Третий Лад

Часть 5. Глава 11. Всяк сверчок

Среди сонмища черни пошли гулять голосочки:

— Царёв кравчий который?

— А пёс его ведает.

— Хрен иль редька — единый коленкор!

— Навроде родом худой этот боярин Лихой.

— Хер с горы-камня!

— Значит свой будет Царь.

— Согласные мы!

В толпе обозначились вихри и золотистые конопушки.

— Добрый боярин — Лихой Яков Данилович! Я — холоп его, истину говорю! — горлопанил Митрий Батыршин, приложив ладони ко рту. — Он не из знатных боярий, нос не воротит от люда простого, с человечностию вельможа!

— Эк надрывается за хозяина, сердешный.

— Небось, боярин тебе бойкий роток медком подмазал, а, конопатая рожа?

— Подма-а-а-зал!

— Ох и шельма!

— Черть конопатый!

— Дайте ему по наглой роже!

— Вдарьте ему!

— Мордуй его, конопатую шельму!

— Да будя вам, намордовались.

— Бей его, обдувальщика!

— Цыцьте вы, острозубые. А холоп дело кричит. Раз худой родом его боярин, значица... в самом деле не станет чураться он люда простого, как на Трон сядет.

В самом деле — авось холоп этот конопатый и правый...

— Мы согласные!

— Эй, православные! Там бочку пива приволокли!

— Хде?

— Раз возражениев боле не имеется, — хрипел Никифор Колодин, — то дозвольте, посадские, согласовать вопрос с боярами шибко знатными.

Знать сегодня натерпелась и страху, и унижений, но на самый конец им выпало самое любопытное испытание. Ловкач-сотник вёл дело к тому, что Государем могут избрать... Яшку Лихого. Кравчего. Этот случай никак не укладывался в голове. Государь Яшка Лихой. Как такое возможно? Без роду, без племени.

На выручку пришла юродивая. Она вошла через ворота, одетая в лохмотья, седовласая, с клюкой в руке. Толпа почтительно расступилась, давай дорогу блаженной. Казалось, она не шла по земле, а слегка парила над поверхностью земли. Бледнолицая, как сама смерть. Беспощадная, как чума. Юродивая добралась до стрелецких солдат в сцепке, то бишь почти до самого Красного крыльца, обрушилась на колени и заголосила гулким, как из бочки, голосом:

— Лихой будет Царь! Лихо нам будет! Лихо! Отец принебесный! Лихо на Трон садишь. Почто так не милуешь сирот своих, ой, Боженька...

Сонмище, нахмурив лбы, прислушивалось к невесёлым изречениям юродивой бабы.

Сотник Колодин принял решение бороться за своего боярина.

— Два солдата ко мне! — гаркнул вожак. — Живо уймите окаянную ведьму.

— Юродивая, Никифор Кузьмич. Опасаемся.

— Пьяная. Убирайте её отсель!

Стрелецкие солдаты резво сбежали по лестнице Красного крыльца, громыхая сапожищами; схватили юродивую за рученьки и потащили её к воротам.

— Зачем убогую обижаете, солдатушки?

— Бесчинство творите!

— Не гневите Бога, служилые!

— Мож она невсамделишная.

— И то правда.

Солдаты вышвырнули блаженную прочь с царского двора. Ещё одно препятствие на пути к Трону устранили. Никифор Колодин уверенными шагами снова приблизился к толпе бояр.

— Что скажете, Боярский Совет? Избираем Царём Лихого Иакова Даниловича?

Знать безмолвствовала. Молчала и всё тут.

— Ну, чего замерли соляными столпами, знатные? Ручки затекли от усталости? Так мы живо пощекотим их бердышами, чтобы в чувство они пришли. Поднимайте десницы к небу, коли согласны Государем утвердить Лихого Якова Даниловича.

— А ежели мы не согласны, — подал голос боярин Волынов.

