Третий Лад

Часть 3. Глава 6. Рябиновые бусы

— Уф, Митька! Опять напужал, огуря́ла!

— Так и знал, что встречу тебя, сердцем чуял!

— Ты чего таким селезнем вырядился, — улыбнулась Лукерья, — на свадьбе гуляешь, ухарь?

— Мой хозяин — боярин придворный. В Детинце был… по делам.

— Гляди — преважная птица, — рассмеялась крестьянка, глядя на самодовольный лик сего петушка.

— Есть вести любопытные...

— Пора мне, Митрий.

— Погоди, Лушенька.

— В сон клонит, да и люди меня ожидают... у рыдвана нашенского.

— А мы чтось — не люди?

Батыршин произнёс эти слова с таки-и-и-им чувством, что Лукерья звонко расхохоталась.

— Ой, Митька, смешной ты. Сказывай: что за вести там?

— Царя давеча, — зашептал Батыршин, — удар прихватил. Должно скоро мы… без защитника нашей русской земли... станемся. Только цыц, девка! Молчок о таких событиях. Разумный да разумеет, кумекаешь?

— Занятный ты фрухт, Митрий Батыршин, — задумалась холопка. — Порою, что дворянин... языком мелешь.

— Я ить грамоту знаю, душенька, — похвастался смерд.

— Врёшь, пресноплюй.

— Богом клянусь, — осенил себя двумя перстами Батыршин.

— А где нахватался умения? — недоумевала крестьянка.

— Нянькой при барском сыне сидел... на учениях.

— Ох и жучка ты, Митрий, — покачала головой Лукерья, — мне тоже бы… не мешало б.

— А тебе к чему?

— Какая твоя забота, репей?

— Хошь... обучу тебя?

Холопка поджала сочные губы и стала с вниманием рассматривать русые вихри Батыршина, торчащие из-под шапки-четырёхклинки.

— Дело, Митрий. К послезавтрему… сможешь сюда подойтить, ась? Только утречком, до полудня. Про учение потолкуем.

— Челом расшибусь, Лушенька, — расцвёл маком Митька.

— Погоди-ка, а чего ты... про Царя молвил?

— Ударом свалился, должно — скоро помре, — зашептал Батыршин.

— Ой ли? Не свистишь ли ты, как обычно?

— Мне то сказывал, сам голова Дворцового приказа… боярин Глеб Куркин!

Вот с какими преважными человеками конопатый Митрий лясами точит, но его собеседница, кажется, думала сейчас о другом… Лукерья сызнова поигралась губками, вся такая насупилась, ой-ой-ой, пальцами потеребила зелёную ботву моркови.

— Не печалуйся, девонька. Возьми гостинец, это тебе.

Батыршин протянул холопке рябиновые бусы.

— Ах, Митька, не надо, — Лукерья отстранила ожерелье ладонью.

— Возьми, душенька. Ты погляди... прелесть какая.

— А эту прелесть, — ткнула она указательным пальцем себе на шею, — не зришь, слепец конопатый, ась? Это знашь чего? Дракони́т! Камень расчудесный, из волшебной водицы добытый охотниками. Один жирный купчишка на торгу тут... приметил таковское — рот до земли раззявил. Где, грит, сыскала сие украшение? Агромажных деньжищ стоит, от!

— А и вправду, кто тебе подарил… раконит сей?

— Сгинь, Варвара ты любопытная.

— Разумный завсегда разумеет, — задумался конопатый Митрий. — Кто окромя князей... такие дары в силах дееть?

— Не дуйся, вихрастый, — улыбнулась Лукерья, — к послезавтрему сюда подходи, про учение потолкуем. Ну, бывай, воробей.

Крестьянка по-приятельски подмигнула товарищу и поспешила к выходу с рынка.

— Одно украшение — славно, а два ожерелия — чудо! — крикнул на прощанье Батыршин.

“Какая она всё-таки… прелестница. Ладный стан, губки — вишенки спелые, глазища — омут они... с поволокою сладостной... черть бы меня побрал, а... За такую цыпочку и душу бы запродал лукавому, — тосковал Митька. — И нрав у неё добрый... весёлая девонька. Ругается, а совсем не обидно, языкатая ёра...”

