Урфин Джюс. Черная книга Гингемы

Глава 8. Последняя надежда

Весть о чудовищном условии Урфина Джюса разнеслась по Волшебной стране быстрее лесного пожара. Отчаяние, доселе бывшее глухим и бесформенным, обрело имя и цену. В Изумрудном городе, в тронном зале, где некогда Гудвин поражал воображение мнимыми чудесами, а Страшила – своей соломенной мудростью, собрался самый мрачный совет за всю историю страны.

Сам зал, казалось, потускнел. Изумруды на троне и стенах теперь отсвечивали холодно и тревожно. Тени в углах казались гуще обычного, и даже яркий свет, льющийся из высоких окон, не мог разогнать атмосферу гнетущей тоски и затаенного ужаса, ставшего невидимым хозяином в этих стенах.

Во главе стола сидел Страшила, Трижды Премудрый правитель. Но его нарисованные глаза были лишены прежнего веселого любопытства, соломенные плечи поникли, а трость с золотым набалдашником он нервно теребил в мягких пальцах. Рядом, тяжело опираясь на свой топор, стоял Железный Дровосек; его блестящая фигура тускло отражала свет, а в движениях сквозила непривычная скованность – он то и дело прислушивался к биению своего шелкового сердца, словно боясь, что оно остановится от разлитого в воздухе страха. Смелый Лев лежал у подножия трона, но его грива не пылала гордостью, а хвост с кисточкой нетерпеливо подрагивал, выдавая внутреннее напряжение; он то и дело тихо рычал на невидимых врагов.

Поодаль сидели Виллина и Стелла. Прекрасные лица добрых волшебниц были бледны и омрачены тревогой. Их сила, питавшаяся светом и радостью Волшебной страны, иссякала под натиском чуждой, темной волны страха. Они чувствовали ее источник, ее злую, расчетливую природу, но их светлая магия не могла противостоять этому всепроникающему шепоту безумия.

За длинным столом расположились делегаты, вернувшиеся из Когиды: старый Прем Кокус, чьи щеки постоянно подергивались, словно он вот-вот разрыдается от ужаса; мастер Лестар, чьи пальцы нервно теребили край камзола; Болтун Трещотка, который на удивление молчал, лишь испуганно озираясь по сторонам; и Фарамант, Страж Ворот, чье лицо под зелеными очками выражало глубокую растерянность. Здесь же были верный Дин Гиор, чья борода казалась седее обычного. Кагги-Карр сидела на спинке кресла Страшилы, взъерошенная и молчаливая.

– Друзья мои, – начал Страшила, и его голос, обычно звонкий, прозвучал глухо и неуверенно, словно солома внутри него отсырела от всеобщего уныния. – Вы знаете, зачем мы собрались. Беда, черная, липкая, как паутина, окутала нашу страну. Страх поселился в сердцах, разум мутится, волшебство иссякает… Делегаты, что вернулись от Урфина Джюса, принесли его ответ. – Он сделал паузу, собираясь с силами. – Он… он утверждает, что может остановить это безумие. Но цена… цена – вся Волшебная страна. Он требует, чтобы мы все – я, Дровосек, Лев, Виллина, Стелла – признали его единственным правителем.

...В зале повисла тяжелая тишина, нарушаемая лишь нервным подрагиванием бубенчиков на шляпе Према Кокуса, которую тот забыл снять.

– Не-мыс-ли-мо! – первым взорвался Железный Дровосек, ударив кулаком по столу так, что зазвенели кубки. – Отдать страну ему? Этому завистливому, злобному столяру? Да мое сердце скорее разорвется на куски!

– Дровосек прав! – громыхнул Лев, вскакивая на лапы. Шерсть на его загривке встала дыбом. – Этот Урфин – змея, которую пора бы и придавить! Нельзя верить ни единому его слову! Он сам мог наслать эту хворь, чтобы потом явиться спасителем! Лучше сражаться до последнего, чем склонить голову перед таким тираном!

