Удачная охота

В застенках

Местный бумагомаратель встретил нас с невыразимым изумлением на лице. Его глаза перебегали от моих свободно заткнутых за пояс пальцев к лицам конвоиров, а затем в обратной последовательности. На его собственном лице проступило чувство совершеннейшей беззащитности, словно у маленького ребёнка, которого вот-вот обидят.

— Не бойтесь, уважаемый, я не кусаюсь, — пришлось успокоить его.

— Кого вы привели! — срываясь на фальцет, завизжал бюрократ. — Почему он без браслетов!? Что прикажете с ним делать?

— То же, что и с другими. Оформляйте по форме, — скривился наиболее адекватный из магов. — И будьте повежливей, это боевой офицер императорской гвардии, а не ваши обычные подопечные.

Последнее замечание несколько отрезвило бумагомарателя, а заодно и успокоило. Он вытер вспотевшее лицо носовым платком (больше смахивающим на семейные трусы) и вернулся в официальное русло.

— Имя?

— Вереск эль Дарго.

— Положение?

— Лейтенант гвардии его императорского величества…

Когда начали изымать вещи, маги долго любовались клинками, не желая отдавать их в тюремное хранилище. Бумагомаратель даже нервничать начал от такого нарушения процедуры. С явной неохотой сочувствующий мне маг всё-таки отдал меч, напутствовав бюрократа:

— Этот клинок стоит, как твоя башня. Альты в случае пропажи всем головы отрежут, ты уж позаботься о сохранности, — маг говорил сухо, и, по всему выходило, не шутил. — «Надо же! Альты вступаются не только за своих, но ещё и за свои произведения искусства. Интересно, они тоже будут мстить всей семье вора или только ему самому? Или на этот раз месть коснётся всех, кто мог уберечь, но не уберёг?»

Закончив с формальностями, бюрократ позвал уже местных конвоиров. Напоследок адекватный маг положил руку на моё плечо и коротко пожелал удачи. Этот жест не укрылся от вновь прибывших, и они недоумённо уставились на бумагомарателя, но тот только махнул рукой:

— Гвардейский офицер. Вы с ним повежливей, — взял на себя заботу о моей персоне бюрократ. От магов что ли заразился? Но им я как-никак почти жизни спас, и наверняка сохранил честь, а здесь — непонятно. У нас на границе такие субъекты особых различий между обычными уголовниками и офицерами не делали… До первого отрубленного пальца. Гвардейцы чётко давали понять, что субъект на волоске, ещё чуть-чуть, и за первым пальцем последует второй, а так и до «рабочих» дойдёт, перо держать не сможет, — и тогда не видать ему ранней пенсии и заслуженного отдыха. — «А нечего борзеть, чай одному Императору служим», — я тут же глянул на его руку, но все пальцы были на месте. Тогда и вовсе непонятно. Одним словом, столица.

В общем, так на меня никто браслеты и не надел. В камеру я тоже вошёл, привычно засунув пальцы за пояс, и, остановившись на входе и широко расставив ноги, начал проводить поверхностную рекогносцировку. Гарнизоны мне приходилось менять довольно часто, так что казарменные порядке с «особым» отношением к новичкам мне были известны хорошо. Пока не проверят, чего стоит вновь прибывший, будут держаться настороженно и пытаться его надломить. Местные по сравнению с гвардейцами — шушера, поэтому от них можно ожидать ещё большей жёсткости нравов.

В гарнизонах для нас были свои камеры, так сказать, «во избежание». Случаи всякие бывали, и непонятно было, кого от кого прятали — то ли нас от уголовников, то ли их от нас. По всему выходило, здесь обычаи на этот счёт другие. На меня со шконок смотрели явно уголовные морды, так и просящие кирпича, особенно отличалась центральная группка из пяти человек, откуда и пришёл возглас:

— Ты смотри, Горелый, кого к нам посадили! Никак, благородный!

