — раздраженно ответил Олловейн. — И еще ребенком понял, откуда берется тепло в стенах скальных замков Карандамона! Не нужно мне этого рассказывать, отец! Я ведь тоже когда-то жил здесь. Что такого особенного в Филангане? Зал Огня — такого ведь нет ни в одном другом скальном замке.

— Каменный сад — часть древнего вулкана. Глубоко под нашими ногами есть большая пещера, наполненная жидким камнем. Там высокое давление и лава поднимается по кавернам наверх. — Ландоран устало вздохнул. — Вся гора пронизана сетью трещин и расселин. Не считая труб, которые мы проложили в скале, чтобы использовать тепло глубин. Теперь по ним поднимается газ. Горячая вода вырывается из опор в Небесном зале, сера поднялась в озеро, чтобы отравить все живое в нем. Но это только прелюдия. Под нашими ногами нарастает сила, способная разорвать всю гору.

Мастер меча слушал отца с нарастающим ужасом. Эти новости превосходили его самые худшие опасения. Усталое спокойствие отца возмутило его до глубины души. Как он может просто сидеть, усталый, но — это же очевидно — довольный собой? Нужно покинуть Филанган, пока еще есть время!

— Когда мы начнем вывозить войска через Небесную гавань?

— Хочешь сдаться? — непонимающе поглядел на него Ландоран. — Позволить рухнуть самому роскошному из скальных замков? Мы дважды оказывались в сходной ситуации, вынужденные сражаться с огнем. И каждый раз побеждали. Справимся и на этот раз!

— А как тот волшебник, который загорелся…

— Необходимые жертвы, — холодно ответил князь. — Ты, будучи воином, должен бы знать об этом. Или ты никогда не посылал войска на верную смерть, чтобы выиграть время и в конце концов достичь славной победы?

Олловейн спросил себя, что вообще знает о нем отец. Этот вопрос не случаен!

— По крайней мере я не стал бы называть такую победу славной.

— Не нужно ничего рассказывать, мальчик! Если бы ты действительно рассуждал таким образом, то никогда не отдал бы тело и душу воинскому искусству. Тот, кто ведет солдат в бой, знает цену победы. Волшебника, сгоревшего там, внизу, звали Таэнор. Его способности были средними. Насколько мы видели, он не ушел в лунный свет. Значит, он родится снова. Может быть, в теле, которое позволит развить большую силу. Что значит такая смерть, как не дар нового начала?

— А что произойдет с кобольдами, кентаврами и людьми? Им нельзя надеяться на новую жизнь. Они — твоя ставка в игре с огнем. Как ты можешь так поступать?

Ландоран презрительно усмехнулся.

— Я никого не заставлял сражаться за нас. Они пришли, и я с благодарностью принимаю их помощь. Да, я даже признаю, что завишу от их помощи, поскольку у нашего народа недостало бы силы сражаться и здесь, внизу, и на стенах одновременно.

— Ты должен сказать им правду! — настаивал Олловейн.

— Зачем? Они ничего не могут изменить в том, что происходит здесь, внизу. Если они будут знать, это только поколеблет мужество слабых. Я молчу ради их же спокойствия.

— Тогда об этом должен знать по крайней мере военный совет.

— Собрание, где твой друг-человек объединил вокруг себя такие фигуры, как тот парень с половиной носа? Нет, Олловейн. Довольно и того, что мы зависим от помощи сынов человеческих. Мы не станем делить с ними еще наши тайны. Этот парень — Ламби, не так ли? — он скажет своим ребятам. И через два дня об этом будут знать все, начнется паника. Расскажи о том, что происходит в Зале Огня, и Филанган падет прежде, чем первый тролль окажется у наших врат.

Олловейн тяжело вздохнул. Отмести аргументы отца было нелегко.

— Неправильно это — лгать своим же союзникам, — негромко произнес он.

— Но ведь мы никого не обманываем. — Ландоран выбрал отеческий, утешающий тон, словно разговаривал с ребенком. — Мы кое о чем умалчиваем. Да! Ну и что такого? Ты знаешь все о воинах, которые сражаются за тебя? Это бремя полководца. Мы видим дальше большинства, которое служит нам. Мы лучше понимаем мир, и в первую очередь вещи, происходящие вокруг нас. И чтобы защитить тех, кого мы ведем, мы не имеем права делить с ними наши знания. Никто ведь не раскрывает всех своих тайн.

Олловейн раздраженно махнул рукой.

— Что мне до тайн любого сына человеческого? Они не угрожают моей жизни! Ты не можешь сравнивать их со своими!

