Тень

Эпилог

Степе было непривычно и странно идти по улице Подмосковия одному. Времени Фомичу хватило только на то, чтобы один последний (и первый) раз обняться со Степой. Старик умер, и Степе было грустно – он успел к нему привязаться. Он кое-как нашел ход обратно в другую Москву. Нигде не задерживаясь, шел по направлению к терему.

Город опустел. По большей части его обитатели так и не вернулись обратно. Вероятно, в ближайшие недели погибшие и ненайденные в пожаре москвичи снова заполнят здешние улицы, но пока над городом висела тишина. Степе не было от этого грустно: ему казалось, что каждый из оставшихся наверху сегодня заслужил спасение. И палач Мирон, и дезертир и трус Фомич, и смешной Васька. Такая мысль Степу успокаивала. А вот почему он остался и не исчез – этот вопрос он собирался задать профессору Вознесенскому. Если, конечно, профессор тоже не пал ночью (во второй раз) смертью храбрых.

Профессор сидел на ступенях терема. Стрельцов не было видно. Вознесенский сидел и задумчиво курил.

– Вы вернулись, профессор?

Вознесенский с удивлением поднял глаза на Степу, обрадовался, вскочил и начал с каким-то излишним энтузиазмом жать ему руку.

– Я, дорогой Степан, в сегодняшних приключениях участия не принимал. Уж извините, я теоретик, не практик. Однажды в моей жизни я уже соприкоснулся с изучаемым предметом, и как-то, знаете, больше не тянет.

Он отпустил Степину руку и оглядел его с ног до головы.

– А вы, я вижу, справились с задачей?

Весь Степин вид – изорванный, в саже, копоти, в полусгоревшей кое-где одежде – говорил о героическом характере его ночных похождений. Он коротко кивнул профессору.

– Кажется, да.

Вознесенский вспомнил про тлеющую в его руке сигарету и смачно затянулся.

Степа почему-то не сомневался, что профессор решит отсидеться в безопасности. Ему было грустно и даже немного брезгливо сейчас с ним общаться, но Степе нужны были объяснения. Он втайне надеялся, что профессор сам догадается, с каким именно вопросом Степа пришел к нему, и ему не придется его задавать. Но раз так…

– И все-таки. Что вы мне там объясняли про смерть, про искупление, про долг Тени, я все вроде исполнил, и чего? Почему я все еще тут?

Профессор задумчиво посмотрел на Степу. Кажется, такой вопрос даже не приходил ему в голову.

– А ведь вы правы. Действительно странно. Может быть, вы не справились с задачей?

Степа замотал головой.

– Справился. Точнее, мы все справились.

Вознесенский еще раз затянулся и начал расхаживать вокруг Степы кругами, размышляя вслух.

– Ну, раз вы справились, то вы должны были исчезнуть. Это плата, договор, который город как бы заключил с вами. Шанс на искупление в обмен на подвиг. Хм.

Видимо, Вознесенскому пришла в голову новая идея. Он остановился и повернулся к Степе.

– А Фомич? Что стало с этим вздорным стариком?

Степа рассказал Вознесенскому все, что знал. И о самолете, и о том, какое деятельное участие принял Фомич в событиях минувшей ночи. Ему стало немного обидно за старика, и кое-где он даже приукрасил героизм его подвигов.

– Тогда все очевидно!

Вознесенский хлопнул себя ладонью по лбу.

– Фомич! Фомич занял ваше место. Он был Тенью и не справился со своей задачей много лет назад. А сейчас – справился. Совершив свой, как вы говорите, подвиг, он исполнил свою часть договора с городом, и город отпустил его.

– А я что? Ад или рай для меня отменяются, что ли?

– Ну, не отменяются, но, очевидно, откладываются.

От этого разговора профессор пришел в состояние крайней ажитации и снова начал кругами расхаживать вокруг Степы.

– Мне надо непременно обсудить произошедшее с коллегами! Это прецедент, который поменяет много в наших представлениях об устройстве мира!

Но Степе уже наскучил и разговор, и назойливый Вознесенский. Раз ад откладывался (а в перспективу рая Степа как-то не очень верил), то у него есть еще в Подмосковии дела. Чтобы сменить тему разговора, Степа решил прибегнуть к самому надежному способу: грубой лести.

– Профессор, вы ведь знаете мир Подмосковия лучше всех, позвольте, я задам вам вопрос как эксперту?

Вознесенский, который сначала собирался оскорбиться тем, что его прервали, аж приосанился от такой похвалы.

