Тайны темной осени

ГЛАВА 1

В машине не было водительского кресла.

Совсем.

Выдирали с мясом, не церемонясь, со всей пролетарской ненавистью к буржуям, заказывающим машину в каршеринге, вместо того, чтобы, как все, толкаться локтями в метро или торчать по пробкам в автобусах.

Что за день! Недобро вспомнилась громадная чёрная кошка, с мявом шарахнувшаяся из-под ног, когда я выходила из лифта. Кто-то из соседей завёл себе эту тварь размером с хорошую собаку, а теперь она сбежала из квартиры. И дарит инфаркты ни в чём не повинным людям.

Поймите меня правильно. Я не верю в приметы. Вся эта чушь про тайные знаки, карты Таро, гороскопы, толкования снов, — не ко мне. Я технарь. Я знаю, что необъяснимых чудес не бывает, — все они вполне объяснимы с точки зрения науки и здравого смысла. Другое дело, что людям нравится верить во всякую чушь, вот и верят. Потом подтягивают под события воспоминания из прошлого — тому ключи упали, и случайно в зеркало посмотрел, Знак же, что не надо было выходить из дома, а он вышел, споткнулся, упал, очнулся — гипс. Этому — ворона в окно каркнула и сова прокричала — вернулся домой, балкон сгорел. Третьему — кошка чёрная… тьфу!

Поскользнулся потому, что коммунальщики песком посыпать наледь забыли. Смотреть под ноги надо, когда бежишь куда-нибудь в холодное время года. Балкон сгорел потому, что соседу сверху окурки в железную банку складывать религия не велит и надо всегда окна закрывать, когда из дому уходишь. Тогда ничего не прилетит. А кошку просто пинать лишний раз незачем, тогда хозяин кошки, двухметровый амбал, в прошлом боксёр, не будет иметь к тебе претензий.

Человек — сам кузнец своего несчастья.

Хотя, конечно, бывают невесёлые дни, бывают, куда без них. Торопишься, например, на работу, а машину тебе подают без водительского кресла. Как они её к моему дому гнали, не спрашивайте. Скорее всего, кресло вытащили уже здесь. И честное слово, всё это вовсе не потому, что уронила ключи, посмотрела в зеркало и споткнулась о кошку!

Это — жизнь. В чёрную и белую полоску, как зебра. Оглянись вокруг — все так живут. То удача к ладоням липнет, то неудача прописалась на кухне, лопает чай с малиновым вареньем и уходить не торопится. Но чисто белых, равно как и чисто чёрных, зебр не бывает. За одной полосой непременно следует другая.

Пока я ругалась с каршеринговой компанией, каждым нервом ощущая, как утекает в песок время, — за опоздание начальник проекта ведь не похвалит, а то ещё и премию снимет, сзади, за спиной, что-то тяжёлое влажно впечаталось в клумбу. Пропали цветы, подумалось мне.

Я вздрогнула. Медленно отвела смарт от уха, так же медленно обернулась.

На клумбе, придавив собой несчастные цветы, лежало свежевыпавшее тело.

— О Боже! — прошептала я.

Этого мне ещё не хватало!

Все люди делятся на два, не равных по своему количеству, типа. Одни при опасной, нестандартной, угрожающей жизни себе или кому-то другому, ситуации начинают активно действовать. Им потом дают звания героев, иногда посмертно. Их таких очень мало на свете. А другие, как я, — и нас большинство, замирают соляными столбами, потому что увиденное не вмещается в разум.

Да, из любого окна можно выпасть, и, случается, выпадают. Дети, животные, взрослые, табуретки, столы, стулья, телевизоры. Но когда такое случается на твоих глазах… и вокруг, как назло, никого! Дом в тринадцать этажей, семь парадных по пять квартир на этаж, и — никого!

Полиция, скорая… На работу — что задержусь. В трубку ожидаемо наорали, что мне не за трупы платят, у нас не убойный отдел и не морг, сроки поджимают; я не особо слушала.

Как же вот так-то. Пять минут назад этот человек был жив. А сейчас лежит неподвижно на клумбе, и подойти к нему страшно, а в воздухе собирается над ним утренний осенний туман. Первую помощь бы оказать, но я не умею… То, чему нас на школьных уроках ОБЖ учили, давно забылось.

А потом появился он.

Худой парень или мужчина, со спины не понять. В несусветном каком-то плаще — выцветшем, старом, в линялых побежалых пятнах. Но из-под плаща виднелись ноги в наутюженных офисных брюках и аккуратных, даже на вид дорогих, ботинках… Точно не бомж. Бомжи «тимберлэнды» не носят.

