Ушедшее лето. Камешек для блицкрига

Эпилог

Ноябрь сорок третьего не баловал погодой. Правильнее сказать что, он баловался, и осенние дожди то и дело сменялись зимними морозами. «Додж» крепко тряхнуло, и командир второй Еврейской дивизии полковник Шнитко выругался, ударившись о дугу.

— Мойша! Где твоя «Эмочка»?

— В гараже. — Коротко ответили с заднего сиденья. Потом голос прозвучал снова:

— Таки мы бы на ней сейчас лежали под этим, с позволения сказать, мостом.

— Ка-а-апитан Абрамзон! Перестань косить под еврея, ты по-русски лучше меня разговариваешь! — рассмеялся полковник.

— Ай, командир! Ну как же говорить бедному еврею, да ещё и в еврейской дивизии? Потише гони, Миша, — капитан ухватился за спинку сиденья и стал неотрывно смотреть в боковое стекло.

— Здесь? — глухо спросил Шнитко, с жадностью высматривая что-то впереди.

— Чуть, чуть. Стоп!

От резкого торможения машину повело, но водитель справился. Открыв дверцу, первым вышел Шнитко, за ним неуклюже вылез Абрамзон. Следующий за «Доджем» полугусеничный «М-43» с устремленным в небо «Браунингом» остановился тоже, и из кузова посыпались автоматчики.

Оглянувшись, полковник поморщился:

— Скоро, и в сортир будешь с охраной ходить.

— Лишь бы не с конвоем, — меланхолично ответил Абрамзон, внимательно смотря под ноги, — Осторожней Архип Иоанович, здесь склизко…

Спустившись с насыпи, офицеры прошли до берега протоки, и остановились:

— Точно здесь?

— Я знаю? — Проворчал капитан. — Окопы копали здесь.

Медленно и торжественно офицеры сняли шапки. Давно дожди и снег размыли окопы и воронки, но ещё были видны почерневшие опоры моста, торчащие из стылой воды как больные зубы.

Надев шапки, полковник и капитан пошли обратно:

— Нет, стрелять сейчас не будем, — ответил Шнитко, заметив расстегнутую кобуру «Кольта» у Абрамзона. — Вот устроимся в городе, проведём митинг, тогда и салют будет. Займись этим, Мойша. Да и памятник надо сделать, хоть деревянный.

Подождав, пока офицеры усядутся в «Додж», лейтенант взвода охраны скомандовал:

— Быстро в машину!

Закинув «Томпсоны» за спину бойцы стали запрыгивать в кузов. Последних уже подхватывали за руки, и затягивали в движущийся транспортёр.

Красная армия возвращалась. «Никто не забыт, и ничто не забыто!»

Июнь 1958 года. Белостокское высшее военное авиационное училище имени дважды Героя Советского Союза Кличко П. В. Приёмная комиссия.

Сидящий на жёстком стуле подполковник, вытер лысину большим платком и вновь надел фуражку. С тоской посмотрев в окно, где на постаменте замер рвущийся в небо серебристый «Тандерболт», с бережно сохраненной надписью «От американских рабочих — героической Красной Армии!», опять вздохнул, и кивнул стоящему у дверей сержанту.

В распахнутую дверь зашли очередная группа, и разошлась к столам лейтенантов. Развернув газету, офицер начал читать статью об очередном кризисе в зоне Суэцкого канала. Некоторые абзацы он обводил красным карандашом, привычно действуя левой рукой.

— Товарищ подполковник.

Отложив газету, председатель комиссии посмотрел на лейтенанта, и смущённо переминающего с ноги на ногу высокого парня в тщательно выглаженном, но явно перешитом пиджаке.

— Что у вас?

— Вы приказали докладывать о таких абитуриентах. — Доложил молодой офицер, протягивая серую папку.

— Опять что ли молодой? — добродушно протянул председатель, открывая папку, — Идите, товарищ лейтенант. А замполиты на то и существуют, чтобы разбираться с каждым отдельно.

Он углубился в чтение документов, а парень, наконец-то решился и спросил:

— Товарищ подполковник, разрешите спросить?