Чаровница подошла к вороной кобыле, запряжённой в повозку, и погрузила в неё корзину. На пахучем сене уже разлёгся мужик и храпел. Рядом с ним сидела дебелая баба зрелого возраста.

— Больно долго ты бродишь, Лушка.

— У моркови — завсегда очередь, — зевнула красуня, прикрыв рот кулачком.

— Бусы... в овощном ряду прикупила? — усмехнулась баба.

— Какие такие бусы? — нахмурилась Лукерья.

— Эти самые... — дебелая тётушка извлекла из корзины украшение, унизанное рябиновыми камушками.

— Ой, тётка Анисья, — отобрала бусы молодушка, — да откель они... взялись тут? Сами что ль… в корзину запрыгнули?

— Ежели б сами забрались — тогда в придачу женишок бы… на шею запрыгнул, — усмехнулась баба и тоже стала укладывать дебелое тело на сено — почивать.

А Лукерья долго ещё стояла у рыдвана и всё перебирала пальцами рябиновые бусинки. Ныне голубка осталась без послеобеденного сна...

Митька Батыршин добрался до имения, когда солнце только стало клониться к закату. Дневная жара спала, в открытые окна хором полетел долгожданный ветерок. Батыршин, по-прежнему ряженый щёголем, встал у дверей уютной светёлки и начал держать речь перед хозяевами:

— С боярином Глебом Куркиным перемолвился, всё передал ему. Захворал, де, кормилец мой, Яков Данилович. Горло, вода студеная. Как и наказывала Марфа Михайловна.

— Добро, Митяй. Что в Детинце любопытного слышал... иль видел?

— Вести есть важные. Государя вчерась удар хватил. Валяется отец наш сичас на постелюшке — смертушка на пороге. Дай ты ему здоровия, святая Заступница.

Митрий хотел было перекреститься... да сразу раздумал чего-то. В этой угловой светёлке и иконы в углу не имелось. А супруги Лихие совсем ошалели от такой весточки. Видимо, шибко за кесаря растревожились.

— Кто говорил тебе... про Царя? — тихим голосом вопросил Яков Данилович.

— Куркин и рассказал. Грит: “И твой кормилец хворает и с нашим общим беда приключилась. Разволновался через новгородский мятеж... ну и гикнулся, мол, в припадке”.

— Новгородский мятеж?

— Он самый, хозяин.

— Ясно, Митрий, ступай...

— Погоди, Митька, — подала голос боярыня. — Гостинчик... передал кралюшке?

Батыршин улыбнулся и глубоко поклонился хозяйке.

— Вот теперь — ступай, — улыбнулась и Марфа Лихая.

Когда дверь захлопнулась, подклётная Царица встала из-за стола и подошла к окну.

— Опасная закрутилась история, милый мой. Ежели кесарь помрёт: Милосельские станут менять мето́ды по захвату Престола... И первым делом — тебя прибьют поскорее.

— Стрельцы нам защиту дают, — почесал русую бородку боярин. — Говорили они: ежели потребуется, и тебя в нашей слободе припрячем, и семью твою.

— Погоди про стрельцов, кречет, — задумалась Марфа Лихая. — Теперь фортуна благоволит братьям Калгановым. Ныне — на их стороне преимущество. Одно меня гложет, Яков Данилович. Желают ли они... со стрельцами сдружиться, как полагаешь?

— Полагаю, что ищут тропинку к стрельцам. У меня совсем мысль: Калгановы уже знают про милосельские пакости и вырабатывают свою методу по захвату Престола. А тут им, как не крутись, но без стрелецкой подмоги не обойтись.

— Отчего ты решил... что Калгановы прознали про козни лисиной стаи и седовласого луня?

— Есть у меня стольник на службе. Брехливый, как бабка. Тёзка мне будет — Яков Чулков. Знаю точно: за денежку на Калгановых трудится. Доносит Матвею, что и как... в хозяйстве моём происходит.

— Жеребец — истинный Государь у них, — покачала головой Марфа Михайловна. — Федор Иванович — вор бессовестный. Младший Ерёмка — козлёночек безобидный.

— Уверен: Матвей через наворованные богатства жирного Фёдора в каждом приказе ухи имеет. Готовятся к царствованию...

— Значит... и в Стрелецком приказе есть... соглядатай их?