– Конечно, Степан, разумеется, я буду счастлив вам помочь чем смогу!

И Степа объяснил вдохновленному ученому, что именно ему было от него нужно.

Мир Подмосковия был причудлив и многообразен, это Степа уже давно понял. Но понял он и другое: мир этот был устроен и жил по строгим правилам. И пусть не все правила были понятны или очевидны, они существовали и нарушаться не могли. Например, если жизнь твоя закончилась смертью без погребения, ты окажешься здесь. Тут не было вариантов. С другой стороны, оказавшись в Подмосковие, человек получал право выбрать: он мог жить активной загробной жизнью или же впасть в спячку. Степа помнил, что Вознесенский, кажется, рассказывал ему об этом при первой встрече. И сейчас профессор освежил его память и заодно рассказал, где именно он может найти дома, в которых обосновались тихие жители другой Москвы. Как оказалось, чаще всего найти их можно было где-то рядом с легендарными кабаками, потому что даже впавшие в спячку граждане иногда просыпались, чтобы утолить жажду – возможность пить сколько угодно без похмелья для многих из них была похожа на рай.

Кабак, в который, согнувшись, заходил Степа, стоял во дворе, зажатый между двух покосившихся доходных домов. Он был больше похож на хлев или сарай, чем на респектабельное питейное заведение. Внутри Степу ждали полумрак, грубо сколоченная деревянная мебель и трактирщик, который не был рад потенциальному клиенту. Степа быстро выяснил все, что ему требовалось, и поскорее сбежал из неприятного места.

Радостная Хутулун открыла Степе дверь в свои покои даже до того, как он успел постучаться. Весь ее вид указывал на то, что она очень ждала его.

– Степа, профессор рассказал мне, как я рада…

Царевна осеклась на полуслове, увидев, что Степа был не один. К дверному косяку он прислонил связанного по рукам и ногам подростка с кляпом во рту. Прислонил он его неудачно, и когда Хутулун открыла дверь, то подросток потерял равновесие и рухнул к ее ногам.

– Прости, царевна, я не удержался. Не мог мысль одну из головы выкинуть.

Хутулун молча смотрела на связанного мальчика.

– Я же следак, понимаешь? Ну, то есть я расследую преступления всякие. Много лет этим занимаюсь. И когда ты мне рассказала про свою смерть… – Степа почтительно осекся. – Ну, в общем, я задумался.

Он подошел к подростку и с силой пнул его по ребрам.

– То, как тебя убили, – это же настоящее заказное убийство. Я таких много видел. Ну да, в другое время, другими орудиями убийства, но по сути-то своей – все то же самое. А наемных убийц в делах таких никто обычно не щадит. Убивают, когда за деньгами приходят или даже раньше. Ну а если убивают, то так, чтобы тел не нашли…

Степа поднял связанное тело и повернул его лицом к царевне.

– В общем, вот он. Твой убийца. Я его за рекой нашел – он там прятался несколько столетий. Мы с ним поговорили уже, он рассказал: убить тебя им поручил некто Сенька Косой. Разбойник тогдашний, в страхе весь город держал. И поручил не просто так – денег за твою смерть было щедро заплачено. Какая-то татарская женщина их ему дала…

Хутулун горько усмехнулась. Она не слушала больше Степу, опустилась на колени перед связанным мальчиком и развязала узлы.

– Иди.

Второй раз просить себя мальчик не заставил, он сбросил с себя веревки и с грохотом кинулся вниз по лестнице к выходу из терема. Хутулун обернулась к Степе. И улыбнулась.

– Я знаю, что ты хотел как лучше, что ты хотел раскрыть мне тайну. Но у меня было много лет, чтобы все обдумать. Чтобы вспомнить все, что могло бы объяснить мне, что могло бы помочь мне понять.

Степа недоуменно смотрел на ласково улыбающуюся ему царевну.

– Я давно знаю, кто отдал приказ о моем убийстве. Моя мама. Она не смирилась с тем, что отец женит меня на русском князе. Для нее было оскорбительно – я стала подарком слуге! Не ровне, а слуге! Это для нее было равно бесчестью. Но она боялась спорить с отцом и организовала все втайне…

Хутулун повернулась к Степе и нежно провела рукой по его лицу. Нет мягкой бороды, как жаль. Ну что ж… Ничего не поделаешь. Она обняла Степу и закрыла дверь в свои покои. И больше Степа не отвлекался ни на какие пустые разговоры.