Тот самый остров

VIER

5/IX-1944

Дописываю через два дня — когда всё закончилось, и я вновь обрёл способность держать в руках карандаш. По-прежнему держим курс зюйд-вест и одновременно «наблюдаем пасмурную погоду в квадрате AE 6763».

Итак, радиограмма куда как недвусмысленная. Из неё следует, что наша лодка геройски пойдёт на дно в Северной Атлантике. Где-то там, к норду от места нашей будущей «гибели», с неизвестным результатом закончилась драка наших «волков» с большим конвоем. Или должна была закончиться — мы не перехватили ни одного донесения, ни одного приказа Льва или штаба, вообще ничего. Конечно, мы часто и подолгу торчим под водой глубже двадцати метров, где уже нет приёма. Но выходит, что нам суждено погибнуть в этих водах. За нас уже всё решено… Кто решил так? И зачем? Наш фактический курс пролегает много восточнее района АL 7100 точно на зюйд-вест. После очередного погружения, вызванного появлением из тумана летающей лодки «сандерлэнд», мы ломали голову вместе с Герхардом, но так ни к чему и не пришли. За этим занятием нас и застал капитан в тот самый момент, когда из-за переборки прозвучал доклад акустика: «Герр капитан, шумы винтов! Эсминец и тихоходный фрахтер, пеленг четыре-восемь».

— Хватит шептаться, господа серые волки! А ну, по местам, — это в большей степени относилось ко второму помощнику, поскольку я и так находился на своём посту.

Йозеф продолжал докладывать: «Ещё фрахтер… три… эсминец… пеленг четыре-семь, меняется на нос… и ещё эсминец!». Капитан дал боевую тревогу и велел всплывать под перископ.

Стало ясно, что мы, сами того не желая, напоролись на солидный конвой. Я видел, как проходящий мимо торпедный механик Франк потирал руки — совсем, как муха перед кусочком сахара. Боцман (по нашему Первый номер) тоже оживился. Ему непосредственно управлять стрельбой торпедных аппаратов, вот он и суетится, проверяет всё, что можно — а вдруг? Мне же не давали покоя радиограммы.

Что было дальше — пишу больше по рассказу Герхарда, потому что из моей рубки командный пост не видно, только совсем чуть-чуть через переборочный люк, который почему-то оставался открытым. В те минуты я мог судить о происходящем только по долетающим до меня обрывкам команд и по докладам акустика.

По часам было 13.10. Капитан поднялся в рубку, глянул в боевой перископ и присвистнул. Через секунду он проорал так, что стало слышно всем в командном посту и даже нам с Йозефом.

— Боцмана ко мне, живо!!! Красный свет! Лодку к бою!

Стало ясно: что-то будет, ведь Хорст отвечает за работу «арифмометра» – вычислительного механизма торпедной стрельбы, да и команда «К бою» просто так не даётся. Включили красное освещение, положенное при торпедной атаке. Оказалось, по водной глади двумя колоннами растянулся караван из пяти фрахтеров плюс три жирных танкера. И всё это в охранении аж шести эсминцев и корветов. Наверно, это были остатки какого-то конвоя — если судить по соотношению количества судов и кораблей охранения. Причём, покуда «торгаши» под прикрытием лёгкого тумана не спеша ползли себе в сторону Ирландии, эскорт в полном составе уже летел прямо к нам на всех парах. Импульсы гидролокаторов хлестали снаружи по корпусу, их звук невозможно сравнить ни с чем, но хлестали как-то неравномерно, словно наугад. Всё было понятно: мы обнаружены, они лишь уточняют наше место, и жуткий подводный цирк начинается опять. Хорошо хоть погода у них там нелётная, а то могли бы ещё и с воздуха наброситься.

Экипаж ожидал, что Змей нырнёт поглубже и попытается всплыть в середине конвоя. Или атакует эсминцы (хотя разве это цель?). Или временно затаится на глубине, потому что с эсминцами лучше не связываться... но вместо этого капитан крикнул:

— Торпедная атака из подводного положения! Все носовые аппараты подключить и заполнить! Атакуем фрахтеры, держать пять узлов! «Угрям» глубина хода семь, скорость максимальная, взрыватель комбинированный! Скорость цели...

