Третий Лад

Глава 3. Сидякины

Потомок Михайлы Сидякина — литовский князь Сутигид. Поругался как-то литвин с соплеменниками и ушел служить русскому кесарю. Со временем разбогатела знатная фамилия и прочно утвердилась корнем на российской земле.

Боярин Михайла Борисович имел две доченьки: Елену и Марфу, а трое сыновей умерли во младенчестве, каждый не дожил и до года. Как схоронили последнего ангела, так и супружница вскоре представилась. Злые языки заскрежетали: “Божие наказание явилось роду Сидякиных за мать Михайлы Варвару — колдунью и ворожею…”

Старшая Елена отдалась замуж за сына стрелецкого тысяцкого. А младшенькая Марфуша только наливалась ябло́невым анисовым соком, ещё пару-тройку годков оставалось ей гулять в девках, а потом тоже стоило сватов ожидать. Породниться с Сидякиным почли бы за честь многие благородные фамилии Российского Царства. К тому же Михайла не последним вельможей жил: десять лет прошло, как он крепко держал в руках Аптекарский приказ; то бишь: управлял лекарями, снадобьями, немцами-аптекарями, лечебными травами и прочей алхимией...

Имелись и такие разбояре кто косо смотрел на Сидякина. Дескать, Михайла был сам чернокнижник и берендей, как и мать его Варвара. Мол, не абы так Царь ему Аптекарский приказ отдал в руки, а за особые заслуги во врачевании. Причем за глаза сплетники судачили, а сами не брезговали сидякинских кудесников пользовать, особенно, когда нужда прихватит за жирную бочину.

А порой, ближе к полуночи, к дубовым воротам имения Михайлы Сидякина подкатывали боярские колымаги в сопровождении крепких и рослых парней-гайдуков, откуда суетливо выбирались боярыни-матери, пряча разрюмившиеся личности за платками. Следом за хозяйками из колымаг выползали няньки, неся на руках хныкающих деток…

В один расчудесный день престарелая Варвара Олеговна Сидякина позвала младшую внученьку Марфу в терем на разговор — дело к вечеру шло. Бабушка и внучка уселись за стол напротив друг друга. Варвара с грустной улыбкой глядела на Марфу. На столе горела единая свеча.

Голос у бабки особенный: спокойный, вкрадчивый, приглушённый. Когда говорила, как болотным туманом обволакивала... Лицо покрывает зелёная тина, разум скован, глаза слипаются. Дух затхлости и древесины пробрался в нос. Прародительница-землица, твердь сырая да зыбкая... Железные вериги сковали ноги. Постель влажная. Илею́, илею́...

— Экая ты удалась раскрасавица, огонь-девка, ягодка вишнёвая, — зашелестела губами бабка Варвара. — Сыскать бы тебе жениха, славного молодца, и живите семьёй счастливо.

Марфа сдержанно улыбнулась на похвалу, её смарагдовые глазища вспыхнули зелёным огоньком. Огневолосая дева почему-то почуяла, что сегодняшний разговор будет особенным...

— Спаси тебя Бог, бабушка.

— Меня не спасёт, девонька. Скоро представлюсь я, — спокойным голосом подвела под собой черту Варвара Олеговна.

Марфа с осуждением взглянула на бабульку. “Ну, сейчас посыпятся старческие причуды...”

— Сердцем чую кончину скорую. Знаешь, что люд по мне молвит? — перешла на вкрадчивый шёпоток старушка.

— Знаю, бабуля. Говорят: ворожейка ты. Правда?

— Правда, Марфушенька. Ты крохой ещё была... глотошная хворь тебя прихватила. Пошептала я над тобой — ты и поправилась.

— Как любопытно! Поведай ещё историй, бабуля Варвара!

— А ить и у тебя есть кое-чего, правду сказала? — обожгла внучку резким тоном старушка.

Марфа не удивилась вопросу и столь резкой смене тона беседы.

— Так и есть, бабушка. Бывает, иду по двору и чую... у овина холопы стоят, двое: Демьян Кривой и Фрол-конюх. Подхожу к овину — верное дело!