Тип постоял над трупом, даже не пытаясь оказать хоть какую-то помощь. Просто стоял. Просто смотрел. Потом обернулся, и я поймала взгляд его ярких голубых глаз.

Повторяю, я из тех, кто впадает в ступор в моменты, когда прыгать надо. Мне бы бежать с воплями, но я стояла неподвижно и смотрела, смотрела… Странный взгляд незнакомца прошил меня насквозь, как бабочку иглой для коллекции, и оставалось только хлопать ртом, дыша через раз, — в полную грудь дышать не получалось.

Со стороны Новочеркасского проспекта донёсся вой сирен. Скорая, наверное. Не торопились же они! Незнакомец отвёл взгляд, я сморгнула, и этого хватило. Мужчина исчез, остался только туман, прозрачный, седой, сырыми каплями оседающий на лице, руках, машинах и трупе.

День был испорчен окончательно и бесповоротно. Если вы думаете, что полиция в случае обнаружения трупа работает быстро, вы ошибаетесь. Свидетель всего один — я, но они же по всем квартирам пошли, а мне заявили, что я подозреваемая. Нормально вообще, да?! Как, стоя на улице у машины, лишённой водительского кресла, я могла выкинуть из окна здоровенного мужика? Я его в глаза не видела никогда. Не в моей парадной та квартира, из окна которой он вылетел. Да, в доме живу всего три недели. Да, не интересуюсь соседями в принципе. Да, вопросов нет, это — плохо…

Наконец меня оставили в покое. Время — половина первого…

Двадцать пропущенных от начальства, под сотню СМС от него же. Да, удалить. Удалить всё.

— Женщина-программист? — искреннее изумление «а вы меня не разыгрываете сейчас?» — Женщин-программистов не бывает!

— Руководитель проекта.

— Ошибка природы! Какой из бабы может быть там руководитель — в айти-то!

— Римма Анатольевна, прошу вас…

Ни на какую работу я сегодня, естественно, уже не поеду. Смысл? Приехать, потратив час на дорогу, чтобы просидеть в офисе четыре часа, а потом обратно, полтора часа — с учётом пробок! — на дорогу… Что я за те три часа сделаю? Я лучше дома в ночь посижу.

Мою работу можно делать хоть на коленке в самолёте, пролетая над — не над гнездом кукушки, о нет! — над Африкой, например. Или Тихим океаном. Но умри на месте, ты обязана каждый день ездить в офис! И сидеть там от звонка до звонка, и, желательно, ещё задерживаясь после.

Я думала, я смогу переварить нового начальника, он объявился у нас в конце весны. Несмотря на первое нелестное впечатление. Увы, к концу лета на него выработалась стойкая изжога. И не у одной меня. Как мы жалели о нашем Владимире Арсеньевиче! Да, он был строг. Да, за спиной прозвали Тиранозавром. Но, жёстко требуя результатов точно в сроки, он никогда не лез в сам процесс. Надо тебе отлучиться по делам — пожалуйста. Надо выспаться с утра — на здоровье. Только чтобы не вредило делу. Задача должна быть решена полностью и в срок. А как именно, где именно, что при этом на тебе надето — твои проблемы.

Новому боссу лишь в прошлом году стукнуло двадцать пять. Первая его длинная речь свелась примерно к следующему: «Папа купил мне эту фирму, сейчас я расскажу вам, как добиться успеха». Диплом по «Информационным технологиям» у него был, и вроде как даже красный. С его слов, сама не видела. Хвастался он, дай Боже. А сам calloc от malloc* отличить был не в состоянии, в чём мы все убедились очень быстро.

Кто поумнее, тот свалил сразу. Но мне было жаль проект, в который мы вложили столько времени и сил. Надо было всё-таки довести его до ума.

Что делаешь — делай хорошо. Или не делай вовсе…

****

Функции работы с памятью компьютера языка программирования С

В сентябре у нас обычно погода хорошая, солнце сквозь облака, тепло — относительно, разумеется, — деревья ещё зелёные, но уже с первыми мазками ржавого осеннего золота в листве. Утренняя морось уходит к полудню, о ней напоминают разве что мокрые тротуары и влажный шелест шин по асфальту. Идеальное время года для того, чтобы бродить по городу.

Десятый трамвай привёз меня к Финляндскому вокзалу. Оттуда я неспешно пошла пешком — на Литейный мост.

