Ушедшее лето. Камешек для блицкрига

Глава 4

Вечер вновь погрузил парк в заколдованное царство полутеней и мрака. Самой яркой точкой была моя папироса, за что и получил замечание от бдительного патруля. Спорить о заметности огонька папиросы с высоты полета бомбардировщика не стал, а просто спрятал папиросу в кулак. Уже, второй день я писал, писал и еще раз писал. Слава НКГБ, впрочем, с сегодняшнего дня уже НКВД, что выдали мне авторучку. А то ручкой с перышком хорошо только палочки в прописях рисовать. Строков, оформив документы о моей проверке, кстати, вовсю пользовавшийся подсказанным ему термином «фильтрация», отправил их с посыльным к военкому. А, для меня подготовили пачку хорошей бумаги, авторучку и пузырек чернил. На прощанье Строков сказал просто:

— Пишите, Алексей Юрьевич. Пишите всё, что вспомните.

И, я писал. Писал, сначала, стараясь соблюдать хронологию, а потом все подряд. Закончил, только тогда, когда убедился, что описываю высадку на Луну во второй раз. Сейчас, сидел на крыльце, курил и ломал голову, стоит ли писать личное письмо Сталину. Мне было жалко его, просто как человека. Всю жизнь, отдать стране, и в результате — потерять детей. И, пусть Василий и Светлана остались живы. Но, их жизнь, иначе как предательством дела отца, не назовешь. Так стоит ли писать отцу о поступках его детей? Не знаю. Генеральный секретарь ВКП(б), нарком обороны, будущий Верховный Главнокомандующий, сможет ли он найти время и силы заниматься своими детьми, в то время когда страна на краю гибели? Докурив папиросу, еще немного посидел, смотря на темный атлас небес, где безразличные к нам, сверкали звезды, и решительно поднялся. Все-таки, надо, пусть не сейчас, пусть не сразу, но отец должен заниматься своими детьми. И, тогда Василий не будет топить свою ненужность в водке, а Светлана перестанет чувствовать себя принцессой. Война, всем найдет занятие, а дети вождей сейчас совсем не те, что стали в восьмидесятых. Идти в армию для них это честь, сыновья, Сталина, Фрунзе, Хрущева доказали это своими жизнями. Я вошел в комнату, сел за стол, взял чистый лист бумаги, и вывел первые слова: «Товарищ Сталин. Я обращаюсь к Вам, как к отцу…»

Утром мы с сержантом распрощались и, похоже, навсегда. На прощание крепко обнялись, после чего он забрал все исписанные листы, и конверт с адресом: «Кремль. Товарищу Сталину И. В. Только лично в руки». Упаковав, все в мешок из плотной ткани, туда же сунул гранату и несколько бутылок, наверное, с бензином. Он, ушел, а я собрал все свои вещи в чемоданчик, тоже из запасов уже НКВД, покачал головой над вконец испорченной колбасой, вспомнил, что она стоила двадцать три рубля и расстроился. Но делать было нечего, завернув её в старую газету, пошел сдавать ключи. В моих петлицах уже горели три «кубаря», и чувствовал я себя очень уверенно. Нет, конечно, от какого-нибудь «ромба» я отказываться бы не стал, даже от «шпалы». Но, что есть, то есть.

Сдав ключи и обрадовав колбасой уличную собаку, я решительно направился в военкомат. Удивительно но, военкомат находился на том же месте, что и в мое время. Только здание было, одноэтажным и деревянным. Откозыряв, часовому на входе, открыл скрипнувшую дверь и наконец-то попал туда, куда стремился четыре дня назад, и семьдесят лет вперед.