— Точно, глянь, как разодет! — я недоумённо осмотрел свой гардероб. Точно, совсем забыл, что альты меня утром переодели! В том рванье, что осталось от вчерашней тренировки, на люди стыдно было показываться, и вот теперь я щеголял в классическом альтовском костюме, разве что без специального уширения на груди для женских прелестей, — некоторые альты имели неплохого размера грудь, так что в костюме классического мужского кроя им было банально тесновато. Но для меня было найдено вполне подходящее одеяние, только чёрная расцветка с натуральным серебряным шитьём смотрелась уж очень пижонски, в особенности выделялись изящная каёмка и узоры по высокому воротнику. Пояс, правда, дали обычный, без бриллиантового цветка, зато под цвет костюма: чёрный с серебряным шитьём. Стоит ли говорить, что здесь всё это великолепие было несколько не к месту.

— Нравится костюмчик? Вы тоже всегда можете снять себе такой с альты. Если, конечно, в живых останетесь, — поприветствовал я местных сидельцев тихим, спокойным голосом.

Тема альт была поднята весьма кстати. Горелый, если не ошибаюсь, чуть не поперхнулся, услышав моё справедливое в общем-то замечание. До остальных тоже как-то сразу дошло, что костюмчик не простой и не зря ассоциировался в их мозгах с чем-то знакомым.

— А тебя к нам за что? — один из пятёрки встал и направился в мою сторону, остальные сразу попритихли. Похоже, мужик был местным старшим и, раз пошли непонятки, решил сразу выяснить все существенные обстоятельства.

Мне старший сразу не понравился. Вроде мужик сильный, даже лицо волевое, но была в нём какая-то гниль. Она притаилась во взгляде, в лихорадочном блеске глаз. — «Садист он, что ли?» — пришла нехорошая мысль, и после неё на душе стало ещё поганей, чем было до того. Но внешне я остался совершенно невозмутимым. — «Сколько ещё с ним сидеть придётся, нужно находить точки соприкосновения».

— Дуэль, — коротко обронил я.

— Никак, с альтой, — раздалось из-за его спины, и по рядам сидельцев прокатился весёлый гогот. Я пропустил шутку мимо ушей, никак на неё не отреагировав. Мои глаза со спокойным прищуром смотрели в глаза старшего.

— Убил какого-нибудь хлыща? — участливо поинтересовался тот. Однако в его взгляде не было и тени участия, только холодный интерес и стремление поскорее определить место новичка в стае.

— Мага. Эр Альянти.

По рядам прокатился вздох, ребята вздохнули, и выдохнули. Даже старший утратил невозмутимую холодность и уставился на меня с недоверчивым изумлением. Но тут встал один из местных, подошёл к нам; заглянув в моё лицо, он кивнул и коротко бросил:

— Я был там, на площади. Это он. Точно. Гонял мага как кутёнка, а потом рукоятью меча между глаз, и клинок в сердце.

Старший невольно отшатнулся. Теперь в его взгляде появились первые признаки недоумения и даже откровенного опасения. Но терять инициативу он не желал, да это и правильно, иначе какой же он старший?

— А наряд альтовский откуда? — решил он добиться полной ясности в вопросе. Я хмыкнул и неопределённо покрутил ладонью в воздухе. Если этот второй всё знает, сообразит. Не услышав ответа, старший обратил взор к очевидцу, и тот меня не подвёл.

— Штырь, ему эта синеволосая альта, что с гномами якшается, перед боем мечи свои подарила, а потом он с ней и ещё одной ушёл. От них, наверное, и одежда.

— Мечи говоришь? Гномские которые? А за что такое внимание, спишь что ли с ними? — но старшего не поддержали, в камере повисла недобрая тишина. Альт здесь, похоже, неплохо знали и побаивались. Интересно, чем они заслужили такое уважение в криминальном мире? Нужно взять на заметку.

Я нахмурил брови и нехорошо посмотрел на старшего.

— Давай обойдёмся без разговоров о моей личной жизни и личной жизни альт, хорошо? — мой тихий голос заставил его вздрогнуть. — «А старший ведь тоже проникся общим настроем!»

— Ладно, извини, это я так, для красного словца. Ты проходи, присаживайся. Меня Штырём кличут.