— Несогласные — вон там полежите, презнатные, — ткнул в сторону повозки с трупами Колодин. — Приличная компания собралась, верно?

— А ещё candidatus будет какой?

— Чего сказал? — набычился сотник Колодин.

— Гм, ну ещё обсудим... какую личность боярскую?

— Никаких кандигусей не будет более. Времечко нас поджимает, — отрезал Никифор Колодин.

— Это что же за выбирание кесаря такое, без выбору? — озадачился боярин Волынов.

— Будет вам рассусоливать, презнатные. Лихой Иаков Данилович! — повысил голос Колодин. — Живо тяните ввысь руки.

Вожак стремянных сотников произнёс эти слова с такой простотой, которая завсегда придаст важности. Лихой Иаков Данилович. Не рядовой дворянин, не жучка, не фуфу. Лихой Иаков Данилович. Государь Всея Руси и Великий Князь. Звучит, православные. Лихой, удалой; Богом избранный и светом расцелованный. Вы тоже чуете запах елея, ветки оливы щекочут нос, приятность какая. Многая лета-а-а.

Одна рука, другая, третья... Переглядыванья, косые взоры, вжатые в головы уши, щёки перёнковые. Четвёртая рука. Кто-то из бояр возжелал было возразить сотнику, поспорить с ним. Сказать ему истину. Так нельзя государевы дела вершить. Не по старине. Не по чести. И не по совести. Но так и не решился. Лихой Иаков Данилович. Звучит. Внушает.

— Живее, ну! Все тянем! — наседал вожак стремянных стрельцов. — Солдаты, сабли им покажите.

Показали. Пятая, шестая рука... Боярский Совет в полном составе отдал руки и животы новому Государю.

— Добро, бояре любезные! — изгалялся Никифор Колодин. — Ежели настаиваете — выполню вашу просьбу сердечную.

Сотники и пятидесятники хохотали... Вожак вернулся к балюстраде, чтобы сообщить народу радостное известие.

— Православные! Божий свет пролился на нас! Боярский Совет, не долго сумняшися согласие дал, выказал нам почтеньице. Государем Всея Руси единодушно избираем Лихого Якова Даниловича. Царь наш, надёжа, взойди к нам, осчастливь детинушек речью!

Детушки ждали, а Царя всё не было...

— Ну, где Государь то? — разозлился Колодин.

— Разведаю.

Сотник Рубцов покатился по лестнице Красного крыльца в поисках долгожданного Государя. Колодин подозвал к себе пятидесятника и дал ему наказ вести сюда Святейшего Митрополита.

— Рази он тут? — удивился пятидесятник.

— Недалече от ворот стоит его колымага. Поспешай.

Служилый и поспешил.

Яков Данилович Лихой долго переоблачался в иную одёжу. Кравчий скинул видавший другое житие красный кафтан-охабень, шапку-тафью. Государь Лихой надел новый кафтанец: малиновый, расшитый золотыми позументами. Водрузил на голову новую шапку: соболиную, богатую.

— Ох и настрадаюсь я в ней, — дергал соболя за края новый кесарь.

— Поспешай, Яков Данилович. Скоро Никифор тебя Царём кричать будет. Торопись, отец родный!

— Успеется, друг Тимофей. Теперь спешить ни к чему. Подождут...

Стрелецкие солдаты и сотник Жохов повели Царя в сопровождении к Красному крыльцу. По дороге Яков Данилович задержался. Он изволил замереть идолом у повозки-рыдвана. Неподалёку от него лежал на земле убиенный опричный старшина Семён Авдеевич Коптилин. Государь долго смотрел на безмятежное лицо друга юности. Сенька упокоился навсегда. Глаза более не мычали, закрылись. Дурак, упреждал его...

— Яков Данилович, погоревал малость — будет. Ходи царствовать, — призвал кесаря сотник Тимофей Жохов.