Утреннюю сводку Совинформбюро прослушал практически на бегу в военкомате. Но, самое большое разочарование ожидало меня впереди. Батальон ополчения, был поистине патриархальным образованием. Средний возраст около, тридцати пяти-сорока лет, командирами рот двадцатилетние выпускники Калинковичского пехотного училища, комбатом шестидесятилетний капитан, из такого запаса, что страшно и подумать. Ну и заместителем — «страшный» лейтенант, который больше чем отделением, никогда не командовал. Обстановка была как на заводе, «Петрович», «Михалыч», «Эй, Мойша, ходи сюда, дело есть». Последняя фраза, принадлежала комбату и адресовалась немолодому еврею в странной полувоенной форме. Увидев меня, тот попытался принять строевую стойку и доложиться по форме:

— Сержант Абрамзон по вашему приказу прибыл!

— Мойша, объясни старшему лейтенанту всё, а мне пора в военкомат на совещание.

И, попрощавшись со мной, капитан отбыл на нашей единственной машине, старенькой «полуторке». Проводив глазами комбата, сержант Абрамзон повернулся ко мне и скорбно поинтересовался:

— И что мы будем делать?

Я не успел еще очухаться от военкомата, где мне почти мгновенно оформили все документы, но на три часа затормозили, потому что не могли правильно оформить триста рублей, выданные мне в НКГБ. Оклад денежного содержания мне, положили по должности, восемьсот рублей, но вот оставшуюся сумму выдать не могли. Отпускать меня, тоже не отпускали. Бухгалтер долго ворчала, что вот ходят тут всякие, деньги получают где попало, а отчетность потом нарушается. В общем, выбравшись, я никак не мог понять, идет война, или нет? Впрочем, когда, человечество решило что деньги нужно считать, то сразу появились люди, для которых отчетность на первом месте. Такие, и во время Страшного суда потребуют отсрочки, потому что у них еще годовой баланс не закончен. Так что на риторический вопрос я мог только рявкнуть:

— В армии служить!

До вечера я строил батальон. Выяснив, что сержант Мойша был делопроизводителем в конторе «Заготзерно», я быстро назначил его каптенармусом и потребовал список части. Немного, успокоившись, посоветовал ему самому подобрать старшин рот и отправил за командирами рот. Оба младших лейтенанта отгребли от меня по полной программе. Для начала я напомнил им, что в отличие от комбата и меня, они — кадровые командиры Красной Армии. И та анархия, что сейчас творится, это в первую очередь их вина!

— Почему до сих пор нет списков рот, где командиры взводов!? — вновь рассвирепел я, — Вы чего, товарищи командиры, ждете? Или вам немецкий орднунг в лагерях военнопленных нужен? Я не спрашиваю с вас за батальон, но у себя в ротах порядок можно было навести! Что значит, облвоенком, обещал прислать комвзводов? Пускай присылает, назначенные вами пойдут к ним в заместители!

Достал часы из кармана, щелкнул крышкой:

— У вас полчаса, нет, час. В пятнадцать ноль-ноль жду списки рот и фамилии командиров взводов, отделенных тоже! Можете идти.

Устало сев за стол, притянул к себе тощую папку с бумагами по батальону. Так-с, что у нас тут? Выписка из протокола обкома партии об организации ополченского батальона, приказ облвоенкома о призыве из запаса капитана Шнитко А. И., и назначение его командиром батальона. Накладная, на получение оружия со складов Западного особого военного округа. И на накладной свирепая резолюция военинженера, фамилия неразборчива, «Винтовок нет, пулеметов нет, патроны не дам!» Мда-а. И, это все. Батальон сформирован неделю назад, и по-прежнему представляет собою спичечную фабрику «Молния», из персонала которой и пришли почти все добровольцы. Мне захотелось взвыть, но тут в дверь поскреблись.

— Войдите!

На пороге нарисовался сержант Абрамзон:

— Товарищ старший лейтенант…

— Ага! — воскликнул я. — Входите, сержант. Вы-то, мне и нужны.

Немного растерявшийся Мойша вошел и быстро доложил:

— Товарищ старший лейтенант, ваш приказ выполнен! Кандидаты на должности старшин рот подобраны! Списки рот составляются.

