Ушедшее лето. Камешек для блицкрига

Глава 13

— Окрасилоось небо багрянцем… — напевал я, проверяя в зеркальце результаты бритья. Висящие рядом часы с открытой крышкой отсчитывали минуты воскресного утра десятого августа тысяча девятьсот сорок первого года. По плацу дружно затопали ботинки — роты весело спешили в столовую на завтрак. Из располагающего недалеко от умывальника гаража громко доносились колоритные выражения Зубрицкого. Павел Васильевич объяснял своим подчинённым разницу между водителем и шофером:

— Водитель, это звучит гордо и достойно! Он ведёт, пусть только машину, но ведёт! А кто такой «шоффэр»? Вот ты, красноармеец Колёсов, эт, фамилия хорошая, как переводится слово «шоффэр», и с какого языка?

— Не знаю, товарищ старшина!

— Фу на тебя! Такую фамилию позоришь! Добрый у нас командир, вас, бездельников бережёт. Не моги никогда отвечать «Не знаю!». Нельзя красноармейцу не знать! Эх, коленвалом вас через глушитель! «Шоффёр» придумали французские буржуи, и означает это, — Зубрицкий сделал театральную паузу, — означает — «кочегар»! Вот пока, Колёсов, в «полуторке» масло не сменишь, будешь шоффёром.

Дружный хохот бойцов перекрыл оправдания Колёсова, а я сложил бритву и улыбнулся. Но из громкоговорителя, установленного по инициативе политрука зазвучал голос Левитана, и улыбки исчезли. Все замерли.

Репродуктор замолчал, и люди вновь ожили. Только вот никто не глядел друг другу в глаза. Чудо опять не произошло. Не сказал Левитан о сокрушительных ударах Красной Армии и о победах русского оружия, значит и нам придётся воевать.

Зайдя в столовую и выпив стакан чая, я ловко улизнул от Эстер и её постоянной лекции о правильном питании. Проследив за погрузкой бойцов в машины, я поручил политруку желдормост, а сам решил проводить начальство. Хоть и не увидимся мы больше, но пока за порядок на переправе отвечаю я.

Возле моста всё было спокойно. Я обошёл посты, проверил внешний вид бойцов, и вернувшись на городской берег закурил, отойдя в сторону. Стоял спиной к мосту, и бездумно смотрел на серебристые волны, убегающие вниз по течению. Почти месяц здесь, уже привык, освоился. Хорошо, что за делами и хлопотами не было времени рефлексировать и переживать. Но только к одному никак не мог, и не хотел привыкать. Это беженцы, бредущие к мосту с какой-то библейской покорностью — как они рвали мне сердце. В любом взгляде, даже равнодушно скользящем, виделся вопрос: «Почему ты не защитил?» Докурив папиросу, я жадно затянулся новой, но сзади раздался треск и дружный мат в исполнении нескольких голосов. Резко обернувшись, с недоумением посмотрел на ярко-красное яблоко докатившееся до моего сапога. На самом съезде на мост у телеги отвалилось колесо, и из обрушившихся ящиков высыпались яблоки. Нагнувшись, подобрал яблоко, машинально вытер его о рукав гимнастёрки и подошёл к телеге. Женщина только устало и безнадёжно смотрела на суету вокруг своего транспорта. Подоспевший сержант быстро навёл порядок и организовал разгрузку. Вся телега была нагружена яблоками, только небольшой узёлок на самом дне принадлежал вознице.

— Ну, чаго расселась, царевна! — не выдержал дядька, стягиваюший ящик с телеги. — Слезай, приехали… Шо за дурна баба, куда ты их таранишь?

— Так, то ж, сказали вакуироваться — растерянно протянула молодка, тяжело спрыгивая с перекосившейся телеги но не выпуская вожжей. — Так Козьма Рыгорович, мне и говорит, бери мол Клавдия лошадь и вези яблоки. Ну дык, надоть так.

— Вось же дурнина! — восхищённо покрутил головой мужик, отойдя немного в сторону и сворачивая цигарку: — Да на что германцу твои яблоки, кроме разве тех что под кофточкой.