В командном посту все притихли, пока Змей определял параметры движения конвоя — судя по всему, на глаз:

— …Скорость цели семь! Ракурс цели красный-шесть-ноль, пеленг два-пять, дистанция двадцать три сотни! Длина цели сто тридцать пять! Полный залп веером, с первого по четвёртый, расхождение один градус, интервал — полсекунды! Второй и третий — «змейка» вправо двадцать соток! Хорст, крути там давай! Все передние крышки открыть! Есть данные? Ввести, жду готовности!

Из носового торпедного наверх в рубку:

— Аппараты один, два, три, четыре готовы! Параметры скорректированы и введены, стопора сняты!

И тут же долгожданное звонко-хриплое:

— Уточнение! Ракурс цели шесть-один, пеленг два-четыре, дистанция двадцать две! Ввести!

— Введено!

— Шпинделя убрать! Аппараты один-три-два-четыре… Лос!

Фогель отрепетовал команду, и они со штурманом одновременно щёлкнули секундомерами.

Корпус ощутимо вздрогнул четыре раза подряд, был слышен лязг и утробное шипение; ещё не вышел последний «угорь», как сверху в центральный свалился возбуждённый капитан в фуражке задом наперёд:

— Оба мотора вперёд самый полный! Механик, ныряй на A минус десять, убрать перископ, закрыть крышки! Принять во все цистерны, носовые на погружение двадцать пять, кормовые на всплытие двадцать! Всем в нос!!! Руль круто вправо, курс чистый вест! Корма, «дохляк» к выстрелу!

Поскольку при торпедной атаке из-под воды мне в радиорубке делать почти нечего (и вообще моё место в аварийной партии), я высунулся из своего закутка, и мне чуть не снесли башку: грохоча ботинками и вытаращив глаза, толкая и пиная друг друга, матросы по круто наклонившейся палубе горохом сыпались в носовое торпедное отделение. Стараясь уберечь голову, я изогнул спину и вытянул шею, заглянув в рубку акустика – он держал обе ладони на наушниках, готовый сдёрнуть их в мгновение ока. Глянув на меня выпученными глазами, Йозеф быстро сказал в переговорную трубу:

— Три эсминца курсом на нас!.. Со всех сторон!.. Четыре… и корвет, совсем рядом!

— Пеленг на корвет? — спросил Змей.

— Восемь-пять!

— На курс два-два-пять! Ишь, хитрецы, как обложили… Два «Больда» за борт!

При такой жуткой перекладке рулей на погружение, да ещё с такой скоростью, мы не кувырнулись через нос только потому, что стреляли залпом. Несмотря на то, что во время выстрела (точно по команде «лос») в две специальные цистерны принимается забортная вода, нос, облегчённый на вес аж четырёх торпед сразу, всё же задрался, и похоже, мостик на десяток секунд выставился из воды. Эскорту этого хватило — нас обстреляли из пушек почти в упор. Всю лодку трясло, гремел металл. Послышался умоляющий голос Герхарда: «Ну, давай же, давай!» — он упрашивал лодку. От толчка я чуть не улетел через проход в «каюту» капитана. Радиотелефон был прогрет и настроен на частоту, которой обычно пользуются конвои томми, и я уловил обрывок фразы: какой-то «хантер-три» обнаружил германскую субмарину и намеревался атаковать. Потом, видимо, наши антенны снова скрылись под водой.

И в ту же секунду страшный удар по корпусу раскидал людей в разные стороны. Палуба провалилась вниз и вбок, а всю лодку швырнуло, как будто её пнули гигантским сапогом. Я сильно стукнулся головой о переборку, перед глазами поплыли круги. Сквозь грохот, треск и скрежет, звон разбиваемых плафонов и шипение искрящей электропроводки, нарастающее хлопанье чужих винтов где-то там, наверху, топот ботинок людей, ещё бегущих в носовой отсек, и прочие звуки, присущие моменту, я услышал уверенный голос капитана:

— Руль в нейтраль! Оба мотора стоп! Горизонтальные рули наоборот, самый полный назад! Смотреть по отсекам! Кто там хотел драки? Получайте…

Всё это произошло куда быстрее, чем можно прочитать.