— Хорошо. Надеюсь, сержант Абрамзон, вы понимаете, что в случае чего будут действовать законы военного времени? Можете не отвечать, я вижу что, понимаете. Давайте разберемся с бумажными делами, ваш опыт очень пригодится.

Занятие канцелярщиной — работа еще та. Главное, что когда комбат вернулся, у нас уже было что-то напоминающее воинскую часть. По крайней мере, дневальный уже кричал: «Батальон, смирно!» За что потом получил на орехи его непосредственный начальник. По уставу положено кричать только «Рота, смирно!» Капитан немного ошалел, а когда я доложил, что во время его отсутствия происшествий не случилось, он смог только промямлить «вольно» и побрести за мной в канцелярию. Впрочем, тут же остановился, и подозвал к себе обоих комиссаров, так и стоящих у входа. На большее его уже не хватило, и заниматься стайкой девчонок уже я отправил Абрамзона.

— Вот, знакомьтесь. Политрук Запейвода. Младший политрук Ященко. Будут у нас политической работой заниматься.

Держась за бок, капитан присел на стул. На лбу у него выступил пот.

— Что с вами, товарищ капитан? Вызвать санитара? — встревожился я.

— Отставить, — отрезал комбат, — санинструктор уже не поможет, мне ещё неделю назад, надо было в Минск ехать на операцию. Так что, уже поздно. Придется тебе, старший лейтенант, принимать командование, тем более за этих полдня ты сделал больше, чем я за неделю.

Младший политрук все также мялся на входе, в отличие от старшего, уже усевшегося на стул возле стены. Пришлось, приказать ему войти, и закрыть дверь. Он, команду выполнил, но как-то с неохотой. Я пригляделся и, пришел в совершеннейшее уныние. «Комсомолец, вернее как их сейчас называют, кимовец, что ли?» — поставил диагноз — «Чистая голова, горячее сердце, ходячий цитатник. Дай-то бог, чтобы ошибся. А то хлебнем мы горя, с этим двоевластием».

Потом посмотрел на второго, и встретил его уверенный, и слегка насмешливый взгляд. Пригласив и, Ященко присаживаться, стал докладывать комбату о том, что сделано, и что сделать не смог. Внимательно выслушав, капитан, сказал, что завтра с утра отправится выбивать оружие, тем более, что уже получен боевой приказ. С этими словами, он достал из планшета конверт с сургучной печатью, дал рассмотреть её целостность всем нам, и только потом вскрыл. Приказ был ясен, точен, и невыполним. Заступить, на охрану мостов, не допускать, пресекать, решительно и бесповоротно. Замечательно, а из оружия у нас «ТТ» у комбата и наган у меня. Я промолчал, капитану с политруком я бы может и высказался, но этот «Вьюнош с горящим взором» мне не нравился. Вместо этого, приоткрыл дверь и, подозвал дежурного по роте. Приказав вызвать командира первой роты, вновь закрыл дверь, и вернулся к столу:

— А что это за девчата с вами приехали?

Капитан устало улыбнулся:

— А это наша, медсанслужба. Один военврач и, три медсестры.

Попытался припомнить военврача, и не смог. Что-то очень юное, в необмявшейся форме, а петлички не рассмотрел. Политрук поднялся, и сказал:

— Я пройду по расположению, надо парторганизацией заняться. Да, заодно и младшого возьму с собой, пускай с помощниками партии разберётся. Мы, пока в военных делах смыслим маловато, тоже ведь из запаса.

Неожиданно подал голос товарищ Ященко:

— А почему у вас до сих пор портретов вождей в казарме нет?

Мы дружно уставились на него, старший закатил глаза, и решительно дёрнув своего помощника за рукав, официальнейшим голосом вновь испросил разрешение покинуть помещение.

Я взглянул на командира, но тот закашлялся и нагнулся будто бы за упавшей ручкой. Подозрения мои, превратились в уверенность, на должность младшего политрука нам сплавили, какое-то чудо.

— Идите, — разрешил я, — очень надеемся на вашу помощь. В том числе, и, с портретами.