— Служилые весьма ненавидят братьев Калгановых. Я бы на месте стрелецких приказных людей не стал трудиться на грабастиков — жизня дороже. Как прознают про то воины — в момент голову с шеи снимут.

Боярин приметил, как в руках супружницы заискрились зелёными всполохами смарагдовое ожерелье.

— Забавная игрушка, — молвил Яков Лихой.

— Узнаешь ещё про силу её. Слыхал, что про меня дворовые наши... втихомолку судачат?

— Слыхал, чай не блаженный я. Колдунья, мол, ты. Загово́ры всякие ведаешь.

— Как предплечие, кречет мой?

Яков Данилович поглазел на свою левую руку.

— Страсти забавные, Марфа Михайловна. Боли нету почти. Жилы затягиваются с невероятной беглостью. Ещё бы два дня мне — и смогу с Митькой сабельками помочалиться, ей бо.

Боярыня Лихая сотрясла воздух своим ожерельем и растянула уста в улыбке — ещё одна амазонка, гляди-ка.

— Митька в девку Милосельских втрескался по уши. Попросил меня пошептать приворот над рябиновыми бусами. Украшение он девице той передал днём — порядок.

— И что с того?

— Покушение на тебя лисы сделали. Седой лунь отдал приказание.

— Откуда известно?

Подклётная Государыня снова потрясла смарагдовым ожерельем, но вслух помянула иное украшение:

— Бусы рябиновые...

— Марфа Михайловна, ты меня знаешь, сердечко моё, — покачал головой Лихой. — Разум я — завсегда попервой ставлю.

— Чем что, Яков Данилович?

— Чем всякие... мракобесия.

— Ещё говори, Яшенька, ну... — улыбнулась супружница, — домовую церковь... не поставил в наших владениях. Я тому... не противилась.

— Руки тогда не дошлись... — забегал глазами боярин. — Во Дворец угодил на службу, всего не обхватишь. Когда в воскресение дома сижу — до Стольного Града с тобой выбраться в Церковь — славный предлог.

— Ещё кой-чего ты мне сказывал, ну...

— Не помню, — слукавил муж.

— Ну тогда я припомню, — сверкнула смарагдовыми очами Марфа Лихая. — Отроком... погряз ты во всевозможных книжицах... настолько тебя свет учения приворожил. Как звать того фря́жина, езуита?

— Гарцоний.

— Ещё один был.

— Де ля Портин.

— Про что писали? — насела на мужа Марфа Лихая.

— Магнечение...

— Ты какой вывод сделал... из этих трудов?

Яков Данилович подёргал губами, а потом ответил:

— Да не только из этих книжиц, из многих других также...

— Однако ж эти фря́жины более всех тебя приворожили. Так вывод какой, чего нос вороти́шь? — улыбнулась жена.

— Тут какое дело, — юлил Яков Данилович. — Фряжского языка я не ведаю. Некий толмач их труды перевёл. Всё ли верно он истолковал, не наплёл от себя чего лишнего ли...

— Митька тебя покусал что ль, упырь вихрастый, змей скользкий, — ухмыльнулась подклётная Царица. — У меня память крепкая, муженёк. Я припомню тебе твои же словечки: труды учёных мужей входят в великие противоречия... с церковными книгами, так? Ничего не напутала?

— А хоть бы и так, — улыбнулся Яков Данилович.

Боярин лыбился, и не знал он... воин благой, любопытный factum единый. Покойная бабка его супружницы оставила внучке в наследие не только смарагдовые бусы, но и несколько тонких книжиц. В том числе — трактат того самого фряжина по фамилии де ля Портин. Однако другой толмач по-иному обозначил его имя — Джамба Дель Порте. Но какой прок в именовании? Чубушник и зверобой — зело приятные запахи, хоть назови ты их — цветами отхожими. А назови отхожее место — липовым раем, пряными цветочками оно пахнет не станет...