— Всплески! Глубинные бомбы! — заорал Йозеф, срывая с головы наушники.

Бухнуло два сильных взрыва — совсем рядом, но без особого вреда для нас, хотя лодку ощутимо встряхнуло и даже чуть толкнуло на правый борт. Звуки чужих винтов начали отдаляться. Ещё два взрыва. И ещё два, уже тише. Похоже, они не угадали с глубиной.

— Скорость ноль, глубина два-два, дифферент один-девять, лодка погружается, — доложил Дривер; внешне он был совершенно спокоен.

— Эсминец удаляется, корвет типа «Флауэр» на атакующем курсе, остальные стоят на месте!

— Оба малый назад! — крикнул Змей. — Йозеф, быстро, пеленг на последние взрывы?

— Три-два-ноль, примерно с кабельтов...

Змей крякнул, словно только что проглотил стаканчик хорошего шнапса, и ухмыльнулся:

— Проскочили вперёд. Ну и прекрасно. Этот тоже промахнётся, будьте уверены. Корма, ну-ка, давай «дохлую рыбку»! Прошу не беспокоиться, парни. Уйдём. Следить за глубиной. Оба мотора стоп... и самый малый вперёд. Тишина в отсеках!

От громкого треньканья асдика звенело в ушах. Я зажмурился, представив себе, что сейчас слышит в наушниках Йозеф. Ещё взрыв, сильный; судя по тому, как тряхнуло, довольно близко от нас.

Вышли из строя электроприводы горизонтальных рулей, и «кочегары» перешли на ручное. Лодка погружалась с сильным дифферентом на нос. На какое-то время всё словно остановилось, хотя с момента залпа прошло меньше двух минут.

— Мимо, — сказал Фогель; судя по тому, что он в этот момент смотрел на секундомер, это относилось к нашим торпедам, а не к глубинным бомбам. Но буквально через пять секунд где-то вдали поочерёдно раздались два долгих глухих взрыва, а чуть позже ещё один — и это, наверное, были наши «угри». Три попадания, да на такой дистанции! Интересно, в кого... А ведь Змей даже не озаботился вычислением противолодочного зигзага. Или угадал, куда они повернут? Стрелял по наитию? Электрическими торпедами! Вот это да... Снова мягко ухнула серия глубинных бомб, уже довольно далеко. Змей скомандовал:

— Левый стоп, правый самый малый вперёд, руль круто влево! На глубину A плюс тридцать! Малость промокнем, ну... ничего страшного, потом высохнем. Выше нос, волки!

Все, кто слышал, обалдели — сто десять метров; выдержит ли повреждённый корпус? Но никто не проронил ни слова. Ещё через минуту, сразу после серии из восьми взрывов Змей показал механику большой палец. Однако капитаны эсминцев, похоже, были не из простачков. Наверняка они знают про все эти трюки с «дохляками», к тому же их гидролокаторы продолжали показывать, что никуда мы не делись и висим в глубине, погружаясь совсем не так, как погружается тонущая подводная лодка. А «Больд»... ну, патрон-имитатор, химическая ложная цель — она ж всего десять минут испускает пузырьки, а потом всё...

— Оба стоп! Руль десять вправо!.. отлично... руль в нейтраль... тишина в отсеках!.. Браво, ребятки… а вот теперь красиво смываемся...

Однако началась длительная бомбёжка. Сколько Фогель насчитал бомб — я не спрашивал, а он не объявлял. Их было много. Мы слышали неописуемый жуткий скрежет, который издаёт тонущее большое судно, когда оно разваливается и раздавливается под водой. А потом взорвались его котлы... Что ж, один-то уж точно готов, но никто не аплодировал, все мысли были только об одном — уйти из-под бомб, выжить...

