В самом Сердце Стужи. Том IV

Глава 17 Эрен

Пир прошел так, как я и ожидала — весь Херцкальт гудел, словно осиное гнездо, едва ли не до рассвета следующего дня. Хоть на дворе уже стояла середина лета, и приближался сезон жатвы, ночи все еще были короткими и теплыми, так что люди, которые праздновали в главном зале и на замковом дворе, потихонечку перетекли через ворота на рыночную площадь, где гуляния продолжались до тех пор, пока празднующие могли стоять на ногах.

По моему приказу на вине и пиве не экономили, а к моей щедрости добавилась и щедрость купцов Морделов — когда выпивка стала кончаться, Сев Мордел лично вышла на рыночную площадь, командуя полупьяными грузчиками, которые тащили на себе бочонки с вином из купеческих запасов.

Умом я понимала, что купчиха специально придержала выпивку, чтобы выставить себя спасительницей гуляний, но сердиться на нее я не могла. Все же, Морделы внесли огромный вклад как в защиту города на время отсутствия Виктора, так и в подготовку к праздничному пиру, при этом не претендуя ни на трофеи, ни на славу барона Гросса. Так что пусть купцы запомнятся хотя бы тем, что не дали пламени пьяной гулянки угаснуть раньше срока.

Пир получился столь шумным еще и потому, что в самом начале, когда поднимали первые кубки за победителей, Виктор встал и объявил, что согласно традициям половина материальных трофеев, то есть всё, за исключением казны Фитца, будет разделено между дружинниками в награду за верность и бесстрашие, с которым мужчины отправились на войну.

Это был хороший ход, который мы предварительно обсудили с Виктором в покоях. Ничто так не мотивирует наемников, как звонкая монета, и пусть члены отряда Виктора присягнули ему на верность, но эту самую верность лучше подкреплять тугим кошелём. Так как всяких тканей, гобеленов и мебели было вывезено из замка Фитца столько, что нам двоим хватит на три жизни вперед, лучшим решением оказалось разделить добычу с людьми Виктора.

Кроме этого, не был забыт и финансовый вопрос. Каждый из бойцов получит по целому внеочередному жалованию, причем не по «городской», малой ставке, как называл ее Виктор, а по счету военного похода, то есть по полторы серебряных фунта на человека.

Да, из-за этого мы потеряем разом тридцать шесть серебряных фунтов только на трофейных выплатах, не беря в расчет розданного имущества Фитца, но Виктор с этими расходами смирился. Кроме того, как сказал мой муж, все равно эти деньги будут в итоге потрачены в городе и частично вернутся в казну надела в виде податей, торговых пошлин или других сборов. Кроме того, раздача тканей обеспечит работой местных портных и швей, что позволит наделу некоторое время не закупать дорогое полотно на юге, а обходиться внутригородскими запасами. А освободившиеся купеческие силы будут брошены на закупку хлеба.

Когда мужчины услышали о том, что они получат не только серебро, он и отрезы барских тканей на костюмы для себя и платья для своих женщин, в главном зале поднялся такой рёв, что я опасалась, что весь донжон, надстроенный выше, рухнет нам на головы. Но старинный замок устоял, а новости о щедрости барона Гросса разлетелись по всему городу за считанные минуты, что вызвало восторг уже среди горожан.

— У нас будут самые богато одетые люди отсюда и до самого Данстера и Гатсбури, — прокомментировала я, наблюдая вместе с Виктором, как слуги перекладывают трофейные ткани.

Более дорогие и благородные цвета и ткани мы оставляли себе — у меня было стойкое ощущение, что нам с Виктором следует обновить гардероб, ведь скоро начнутся переговоры касательно нового лорда Атриталя — а вот более пестрые и в тоже время простые рулоны мы отдавали дружине мужа. Но все равно, это были в основной своей массе великолепные отрезы, хоть некоторые из рулонов уже успела погрызть моль.

— Значит больше денег останется в Херцкальте или на закупки хлеба, — спокойно ответил муж, делая пометки на небольшом листе. Обычно такими вещами на местах занимался Арчибальд, но мужчина даже на пиру пробыл всего час, после чего отправился в свою комнату отдыхать. Грегор же был сейчас на стройке, которая развернулась возле конюшен. Похмельные дружинники срочно достраивали навес для новых лошадей, ведь в любой момент могли начаться дожди, а ты сам хоть из штанов выпрыгни — но животину кровом обеспечь. Ведь зверь сам о себе позаботиться не в состоянии.