— Хорошо, извинения принимаю. А я Вереск, лейтенант гвардии. Титулы не люблю, поэтому давайте без них, — окружающие одобрительно загомонили, по всему выходило, титулы они тоже не любили. Значит, сойдёмся.

Отношение ко мне установилось настороженное. Сидельцы предпочитали меня не задевать, вели себя со мной ровно и внешне дружелюбно. Я тоже не лез на рожон, предпочитал помалкивать, изредка вставляя скупые реплики и отвечая на вопросы. Однако постепенно начал втягиваться в общий разговор, выдал несколько шуток с явно армейским оттенком. Когда же народ от нечего делать принялся рассказывать всякие байки из своего уголовного прошлого, то тут я, конечно, не удержался. Байки травить любил, был к этому делу привычен, и не поучаствовать в веселье оказалось выше моих сил.

В результате в камере здорово посветлело, все с открытыми ртами слушали о сражениях гвардейцев с орками, о северных варварах, о дуэлях и попойках. Всё новое и необычное уголовники воспринимали с открытыми ртами, как дети малые, чем сильно напомнили мне молодых солдат. Особенно их зацепили рассказы об орках с громадными двуручниками. Я долго описывал орочьи повадки, способы борьбы с ними, и в итоге мы все сошлись на том, что лучше с ними вообще не встречаться без пущей надобности. Интересовали их и северные варвары.

Вообще, когда ребята узнали, что я не столичный хлыщ, а боевой офицер с границы, прониклись ко мне неподдельным уважением, даже ледок отчуждённости начал таять. — «Надо же! Кто бы мог подумать? Вроде бы отбросы империи, а всё равно её часть, и также как и основное население уважают боевых офицеров». — Но совсем разрывать разделяющую нас пропасть я не собирался, избегая панибратских отношений. — «Не хватало мне ещё брататься с уголовниками! Слишком разного поля мы ягоды».

Вечером я лежал на нарах, и думал о прошедшем дне. К слову сказать, кровать мне досталась в дальнем углу, старший даже кого-то согнал с неё, чтобы показать своё уважение. Да сгоняемый, собственно, и не был против. В ходе разговора выяснилось, что не только я умею травить байки, уголовники тоже наперебой старались поделиться своим жизненным опытом. Тогда я впервые услышал о стычках местного криминального мира с альтами. Судя по всему, стычки эти происходили подозрительно регулярно, альты выходили драться с промышляющими уголовниками с тем оружием, которым те умели пользоваться. В этом местные видели проявление нешуточного благородства с их стороны, это вписывалось в какие-то местные кодексы чести воровско-убийственного братства.

Я откровенно недоумевал, зачем альты так ведут себя с уголовниками, а в особенности меня занимал вопрос, почему они вообще столь часто пересекаются? — «Насиловать их, что ли, пытаются местные, или обирать?» — Совершенно непонятно. Из рассказов выходило, что вышедший из драки с альтой живым пользовался в криминальном мире особым уважением. И то, что кто-то выходил живым, вообще не вписывалось в моё представление об этих странных созданиях. Ведь если их пытались обобрать или покуситься на их честь, альты убили бы не задумываясь, убили бы любого. А если бы кто-то из альт ещё и пострадал в бою, от того же подлого удара в спину, полетели бы уже головы членов криминальных гильдий. — «Должны быть убиты все члены семьи, включая детей и стариков», — вспомнился мне тезис Стаси. Тут я и без знания всех хитросплетений местных реалий социального дна иллюзий не строил: если уж ради одного альта, то бишь меня, готовили нападение на правящую семью, то уголовники для бешеных дам были на один зубок. Да что там говорить, если они уже вырезали семью второго человека в империи!?