Змей, наверно, маневрировал на грани своего мастерства, потому что ни одна бомба не взорвалась непосредственно возле нас. Он крутил вправо и влево, увёл лодку на большую глубину, стараясь спрятаться под «жидким грунтом», но серии бомб продолжали рваться где-то неподалёку. Мы крались в толще воды под одним правым электромотором. Понятно, что Змей постарался изобразить нашу гибель и сбить томми с толку, а теперь пытается потихоньку улизнуть от голодных охотников подальше. Акустик уже не слышал их винты, только далёкие взрывы (наверно, из-за «жидкого грунта»), но кто мог поручиться, что в итоге мы не всплывём перед ними, как на тарелочке? А взрывы не прекращались, томми делали заход за заходом, так что интервалы между сериями составляли едва ли больше десяти минут. Однако они старательно бомбили место, где нас уже не было… Змей же работал электромоторами и рулями, как искусная вышивальщица.

Кроме того, мы маневрировали на опасной глубине – это уже на 2A плюс десять, сто семьдесят метров, почти у самого дна. Всего лишь одно более-менее точное попадание стало бы для нас фатальным. Мы ещё никогда так глубоко не ныряли. Никто не знал, сколько выдержит наш прочный корпус после артобстрела; плюс эсминец нас протаранил и, наверно, снёс мостик и половину ограждения рубки, но наша «лошадка» показала просто чудеса живучести. Она упорно не хотела тонуть и даже нигде толком не текла, хотя жутко скрипела; выглянув украдкой в командный пост, я видел, как механик озабоченно пощёлкивает ногтем по стеклу глубиномера и что-то вполголоса говорит Штюблингу, оператору клапанов балластных цистерн.

Также никто не знал точную глубину места, потому что плямкнуть эхолотом означало объявить на весь океан: «Мы тут». Но Змей с кривой улыбкой погрузил лодку ещё на десять метров…

Ещё одна напасть: ведь при быстром погружении очень хочется в гальюн, причём всему экипажу сразу. И так крепишься изо всех сил, а тут ещё эти взрывы, никак не способствующие терпению. Но глубже двадцати пяти метров гальюн прокачивать нельзя, поэтому всё дерьмо оставалось тут же, а многим приходилось справлять нужду прямо на боевых постах, в ведро, в консервные банки, да и просто под пайолы. По лодке поползла густая удушливая вонь. И так почти целые сутки!

Это было просто невыносимо.

Когда глухой грохот взрывов стал еле различим, а потом и вовсе прекратился, мы ещё часа два медленно продвигались вперёд, соблюдая полную тишину. Единственными звуками были тонкое жужжание электромотора и еле слышный шёпот команд в командном посту. Весь экипаж надел войлочные тапки и чуть ли не на цыпочках ходил по палубе, засыпанной битым стеклом и пробковой крошкой. Наконец, Змей решил, что пора потихоньку давать рули на всплытие. Указатели углекислоты подбирались к красной отметке, все сидели с дыхательными аппаратами и старались как можно меньше двигаться; аккумуляторы уже еле крутили винт. Если я когда-нибудь встречу того, кто придумал дыхательный аппарат, я просто возьму этот мерзкий резиновый загубник и засуну ему в рот — настолько у него отвратительный вкус. Но потом налью ему море шнапса за то, что я не задохнулся и остался жив...

— Горизонт чист, — ежеминутно докладывал Йозеф вполголоса, но ведь это могло быть и уловкой томми (или янки, кто там...). Что мешало эсминцам рассыпаться по морю, застопорить ход и преспокойно ждать, когда мы вынырнем наружу? Обнаружив нас радаром за десять миль, они тут же примчатся и расстреляют нас, как на учебном полигоне. А у нас сжатого воздуха на одно всплытие, и ток в батареях почти ноль… Погружение станет нашей гибелью. Им даже не нужно будет бомбить обречённую неподвижную лодку. Нам нечем будет продуть цистерны и нечем крутить винты…

Однако другого выхода у нас не было.

Хуже всего то, что наша «лошадка» ослепла. Перископ остался в поднятом положении, и в него ничего не было видно даже когда мы почти достигли поверхности. Его и раньше, бывало, заедало при опускании — похоже, что так произошло и в этот раз, очень даже не вовремя. Слава Всевышнему, мы не оглохли, но — повторяю, тишина по горизонту ещё ни о чём не говорила. Капитан велел поднять зенитный перископ, на что ушло целых десять минут — его тоже клинило, но не так сильно. Не знаю, что он рассчитывал там увидеть — я никогда заглядывал в зенитный перископ и уверен, что он направлен только в небо (иначе с чего бы он назывался зенитным?) — но Змей удовлетворённо крякнул, отлепился от окуляра и сказал:

— Всплываем. Дуйте в среднюю. Убрать перископ, выровнять давление, дизеля к запуску.