Я видела, как недоволен отсутствием Арчибальда мой муж, но подгонять своего человека он явно отказывался, а я не стала давить. В голове все еще метались слова, сказанные бароном в состоянии задумчивости. О том, что будто бы это он сам опять стал калекой.

Если Виктор считает, что Арчибальду нужно дать время, значит, мы дадим ему время. Тем более, мне почему-то казалось, что деятельная натура нашего управляющего не позволит ему слишком долго валяться на кровати — заместитель барона Гросса скоро явит себя миру, такой же въедливый и крикливый, как и обычно.

— А еще все окружные дружинники будут знать, что Виктор Гросс самый щедрый лорд в округе, — как бы невзначай заметила я.

Виктор оторвал взгляд от списка и чуть улыбнулся мне. Мои слова звучали как шутка, потому что я хорошо помнила, сколько вечеров мы провели с мужем в тесном кабинете на третьем этаже, в попытках выкроить лишнюю сотню серебряных на жалованиях. А еще я помнила, как мой муж собирал своих бойцов в казарме и прямо объяснял, что надел пойдет по миру, если он продолжит им платить по серебряному в день, будто бы они были в королевском найме.

Так что у любой щедрости есть обратная сторона. Главное, что Виктор не забыл о своих людях в богатстве, когда они поддержали его в бедности — а мы на самом деле были бедны этой зимой, практически на грани разорения.

Я вспомнила, как радовалась шестидесяти фунтам, которые мы получили после конфискации имущества Легеров, и насколько проще эта сумма звучит сейчас. Нет, шестьдесят фунтов это все еще огромные деньги, но только в ларцах Фитца оказалось серебра на двести пятьдесят серебряных фунтов, еще сотня фунтов векселями, а золотые монеты мы отложили в сторону — такие вещи лучше обменивать в столице или крупных городах, а не в пограничье.

Гобелены Фитца мне не особо понравились — слишком яркие и безвкусные, будто бы единственная их задача была показать, как много они стоили — так что эти вещи мы раздали почти в полном объеме. А вот значительную часть замковой мебели и большую часть арсенала Фитца Виктор оставил себе. Тем более, каждый из бойцов еще в Атритале мог присмотреть для себя меч, копье или новую кольчугу из запасов южного соседа, но выяснилось, что следили за оружием намного внимательнее в Херцкальте, а не в сытом Атритале. Почти все трофеи, которые поселились в арсенальной комнате, требовали серьезной чистки или ремонта, что встанет нам в немалую сумму в будущем, но опять же, как сказал Виктор, это обеспечит кузнеца и дружинников работой в зимний период. Сейчас же этим заниматься никто не планировал — кузнечные горны не остывали ни на минуту, а мастера без конца ковали подковы, гвозди, всякие железные хомуты и прочую оснастку для инструмента, которая требовалась нашим землеробам.

Не сказать, что заказы эти были сложные — совершенно нет — но объемы работ были такими, что кузнецы буквально жили у своих наковален. Ведь кроме обычных заказов от крестьян был еще и проект мельницы, строительство которой начал Виктор и которая требовала массу кузнечных деталей на всех этапах.

Раньше мельница вытягивала из нас все соки, и Виктор с тревогой ждал вестей от Ларса и Хильды. Как идет торговля? Сумели ли молодые Морделы привлечь внимание скучающих столичных повес? Хватит ли у нас серебра закончить строительство в этом году? Только деньги от продажи консервов смогли бы заткнуть брешь в нашей казне без необходимости влезать в кабальные купеческие займы.

Но правду говорят, человеку война — беда, а наемнику — мать родна.

На глупой попытке Фитца унизить моего мужа мы получили только наличным серебром и векселями семь тысяч монет. К этому стоит присовокупить казну атритальской купеческой гильдии, которую мы не могли тратить напрямую, но которую теперь контролировали полностью — это еще сотня серебряных фунтов. Ну и конечно же кони, оружие, телеги, ткани, гобелены, мебель, свечи… Все, что наживали поколения Фитцев стало имуществом Гроссов. Мы даже заполучили десяток крепостных — и не больных или забитых селян, а крепких и умелых мужчин, взятых в плен, а взамен пришлось уплатить здоровьем Арчибальда и двух его сопровождающих. Но даже тут потери были не столь велики — Виктор уже думал над тем, какую пожизненную непыльную, но полезную работу определить увечным бойцам, а старое место Арчибальда и вовсе осталось за заместителем. Осталось только дождаться, когда он выйдет из своей комнаты и приступит к работе.