Все дружно расхохотались, а побагровевшая селянка попробовала стегануть дядьку кнутом. Тот отступил, уворачиваясь и чуть не сбил меня с ног:

— Ой, звиняйте командир. Из-за этой бисовой жёнки чуть не напал на Красную Армию.

— Спокойно. А, скажите гражданка, куда вы эти яблоки везете?

— А то я знаю? Председатель сказал вязи, вот я и вязу. А что делать, товарищ командир?

— Так у вас, в колхозе больше и вывозить нечего, что ли? — удивился я.

Только что растерянно хлопавшая ресницами Клавдия гордо выпрямилась:

— Мы приказ обкома первыми выполнили! И даже то, что обмолотить успели, всё уже вывезли. Вот последняя лошадка в колхозе была, и я задержалась, бабку обхаживала, царство ей небесное. Остались в деревне только старые, да и председатель наш.

— А он что, германца ждёт, что ли? — влез в разговор неугомонный мужик.

— Тьфу на тебя, охальник! — разбушевалась женщина, и даже снова замахнулась кнутом, — Ноги у него нема, ещё с польской. Так он сказал, что ружо у него есть, и энтих супостатов будзет горяча привечать!

— Тихо-тихо, — поднял я руку, — Так, колесо поставили. Клавдия..?

— Васильева, мы — засмущалась молодка.

— Клавдия Васильевна, яблоки оставите здесь. Это — приказ. На телегу возьмёте людей, в первую очередь — детей и стариков. Сержант Збицкий!

— Туточки я. Ой, виноват. Здесь!

— Организуйте полную загрузку, и давайте быстрее заканчивайте.

Упряжку отвели в сторону, и Збицкий стал высматривать кандидатов в пассажиры. Я кинул яблоко в ящик, и впрягся в работу по расталкиванию затора. До конца впрочем не успели, и вырулившая из ворот обкома автоколонна вынуждена была остановиться почти сразу. Вывалившийся из первого автобуса товарищ Зелёный было устроил скандал, требуя немедленно очистить дорогу, но его оборвал подошедший Строков:

— Отставить! Скоро поедем. Алексей Юрьевич, давайте отойдём в сторонку.

Мы отошли, и капитан ГБ протянул коробку «Герцеговины Флор»:

— Угощайтесь, товарищ капитан. Остатки былой роскоши, ещё с Минска привозил, — Он мечтательно улыбнулся, — Был на совещании, заглянул в буфет, а там такое богатство… На все деньги взял, всех в Полесске обрадовал.

Мы прикурили от одной спички, и Строков затянулся так, что выступили скулы. Папироса затрещала, и с раздражением выбросив её гэбешник выругался:

— Вот халтурщики, даже такие папиросы сделать нормально не могут! Так, товарищ капитан, слушайте приказ! Младший политрук ваш поступает в распоряжение Особого Отдела фронта. Добровольцев, — он что-то прошипел сквозь зубы, и сплюнул, — найти не удалось. Вряд ли я смогу прислать вам ещё одного комиссара, хотя конечно доложу, по прибытии. Придётся вам командовать одному.

— Товарищ капитан госбезопасности, — растерялся я, — Так вы же, батальон вообще без офицеров оставите! У меня их и так нет, а вы ещё и политрука забираете.

Строков осмотрелся и понизил голос:

— Командиров, товарищ капитан, командиров, а не офицеров. Не путайте. Хорошо, придётся вас в курс ввести хоть и не положено. Ященко к вам направили, чтобы он казарму понюхал. На этом всё, партия вам полностью верит, товарищ Листвин. Товарищ Ливицкий просил передать вам это, а то он был вынужден уехать ночью.

Пожав мне руку, Строков пошёл к машине, но вдруг резко обернулся и спросил:

— О! Чуть не забыл! Буфетчицу-спекулянтку разоблачили, так что можете забрать свои деньги. Да и вообще, подойдите к третьему автобусу, там вас начальник финчасти ждёт. А может быть поедете с нами?