Перекреститься или нет? Пожалуй, не буду. Семён выбрал свой путь. Туда ему и дорога. Обойдётся он и без моего поминания. “Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно...”

Царь и не стал напрасничать. Mox, mox, mox*!

*(лат.) — скоро

К балюстраде подошёл Государь. Он воздел ввысь десницу. Холопы стихли.

— Здравствуйте, люди посадские! Здравствуйте, люди служилые! Много несправедливостей вы претерпели, про всё знаю я, про все обиды ведаю ваши. А Бог — он милостив. Бог всё видит! Свершилось возмездие ныне, народ православный! Правда случилась сегодня! Даю слово вам, детинушки родные, что царствовать буду по совести. Всеми законными преимуществами стану жаловать, чрезмерными податями мордовать не позволю посадский люд! И на подьячих бессовестных управу найду и на прочих преступников. Живите, плодитесь и размножайтесь!

Царь перевёл дух, набирая в глотку поболе воздуха. Держать речь перед толпой холопов с Красного крыльца Детинца — это вам не похлёбку ушиную пробовать перед подачей к столу. А-а-а-лелуйя.

— Во благо Отечеству стану царствовать. Хвалу Богу воздаю, хвалу народу православному крикнуть желаю! Крикнем вместе, кровинушки!

Яков Данилович — нашенский Государь!

Окрестности огласились одобрительным рёвом. Вверх-вниз шапки полетели. Ра-а-а-а-а-а! Славный вышел денёк. Убили много плохих бояр, избрали на царствие хорошего Государя. Наелись дармовыми хлебами, насытились зрелищами. Нет, это ведь в самом деле — прекрасный день! Прекрасный солнечный день! Чудесная жара, тошнотворно-сладковатый запах разлагающихся трупов. Благодать, ядрёна мать.

— Где Митрополит? — озаботился Никифор Колодин.

— Идёт, — ответил сотник Рубцов.

Пока ждали владыку, бояре Пушков и Волынов успели между собой перемолвиться по поводу текущих событий.

— Ловко стрельцы разыграли тут представление. А Яков Лихой, как попить дать, давно с ними сию песню разучивал. Вот тебе и воложанский карась.

— Красиво исполнили, верно сказал, — покачал головой Волынов. — Чисто гусляры на свадебке разыграли мелодию.

— Вот это приключение, Гаврила Ильич! Государем вельможа стал, который ни разу не сидел с нами в Боярском Совете, ни одного вопроса государева не решал в жизни.

— Может сей factum… достоинством его будет?

— Шуткуешь?

— Предполагаю.

— А может быть ты и правый, Гаврила Ильич, — вздохнул Пушков. — Его взор не зашоренный.

— Управился со жратвой — управится и с Отечеством. Лиха начала беда у Лихого Даниловича.

Святейший владыка в окружении дюжины и одного дьячка в чёрных подрясниках, двигался к Красному крыльцу, шагал, опираясь на посох. На повозке по центру царского двора лежала горочка убиенных вельмож. Митрополит приметил знакомую руку, свесившуюся с рыдвана. Василий Юрьевич Милосельский. Ещё одна знакомая рука, неподвижная, младая, окровавленная. Никита Васильевич Милосельский. Братья Калгановы. А ещё кто лежит? Кажется, Ташков. Предать их земле поскорее. Без всякого промедления. Жара липневая. Тела мигом начнут разлагаться.

Пальцы бояр лишились драгоценных перстней, голышом свисали с затвердевших кистей...

Митрополит медленно поднялся по лестнице ввысь. Долго шёл, как на исповедь. На вершине Красного крыльца его встретил новый Государь. Нет, это был не лучистый взглядец худородного воложанского помещика Яшки Лихого. Сейчас это был грозный василисковый взгляд Властелина. Воистину так.

— Благословлен будь, Царь наш, Иаков Данилович.