FOUR

Ещё бы.

Это был купол. Понимаете? Купол.

Нет. Как бы вам объяснить-то… Ну, словом, купол. Полусфера, лежащая на поверхности океана. Прозрачная и не сделанная ни из чего. Как бы эфирная, что ли, но отчётливо видимая глазом, прямо перед форштевнем. Я вначале подумал, что это галлюцинация — всё-таки я, в отличие от Мэг, так и не успел выспаться — но она видела то же самое. Глаза у неё были круглые и огромные, как старинные дублоны. И рот открылся.

До «купола» было… непонятно сколько. Если он был близко, то он был не такой уж и большой. А если далеко, то просто огромный. Фокус в том, что на глаз определить дистанцию я не сумел, и когда потом «Отчаянный» вошёл в «купол», я понял, что до него было от силы полмили, даже меньше. Это было какое-то непонятное атмосферное явление, что ли. Не оптическая иллюзия, не мираж, нет. Я миражей насмотрелся вдоволь, сэр — и на севере, и на экваторе. Это было что-то, наверно, как-то связанное с земным магнетизмом, с земным электричеством. А может, с неземным. Не уверен, что кто-то видел что-либо подобное… хотя почему? Как минимум, полтора десятка людей видело, но они уже ничего не расскажут. Впрочем, я забегаю вперёд.

«Купол», повторяю, был прозрачный, и его поверхность словно переливалась, мерцала, что ли. Вообще-то, правильнее было бы сказать — «стенка», потому что в тот момент мы не сразу осознали его сферичность. Но раз уж я сказал — «купол», то пусть так и будет. Его диаметр был, думаю, миль десять или одиннадцать — раз уж остров поместился внутри него, а он имел в длину почти девять. Но остров мы заметили не сразу, снаружи «купола» он не был виден, хотя сам «купол» был, в сотый раз повторю, прозрачен. Его нижняя граница как бы касалась воды, и в то же время не касалась. Как это так? Не знаю, как объяснить. Я даже не уверен в том, что вы меня понимаете на все сто — английский язык для вас, как-никак, не родной. И всё же. Я даже так скажу: с расстояния в полмили «купол» уже вообще виден не будет. Он даже не видим в полном смысле этого слова, он как бы ощутим каким-то… э-э… сверхзрением, что ли, которое, я думаю, есть у каждого человека, и которым он по ненадобности просто не пользуется. Разучился. А тут вдруг пришлось.

Когда «Отчаянный» проходил сквозь эту прозрачную «стенку», я ощутил всей кожей странную вибрацию: буквально две секунды сквозь меня словно пробегал тонкий электрический разряд. Мэг чувствовала то же самое и тревожно смотрела на меня. А во мне сочеталось два совершенно противоположных желания — повернуть прочь и драпать от этого «купола» любым курсом на всех парусах, но в то же время хотелось непременно пройти сквозь него и посмотреть, что же там внутри. Интересно ведь. А уж когда мы увидели остров…

Вернее, остров мы увидели не сразу. Мы прошли сквозь странную, еле видимую прозрачную и как бы колеблющуюся стену. И первое, от чего можно было рехнуться — солнце пропало. Нет, сэр, было светло, но свет шёл словно отовсюду, и предметы перестали отбрасывать тени. Мачты, например. Или я сам. Да-да, как бы сверху, но ни с какой стороны конкретно. Потом этот странный штиль. Узкая, ярдов двадцать, полоса штиля, насколько об этом можно было судить по вдруг ставшей зеркальной воде, и в то же время лёгкий тёплый ветерок мягко двигал корвет вперёд. Картушка компаса дёрнулась раза два, совершила полный оборот и замерла в нерешительности, показывая курс зюйд, хотя до «купола» это был чистый вест. И остров, который словно материализовался из ниоткуда. Мы не приближались к нему постепенно, издалека. Мы оказались около него как-то сразу, внезапно, примерно в миле, он просто взял и возник. И тогда я вдруг заметил, что сверху снова светит солнце, вода покрыта нормальными волнами, и что нас несёт довольно неслабое течение. Это было похоже, как если бы у этой полусферы была некая оболочка, которую мы прошли, а теперь были уже внутри. Я повернул влево, машинально глянул на компас и с удовлетворением убедился, что он снова работает нормально. Корвет шёл на зюйд вместе с течением, и зелёные берега острова проплывали у нас по правому борту.

