Убийца великанов - 2

Эпилог

Ему не открылись Бесконечные Сады. Не явились мертвые с нотациями. Хотя он ждал отца. И не прощались живые.

Видимо, он слишком разгневал Всесвет, поэтому отправился прямиком в Бездну.

Лгали те, кто утверждал, здесь темно.

В Бездне оказалось белым бело.

Лгали те, кто утверждал, что чувства уйдут.

Почему тогда так больно? Будто Бездна сама объята болью.

Лгали те, кто утверждал, что здесь одиноко.

Чужое присутствие ощущалось как никогда остро. Бездна всегда была рядом. Иногда она приближалась, нависала над ним и обжигала горячим дыханием, от которого всю душу пронизывал холод.

Лгали те, кто утверждал, что ожидание невыносимо.

Время потеряло смысл. Все потеряло смысл. Кроме боли и холода, которые постоянно сменяли друг друга. Пока не слились воедино.

Лгали те, кто утверждал, что здесь тихо.

— Не дергайся, дурак, — повторила Бездна раз, наверное, десятый. Или сотый. Он не считал. Но голос у нее был красивый и глубокий. Даже приятно слушать.

Чем она так недовольна?

Неужели, его душе предстоит провести тут целую вечность с недовольной Бездной?

Когда холод, наконец, перевесил, Филипп почти растворился в нем и в облегчении, которое он сулил. Но внезапно его окатило таким жаром, как в парилке.

Что происходит?

Ответ пришел не сразу. Но он ему был не рад.

Вернулась жизнь. Только лучше бы это была Бездна.

— Кажется, кто-то приходит в себя, — протянул голос, такой непохожий на Бездну.

Хриплый. Женский. Знакомый.

— Не дергайся, — и этот голос туда же. — А то разбудишь своего приятеля.

Сквозь невыносимую боль к губам прикоснулось горячее и полилось внутрь, а на лоб опустилась прохлада. К боку прижималось нечто совсем обжигающее, словно раскаленне угли.

Не нечто, а кто-то. Это он понял много позже, когда угли заворочались и неразборчиво пробубнили какое-то проклятье… голосом Бездны?

— А где моя одежда?

— Лисенок, у тебя есть совесть? Быстро на место. У тебя лихорадка.

— Под тартаном ему будет лучше без меня.

— Так ты хочешь лечь со мной на полу?

Пауза.

— Нет. Но дай мне хоть брэ ради приличия.

— Ты без опоры не можешь держаться на ногах, а твой приятель не в состоянии пошевелиться. О каких вообще неприличиях может идти речь? — громко расхохоталась Плеть. — Каюсь, я мечтала о двух красивых юных телах в моей постели. Но не о двух больных мужиках. Будь паинькой, Лисенок, вернись в кровать и не заставляй запихивать тебя под тартан силой.

К нему вновь прижалось чужое раскаленное тело, обжигая бок. Лисовин дрожал, буквально сгорая, а Филипп цеплялся за его жар, как за единственную имевшуюся реальность, пока она не сменилась полным забытьем.

Филипп не знал, сколько времени прошло и где он вообще находится. Были ли Лисовин и Плеть настоящими? Или ему все приснилось? Память подбрасывала лишь невнятные обрывки фраз и противные шорохи и стук, которые то исчезали, то возобновлялись.

— Отвратительно. В чем так провинился этот несчастный заяц? — проговорила Плеть.

— Попробовал сделать по-другому, но ошибся.

— И сколько еще бедных тварей ты планируешь искромсать?

— Если я не научусь, то он в скором времени лишится второго глаза.

Слова знакомые, но по отдельности. Когда они собирались вместе, то смысл ускользал от Филиппа, иначе бы он пришел в ужас. Но не меньше боли его терзали повторяющиеся противные скребущие и стучащие звуки, словно камни трутся и бьются о камни, а также ритмичное шебуршание. Он жаждал лишь покоя и тишины.

Пока ты бродишь по цветам бездорожья,

Тебе не видать огня.

Поторопись, воды осталось немного

В руках моих для тебя.

Лисовин грел ледяные ступни о Филиппа и тихонько напевал. Мелодия пробилась сквозь плотную завесу тумана. Боль уступила первенство жажде. Но язык распух и не шевелился, поэтому попросить вышло не сразу.

— П…

— А? — прервал пение Лисовин и прислушался.

— П… Пить.

— Сейчас, — Лисовин заворочался и задел руку Филиппа. В глазах потемнело, при том, что они уже были закрыты, а ребра обдало прохладой.

Когда вор скользнул обратно под тартан, пересохших губ коснулся металл, а в неповреждённый бок ткнулись ледяные ступни. Филипп закашлялся, хлебнув слишком много.

— Тише ты, не захлебнись.

Легко говорить.