– Поддерживаю Его Величество Льва! – браво вскинул голову Дин Гиор. – Военная честь не позволяет сдаваться без боя! Мы победим… этот морок!

– Даже самые малые из нас чувствуют эту тьму, – раздался тонкий, но отчетливый голосок. Все удивленно посмотрели на край стола, где восседала Рамина, королева мышей, в своей крохотной золотой короне. – Страх проникает в норы, он заставляет дрожать даже тех, кто привык жить в темноте. Но поддаться ему – значит предать саму жизнь. Полевое царство голосует против.

– Но тень ли это? – тихо возразил Прем Кокус, и его голос дрожал. – Если бы это была просто тень, фельдмаршал… Но это ужас, который сводит с ума моих Жевунов! Они боятся спать, боятся выходить из домов! Они шепчут о чудовищах во тьме! А деревня Урфина… там покой и тишина! Как это объяснить? Может быть… может, он и вправду знает средство?

– Но что же нам делать? – простонал Болтун по имени Трещотка, в кои-то веки не болтая без умолку. – У нас в Розовой стране все перессорились! Друзья ненавидят друзей! Сама Стелла не может колдовать как прежде! Если так пойдет дальше, мы… мы просто исчезнем! Уничтожим друг друга!

– Магия бессильна, – тихо подтвердила Виллина, и ее голос был полон скорби. – Эта тьма… она иного рода. Она не поддается нашим заклинаниям. Она словно… пьет саму силу нашей страны.

– Мы пытались, – добавила Стелла, и в ее вечно юных глазах стояли слезы. – Мы пытались оградить наши земли, очистить их… но тщетно. Страх просачивается сквозь любые барьеры.

– Вот видите! – воскликнул Лестар, представитель Мигунов. – Даже великие волшебницы бессильны! А страна гибнет! Мигуны теряют свое мастерство, инструменты ломаются, ссоры отравляют жизнь! Может быть… может быть, условие Джюса – это единственный шанс? Ужасный, но единственный? Лучше жить под властью Урфина, чем исчезнуть в безумии!

– Я представляю жителей Изумрудного города, – подавленно сказал Фарамант. – Они в панике. Они готовы на все, лишь бы прекратился этот кошмар. С тяжелым сердцем я должен передать их волю… Мой голос – за.

Разгорелся жаркий спор. Одни – Дровосек, Лев, Дин Гиор, Рамина – стояли на том, что уступать Урфину – значит предать все и обречь страну на еще худшую тиранию. Другие – Прем Кокус, Лестар, Трещотка, Фарамант – охваченные отчаянием и страхом за свои народы, видели в предложении Урфина последнюю, пусть и страшную, соломинку. Виллина и Стелла молчали, их бессилие было самым веским аргументом в пользу отчаянного шага. Страшила слушал всех, его соломенная голова была полна противоречивых мыслей.

– Довольно! – наконец сказал он, поднимая руку. – Спорами мы ничего не решим. Нужно голосовать. Каждый из присутствующих правителей и представителей имеет один голос. Решение будет принято большинством. Пусть каждый взвесит все на своей совести.

Наступила гнетущая тишина. Один за другим, медленно, словно неся на плечах всю тяжесть мира, участники совета высказывали свое решение.

Против: Железный Дровосек, Смелый Лев, Дин Гиор и Рамина (4 голоса)

За: Прем Кокус, Лестар, Трещотка и Фарамант (4 голоса)

Четыре – четыре. Равенство. Теперь все зависело от волшебниц и самого Страшилы. Все взгляды обратились на них.

– Я… я не могу отдать страну на растерзание этому страху, – с горечью прошептала Стелла. – Мой голос – за то, чтобы принять условие Урфина. Как бы ужасно это ни было.

– Хоть я и не вижу иного выхода, – так же тихо добавила Виллина, – и наша магия иссякает. Но мой голос – против.