— Нет! — резко отрезал я. — Если партия мне верит, то я такое доверие обмануть не могу. Да и людей бросить не могу. Нет, моё место здесь! А к автобусу, конечно подойду, финансы учёт любят.

Строков поглядел мне в глаза, потом строго по уставу откозырял. Докуривая роскошную папиросу, я проводил усталым взглядом последний грузовик, спускающийся на мост. У ног, в пыли, лежал опечатанный мешок с двухмесячным денежным довольствием всего батальона. Ах, как был недоволен старый финансист из Госбанка, когда я кинул мешок на землю, чтобы освободить руки.

— Молодой человек!! Вы получили материальное воплощение своего и ваших солдат, нелегкого труда. Разве можно, это, швырять на землю!

Вот я и стал миллионером. Командиров нам не надо, атаманом буду я.

Командовать городом оказалось не труднее, чем батальоном. Главное — распределить поручения и проконтролировать выполнение. Но это в теории, а на практике… Одно утешало: поручение для гражданского населения было только одно — эвакуироваться. А ответственных назначить тоже было просто. Товарищ ребе уже выполнял порученное ему задание, хотя и с большим трудом. Он честно сказал, когда я забежал к нему по поводу новых плакатов:

— Ты знаешь мальчик, до чего я наконец-то додумался? Нет, не знаешь, потому что ты ещё не Соломон, но обязательно будешь, потому что слушаешь старших. А эти… — старик только сплюнул, — эти, очень глупые люди говорят что жили при большевиках, проживём и при германцах. Прожив долгую жизнь, я обнаружил, что и среди евреев есть жиды. И что с ними делать, скажите мне? Солдат, чтобы штыками их гнать, ты же не дашь.

— Не дам. — подтвердил я, и добавил: — Самому не хватает.

— Вот и я, об том же. — Совсем пригорюнился ребе. — Ладно, будем делать что должно. Кстати, к попам можешь не ходить, я у батюшки уже был. Он такую речугу потом закатил что, паства его прям из храма побежала вещички собирать.

Я поблагодарил старого печатника, и мысленно ругая себя последними словами вышел из типографии. Как же я мог забыть, что церковь в городе работала практически всегда. Её и закрывали только в двадцатом, лет на пятнадцать. Ну хорошо, одной проблемой меньше. А теперь к моим патрулям, вернее в здание НКВД, где была караулка, — отдать им афиши для расклейки. Потом в батальон — поймать Абрамзона и направить его на склады Госрезерва, пока их не сожгли. А то этот хитрый жук уже второй день носится по области, и явно что-то химичит. И ещё. Поздравить Эстер Шлёмовну с тем, что она стала начальником облздрава, и теперь все склады в её распоряжении! Если конечно на них что-нибудь осталось…

Вернувшись в свою уютную норку, и раздав всем по пряникам, я засел в канцелярии. С тяжёлым вздохом водрузил на стол папки, и стал изучать ту, где была наклейка «Полесский укреплённый район». С каждой прочитанной страницей моё недоумение росло. Вскоре оно уже превратилось в панику. Пережив «развитый социализм», «перестройку», «социализм с человеческим лицом», и «общество равных возможностей» я был склонен согласиться с утверждением стариков «Вот при Сталине был порядок!» А тут… Зачем-то расформировали, пусть и построенный по меркам Гражданской, но вполне боеспособный укрепрайон. И когда!? Я вернулся к документу, и недоверчиво посмотрел на дату. В тридцать шестом году! Дивизию забрали, а сформировали пару пульбатальонов, да и то кадрированных. Но после тридцать девятого, исчезли и эти батальоны. То есть личного состава нет, пулемёты частично на складах, а большей частью — неизвестно где! На глаза попалась выписка из перечня оргмероприятий проводимых по укрепрайонам. Так, что у нас тут? Правильно, сформировать четыре отдельных взвода полукапонирной артиллерии. До первого декабря тысяча девятьсот тридцать девятого года. После семнадцатого сентября уже не актуально. А сейчас что мы имеем с этого укрепрайона? А имеем мы, ни-че-го! Бронеколпаки демонтированы в тридцать девятом, дерево-земельные укрепления уже превратились в холмы и ямы. Теперь Полесский укреплённый район существует только на бумаге, так же как и мой батальон. А кому я подчиняюсь? Опаньки! Нахожусь я вместе со своим «укрепрайоном» в оперативном подчинении двадцать первой армии. Хотелось бы верить, что генерал-лейтенант Ефремов в курсе всего нашего бардака. Но сомневаюсь я, что комбриг Бабына докладывал всю правду. Внеочередную «шпалу» я явно получил с его подачи.