Какое-то смутное ощущение дежавю крутилось у меня в голове, но никак не могло оформиться даже в самую захудалую мысль. Сейчас-то я могу сказать, что это самое беспокойство возникло при виде трёх высоких холмов, почти гор, торчащих в глубине острова, а вот тогда… Словом, ещё не пришедшие в себя после «купола», мы тупо глядели на зелёные леса, бархатом покрывавшие берег.

Мэг спросила:

— Си-Джей, что это было?

Спросила этак очень-очень тихо.

Женщины вообще странные существа. Включая Мэг. А дьявол его знает, что это было. Исчерпывающий ответ? Она начала горячиться:

— На востоке от Малой гряды нет никаких островов! Только Барбадос, но это никак не Барбадос… или Барбадос в миниатюре.

Тут я согласен, никуда не денешься. Восточнее Малых Антильских островов плещется огромный Атлантический океан — и ни одного клочка суши. До самых Канар. Ни кораллового, ни песчаного, если не считать единственного, довольно большого острова Барбадос. Водица, и только. Океан со всеми его прелестями. Мы принялись гадать. Может, нас затащило далеко на норд-вест? Тогда где-то рядом… что может быть рядом? Гваделупа? Мартиника? Или вообще никуда нас не затащило… Наветренные острова — они ж по дуге… Или наоборот, на зюйд-вест? В таком случае, мы снова в Карибском море, если это не Тобаго. Мэг покачала головой: нет. Ну да, ещё бы. Она там полтора года туристов на яхте возила, там маленькие островки только к норду от Шарлоттевилля. Но это совсем не то!

Там, куда нас вынесло (вернее, могло вынести) штормом, насколько я понимаю, вообще глубины такие, что никаких... Я ещё вслух подумал: а может, лоцию полистать? И сам же ответил: замучаешься листать. Там этих островов...

Мэг решительно встала с банки и говорит:

— А знаешь что? Сейчас пойду и качну солнышко. Хоть широту знать будем.

Мысль, согласитесь, была неплоха. Секстан – штука надёжная, были бы светила. С долготой у нас всё равно ничего бы не вышло, потому что на борту не было ни одного положенного справочника по мореходной астрономии. Да и точное время у нас пропало, как только обесточился приёмник GPS. Часов ни я, ни Мэгги не носили из принципа: наручные часы на яхте долго не живут. А хронометр, висящий в салоне, — это никакой не хронометр, а просто старые морские часы середины прошлого века, как сказал продавец в Лиссабоне: они, мол, сняты с торпедированного английского эсминца и всё такое. Понятно, что врал, но вещь была красивая, тем более что время с точностью до секунды по этим часам никто засекать не собирался. Они и шли плюс-минус пять минут, повешенные на переборку, и сейчас идут, как видите. Короче, с долготой были проблемы. Широта — другое дело, тут много ума не надо. Даже если секстан висит на переборке чисто для антуража. Так что, по крайней мере, можно прикинуть, куда топать дальше.

Вы спрашиваете, сэр, почему у нас не было второго приёмника GPS. А кто вам сказал, что не было? Был. И очень даже неплохой, карманный, но он работал только от батареек. А вот батареек-то как раз и не было. Вернее, были, но — ха-ха, будьте внимательны, покупая что-либо у честных лавочников в Венесуэле…

Наверх вылезла Мэгги, вид у неё был озадаченный — не сказать «огорчённый». В руках она держала секстан — то, что от него осталось. Секстан, как я уже сказал, висел на переборке штурманского уголка. Когда нас положило набок, и всё внутри летало, он слетел с кронштейна и упал на пайолы за кресло, ещё и зацепив за что-то твёрдое. При этом треснуло и вылетело зеркало... Впопыхах повесили на место, не проверив; а хоть бы и проверили. Теперь его можно было с успехом использовать в любом качестве — хоть вместо лота, привязав длинный линёк, но только не для измерения высоты небесных светил или горизонтальных углов.