От ситуации в местном уголовном мире мои мысли перетекли на альт вообще. На сердце заскреблись кошки, мне было очень неприятно осознавать, что я оскорбил Алисию. Это мучило меня едва ли не больше тоски по Виктории. — «Ну не была она виновата в таком раскладе! Это было общее решение альт, она лишь передала мне его результат. Обязательно, обязательно нужно извиниться перед этим чудесным созданием». — При мысли о блондинке мою душу пронзила острая нежность. Я лихорадочно метался мыслями между тремя известными мне альтами. — «И не подозревал, что они настолько глубоко запали ко мне в душу! Знаю Викторию неделю, а этих двоих — и вовсе по паре дней, но такое ощущение, что они были со мной рядом с самого рождения. Ну, Виктория — это особый разговор, в неё я влюблён, и полностью отдаю себе в этом отчёт, а остальные!? Словно в самом деле сёстры!»

А потом пришло чувство сексуального голода, сдобренное тоской по моей Виктории. В пору было лезть на стенку, благо она оказалась под боком. — «Почему так остро припекло? Ведь никогда, никогда раньше ничего подобного не было… до тех пор, пока не повстречал эту потрясающую альту. Выходит, всё связано, и неспроста у альт принято оставлять мужика на попечение сёстрам», — однако мне от подобных догадок легче не становилось. Так что заснул я уже под утро, и во время побудки проснулся не выспавшимся и злым, как дракон. Состояние собрата по заключению не укрылось от сокамерников, и от меня старались держаться подальше. Но окончательно моё хрупкое душевное равновесие пошатнуло отсутствие мечей и возможности заняться нормальной тренировкой. Я подошёл к двери, и что есть силы ударил в неё кулаком, затем ещё раз, и ещё. На настойчивый стук появился начальник смены надзирателей с погонами лейтенанта.

— Что долбишь? Не сошёлся с сокамерниками, твои проблемы, — хмуро бросил лейтенант, не посмотрев даже, кто стучится, но, увидев мой наряд и полные ярости глаза, несколько опешил. Похоже, он не был в курсе того, кого передали под его начало.

— Лейтенант, мне нужно где-нибудь потренироваться с мечом, — стараясь сохранять спокойствие, тихо проговорил я. Надзиратель опешил ещё больше.

— Как, как ты сказал…? — до него никак не мог дойти смысл моего требования.

— Я гвардеец его императорского величества, боевой офицер, — буквально прошипел я, начиная терять остатки терпения, — я с Академии каждый день, повторяю, КАЖДЫЙ день тренируюсь с мечами. Я тренируюсь под проливным дождём, по колено в снегу, в мороз и жару, даже в лазарете, мать вашу! Я давал присягу Императору, что буду готов в любой момент времени резать для него орков и прочую шушеру, как я смогу выполнять присягу, если не смогу поднять меч!? Поэтому я спрашиваю, где я могу провести свою тренировку с мечами!?

Надзиратель окончательно потерялся. Похоже, он не привык иметь дело с гвардейцами, в особенности с пограничниками. Когда с нами проводили задушевные беседы дознаватели после кровавых дуэлей, даже в самом убогом каземате было место, куда нас каждое утро отводили и давали в руки если и не мечи, то хотя бы болванки. Они тут что же, совсем мышей не ловят?

— Какая тренировка, какие мечи, вы же в камере Башни! — попытался вскочить на знакомого конька служивый.

— Лейтенант, ты когда-нибудь бывал в пограничном гарнизоне? — начиная звереть, уже рычал я. — Когда нас, гвардейцев, держат в камерах после смертельной дуэли, то даже там дают в руки мечи для тренировки. А у вас здесь столица, вы тут под оком Императора, и у вас так по-скотски относятся к гвардейцам!?

— Э-э-э… Офицер, у нас так не бывает. Вот выйдите на свободу, тогда, пожалуйста, тренируйтесь, сколько угодно!

— Как тебя зовут, лейтенант?

— Натаниэль эль Гамилар.