Помогала я с тканями мужу не просто так. Так как Петер был частью дружины во время похода, приказ моего мужа о разделе трофеев касался и нашего препозитора. Так что я не просто мозолила глаза Виктору, перекидываясь с супругом редкими фразами, но и подбирала отрезы, с которыми планировала отправиться к нашему белокурому жрецу.

У Храма был четкий перечень того, какие ткани и цвета могли носить жрецы, дабы все служители Алдира выглядели примерно одинаково и не стремились к ненужной роскоши. Запрет этот был смешным, потому что его давно научились обходить хотя бы через шитье подрясников из лучших шерстяных тканей, не говоря уже о дорогой выделке цепей, посохов и прочих украшений, которые были положены жрецам, но вот внешний вид служители Храма соблюдали строго.

На нашу удачу подходящие отрезы и по материалу, и по длине — а Петер был крайне объемным жрецом с выкройками, как на попону для коня! — в трофеях все же обнаружились. Так что я, прихватив пару рулонов, в сопровождении Лили и одного из бойцов, отправилась в единственный храм Херцкальта. Нанести визит препозитору и передать часть его заслуженных трофеев.

Сей благовидный предлог позволит мне не только обсудить с Петером то, что случилось во время битвы, но и задать препозитору интересующий меня вопрос. Слова Виктора о том, что он был калекой, раскаленным гвоздем засели у меня в голове и я просто не могла отмахнуться от этого, как от какой-то оговорки. Ведь можно было бы подумать, что мой муж хотел сказать «будто бы это я сам стал калекой» вместо «будто бы это я опять стал калекой», ведь так? Но вот эта конструкция, это броское «опять», которое взялось в его речи совершенно неспроста, не давало мне покоя. Это не было оговоркой, в момент тяжелой задумчивости Виктор на самом деле сказал то, что думает.

Я уже сталкивалась с такими его состояниями. В моменты потрясений или наоборот, когда Виктор был сильно погружен в работу, он время от времени переходил на сорогский или вовсе использовал слова и термины, о которых я никогда не слышала за все девять жизней. Сегодня утром я аккуратно достала футляр с письмом и попробовала рассмотреть, что Виктор же зачеркнул в своем послании, но разобрать текст было просто невозможно. Вероятно, там были какие-то слова, которые не предназначались для моих глаз или которые я не могла понять.

И если я раньше намеренно решила закрывать глаза на странности, связанные с моим супругом, ведь что бы он ни скрывал, он был добр, заботлив и благороден в своих намерениях, то вот игнорировать столь откровенную несуразицу я просто была неспособна. Мой дух исследователя, который я взрастила в себе во время службы в Храме, требовал от меня разобраться, или хотя бы попытаться докопаться до истины.

Так что когда я встретилась с Петером, мне стоило больших усилий не перейти сразу к волнующей меня теме, а начать разговор издалека:

— Препозитор! Доброго дня!

Петер выглядел почти как обычно — все те же белые кудри, огромный живот и сияющая улыбка. Даже небесно-голубые глаза жреца, казалось, излучали свет и радость, но где-то на самом их дне виднелись волны подавленной тревоги. В последний раз я видела Петера таким, когда он только стал главой Храма и пытался угодить сразу нескольким жреческим фракциям, которые насели на нового лидера культа со всех сторон.

— Доброго дня, миледи, — жрец склонил голову, а после с интересом посмотрел на груз, который несла Лили и один из дружинников. — Вижу, вы с дарами для храма?

— Препозитор! — воскликнул боец. — То не дары, а ваша часть трофеев! Вы же были вместе с нами!

Я бросила короткий взгляд на мужчину, который посмел говорить без моего разрешения. Это было неуважительно ко мне, но с другой стороны — это неуважение обернулось большой удачей. Пусть лучше вслух об этом скажет боец, с которым Петер был на поле боя, чем жена барона.

Пухлые щеки Петера дернулись, будто бы жрец попытался подавить то ли улыбку, то ли оскал, после чего Лили шагнула вперед и передала в руки молодого жреца свертки ткани.

— Все верно, — согласилась я с бойцом. — Это часть от ваших трофеев, препозитор.

Сложив руки пред собой в чинной позе, я показывала Петеру, что он не смеет отказаться от дара. Жрец затравленно оглядел всю нашу троицу, неловко держа ткани перед собой и не зная, куда деться.

Не желая больше мучить жреца, я отпустила Лили и бойца.

— Этой зимой один довольно проницательный человек сказал мне, что уныние есть обратная сторона радости, только и всего, — с легкой улыбкой обратилась я к спине Петера, который сейчас спешно пытался куда-нибудь пристроить внезапные дары.