Дошла до середины моста, долго стояла, вбирая в себя пронизанный солнечным светом простор. Ветер бил в лицо, трепал волосы, сбивая их в длинный хвост за спиной.

Стрелка Васильевского острова — далеко впереди. Там же, в перспективе, по правую руку — Петропавловская крепость, по левую — Летний сад. Куда пойти? Можно кинуть монетку, а можно ещё постоять, подумать… Почему-то мне всегда было сложно принимать решения, связанные с выбором из двух вариантов. Направо пойдёшь, налево пойдёшь… и зависаю. Стою, смотрю, ни о чём не думаю, и сделать бы шаг, но никак, не могу, тупик, стена, оцепенение. Зато потом уже никаких сомнений не бывает никогда. Выбрала — всё, поздно проситься обратно, да и время не старая киноплёнка, не отмотаешь назад.

Солнце приглушило набежавшей тучей, и сразу выцвели все краски, обращая мир в жемчужную серость. Я подняла голову к небу и обомлела: в небе стояло вокруг солнца огромное тусклое кольцо-гало. Редкое явление, обычно возникает зимой и сверкает радугой, но сейчас оно было серо-белым, со слабой рыжиной по внутренней стороне кольца, на сером же фоне, солнце в центре — размытый неяркий пятак, и общее гнетущее впечатление, будто город внезапно накрыло огромной металлической крышкой из алюминия.

Прогулялась, называется.

От железного неба на душе стало совсем уже гадостно.

Ветер яростно рванул волосы в очередной раз, дохнул в лицо промозглым холодом, и показалось, будто из-под моста выплывает древняя, тёмная от времени, лодка со зловещей чёрной фигурой на носу. Кинуло в жар, потом в холод, руки судорожно вцепились в холодные перила. Мне даже запах почудился, стойкий запах чего-то страшного, а ведь, я читала когда-то, при шизофрении галлюцинации не пахнут. Они могут быть слуховыми — всякие там голоса, визуальными, — всякие там пришельцы и зелёные черти, но чтоб запахи — никогда.

Я тряхнула головой, отгоняя видение. Видение послушно пропало. Лодка оказалась обычным частным катером, и на носу — да, стоял какой-то мужик, но даже не в плаще, а в обычной одежде — куртка, джинсы. И воздух пах речной сыростью и проезжающими мимо автомобилями, и странное облако протащило — солнце вновь усердно поливало город ослепительным светом…

Это всё следствие утреннего потрясения: не каждый же день видишь трупы! Я оторвалась от перил, пошла по Литейному дальше. Решила бродить по городу, давай броди. И думай о проекте, после завершения которого, очевидно же, надо увольняться. С нынешним боссом кофе не сваришь…

Летний Сад хорош всегда. Его открыли для свободного посещения не так давно, лет семь или шесть тому назад. Эти таинственные зелёные переходы, фонтаны, старые деревья, помнящие те, давние, времена… Парочка лебедей в озере у входа, Порфировая, она же Эльфдаленская, ваза из розового мрамора, подарок шведского короля…

Но по вторникам Летний Сад закрыт, а я об этом напрочь забыла. Так что полюбовалась вазой через забор и пошла на Марсово поле, оттуда — снова к Неве.

Там-то меня и настиг вызов от Ольги. Песня из комедийного какого-то сериала, — «Я птицу счастья свою отпускаю на юг, теперь сама я пою, теперь сама летаю…» Точно про Ольгу! Под её характер, полностью. Как услышала, сразу же скачала и поставила на её звонок.

Моя дорогая, незаменимая, бесценная старшая сестра. Кроме шуток: второй такой нет на свете.

— Что случилось, Римма? — сходу, без здрасьте, интуиция у сестрёнки потрясающая, насквозь видит.

— Ничего, — решила я отмолчаться.

Энтузиазм Ольги не знал предела. Мало того, что человек под вечным феназепамом — мир прекрасен, люди хороши, позитив рулит, так там ещё и энергии — два термоядерных привода в попе. Это я могу сидеть неподвижно, смотреть на бегущую в залив реку, а для неё такое смерти подобно. Движение — это жизнь, не уставала повторять Оля, и, глядя на неё, я понимала: действительно, жизнь. Для неё. Я бы повесилась.

— Ты на работе?

— Нет.

Не врать же. Тем более, уличный шум…

— А где?

— У Невы.

— Римма, — сердито сказала сестра, — тут тебе не Спарта, здесь Питер! Где конкретно?