— Так вот, эль Гамилар, я, Вереск эль Дарго, лейтенант гвардии его императорского величества официально заявляю: если мне не будет предоставлена возможность для тренировки, я сочту это оскорблением своей чести и чести Императора, и буду вынужден вызвать на дуэль Вас, а также вашего непосредственного начальника и коменданта Башни. Затем я буду вызывать каждого нового надзирателя. Если мне не будет предоставлена возможность драться в стенах Башни, то я реализую своё право сразу, как только мне вернут мои клинки по выходе из Башни, — мой гнев перешёл стадию горячего и стал холодным, сдержанным. В таком состоянии я мог пребывать часами и днями, пока не получу возможности выплеснуть накопившееся. — А сейчас я хочу видеть твоего непосредственного начальника, лейтенант.

Окончательно потерявшийся надзиратель, сглотнув застрявший в горле ком, с радостью воспользовался представившейся возможностью ретироваться. Но уже через пять минут он вернулся обратно, пребывая в совершенно невменяемом состоянии. Он открыл дверь, и, даже не надев мне на руки браслетов, повёл куда-то по тюремному коридору.

Всё это время в камере стояла звенящая тишина. Заключённые были поражены разыгравшейся у них на глазах сценой до глубины души. Больше всего их потрясло, что даже не простой надзиратель, а всесильный начальник смены только что-то невнятно блеял под напором офицера.

— Я сначала подумал, он шутит, — растерянно начал один из подручных Штыря.

— Ты знаешь, Штырь, я бы предпочёл не сидеть с ним в одной камере, — сказал, начиная приходить в себя, Горелый, — ты видел, как он разъярился? Да он же совершенно бешенный, словно те альты!

Старший потряс головой, отгоняя наваждение. Такое потрясение он последний раз испытывал на разборе полётов в гильдии убийц, куда его любезно «пригласили» после одного нехорошего инцидента. Тогда региональный координатор вот так же рычал на своих подчинённых, и они вжимались в стены, а потом он пустил кровь и только тогда успокоился. — «Да эти пограничники — те же убийцы!» — Наконец дошло до него. — «Цепные псы Императора! Как хорошо, что сыскари работают не так, как эти… А то бы честному вору и убийце житья не было. Висели бы по фонарным столбам, на радость всякому мещанскому быдлу».

Кабинет начальника караула был обставлен по-походному скромно: стол, пара стульев, жёсткая койка у стены. Сам хозяин кабинета оказался мужиком с сединой в висках, с цепкими глазами, жилистым телосложением, великолепной выправкой — в общем, бывшим боевым офицером. Он только посмотрел мне в глаза и сразу всё понял. Не потребовалось ничего ему говорить, не потребовалось рычать и немедленно требовать удовлетворения на дуэли. Он даже не попытался предложить мне присесть, похоже, понимая, что садиться я не стану — не тот настрой.

— Не горячись, лейтенант, всех заключённых перепугаешь. У нас здесь не часто такие как ты оказываются, так что просто не привыкли, — только и сказал он.

Я коротко кивнул, принимая объяснения.

— Тренироваться будешь со своими мечами или болванками? Партнёр нужен? — деловито продолжал пожилой воин.

— От своих не откажусь, но если сложно — можно болванки. Если есть нормальный специалист, от партнёра тоже не откажусь.

— Твои мечи организовать не сложнее, чем болванки, уж можешь мне поверить. Дам тебе и партнёра, тоже в прошлом боевого офицера. Правда, он служил не на севере, а на юге, но и там проблем хватало, — осклабился бывший вояка. — Мой сослуживец, кстати.

Когда я уже выходил за дверь, сзади меня нагнал заметно повеселевший голос:

— Как закончишь тренировку, зайди ко мне, потолкуем, — я ничего не сказал, только повернулся, коротко кивнув.

Тюремный двор оказался мрачноват, но это для меня не имело никакого значения. Мечи мне вручал уже другой надзиратель, причём, делал он это с явным неудовольствием: сложно было привыкнуть к тому факту, что приходится выдавать оружие заключённому. Для них это, похоже, было в диковинку.

— Не кривись, офицер, — решил я поддержать вояку, — у тебя своя служба, у меня — своя.

Сказав это, я привычно водрузил ножны на спину, неспеша извлёк из них мечи. Несколько минут я просто наслаждался тяжестью оружия, переходя из стойки в стойку и крутя нехитрые комбинации, и лишь затем начал работать. Нужно было во что бы то ни стало закрепить новые приёмы, полученные во время тренировочных боёв с альтами.