Услышав мои слова, жрец замер, после чего наконец-то положил отрезы тканей прямо на каменный пол, рядом с алтарем, и обернулся.

— Тогда вы возразили, что хоть и нельзя быть вечно счастливым, можно познать горесть вечного несчастья, — ответил жрец.

— Алдир явил вам чудо своей страшной воли, препозитор. И как любящий отец, наблюдающий за своими чадами, он должен время от времени применять и силу, дабы направить их на путь истинный, — продолжила я. — Не противьтесь воле Отца. Виктор все рассказал мне, в деталях, и пусть я не сановница и не стала слугою Алдира, но я четко вижу его наставление. Если бы Отец не желал случившегося, он бы не ниспослал такую силу, не направил бы руку моего мужа и удары его дружинников против солдат Фитца. Вам не стоит погружаться в пучину высокомерия, ведь вы, препозитор, не равны Алдиру, а лишь исполняете его замысел.

Петер замер, внимательно рассматривая мое лицо, будто бы видел меня впервые, после чего из груди жреца вырвался нервный смешок.

— Миледи, на секунду мне показалось, что я вновь на ученической скамье, — улыбнулся жрец. — Ваши слова столь тяжеловесны, тон столь убедителен, а трактовка событий так точна… Словно вы не один год толковали писания и оракулы, что посылает нам Отец.

— Для таких выводов достаточно лишь быть беспристрастным в своих взглядах, препозитор. То, что учинил барон Фитц против Арчибальда и двух других бойцов есть кощунственное надругательство, более подходящее для последователей культа Хильмены, чем для тех, кто следует воли Отца. Он просто ниспослал наказание Фитцу и его людям за то, что они беспричинно, игнорируя и закон людской, и закон божественный, увечили творения Его. И послание это было однозначным для всех и каждого.

— Вот только не дойдет оно до людей, — покачал головой жрец, отходя в сторону и усаживаясь на ту самую лавку, на которой мы вели беседы месяцы назад. Я проследовала за мужчиной и разместилась рядом. — Вы же знаете, о чем мы условились с вашим мужем?

— Конечно, — кивнула я.

— Барон удивительно вам доверяет, миледи.

— У него нет причин сторониться моей помощи, препозитор. Точно так же, как и у вас, — доверительно сообщила я, беря Петера за пухлую ладонь. — Я не могу представить тяжесть груза, который лег на ваши плечи, но всегда могу предложить вам хотя бы беседу. Во время которой вам не обязательно будет высоко держать голову и твердо смотреть вперед.

— Вы считаете, что наше решение было верным? Было верным сокрыть мою силу от мира? — прямо спросил Петер.

Я внимательно посмотрела в голубые глаза жреца и сжала его ладонь.

— Уверена, — кивнула я.

— Почему же?

— Потому что вы нужны здесь, препозитор. Не знаю, какой путь вам уготовил Отец, но неужели обретя приход целого надела, вы так легко откажетесь от того, чего желали? Или вы хотите служить государству и нести боевую молитву уже для войск короля Эдуарда?

От перспективы стать придворным сакратором Петер даже вздрогнул, а его ладонь мигом вспотела.

— Я думал, что моя сила пригодится где угодно, — ответил жрец. — Но теперь я не уверен в том, что она вовсе должна применяться.

— Вы опять ставите себя вровень с Алдиром, — упрекнула я жреца. — Не пытайтесь постичь замыслы Отца, Петер. Не оскорбляйте его подобным пренебрежением.

Это всегда было в нем, сколько я себя помнила. Попытка унести на собственных плечах судьбу всего мира. Петер чувствовал себя ответственным буквально за всё, что происходило под солнцем. За каждую болезнь, горесть или несчастье. За каждого умершего новорожденного или истощенного заразой старика, который не дождался помощи от лекарей или жрецов. За каждый миг человеческой скорби или горестей, он чувствовал личную ответственность, ведь Петер всегда был наделен этой огромной силой.

Если я, сидя в пыльных скрипториях и архивах пыталась найти ответы, понять причины своего существования и перерождений, то Петер пытался там спрятаться. И от мира, и от себя.

Здесь же, на самом краю цивилизованных земель, в шаге от северного фронтира, он лицом к лицу столкнулся со всем тем, от чего бежал в прошлой жизни. При этом сам же сделал все, для того, чтобы эта встреча состоялась — сам стал изучать боевые молитвы, сам попросил обучить его ратному делу, сам назвался отрядным сакратором и взял в руки цеп, чего другие жрецы не делали сотни лет.