— Угу, — буркнул офицер.

— А что с рукой то? А то у моего батьки тоже рука ранена, так мамка такую мазь сама варит!

— Да не поможет мне твоя мазь. Под Афинами осколком цапнуло, нерв перебило… — рассеяно ответил офицер, и внезапно ткнул пальцем в папку: — Так ты ещё молодой! Хоть и техникум закончил. Экстерном что ли? Но как же мы тебя примем, если у тебя день рождения только двадцать пятого июля…

Подняв взгляд на уже окончательно смутившегося юношу, подполковник странным голосом, продолжил:

— Сорок первого года. И место рождения — город Полесск. И Дмитрием зовут. Сынок, тебе мамка говорила, где ты родился?

— Батька. Тот, как выпьет лишку, всё радовался, что на мосту матка меня родила. Говорит, была бы девка — тут же в реку! Ну, это он шуткует, две сестрёнки у меня старшие, тока-тока замуж повыдавали.

Офицер задумался, потом тряхнул головой и решительно сказал:

— Документы я у тебя приму! И начальнику училища скажу, что крестника капитана Листвина надо принимать! Запомни фамилию Листвин, это он дал тебе имя! И не вздумай слабину проявить. Ничто и никто тебя не спасёт, если не сдашь экзамены, или учиться будешь плохо! Подполковник Абрамзон ещё послужит, и будет очень внимательно смотреть за тобой!

Республика Израиль. 2010 год. 

Четырнадцатое января Эстер Шлемовна, как обычно, провела, перебирая старые документы. В этом году к ним добавилось удостоверение «Шестьдесят пять лет Победы», и сама медаль, которую сегодня привёз и торжественно вручил секретарь Советского посольства. Старческие пальцы перебирали пожелтевшие бумаги, давно уже ламинированные для большей сохранности. Эстер не открывала глаз, всё это она давно знала наизусть. Вот приказ о том, что она стала законной женой с новой фамилией, единственная бумага написанная им. Она помнила каждую букву, каждую запятую. Это написал отец её первого ребёнка, ставшего, кто бы мог подумать, бригадным генералом Армии Защиты Израиля. Вот его денежный аттестат, который он сумел всунуть во время лихорадочного прощания. Когда она училась в медицинском институте Ташкента, куда её буквально силой заставили поступить новоявленные «папаши», Абрамзон и Зубрицкий, этот аттестат спас её. Сашенька родился очень маленьким, и только помощь Зубрицкого внезапно ставшего председателем колхоза спасла их обоих. Кто бы мог подумать, что из крошечного комочка, вымахает такой здоровеный мужик. Ах, Павел Васильевич. В сорок четвёртом, он умер, не выдержав работы на износ. А как он рвался на фронт! Как ругал «этого хитрого жидяру» Абрамзона, удравшего воевать, и как радовался каждому его письму! Оставив сына дочке Зубрицкого, сумевшей приехать к отцу, младший лейтенант Листвина ушла на фронт. Вот её офицерское удостоверение… нет, не то. Эстер Шлемовна открыла глаза и всмотрелась, нет, это уже выдано в сорок восьмом, уже здесь. «Квадратный капитан», как любил повторять её второй муж, которого она встретила уже в Хайфе. Самое смешное, что в Союзе воевали они рядом, в первой Еврейской дивизии. Сформированная в сорок втором году, и оснащенная оружием, купленным на деньги американских евреев, дивизия буквально рвала немцев на части. Первый состав был полностью из эвакуированных с окупированных территорий, и счёт был огромен! Не зря же в сорок четвертом обе стрелковые дивизии и лётчиков перевели на южное направление. Нельзя было пускать их в Германию. А вот и паспорт репатрианта. В сорок восьмом, правительство СССР удовлетворило просьбу Антифашисткого еврейского комитета, и разрешило свободный выезд граждан СССР еврейской национальности на территорию будущего Израиля. Вот он, тот самый номер газеты «Правда». Какие деньги сейчас за него предлагают коллекционеры! Но пускай сын сам потом решает.