Яков Данилович штудировал труды полима́та по магнечению, а в личных закромах супружницы пылился иной трактат фряжина по имени де ля Портин али Дель Порте, пёс его разберёт, как оно верно пишется. О существовании такой книжицы прелюбомудрый Яков Данилович и не ведал. Трактат назывался — “Magia naturalis”. Прозвание книжицы — на латыни. Вся дальнейшая писанина — на российском наречии. Толмач своей фамилии не оставил, но человек он был явно зело дотошный и хохмач весьма востроязыкий. Допустим, фряжин прибыл бы однажды на службу в Российское Государство. Изучил бы тогда он русский язык да кириллицу почти в совершенстве, а потом самолично ознакомился со своей книжицей... с той самой, что толмач сотворил.

Ох и подивился бы сей фряжин по фамилии Дель Порте — не иначе. А может... и посмеялся бы.

В просторной келье Симеонова монастыря сидел за столом хозяин сих владений — Митрополит Всероссийский. Перед ним лежала стопка пергаментов, владыка держал в руке один из них, шевелил кустистыми серебряными бровями и внимательным взором скользил по грамоте.

Дверь в келью отворилась и в помещение прошёл боярин Василий Милосельский, он молча прошёл к столу и сел напротив владыки.

— Как почивал, Василий Юрьевич? — не поднимая глаз от бумаги вопросил Митрополит.

— Скверно спал...

— Екстракт, считай, готов, — положил пергамент на стол владыка. — Никита бестолково составил, я переписал допросы. Теперь — порядок. Пущай Государь побеседует с боярином, когда возжелает он. А Сидякин — посидит покамест в опричном остроге.

Митрополит назидательно поднял ввысь указательный палец:

— Супротив человека… любое его высказывание завернуть... легче лёгкого. Ежели с толком вопросы с ответами... замешать.

— А коли Сидякин подвох почует? Молвит Царю: не такой порядок вопросов был, дескать.

Глава Сыскного приказа знал о чём говорил — опыт большой.

— Тонкости, возня мышиная, — отрезал владыка.

Князь Василий с невозмутимостью пялился в пол. Его мысли сейчас явно были далёкими от томящегося ныне в опричном остроге Сидякина. Митрополит почуял неладное...

— Есть ли весточка от ярыги, справили они дело?

— Амосов и разбойнички… долго жить приказали, — по-прежнему зрел в пол Милосельский.

— Врёшь, Василий?

— Истинный Бог. Вчерась... к вечеру позднему ярыжки мои четыре трупа доставили. Двое заколоты, один — без башки, а татарина атамана — пополам рассекли саблей.

Митрополит медленно поднял высоченную фигуру с резного стула. Куда там запропастились чётки-вервица? Святейший сыскал их и стал с резвостью крутить пальцами чёрные камни.

— Ай да Яков Данилович... — покачал головой Митрополит. — Вот тебе и царёв кравчий.

— Дурень я старый. Запамятовал совсем... Лихой Яков — весьма удалой рубака. Он и в гору пошёл через это... Отца моего как-то спас в Новгородчине. Много мятежников порубил. Припоминаешь историю ту, Святейший?

— Догадался ли кравчий Лихой... кто на него убивцев наслал? Как разумеешь, Василий Юрьевич? — озадачился владыка и размеренными шагами принялся бродить по келье от стола к окну — и обратно.

— Пенёк худородный, а не дурак. Нешто не догадается?

— Ярыга твой, как убит?

— В шею кинжалом заколот, сбоку...

— Сбоку? Так может и не признал его в суматохе Яков Данилович?

— А и не признал ежели — не велика радость. И без того ясно, что опричь нас некому выгоды жизни его лишать.

— Случайное нападение, — рассуждал Митрополит Всероссийский. — Мало ли по дорогам... злочинцев шастает?

Владыка навострил ухи. В келью ворвался глава Опричного войска. Глаза его сверкали голубыми молниями, русые волосы — всклокочены, шапку-мурмолку с синей тульёй он руками терзал.

— Отцы, слыхали с Детинца весть?

— Говори, — сознался в неведении Митрополит.

Никита Васильевич шагнул ближе к владыке.

— Царя удар хватил! При смерти... самодержец наш!

— Эге! — оживился Митрополит, — с чего такое событие?

— Затея то крымская... удалась, Святейший. Явился вчера к Царю курский воевода Игнатий Барышников и доложил обстановку на южных рубежах: крымский хан на заставах вовсю хулиганит.

— Добро, князь Никита Васильевич. Собирает ли Афанасий Шубин Стрелецкое войско? — Митрополит сел за стол.