Влетевший в открытую дверь, младший лейтенант, чуть не столкнулся с комиссарами, но увернувшись, обратился к капитану:

— Товарищ капитан, разрешите обратиться к товарищу старшему лейтенанту?

— Обращайтесь.

— Товарищ старший лейтенант! Командир первой роты Полесского добровольческого батальона, младший лейтенант Коломыец по вашему приказанию прибыл!

Я вопросительно взглянул на комбата и, дождавшись его кивка, ответил:

— Товарищ младший лейтенант. Вам поручается ответственное задание. Завтра в девять ноль-ноль вы, со своей ротой заступаете на охрану железнодорожного и автомобильного мостов через реку Припять. Так что приказываю, подготовить караулы, назначить старших, оборудовать места отдыха, организовать горячее питание и обязательно создать рубеж обороны. Особое внимание уделить, противовоздушной обороне и, особенно, противодействию возможному десанту врага.

Бедняга ротный впал в прострацию. Я его понимал, надо же выполнять приказ с бандой безоружных ополченцев, которых только-только удалось пересчитать и распределить по взводам и отделениям.

— А когда мне это сделать? — Совершенно по-детски спросил Коломыец.

— Вчера! — прорычал я и уже спокойней добавил, — Вот наши комиссары помогут мобилизовать коммунистов. Товарищ Сталин, говорил, что нет таких крепостей, которые бы не одолели большевики. Так что думаю, что к девяти ноль-ноль, у вас все будет готово. Выполняйте.

В полной растерянности, младший лейтенант повернулся и шагнул к двери.

— Отставить! — уже всерьез рассердился я. — Вы что, так быстро устав забыли?

Комроты встрепенулся:

— Разрешите идти?

— Идите, — ответил капитан, и с любопытством посмотрел на меня. Вслед, за младшим лейтенантом, вышли и политработники. Комбат, поднялся из-за стола, налил себе воды, и запил какой-то порошок. Потом вновь уселся, взглянул на меня, перевёл взгляд на окно и негромко сказал, ни к кому не обращаясь:

— Ливицкий категорически запретил вас о чем-то расспрашивать, Строков пугал Колымой, а Бабына, кум мой, только закатывал глаза и очень ругался. Интересный вы человек, Алексей Юрьевич, сразу видно военную косточку. Только вот, петлицы у вас явно не те, раньше на них, как мне кажется, совсем другие геометрические фигурки были? Впрочем, я вас, ни о чем не спрашиваю. Мало ли что, может прийти в голову старому больному человеку. Меня зовут, Архип Иоанович и, давайте вернемся к нашим делам.

Впрочем, делами мы занимались совсем немного. Все, что можно было сделано и, когда Абрамзон явился с докладом, ему была поставлена четкая боевая задача. Достать закуску, пригласить политрука и, принести четыре стакана. Впрочем, Мойшу или Моисея Самуиловича, если официально, таким пустяком испугать было трудно. О чем он и заявил, через пять минут явившись с сумкой и, начиная сервировать стол. Но, перед этим, комроты-два получил приказ отдыхать, назначив наряд. Утром мы, решили отправить его роту на охрану мостов, потому что от первой роты после бессонной ночи толку будет мало. Пока, мы еще в тылу, людей нужно беречь. Вечернюю сводку мы слушали в тишине. Ровный голос Левитана спокойно говорил о фронтовых делах, а я вслушивался в его интонации. Нет, ничего. Но я помнил, и знал, что через несколько месяцев этот голос, что навсегда остался символом Совинформбюро, будет дрожать от радости, сообщая о разгроме немцев под Москвой. И через несколько лет, звенящий, бесконечно счастливый голос торжественно скажет о капитуляции Германии. Это будет, но пока:

Мойша накрыл стол, и попытался уйти, но комбат остановил его.

— Садись с нами Моисей Самуилович. Ты, теперь у нас зампотылу, так что думать вместе будем.

— Так то ж, товарищ капитан. — растерянно протянул Абрамзон, — Вы ж тут командиры, а я-то сержант.