А вечер воспоминаний продолжался. Вот она, повестка из Полесского областного военкомата. Ну конечно, только с целью помощи ОВИРу, сбором переселенцов занимались военкоматы. В общем, когда две дивизии высадились в Хайфе, арабы сразу поняли, что гражданами Израиля быть почетно. Конечно, повоевали — больно нервные соседи попались. И капитан Листвина тоже повоевала, а потом уволилась в запас, и стала растить детей. А потом внуков, и правнуков. Жизнь как жизнь. Только каждый год, четырнадцатого января, Эстер вспоминала того, кто навсегда остался в сорок первом году.

А вот и копия командирского удостоверения капитана Листвина, которое хозяйственные немцы подобрали на поле боя, и уволокли в свои закрома. В сорок шестом году его нашли в архивах, и пока Саше не исполнилось восемнадцать, Советское правительство платило ей пенсию, как вдове офицера. И вот он большой цветной снимок памятника на месте последнего боя. Она сама сделала его пятнадцать лет назад, когда на пятидесятилетие Победы Полесский обком партии собрал всех живых ветеранов Полесского ополченского батальона. Гранитная плита с бронзовыми буквами: «Они не отступили, чтобы мы могли жить свободными! Вечная память героям!»

Вот и все её сокровища. Остальные драгоценности, живые, любящие, и гордящие своей мамой, бабушкой и прабабушкой где-то рядом, позволяя сейчас побыть одной, чтобы вновь пережить жизнь. Жизнь, за которую не стыдно.

Август месяц тысяча девятьсот сорок первого года. Кремль, кабинет Сталина.

Товарищ Сталин отложил папку, и поднял взгляд на стоящего наркома НКВД (разговор ведётся на грузинском языке):

— Садись, Лаврентий.

Осторожно отодвинув стул, Берия очень аккуратно уселся.

— Ты всё читал?

— Почти всё. Конверт, адресованный вам, я не трогал.

— Правильно. Ну, об остальном что думаешь?

— Не верится, товарищ Сталин. Вроде бы и вещи его смотрел, и читал, а всё равно в голове не укладывается.

— Ты скажи, почему он остался там? Почему твои архаровцы его не привезли? А вдруг он к немцам собрался? — Иосиф Виссарионович сердито сломал папиросу и стал набивать трубку.

Берия тщательно подбирая слова, ответил, дождавшись, пока вождь закурит:

— В плен он не попадет. Начальник Полесского НКВД оставил там надёжного человека.

— Оставил, заставил, — сердился Сталин, — Его надо было брать за шкирку и сюда тащить! Что-то у тебя Лаврентий, подчиненные совсем разучились брать за шкирку. Вот при Ежове не стеснялись!

Берия побледнел, но слова его звучали спокойно:

— При Ежове его бы сразу и шлёпнули. И ничего бы мы не узнали.

— Это правда, — помрачнел Иосиф Виссарионович. — Так что делать будем?

— Думать, товарищ Сталин, — позволил себе улыбнуться краешком губ, Берия.

— Ты прав Лаврентий, думать мы всегда должны. И обязательно все. Но всё-таки, найди мне доказательства, что твой «Пилигрим» не попал к немцам. Хоть из-под земли, но найди!

Он затянулся трубкой, посмотрел на часы в углу кабинета, и перешёл на русский язык:

— Сейчас Молотов подойдёт, поговорим о, как твой пилигрим пишет, информационной войне.

— Мне можно идти? — приподнялся Берия.

— Сиди. Раз это война, то диверсии тоже будут нужны. А ты у нас отвечаешь и за диверсантов, и борешься с диверсантами. Без тебя не обойтись.

Через некоторое время

— Присаживайся, Вячеслав. Вот, скажи, что ты думаешь об Американских штатах?

— О каком, именно, Коба? — усмехнулся обмолвке вождя нарком иностранных дел, но тут же стал серьезным, и продолжил, — Благожелательный нейтралитет, и наиболее вероятные союзники в будущем. После подписания нами соглашения с Англией, практически вошли в союз.

— Но золото берут по-прежнему, — недовольно проворчал Сталин, — А вот как заставить их платить за помощь нам?