— Сбираются, Царь успел состряпать указ на южный поход. А после курского воеводы... тверской наместник заявился и подробно доложил Государю обстановку по новгородскому мятежу. Взволновался он... от напастей таких и прямо в Палате... шмякнулся на пол.

— Отменяется доклад, — покачал указательным пальцем владыка. — Возрадуйся, княже опричный. Живём покуда, бояре...

— Да как же то, отец святой? — горячился Милосельский-младший. — Поганый расклад для нас.

— Говори: почему поганый?

— Рановато Государь к небесам возлететь приготовился. Покуда на стороне татар преимущество. Опричнине на подавление мятежа идти — первое дело, — рассуждал молодой князь.

— Так, — кивнул головой Митрополит и загнул палец десницы.

— Другое: дружба со стремянными стрельцами... ещё не налажена. Не было ведь послания от худородного, ась?

— Не было, — не глядя на сына ответил его мрачный родитель.

— Так, — ещё раз кивнул светло-серым византийским клобуком в согласии Митрополит и загнул второй палец.

— Посадская чернота ворчит на братьев Калгановых, но покуда до нужного градиса ещё не вскипела их ненависть, — молвил опричник.

— Третье? — уточнил Митрополит и загнул ещё один палец. — Всё у вас, Милосельские, али ещё какие напасти поведаете?

Отец и сын обменялись мрачными взглядами.

— Теперь меня слушайте, — вещал владыка, снова поднявшись во весь свой огромный рост. — Вот им — расклад, вот им — преимущество.

Митрополит добавил к трём сложенным пальцам остальные два и по очерёдности показал князьям кукиш.

— Самодержец грядущий, — гремел зычным гласом владыка, — не смей духом падать! Понял наказ?

Глава Опричнины кивнул русой головой.

— Отвечай, княже Никита, простой вопрос тебе задаю: Царь помер али живой покуда?

— Хворый, но покамест живой, — ответил княже младой.

— Ну и неча тут сопли размазывать. Присаживайся, — Митрополит порушил кукиш и ткнул пальцем на свободный резной стул.

Грядущий самодержец подтащил мебель ближе к родителю и сел на стул, выпрямив спину, словно школяр. Митрополит тоже присел на своё место и львиным взглядом зыркнул по молодому князю.

— Про огорчение наше... знаешь поди?

— Какое именно? — вздохнул первый опричник.

— Вы вот что, родитель и сын. Все распри — забыть! С таким духом неважным Престол не забрать. Никита Васильевич, цитировать сейчас Святое Писание я не стану, а просто скажу: целуй длань отца, живо!

Молодой князь безропотно почеломкал ладонь родителя.

Кажется, отец Василий малость растрогался...

Родная кровь — немудрено...

— Про кравчего скажу тебе, младой княже, кратко: порешил он на пару со своим псом конопатым четверых наших людей... Ты знал, что мы худородного временщика из союза вывели?

— Нет, — подивился молодой князь.

— Вы это бросьте! — кулаком погрозил Милосельским владыка. — Белены обожрались, сродственнички? Соседями проживаете, родная кровь! Обо всех важных изменениях нашего предприятия, чтобы мигом одним друг друга оповещали, ясно? Креститесь на Образ... и поклянитесь мне более не хулиганить, живо.

Родитель и сын осенили себя знамениями и поклялись: лишнего не шалить.

— Вроде и попался воложанский карась на наш крючок, да только ловко хвостом он махнул и выскользнул... из наших рук бестолковых. Василий Юрьевич, в родных владениях дотошнее поведаешь отпрыску о сём приключении.

— Яшку Лихого нам всё едино — кончать, — глава Опричного войска положил ладонь на рукоять кинжала-квилона.

— Верно, Никитушка. Как ты, кравчий, сабелькой не маши, а способ однажды разыщем. И спровадим Даниловича со света белого... аминь. А покуда... агнцами надо прикинуться.

— Агнцами? — озадачился Василий Юрьевич.

— Пришла пора калякать худому послание. Торопи его... и сердись. Почему, мол, с сотниками не сводишь, кравчий?

— Дело ли, отец святой? — нахмурился глава Сыскного приказа. — Не пошлёт ли нас Яшка к едреней тетере опосля таких приключений?