— Не нужно этих рыцарских глупостей! — ответил Ландоран. — Не считая этого, я с тобой даже согласен. Нельзя сравнивать людей и нас. Они никогда нас не поймут… Альфадас и его воины. Не пойми меня превратно. Я вовсе не упрекаю их. Я иду гораздо дальше. С моей стороны было бы ошибкой требовать от них понимания, на которое они просто не способны. Поэтому я не обременяю их знанием перспектив, от которых они в лучшем случае придут в ужас. Я ведь даже не знаю, как объяснить тебе, который не сотворил ни одного заклинания, то, что происходит в Зале Огня.

— О, я ожидал такого поворота. Когда мы беседуем, в какой-то момент все сводится именно к этому.

Олловейн отвернулся и пошел к лестнице. Все как обычно. Каждый спор с отцом в конце концов приводит к тому, что Ландоран упрекает его в неумении колдовать. Не хватало еще, чтобы он начал свои обычные рассуждения о людях и других простых существах, которым не суждено испить из источника истинной мудрости.

— Не убегай, упрямец. Ты называешь себя воином, более того, мастером меча? Посмотри правде в глаза! Как ты можешь объяснить слепому, что такое дневной свет? — взволнованно крикнул ему вслед эльфийский князь. — Некоторый опыт нужно просто разделить, поскольку его нельзя облечь в слова. Или ты можешь поведать мне, что связывает тебя с Линдвин? Я вижу это в твоем сердце, сын мой… Пожалуйста, не убегай сейчас.

Олловейн остановился на первой ступеньке.

— Я не знаю, как объяснить тебе то, чего ты никогда не испытывал.

Ландоран поднялся. Устало оперся рукой на стену. Впервые Олловейн увидел признаки дряхления в отце. Тот слишком обессилел, чтобы скрывать их.

— Я никогда не стал бы упрекать тебя, если бы не мог понять твоих слов, отец. Если что и разделяет нас — так это то, что ты никогда даже не пытался…

— Ну хорошо… Магия… Она начинается с того, что ты погружаешься в глубокую медитацию. Ты пытаешься оставить позади темницу в виде плоти и найти в себе то, что бессмертно. И если тебе удается, то это подобно второму рождению. У тебя возникает ощущение, что ты выходишь из тела. Видишь себя со стороны. Мелкие потребности вроде голода и жажды уже не волнуют. У тебя больше нет тела, которое диктовало бы тебе море обязанностей. Тебя охватывает всеобъемлющее чувство свободы. А затем ты слышишь пение мира. И ты чувствуешь его, как бы странно это ни казалось, когда речь идет о песне. Ты осознаешь силу магии, которой пропитано все. Отделившись от тела, ты можешь создать самое чистое заклинание, потому что можешь стать единым целым с этой загадочной силой, лететь вместе с ней. А для стороннего наблюдателя ты просто сидишь. Тот, у кого никогда не открывалось внутреннее магическое око, никогда не сможет увидеть тебя, когда ты оставляешь тело. — Ландоран очень сильно побледнел. Он говорил отрывисто, но страстно. — Когда ты находишься внизу, в Зале Огня, то слышишь зов, как только покидаешь тело. Он не отдает приказы, однако противиться ему невозможно. Он тянет тебя туда, где горит в недрах этой горы вечный огонь. И внезапно ты становишься частью чего-то великого… Веселье, страхи и воспоминания о любви сотен жизней переполняют тебя. Ты запутываешься, а потом вдруг все складывается. Ты становишься частью большого хора. То, что отличает тебя, становится крохотной искрой воспоминаний, почти поблекшей рядом с великой мелодией, частью которой ты являешься. Линдвин руководит этим хором. Она проводит каждый голос на свое место. Никогда прежде не встречал я эльфийку, которая в столь юном возрасте достигла бы такого мастерства в магии. А камень альвов многократно увеличивает ее силу. Все, даже самые могущественные волшебники, подчиняются ей, потому что чувствуют, что это правильно. Даже я полностью подчинился ее мудрости и пою ее песню, когда занимаю место в Зале Огня. Так нам удается охладить раскаленный камень, уменьшить накопившееся давление. Однако силу, которой мы противостоим, нельзя измерить ни одним известным тебе мерилом.

Олловейну невольно вспомнился Таэнор, эльф, который сгорел. То, что рассказывал отец, было таким гармоничным и безобидным… Но ведь мастер меча своими глазами видел, что в действительности все иначе. Значит, Ландоран снова говорит не все.