Петер сам создал ситуацию, в которой оказался, и отрицать этот факт было просто невозможно. Лучшее, что я могла сделать для него — попытаться переложить ответственность за бойню, в которую вылилось столкновение с дружиной Фитца, на Алдира, а не на плечи самого Петера.

— И вновь вы говорите, словно мои наставники, — усмехнулся жрец. — Словно я пытаюсь попирать волю Отца.

— Достаточно лишь принять то, что не все зависит от вашего выбора, препозитор. Вы удивитесь, когда в полной мере осознаете, насколько человек не властен над своей судьбою. Это будет для вас величайшим откровением, поверьте, — подытожила я. — А пока просто примите честно полученные трофеи и живите дальше. Дышите, молитесь, помогайте жителям надела и нам с Виктором. Это будет правильнее всего.

Нельзя, чтобы Петер вернулся сейчас в Патрино. Я видела, как сомневался белокурый жрец, и пусть слова, которые я говорила, выставляли его безвольной куклой в руках Творца всего сущего, это было необходимо для нашего с Виктором выживания. Ведь если наружу сейчас прорвется тот Петер, которого я знаю, тот Петер, который считает себя ответственным за всё на свете, мы с моим мужем окажемся в огромной опасности.

Так что я скажу что угодно для того, чтобы жрец принял реальность и уверовал в то, что он — лишь проводник воли Отца, но уж точно не актор, не тот, кто просто одарен его благодатью и способен сам принимать решения.

Природа силы жрецов была ясна не до конца. Всеобщая версия — это благословение самого Алдира и его прямое вмешательство. Но ведь сила этой самой благодати почему-то отличалась с самого рождения, и намоленность, срок службы в храме почти никак не влиял на эти врожденные способности, а только раскрывал их. Мы обсуждали это со стариком Петером, еще в прошлой жизни, и тогда он говорил опасные, почти еретические вещи, которые бы более подошли именно сакратору, а скорее и колдуну-отступнику, нежели верховному жрецу Храма.

Сейчас я подавляла в Петере саму вероятность зарождения подобных мыслей. Он слишком молод и раним для того, чтобы прийти к выводам, на которые в прошлый раз у него ушла целая жизнь.

— Лучше скажите, препозитор, — перевела я тему, выпуская ладонь Петера из своих пальцев. Ведь теперь волнительной беседа становится уже для меня, а раскрываться перед жрецом я не желаю. Пусть думает, что это просто праздное любопытство. — Существует ли сила, способная исцелять тяжелые увечья, которые делают человека калекой?

— Просите за Арчибальда? — усмехнулся Петер. — Миледи, я понимаю, когда такой вопрос задает ваш муж. Но ведь вы более сведущи в вопросах храма. Или это барон попросил вас еще раз попытать счастья?

— Не совсем понимаю, о чем вы, — приосанилась я.

Петер только покачал головой.

— Я уже объяснял это милорду. Не все подчиняется силе, которую посылает нам Алдир. Серьезные травмы и увечья, такие как потери частей тела или серьезные переломы, которые приводят к потере контроля над руками-ногами, жрецам неподвластны. Я пытался, миледи, был период гордыни, в который я пытался заставить ходить тех, у кого отнялись ноги. Даже пытался воскрешать едва умерших. Это противоестественно, можете так барону и передать. Новую руку Арчибальду не отрастить, как не прирастить и чужую. Может быть, если бы я оказался в момент, когда она была только отсечена и жизненная сила еще не покинула конечность, а рана не была прижжена… Вполне может быть. Но не спустя столько дней, определенно нет.

— То есть шансов сделать из увечного калеки полноценного, здорового человека, просто нет? Никакой возможности или надежды? — спросила я.

Петер, который уж хлопнул ладонями по коленям и поднялся со своего места, внимательно посмотрел на меня сверху вниз.

— Ну почему же, миледи, — спокойно проговорил толстый жрец. — Всегда есть место воле Отца, но такое чудо под силу только самому Алдиру. Но я сомневаюсь, что Отец откликнется и спустится к нам, чтобы восстановить Арчибальду потерянную руку. Записей о подобных случаях и чудесах… Не знаю, может, когда-то такое и случалось, но я о таком во время обучения не слыхал. А других способов, к сожалению, я не ведаю.

Это все, что смог рассказать мне Петер, но и этого мне было достаточно.

Я знала, что Виктор оговорился не просто так, а единственный способ снова стать здоровым для калеки — явление невероятного чуда, о котором никто и никогда не слышал.

Вот только я точно знала, что чудеса случаются. Ведь я с ними сталкивалась минимум десять раз.