Варвара Сидякина с удовлетворением покачала малёхонькой, что клубок шерсти, головкой.

— Ты есмь — младшая внучка. Мне положено передать тебе дар, иначе душа моя… не упокоится там.

Бабушка многозначительно подолбила крючковатым пальцем по столу, будто Харона потревожила настойчивым звуком.

— Кем положено? Господом?

Варвара Олеговна слегка усмехнулась пожухлыми губами на replica внучки.

— Ходи за мной, доченька. Сейчас мы с тобой свечу возьмём... и в тёмный подклёт спустимся — прямиком из светлого терема. Ничего не пужайся, меня слушайся.

Чародейка привела внучку в подклёт — многоходовое подвальное сооружение дома, выложенное из белого камня. Марфа никогда сюда не спускалась, боярыне не пристало по погребам шастать; поэтому девица с любопытством шла, покачиваясь, будто по Ахеро́ну плыла на лодке, по узкому каменному коридору следом за бабушкой и глядела, как прыгают по стене тени от пламени тлеющей свечи в руке старушки.

Скучна и однообразна жизнь боярской дочери в русском царстве. За рубежи имения ходить на прогулки нельзя, а вдруг кто увидит лик благородной девицы — грех. Из мущин только родня и дворовые холопы могли находиться рядом с дочерью знатного человека. До замужества в городскую церковь ездить нельзя. Длинный список воспрещений под оглавлением “Нельзя” мог уместиться на цельном листе пергамента.

Главная обязанность — почитать отца-родителя. Древнее право обеспечивало боярской дочери обязательное замужество. Да и будет прав... бабе то. Отец девицы подбирал ей жениха на своё усмотрение. Ключевым случаем сего выбора становились личные взаимоотношения в тесном змеепитомнике российского боярства…

К шестнадцати-семнадцати годам благородную деву брали замуж и увозили в другой дом — к чужим людям. Начиналась пусть и новая, но предсказуемая до тошноты жизнь. Отныне главная задача супружницы — родить наследника, продолжателя рода.

Сборник правил разумного бытия, по которому несколько столетий жила Русь, заботливо прописывал рекомендации мужу, как правильно и с пользой колотить жёнушку, чтобы уберечь её душу от греха. Следовало стегать нагайкой по спине и по ногам. Дозволялось кулаком ударить в плечо и по шее, но без усердия. По ушам и лицу не бивать, ни посохом ни кулачиной. Бить в живот разрешалось только после того, как супружница принесет Царю Семейства троих детей из которых хотя бы один обязан быть мальчуганом. Если родила три девки кряду — также бей женушку в пузяку, пока не выбьешь из неё порчу. И в ухо, и в мурлетку разрешалось уже добавить. Хватит плодить баб, безсоромица, рожай сына! Но и здесь боярыню поджидала милость: сборник правил рекомендовал мужьям по-прежнему не орудовать посохом, только кулаком.

Для Марфы Сидякиной настоящей отдушиной стали поездки на богомолья в женские монастыри. Там имелась возможность изучать грамоту и прочие науки, до которых пытливейший разум девушки был большой охотник. Михайла Борисович слыл боярином самых широких взглядов и поддерживал стремление дочери к знаниям. Порой, Марфа Михайловна жила в монастырях месяцами, особенно безликой зимой. Кроме того, на богомольях имелась возможность поворковать о своих тайнах с такими же, как и сама девоньками — дочерями других знатных бояр.

Сонмище благородных клуш и молодая орлица-разумница. Марфа Сидякина с упоением читала в монастырях сочинения по космографии. Засыпая, грезила путешествиями по диковинным заморским странам. Замужество представлялось ей тяжкой пыткой, жилоразрывной дыбой, что уготовила для неё жестокосердная судьба-планида...

Бабка привела внучку к дверце в конце каменного коридора, и они вошли внутрь тесной каморы с низким потолком. Варвара Олеговна зажгла от свечи ещё ровно пяток полыхалок по краям круглого стола — пространство постепенно озарялась мерцающим светом.