— А что может убить, если ты всего лишь поешь песнь? — цинично поинтересовался он.

— Страх. Ты покидаешь тело. И, несмотря на то что оставляешь плоть, все еще способен утомиться. Это усталость духа. А потом есть еще жар. Ты принимаешь его в себя, чтобы лучше понять его. Ты должен слиться с ним, чтобы подавить его. Если тебе страшно или если вдруг ты вернешься в свое тело, то сгоришь изнутри, потому что в тебе есть частичка огня. Когда мы сознательно возвращаемся в свое тело, это происходит очень медленно. Мы должны отделиться от великой песни, что очень печально. Затем должны отыскать искру воспоминаний, в которой тлеет то, что делает нас отдельными личностями. Когда мы осознаем искру, в которой горит наш собственный свет, то можем снова объединиться со своим телом. Но если во время возвращения поспешить и пламя в душе будет еще слишком горячо, то оно уничтожит наше тело. Так произошло с Таэнором. Но это случается реже с тех пор, как великой песней дирижирует Линдвин.

— Что значит реже? Скольких мертвых мы должны оплакать?

— Когда я пел великую песнь, у нас было две-три… потери ежедневно. С Линдвин бывает одна или же ни одной. Она очень хорошо следит за хором волшебников.

Олловейн пристально поглядел на отца. Правду ли он говорит? Его лицо превратилось в безразличную маску. Единственное, что читалось на нем, — это безграничная усталость.

— И именно в тот миг, когда появляюсь я, умирает один из певцов? Какое странное совпадение!

В глазах Ландорана вспыхнул гнев, несмотря на то что внешне он остался совершенно спокоен.

— В общем-то нет. Между тобой и Линдвин существует очень сильная связь. Я ведь говорил, мы разделяем чувства друг друга, когда все волшебники-певцы сливаются в единую великую симфонию. Я почувствовал, что испытывает она к тебе. Как сильно хочет быть любимой тобой, как боится твоего презрения. Линдвин очень чувствительна. Должно быть, она ощутила, что ты пришел в Зал Огня. По этой причине я и не хотел, чтобы ты спускался сюда. Твое присутствие ее отвлекает.

— Ты всегда был мастером слова. Теперь ты, выходит, обвиняешь меня в смерти Таэнора. Как можно так искажать действительность?

— Я ни в чем не обвиняю. Это делаешь ты, чтобы сохранить душевное равновесие. Я называю вещи своими именами. Факт таков — певец умер в тот миг, когда ты появился на террасе. Это может быть связано с тобой, а может быть случайностью. Я научился жить с тем, что великие задачи требуют жертв. Душевное спокойствие ты можешь обрести только сам. Можешь ненавидеть меня за то, что я говорю. Это ведь чувство, знакомое тебе. Меня это уже не трогает.

— Это никогда тебя не трогало, отец. Не обманывайся! Ты похож на эту землю. Глыба льда! И кто не может защититься при помощи заклинания от твоего холода, того он убьет или изгонит.

Ландоран снова оперся на стену и закрыл глаза.

— Не думаю, что ты можешь оценить, как все выглядит для меня, для моей души. Я знаю имя каждого певца-мага, каждой певицы-волшебницы, которые погибли внизу, в Зале Огня. Я могу назвать тебе имена всех, кто распростился с жизнью, когда мы сражались с огнем прошлые два раза. Здесь, в Филангане, в хороший год рождается трое детей. Победы над огнем уничтожают мой народ. Не думай, что это оставляет меня равнодушным.

— А почему ты просто не оставишь Филанган?

— Потому что тогда смерти всех, кто сражался с огнем, будут напрасны. И на этот раз мы тоже победим. Благодаря Линдвин и камню альвов наша сила больше, чем когда-либо.

Эльфийский князь снова закрыл глаза. Его голос звучал глухо, словно он повторял литанию, произнесенную уже столько раз, что слова казались затасканными и незначительными.

— Я не стану приносить наш народ в жертву твоему безграничному тщеславию. Можешь быть уверен в том, что с этого момента я буду пристально следить за тем, что происходит в Зале Огня. И брошу Филанган, уведу всех защитников на высокогорное плато Карандамон, как только заподозрю, что Линдвин проигрывает. Я спасу ее и камень альвов от тебя.

Ландоран открыл глаза.

— Я был готов к тому, что ты обманешь народ нормирга. Ты слишком долго был вдали от нас, чтобы суметь понять. Я буду готов к твоему предательству, Олловейн. Бойся этого дня!