В дверь постучали, и я захлопнул папку, предварительно засунув в неё требование о предоставлении отчёта о наличии и состоянии автотранспорта:

— Войдите!

В дверь подчеркнуто робко просунулся какой-то парень в полувоенном костюме. По крайней мере, штаны и сапоги были военные. В руках он мял пилотку без звездочки. Посмотрев на него, я с изумлением узнал младшего политрука:

— Николай Григорьевич! Что это за маскарад!? Что об вас бойцы подумают!!?

— Но товарищ капитан. — растерялся Ященко — В казарме никого нет, кроме дневальных, а меня сержант Соловьёва провела. А нам уже пора…

— Куда? — начал спрашивать я, потом вспомнил, хотя… — Почему это «нам»? Мне Строков только о вас говорил!

— Товарищ капитан! — взмолился Ященко, — Мы со Светой. Ой, с сержантом Соловьевой, пожениться хотим. Отпустите её со мной…

Я встал из-за стола, и прошёлся по комнате:

— Дела… Позовите сержанта.

Политрук кинулся за дверь и буквально втащил пунцовую девушку. Я повернулся, и строго посмотрел на молодых:

— Сержант медслужбы Соловьева!

— Я, товарищ капитан, — пискнула девчушка, и тут же попыталась спрятаться за спину своего избранника. Впрочем, он остановил её.

— Вы понимаете, на что идёте? Нет, я не о замужестве. Тут я вам ни разрешать, ни запрещать не собираюсь. Вы понимаете, что остаетесь под немцем? И не буду врать, возможно надолго.

Ященко побледнел, но я остановил его взглядом. Хотя, мог бы и не останавливать. Мышка вдруг превратилась в тигрицу.

— В горе, и в радости. Пока не разлучит нас смерть, и никто боле — четко выговорила Светлана, не сводя с меня твёрдого взгляда, и вцепившись в руку Николая, как в спасательный круг.

Первым взгляд отвёл я:

— Что же, пусть будет у вас счастье. Скажите Коробочко, чтобы вывезла вас в санитарной машине. Идите.

— Товарищ капитан! Дайте нам документ, что мы женаты! А то меня тёща дрыном по хребту встретит! — взмолился политрук, посматривая на улыбающуюся невесту.

— Так это вам в ЗАГС надо, — растерялся я, но потом стукнул себя ладонью по лбу, — Ах, чёрт! Совсем забыл.

Усевшись за стол, и подвинув к себе бумажный лист, я взял перо, но потом поднял глаза на Ященко:

— Какая фамилия?

Тот сначала не понял вопроса, но потом до него дошло, и он положил на стол две красноармейских книжки.

— Так-с, — бормотал я себе под нос, записывая, — Красноармеец Радчинский, и сержант Соловьева. Считать мужем и женой. Командир полка, военный комиссар полка. Николай Григорьевич срочно отыщите военкома, пусть тоже распишется. Скажите ему, что с вопросами, ко мне.

Я со стуком поставил печать, слегка дернув её, чтобы была нечитаемой, и поднялся со стула:

— Как военный комендант Полесской области объявляю вас мужем и женой! — и улыбнувшись, добавил — Горько.

Смотря на первый поцелуй молодоженов, я грустно улыбался — дай-то бог им остаться в живых. И пошли им, простого человеческого счастья.