Пять-пять. Решающее слово оставалось за Страшилой. Правитель Изумрудного города долго молчал. Он смотрел на своих друзей – на гневное лицо Льва, на отчаянную решимость Дровосека, на крошечную, но непреклонную фигурку Рамины. Потом он посмотрел на испуганных представителей народов. Его мудрые мозги лихорадочно работали, иголки и булавки вылезали наружу, взвешивая ужас подчинения Урфину против ужаса гибели всего мира в тисках отчаяния.

– Мои мозги говорят мне, что Урфину верить нельзя, – медленно проговорил он. – Но мое соломенное нутро… оно чувствует страх моих подданных. Я… я не могу обречь их на гибель. Я голосую… за.

Решение было принято окончательно. Ужасное, унизительное, но тем не менее. Волшебная страна соглашалась отдать себя в руки Урфина Джюса.

По залу пронесся стон. Дровосек закрыл лицо руками. Лев опустил голову. Рамина гневно шевельнула усиками.

– Но… – вдруг сказал Страшила, и в его голосе прорезалась слабая надежда. – Прежде чем мы отправим Урфину ответ… есть еще одна… последняя возможность.

Все удивленно посмотрели на него.

– Какая? – спросил Дровосек.

– Элли! – воскликнул Страшила. – Девочка из другого мира! Она уже однажды помогла нам, когда здесь правил Гудвин, ее домик убил Гингему, а потом она избавила нас от Бастинды! Может быть… может быть, она сможет помочь и сейчас? Она – другая, возможно, этот страх не властен над ней так, как над нами!

– Элли! – эхом повторил Дровосек, и его глаза блеснули. – Конечно! Девочка из Канзаса!

– Но как позвать ее? – спросил Фарамант. – Путь через пустыню и горы долог и опасен… Да и найдет ли она дорогу снова?

– Кагги-Карр! – Страшила повернулся к вороне. – Ты – птица, ты можешь пересечь пустыню и горы! Ты найдешь ее!

Ворона, до сих пор молчавшая, встрепенулась. Мысль о далеком и опасном путешествии была ей не по нраву, но вид отчаяния на лицах друзей и осознание гибельности принятого решения пересилили страх.

– Я… я попробую! – решительно каркнула она. – Я полечу! Только… что ей передать? Как объяснить ей этот ужас?

– Словами не опишешь, – покачал головой Страшила. – Нужно показать. Я нарисую.

Он схватил со стола чистый лист бумаги и кусок уголька. Его обычно твердая рука, державшая трость, слегка дрожала, но он принялся рисовать. Он не умел изображать радость или надежду, но страх и отчаяние, разлитые сейчас в воздухе, сами водили его рукой. На листе появились маленькие, скрюченные фигурки Жевунов, Мигунов, Болтунов, жителей Изумрудного города… Все они плакали навзрыд, закрыв лица руками, их плечи тряслись от горя, спины были согнуты под непомерной тяжестью невидимого гнета. Весь рисунок дышал безысходностью и мольбой о помощи.

– Вот! – сказал он, протягивая мрачный рисунок вороне. – Покажи ей это. Пусть увидит, что стало с нашей страной. Лети, Кагги-Карр! Лети так быстро, как только можешь! Передай Элли, что Волшебная страна в беде! В страшной, непонятной беде! И скажи… скажи, что мы ждем ее. Мы будем ждать… прежде чем сдаться тьме.

Кагги-Карр осторожно взяла сложенный лист и привязала к своей лапке. Она еще раз обвела взглядом полные тоски лица друзей, решительно кивнула, взмахнула крыльями и стрелой вылетела в окно. Ее маленький темный силуэт быстро растаял в небе, унося с собой единственную, хрупкую надежду Волшебной страны, погружающейся в безликий страх. А в тронном зале дворца Гудвина повисло тяжелое, гнетущее ожидание.