Новость была печальной. Мэг снова сделала удручённое лицо и скрылась в проёме люка. Я продолжал вести «Отчаянного» дальше вдоль острова, который никак не мог быть миражом: мираж не может находиться на расстоянии трёх кабельтовых и громко шуметь прибоем.

Старые военно-морские часы показывали без четверти два, и я решил, что пора озаботиться местом якорной стоянки. О том, чтобы пристать к берегу прямо здесь, нечего было и думать: с оста шла мощная океанская зыбь, ровным накатом накрывая береговую черту, не имевшую ни одной укромной бухточки. Впрочем, вскоре берег начал плавно поворачивать на запад, и мне ничего не оставалось, кроме как следовать за ним. Тем временем Мэгги состряпала отличный омлет с цыплячьими крылышками — она мастерица была, что у брашпиля, что на камбузе, моя милая Мэг…

Мы доедали омлет на верхней палубе (а Данни наконец-то слопал пяток сосисок), запивая его кислым уругвайским вином — совершенно невозможная вещь, но это был подарок, и выбрасывать за борт было жалко. Я вообще не люблю что-нибудь выбрасывать за борт. Не всякий мусор океану полезен… И вместе увидели, что ровная береговая черта, усыпанная валунами и круто взлетавшая вверх к лесу, превратилась в низкую и узкую косу, которая протянулась примерно на милю или чуть больше на зюйд-вест и почти упиралась в скалистый холм, торчавший прямо из воды. Это был небольшой выпуклый островок с парой здоровенных тёмных камней возле него, а что там за ним — пока не было видно. Мэг понесла вниз пустую посуду, а я быстро спустил бизань — на случай, если вдруг придётся неожиданно ворочать.

За островком открылся вход в бухту шириной пять или шесть кабельтовых; левый входной мыс выглядел как угрюмый бычий лоб, наклонившийся к самой воде, возле мыса в воде я заметил две округлых скалы, у которых бурлила пена. Там, несомненно, имелись подводные рифы. «Отчаянный» повернул строго на норд и с полветром шёл в бухту. Сильно мешало течение, которое теперь сносило нас влево. Однако ход был узла два, вода чистой и прозрачной, так что я не опасался с размаху сесть на мель, если таковая вдруг окажется впереди. Мэг с ручным лотом оседлала носовой релинг и периодически показывала мне сложенные в кольцо большой и указательный пальцы — мол, идём хорошо, всё о’кэй.

И снова — вот как ёкнуло что-то. Знаете, сэр, такое чувство, когда прыгаешь с парашютом, когда делаешь этот самый шаг в бездну? Вы прыгали с парашютом? Я тоже не прыгал. Но мне знакомо это ощущение… Вот и меня в тот раз — что-то сжало и тут же отпустило. Будто что-то давно знакомое, но забытое и потому непривычное. Новизна внешних ощущений мешает услышать внутреннее…

Мы сбросили стаксель, а потом и грот. Пока Мэг разбирала и укладывала шкоты, я отдал якорь. Под килём было две с половиной сажени, грунт — ил и белый песок. Я вытравил ещё пять саженей — и достаточно: в бухте было тихо, потому что коса почти полностью закрывала её от зыби. И островок торчал очень удачно. Это была просто идеальная якорная стоянка. Течение сюда не заходило, минуя бухту с юга; сама бухта казалась почти круглой, хотя я знаю, что так никогда не бывает. От левого входного мыса по всему берегу тянулся белый пляж шириной ярдов двадцать. Кое-где у самой воды виднелись солидной величины валуны. За пляжем начинался лес, а точнее — джунгли. Всё это было настолько натурально и соответствовало моим представлениям о полной идиллии, о райском уголке в бескрайнем океане, что на какое-то время я и думать забыл о «куполе», о таинственной яхте «Пеламида» и о том, что мы до сих пор не знаем, где же, в конце концов, находимся.

Данни сидел на верхней палубе и чутко ловил носом воздух неведомой земли, что подтверждало: никакой это не мираж.