Берия и Молотов удивленно переглянулись, Иосиф Виссарионович заметил это, но только усмехнулся в усы, по-прежнему прохаживаясь по комнате.

— Значит, не знаете? А вот скажите мне, сколько в Америке евреев-милионщиков?

Берия пожал плечами,

— Никогда не интересовался, надо будет поручить документы поднять.

— Не надо это поручать, товарищ нарком. У тебя будет другая задача. А вот ты, Вячеслав обязательно узнай, и адрес каждого этого миллионайра тоже.

— Сделаем, товарищ Сталин, — согласился Молотов, а Берия поинтересовался,

— А мне чем заниматься?

— А ты, вернее твои люди за линией фронта, будут фотографировать все расстрелы евреев, все казни наших советских людей.

Лицо Сталина закаменело, но голос оставался спокойным:

— А потом мы эти фотографии пошлём богатым американцам. И сообщим им, что в СССР формируется еврейская дивизия, только с оружием у нас проблемы. И в газеты ихние сообщим. Пускай помогают братьям по крови, а ты, Вячеслав пусти намёк, что после войны, государство Израиль будет создано, с помощью СССР.

Время действия неизвестно, место тоже.

Одна стена помещения выходила прямиком в кабинет Сталина, где застыли две фигуры. Небрежным движением человек средних лет, выключил запись, и стена появилась на своем законном месте.

— Вот! Это и есть — момент развилки! Я наконец-то его нашёл!

— Поздравляю, профессор. — Собеседник профессора сидел в удобном кресле и рассеянно вертел в руке высокий бокал.

— Что-то вы, коллега, приуныли, — забеспокоился профессор, — Что-то случилось?

— Нет, уважаемый, просто завидую. — доверчиво ответил собеседник, и поставил бокал на столик. — У вас такое интересное время для изучения. Жестокое, яростное, но какие цельные люди! А меня бес дернул заниматься так называемыми общечеловеческими мирами. Как я устал от этих тупиков. Придётся просить об том, чтобы отложить защиту диссертации. И проситься куда-нибудь в экспедицию, простым рабочим.

— Ну, коллега, это вы зря. Не стоит так унывать. Вот, кстати, может быть, вы мне что-нибудь подскажете, с этим непонятным эпизодом.

Подмосковье. «Ближняя дача». 1961 год.

Иосиф Виссарионович сидит за массивным столом. Откладывает в сторону бланк правительственной телеграммы, снимает очки, и после недолгого размышления, улыбаясь, говорит.

— Значит родился. И тоже, Лёшкой назвали. Ну что же парнишка, будь счастлив, радуй родителей. Мы от тебя ничего не попросим, ты уже всё сделал.

Время действия неизвестно, место тоже.

— И ничего не могу понять. Абсолютно загадочный эпизод, проследили потом поминутно, до самой смерти, но никаких упоминаний этого имени больше не было.

— А проверить по дате рождения, и проследить судьбу каждого Алексея?

— Коллега… — укоризненно тянет профессор, — Их же тогда родилось больше тысячи, никаких ресурсов не хватит за каждым следить. Вы лучше расскажите, как в ваших мирах дела с космосом обстоят.

— А никак. Он никому не нужен. Автоматы ковыряются в Солнечной Системе, и всё, — коллега поднялся из кресла и подошел к стене, которая тут же обрела прозрачность. С километровой высоты деталей было не разобрать, но алмазная нить орбитального лифта сверкала в лучах Солнца, как миллиарднокаратный бриллиант лучшей огранки.

— Не понимаю, — недоуменно проворчал профессор, тоже подходя к окну, — Непрерывное развитие, в том числе и территориальное, это же аксиома развития. Где же совершать подвиги молодым, как не на фронтире?

— Вы правы, профессор. Пора и мне на фронтир, глотнуть свежего воздуха, пусть даже из системы регенерациии. Это мне очень нужно, чтобы не задохнуться, изучая эти гнусные, закрытые мирки!

— Ага, и парочка подвигов тоже не помешает, — лукаво улыбнулся профессор, — Как хоть её зовут, коллега?