— Сядь, Мойша! Не ребенок, сам знаешь, что ни я, и никто из нас, тебе даже «кубик» дать не можем. А вот, работу мы тебе дадим, и если зам мой чего забудет, то напомню.

— А я прослежу, — поддержал политрук, с интересом приглядываясь к пустому пока стакану.

Моисей стал возиться с сургучом, стараясь освободить пробку полностью, а мы запалили огарок свечи, и выключили свет. Открыв окно капитан, с удовольствием вдохнул воздух.

— Эх, хорошо-то как… Только вот война, будь она неладна.

Что-то дернуло меня, и я прочитал вслух:

— А дальше, что? — с интересом спросил Абрамзон.

— Не помню, — попытался отмахнуться, но все наседали всерьез, и я рассердился: — Ну, действительно не помню, где-то прочитал, врезалось в память эти строчки, и все.

— Ладно, — махнул рукой Шнитко, потом разлил по пол-стакана, — За победу!

Мы выпили залпом, и потянулись за закуской. Каптернаус постарался, на славу. Сухая колбаса, крабы, свежие огурчики, одним словом, хорошо жить на белом свете. Мойша набулькал по второй, но комбат, недовольно проворчал:

— Куда частим? Не на работе же, проверки не будет. Курите, если хотите.

Я закурил, Мойша сначала отказался, но получив приказ и «Казбек» успокоился. Мы задумчиво дымили, а капитан делился своими заботами.

— Дела у нас далеко не блестящие. Вся молодежь призвана в армию, а те кого не призвали, ушли в истребительные отряды. Нам-же достались те, кто воевал еще в Гражданскую, или вообще винтовку в руках только на сборах держал. И мы тоже командиры не ахти какие. Один только Алексей Юрьевич у нас, военная косточка. Да и комиссар у нас настоящий. На гражданке в МТС комиссарил. Так ведь, Илья Григорич?

— Пришлось там поработать. Я ведь оттуда и пришёл к вам, всю технику на восток, ну и попросился добровольцем, — ответил политрук, прикуривая. Капитан кивнул, и задал ещё один вопрос:

— Кстати, что вы думаете о наших комроты?

— Пацаны, — коротко ответил Абрамзон, пытаясь разглядеть пепельницу.

— Совсем мальчишки, — согласился я, пододвигая ему блюдечко, — Устав от зубов отскакивает, тактика еще, куда ни шло. Ускоренный выпуск, что с них возьмешь. Но если, будут живы, хорошие командиры получатся. Но Архип Иоанович, они-то пацаны, а вы им девчат привезли. Нам еще, только страстей египетских не хватало.

— А куда мне деваться, — пожал плечами Шнитко. — Я только сказал, что медслужба нужна, как мне их и дали. Военнослужащие, призваны вчера, из медучилища. Да, Мойша, куда ты их поселил?

— Во флигель. Там раньше бухгалтерия была. Решетки на окнах, дверь закрывается изнутри. Ничего командир, переживем.

— Ладно, давай-ка выпьем. Дай бог не последняя.

Под немудренный тост мы влили в себя обжигающую жидкость и, закусывая, я попытался сравнить водку с той жидкостью, что приходилось пить в мое время. Может разница и была, но так давно не пил, что сравнивать было не с чем. Вот закуска, это да. Колбаса действительно, была колбасой, а не мясосодержавшим продуктом, крабы же консервированные, на вкус не изменились. Много бумаги, в которую завернут каждый кусочек, а вкус, что вкус? Вкус краба, совсем почему-то не похожий на вкус крабовых палочек. Время близилось к ночи, а водка ко дну бутылки. Вторую приговорили быстро, слушая рассказы политрука о нелегкой, но порой, очень развесёлой жизни в МТС. Допив и, эту бутылку, обсудив все батальонные вопросы, мы решили спать.

— Утро вечера мудренее, — высказал афоризм Абрамзон, на прощанье озадаченный проблемой горячего питания людей в караулах.