Чертенята, разумеется, бросились прочь. Брысь, хвостатые! Вскоре православный люд разошёлся по жилищам. Ноне боле никого не сгубили. Властитель пировал в Стрелецкой слободе. Во здравие Государя нового пьём; слава, слава, слава Царю! Митрополит Всероссийский почивал в Симеоновом монастыре.

Снился владыке сон...

Вожак сверчков поведал как-то соплеменникам, что подлые ящуры порешили их всех истребить. Гегемон собрал всю братию и повёл её за собой, в другие края, подальше от злых ящуров. Тридцать дней они шли и шли; тилиликали и трещали усиками. Ти-ли-ли. Через десять дней один сверчок стал подозревать, что вожак делает что-то не то, куда-то не туда он ведёт народ. Но озвучить мысли он так и не решился... Когда сверчки проходили рядом с озером, начался сильнейший ливень и они все, один за одним, строго по порядку, утонули. Да, именно утонули. Один за одним. Ти-ли-ли-ли-ли. Дождь хлещет. Ти-ли-ли. А потом всё. Тишина...

Сон закончился и настал новый день.

Так и продолжили жить. Сеяли хлеб, воевали, молились, торговали, рождались, умирали, варили соль, прочёсывали пеньку, сдирали шкурки с пушных зверьков, столы в горницах ставили строго по центру, пекли хлеб, водку хлебали, горшки обжигали, любили, охотились, враждовали, крутили веретено, шептали заговоры, рыбу удили, крестили младенцев...

Житие-бытие, ёлы-палы, выпивалы-кромсалы...

Царь пробудился рано утром. Голова трещала от славной попойки. Чьи-то хоромы в Стрелецкой слободе. Рядом по лавкам храпят сотники. Остатки жратвы разметались по посудам. Пустовали кувшины и кубки. Пи-и-ить, жажда. Окна открыты, но в душном помещении всё равно царил стойкий дух винного перегара. Налакались тигрята зелия! Слава новому Государю! Слава, слава, слава Царю Иакову Даниловичу!

— Никифор! Тимоха! Селиверст! — просипел Государь.

— Ась? — очнулся сотник Тимофей Жохов.

— Солдат кличь, десятка два набери. На Опричный двор едем.

— Зачем, Государь?

— Тесть мой Сидякин там. Совсем забыл про него.

На опустевшем Опричном дворе гостей встретили трое подьячих с глазами побитых собак. Они согнули спины перед новым Господином.

— Распрямляйтесь, черти, — спрыгнул с коня Государь. — Где боярин Сидякин? Ведите к нему.

— Царь-батюшка, прости, Христа ради. Покойный Никита князь не велел говорить покамест. Михаил Борисович скончаться изволил.

— Удавили, гады?

— Не так, Государь! Сам помер!

— Сам!

— Истинный крест, сам помер, сам!

Сам себя высек и помер — знакомая сказка.

— Не лгать Государю! Кто велел удавить его? Кто приказ исполнил? Не скажете правды — самих удавлю!

Троица подьячих рухнула на колени.

— Не было указа на удавление!

— Верь батюшка: сам помер боярин Сидякин!

— Сам помер, са-а-м, — рыдал старичок-подьячий.

— Что с телом сделали?

— Тут лежит — в погребце.

— Ведите.

В подклёте каменного строения, в приятном холодке и темнотище, возлежал на лавке, укутанный в рогожу, трупец боярина Сидякина. Когда подьячий осветил тело факелом, то мертвец повёл носом, а затем звонко с потягом чихнул. Бедолага-подьячий вскрикнул и выронил факел.

— Воскрес, Михайла Борисович, — усмехнулся Государь. — Снимите-ка рогожу с него.

Стрелецкие солдаты исполнили наказ Царя. С лавки поднялся худой, как воскресший старец, с полностью белыми волосами и белой бородой; одетый в исподнее бельё боярин Сидякин. Целёхонький. Лёгкий, как свет. Серая тень новоявленного самодержца. Босоногий и несгибаемый.