Я настолько погрузился в работу, что не заметил подошедшего пожилого воина с роскошной рыжей гривой волос на голове, над которой старость оказалась невластной. Тот не спешил меня прерывать, откровенно любуясь танцем клинков. На лице бывшего вояки играла счастливая улыбка, перед его внутренним взором проходили воспоминания бурной молодости. Только отметив, что гвардеец наигрался, он извлёк свои клинки, и учебный бой завертелся.

Ушат ледяной воды заставил радостно засмеяться, причём не только меня, но и моего спарринг-партнёра. В Башне оказалась неплохая купальня, — не исключаю, конечно, что не для заключённых, но бывший сослуживец начальника караула им и не был. После тренировки и водных процедур мы вдвоём, обмениваясь шутками, словно закадычные друзья, завалились в кабинет начальника караула.

Нас ждал накрытый стол, ломящийся от солений, колбас и вяленого мяса, но подлинным его украшением оказались запотевшие бутыли, возвышающиеся над всем этим великолепием. Стол с таким обилием закуски мог означать только одно: грядёт грандиозная офицерская пьянка.

Намётанным взглядом я отметил, что весь состав блюд подобран поистине идеально, чувствовалась опытнейшая рука бывшего боевого офицера, — среди блюд не было ни одного, которое нельзя было бы использовать в качестве закуски к сильному спиртному. Никаких тебе супов, хлебов, каш и свежих овощей, всё по-военному строго, во всём чёткий порядок. Закуски были разложены по рангу: от наиболее сытных, мясных, расположившихся у самых пустых стаканов, и до менее сытных, но более ядрёных, как те же соленья. Первые залегли у самих стаканов, готовые в любой момент пожертвовать собой ради великого дела продвижения спиртного вглубь организма. Вторые ожидали в засаде, готовые выпрыгнуть по первому же сигналу и ударить по тылам расслабившегося организма, поддерживая своих спиртных товарищей и, тем самым, обеспечивая полную и безоговорочную победу над здравым смыслом и разумом. Как всегда, сначала организм ещё немного насыщался пищей, а затем переходил на насыщение голым спиртным, и закуска ему в этом мешать не должна.

«Всё, прощайте альты, прощайте их обычаи не пить, а драться…» — было моим последним трезвым суждением в этот день.

— А как же служба? — попытался я сделать слабую попытку избежать пьянки. Прекрасно понимая всю бесперспективность попытки, я банально хотел получить веский аргумент перед последующим противостоянием со своей совестью.

Но начальник караула только махнул рукой.

— Скажу, что пришлось извиняться за нанесённое офицеру оскорбление. А что? Пусть знают наших! А то эти штабные крысы в Императорском Совете совсем обнаглели: боевого офицера сажать в одну камеру с уголовниками! — с ним сложно было не согласиться. Если что, всегда можно сказать, мол, пусть они сами дерутся на дуэли с боевой молодёжью, а то возраст начальника караула уже не тот.

И дальше понеслось. За этот день и вечер я узнал столько нового о службе на южной границе, что мне срочно захотелось туда перевестись. Уже расходясь по местам несения «службы», мы долго обсуждали детали перевода.

В камеру я завалился уже под вечер, изрядно навеселе. Надзиратель только скривился от такого вопиющего нарушения процедуры. Похоже, поить заключённых начальнику караула не полагалось, но он как-то не посчитал нужным спрашивать чьего-либо разрешения.

Камера встретила меня звенящей тишиной, только старший поинтересовался:

— Ну как, потренировался?

— Да, — коротко пояснил я, несколько покачиваясь, — и не только. Пришлось поддерживать честь офицера северного пограничья в соревновании с южным пограничьем.

С этими словами я завалился на свою кровать, оказавшуюся поразительно удобной. — «Как же я устал! Воистину, пить — это тоже своего рода искусство, сильно, к тому же, выматывающее».