— Ежели не ответит худой временщик — найдём иной способ шею ему скрутить... покуда кесарь опять не очухался. Ответит — добро. Тогда возвращаемся к прежней методе.

— Хитрован Яшка Лихой... — заговорил молодой князь. — Я молвлю так: на записку ответит он... и со стрельцами сведёт. Но про нападение, наверняка, подозревает нашу фамилию. Не зачала бы сей паук сплетать свою паутину?

— Правильно рассуждаешь, Никитушка. А посему: что надобно нам свершить, ну? — посмотрел на главу Сыскного приказа владыка.

Василий Юрьевич хмыкнул в непонимании.

— За имением худородного воложанина — подробный догляд, отец Милосельский! Круглые сутки. Первое внимание — боярин. Куда, откуда. В Детинце у него, ясное дело, не отследишь каждый шаг... А вот куда он с хором направляется — блюсти предотошно! И с Детинца поедет — тоже самое.

— Ежели кравчий срисует догляд... тогда убедится наверняка, что покушение — наших рук дело.

Митрополит жахнул кулаком по столу.

— Не можно, чтобы догляд срисовал худородный! Лучших ярыг на то дело направь! Понял задачу? Уж больно прыткого мы товарища себе разыскали. Ему на хвост сесть сейчас — первое дело!

Милосельский-старший крякнул и кивнул в ответ головой.

— Идём далее... Сбирай, Василий Юрьевич, языков своих сызнова. Пущай ещё разболтают слухов. Что братья Калгановы, мол... Государя надумали... потравить, — владыка воздел указательный палец ввысь. — Дабы водица в нашем котле основательно закипела и в час назначенный — через край полилась... бурным потоком.

— Добро, — молвил глава Сыскного приказа, — сделаю.

Глава Опричнины кашлянул в кулак, а потом тоже заговорил:

— Как с мятежом новгородским быть? Тверской наместник Турчин подробный донос сделал: привёз мне бумагу. На лицо: государево слово и дело выходит. И от тверского воеводы Бахметова давно грамота есть.

— Цыц, Никита Васильевич. Шубину Царь состряпал указ, так?

Молодой князь кивнул головой в согласии.

— Пущай Шубин и ведет стрельцов... на сечу с крымчанами. Первые два полка — завсегда на охране Детинца. Нам со стремянными — союз держать. А по Опричнине... есть ли указ Государя?

Никита Васильевич помотал головой в отрицании.

— Вот и сиди тихо... Тянем кота за хвост до последнего. Воистину.

Под столом раздалось мяуканье. Князья Милосельские вздрогнули. Владыка постучал по дубовой поверхности ладонью и на стол прыгнул чёрный котёнок. Митрополит принялся наглаживать животное по спине. Кот заурчал и согнул хребет в удовольствии, вытянув хвост трубой.

— Тьфу ты, нечисть паршивая, — перекрестился Василий Юрьевич. — Откеля он у тебя тут, Святейший? Так напужал, хвостатый, что я чуть со стула́ не рухнул.

Митрополит взял котёнка на руки и снова принялся его гладить.

— Подведём консеквентиа, бояре. За имением Якова — подробный догляд. Языкам задача — слушки про Калгановых. Опричное войско — дома сидит покуда. А кто четвёртое молвит, князья благородные?

Владыка глазел сейчас на Василия Милосельского, но тот молчал. За него ответил сын:

— Цидулка по стремянным стрельцам.

— Молодцом, Никита Васильевич. Сейчас, отец Василий, послание накалякаешь. Лебезить в нём не будем, про здоровье справляться... и прочие нежности. Мы — малость злы и раздражены безделием кравчего. Торопим его по стрельцам, а точнее — по сотникам. Ну-кась, Василий Юрьевич, ходи до меня, хребет согни, доставай бумагу, чернила, писало с держателем ставь...

Глава Сыскного приказа крякнул и поднял дородное тело с резного стула. Василий Милосельский имел сейчас некоторое неудовольствие: трудиться с письменными принадлежностями следовало строптивому отпрыску Никите — не по старине деяние... Но возражать давнему другу фамилии он никогда не смел. Да и не абы какой приятель то — духовный лидер Отечества, сам Святейший Митрополит Всероссийский...