Марфетка с великим любопытством изучала убранство каморы: по стенам висят пучки трав, на столе в окружении свечей стоит лохань с водой, а у самого потолка размеренно раскачивался на нитке паутины большой тарантул; он приветливо шевелил лапками, будто с радушием приветствовал долгожданных гостей.

— Даром пользуйся с аккуратностью, только в случае надобности великой. Но если люди к тебе придут — никому не отказывай, — вещала бабка Варвара.

— Каким даром, бабушка?

Старая ведунья извлекла будто из воздуха смарагдовое ожерелье и показала внучке украшение. Зелёные камни искрили свечением.

— Это бусы смарагдовые? Прелесть какая, чудо! — с восхищением произнесла Марфа, разглядывая ожерелье.

— Принимай дар.

Внучка исполнила наказ бабушки и с удовольствием захватила в правую ладонь ожерелье.

— Камушки перстами перебери.

Марфа Михайловна стала живо крутить пальцами зелёные камни, словно опасалась, что чудесный дар сейчас растворится в воздухе и это диковинное видение закончится.

— Тепло чуешь?

— Истинный Бог, бабушка! Свет будто льётся какой!

— А вот его — не поминай. Ты — на другой стороне отныне. Сего не пужайся, милая. Жизнь так устроена: светлое есть, но и тёмному место имеется. Равновесие, разумеешь? — со строгостью отчеканила слова престарелая ворожейка.

— А мне в церкву теперь... нет хода, верно? — Марфа прекратила теребить пальцами ожерелье и с надеждой посмотрела на колдунью. — Значит… и замуж не можно ходить?

— Чего ты напридумывала? Ходи замуж, рожай отпрысков. Я твоего отца не в капусте сыскала, из брюха вылез, как полагается.

— А в церковь... как мне идти? Там венчание, службы.

— Ходи, твори знамение. Не то — заклюют боязненные. А в хоромах всегда будь собой, девонька. Ясен наказ?

Девушка с огорчением и покорностью кивнула головой.

— Чего опечалилась, ветрогонка, — прыснула смешком колдунья. — Замужество — невеликая печаль. А попадётся тебе в муженьки славный молодец — счастья жди и живите, как полагается.

— А если за разнелюбого доведётся замуж идти?

— Не тем голову забиваешь, красавица. Сейчас слушай меня зело внимательно. Сначала — обряд исполним. После обряда — главное о нас поведаю. А потом мне и помирать можно.

Варвара Олеговна пошамкала губами, приблизилась вплотную к столу и придвинула пять свечей ближе к лохани с водой. Потом старая чародейка, не оборачиваясь назад, глухо произнесла:

— Ко мне ходи.

Марфа исполнила волю бабушки и встала с ней рядышком — даже сарафаны соприкоснулись друг с дружкой. Колдунья погрузила в лохань ладонь, стала шептать заклинания... Запах мокрой древесины, болота, мхов и протухших яиц. Чародейка вытянула наружу кисть, изъеденную морщинами, в лохань стекли мутные ручейки. Зелёные камни ожерелия засветились ещё ярче. Варвара с усилием провела мокрым пальцем по лбу внучки.

— Затвори очи.

Марфа закрыла глаза... Бабушка провела ей влажным пальцем по темени, потом по затылку. Девица почуяла лёгкое головокружение.

— А теперь... главное слушай: тёмною силою не злоупотребляй, — вбивала колдунья слова в разум, что гвозди в брёвна вколачивала, — слышишь меня, красивая? Нельзя злоупотреблять!

— Не пойму, бабушка, — зашелестела пересохшими от волнения губами Марфа, не раскрывая глаз. — Употреблять во зло дар нельзя, так выходит? Как мне быть тогда? Заплутала я мыслями...

— Где заплутала? Говори — выведу.

Марфа Михайловна раскрыла глазища: во рту совсем пересохло, а головокружение усилилось...

— Дар этот самый — разве не есть зло?

— Дура, — строго произнесла колдунья. — Не путай злое и тёмное.

Ведунья снова зашамкала прелыми губами. Водица в лохани стала тихонечко пузырится, а зелёные камушки смарагдового ожерелья пуще прежнего заискрили весёлыми всполохами в руке Марфы.