— Эй, ты чего плачешь? Так больно? — взволнованно спросил Лисовин. Кружку попытались отнять, но Филипп кажется, схватил ее зубами и протестующе мычал. Нигде и ничего на свете не смогло бы оторвать его от упоительно прекрасной влаги. Никакие деликатесы не могли сравниться с божественным вкусом воды. — Ну, раз так цепляешься за кружку, то уж точно не упустишь жизнь.

Филиппу хотелось ответить, но его вновь окутал дурной туман.

Стукнула дверь. Быстрые шаги, тепло испарилось и ногу… словно оторвали.

— Терпи. Нужно сменить бинты, — пробормотал Лисовин и начал истязать его перевязкой. Филипп честно пытался не кричать, пока его конечности буквально кромсали на мелкие кусочки, но не уверен, что у него получилось. Раны осторожно обработали чем-то прохладно-мятным и пытка продолжилась.

— Так. Будет чуть неприятно, — предупредил Лисовин. И то, что Филиппу казалось до этого болью взорвалось, разлетелось, и уже не шло ни в какое сравнение с тем, что теперь раздирало его. И все перед глазами на миг залило красным, а затем погрузилось во тьму.

— Что? Что у меня с головой? — придя в себя, первым делом поинтересовался он, задыхаясь и проклиная свою слабость. Он ждал, уже догадываясь, какой будет ответ. Осознание приводило в ужас.

— Ты потерял левый глаз.

— А правый?

— Он в наличии, но вряд ли будет видеть. Я не лекарь, извини.

Еще недавно Филипп был здоров и полон сил. Вся жизнь была впереди. Он мечтал о подвигах, приключениях, славе и о любви прекрасных дам, как и любой молодой вертиец. На худой конец — о смерти в бою. Что в любом случае подразумевало все ранеесказанное, но никак не бессмысленное существование инвалида после неудачного падения. Теперь же он оказался заперт в изломанном теле и не представлял, что делать дальше.

— Лучше бы я… умер, чем это, — даже плакать он больше не мог.

— Сыч, тебе повезло. И ты дурак, если думаешь иначе. Я был на твоем месте. Но то, что нас не убивает — делает сильнее. Поэтому я всё ещё здесь. Переломов у тебя много, но кости срастутся, а раны затянутся. И у меня есть одна идея, но я пока не хочу тебя обнадеживать. Так что не сдавайся…

— Вертийцы… никогда не сдаются, — прошептал Филипп положенный ответ на такое заявление. И его горло сдавило тисками. А Лисовин продолжил тоном, от которого пробирал озноб, несмотря на духоту в натопленном помещении:

— Я когда-то сдался вместо того, чтобы радоваться, что вообще остался жив. Нельзя искать защиту в отчаянии. Это ведь так соблазнительно и легко — спрятаться и отгородиться от всего мира. Мне противно вспоминать, как я упивался жалостью к себе и бездействовал, получая извращенное наслаждение в собственных страданиях. Вот это и есть самая настоящая Бездна. Мучительное беспросветное существование в ожидании смерти. Я превратился в живой труп, совершил множество ошибок и стольких подвел, что буду жалеть об этом до конца своих дней. Поэтому я заставляю себя жить и бороться несмотря ни на что. Но уверен, что ты не сложишь руки, ведь ты гораздо смелей и сильней меня.

Он замолчал, а Филипп бесконечно прокручивал в голове сказанное, пока не засыпал под неизменное скрипучее шуршание, шелест и хруст.

— Айола?! — сквозь дрему расслышал он Лисовина.

Это еще кто?

— Я же просила тебя не называть меня по имени, — проворчала Плеть.

— Ты не ответила.

— Благодарность — бесполезная штука, Лисенок. Я предпочитаю нечто существенней слов. Жизнь за жизнь, ты знаешь.

— Я знаю. И я обещал вернуть тебе долг. Но я не убийца, а вор.

— Я и не прошу тебя убивать. В этот раз нужно найти кое-кого.

— Чтобы ты его убила?

— Нет, — жестко проговорила она. — У меня есть дочь. Отыщи ее и приведи ко мне.

— Почему не займешься сама?

— Во-первых, ты достанешь что и кого угодно даже на том свете. Во-вторых, мне нельзя возвращаться в Сенторию. А моя дочь в Риу.

— Нет. Только не в Империю.

— Тогда проваливай прямо сейчас. И приятеля своего забирай.

— Я уйду, но помоги ему. Он будет твоим должником.

— Ну, нет. Выметайтесь оба. Вперед!

Громкий стук распахнувшейся двери заставил невольно вздрогнуть. Ураганный ветер ворвался в дом и сорвал с Филиппа тартан. Холод смешался с болью, и он застонал.

— Задница великана! Ладно! Я сделаю, что ты просишь! — промолвил Лисовин. — Я найду твою дочь.

Скрип и снова грохот. Ветер перестал бесноваться и разбрасывать вещи. Филиппу вернули тартан, и по телу разлилась волна тепла.

— Как ее зовут?

— Кенна.