— Напротив Летнего Сада.

— Через пятнадцать минут буду. Жди.

Я вздохнула, пряча средство коммуникации в сумочку. Впереди меня ожидал сверкающий дождь бодрости и ослепительные лучи позитива. У нас с Олей слишком большая разница в возрасте, она так и не отделалась от привычки опекать бестолковую младшенькую. Правда, теперь опека состояла не в утирании платочком соплей типа «паччиму Он пошёл в кино не со мной, а с той крысой!», а именно в родственном плече по таким вот, как сегодня, моментам. Оля их чуяла, не спрашивайте меня как. Она сама толком не понимала, вряд ли смогла бы рассказать внятно, в чём дело. Просто, как она однажды призналась, торкает что-то в спину — позвони маме. Позвони Римме. Позвони Лёшке. (Лёшка — это сестрин муж).

О, вон она! Быстро же, какие там пятнадцать минут.

Олю на дороге ни с кем не спутаешь. Во-первых, машина у неё интересного рыжего цвета. Все вокруг — чёрные, серые, красные, белые, иногда вишнёвые или зелёные. А у неё — рыжая, как осенний лист или пустынный песок. Во-вторых, этот монстр называется Jeep Wrangler Sahara, а в Ольге — метр пятьдесят два росточку и одевается она вовсе не в кожу и колготки-сеточкой, и даже не в деловой костюм успешной бизнес-леди. Джинсы, бессменный серый свитер, на ногах чудовищной величины кроссовки, — ей так удобнее. И несуразная серая кепка из супермаркета «Лента». Чёрт знает, что именно её с этой кепкой связало, но последние года полтора она у Оли на все случаи жизни. Кому не нравится, могут поплакать в сторонке.

Кадр.

А ещё адвокат, причём хороший, с именем, частной практикой и репутацией.

Останавливаться здесь нельзя, так что она притормозила, я заскочила, вроде как никто из дорожных властей не заметил, поехали дальше.

— Что киснем? — бодро спросила Оля, не отвлекаясь от дороги.

— Труп, — мрачно пояснила я.

— Труп, — кивнула она понятливо. — И?

— Мёртвый труп, — уточнила я.

— Конечно, мёртвый, трупы другими не бывают. И, ещё раз спрашиваю?

— Блин! — завопила я. — Олька! Я сегодня своими собственными глазами увидела самый настоящий труп! Из окна выпал, пока по смарту говорила.

— И молчала всё это время, — покивала она. — Мне пришлось тебе звонить самой. Как похоже на тебя, Римус! Всё в себе, всё в себе, инфаркта хочешь в свои неполные двадцать семь?

— Погоди, погоди, — насторожилась я. — Ты что, что-то знаешь про этот труп?!

— Нет, — беспечно ответила она. — Просто с утра маяло: «позвони Римме»… Я позвонила, а у тебя голос похоронный. В последний раз такой голос был у тебя тогда, когда ты в больничку по скорой ехала с переломом, помнишь?

Я помнила. Классика жанра — поскользнулась, упала, очнулась. Только вместо гипса — обледенелая дорожка, совсем не мягкая. Спасибо неравнодушным прохожим, но скорая ехала сорок минут, а Оля позвонила, когда меня уже грузили в машину. Конечно, голос был похоронным. Ещё бы ему быть другим. Послушала бы я ваш голос после сорока минут на морозе со сломанной голенью!

— Но сейчас-то не перелом, — буркнула я.

— Именно! — воздела Оля палец. — Именно не перелом, а всего-то навсего лишь труп. Причём даже не твой.

Сейчас она скажет. Сейчас она это скажет. Вот прямо сейчас!

— Выше нос, Римус, — сказала Оля радостно. — Жизнь прекрасна и удивительна!

Что я и говорила!

Поймите меня правильно, — Оля хорошая, очень хорошая. Всегда поддержит, обнимет, напоит свежим кофе или ароматным чаем — по ситуации. Но чем старше становимся мы обе, тем дальше нас разводят наши характеры и наша жизнь. Оля — вся порыв, ей нужны гром, молнии, движение, шумные вечеринки, отчаянные безумства, экстрим и бурлящий поток. А мне бы в норку и — тихо там сидеть, чтоб никто не трогал. Смотреть на пламя свечи, укрыть ноги пледом и в любимом кресле открыть любимую книгу, неспешно приготовить себе кофе и посмотреть фигурное катание, действующий чемпионат или повтор…

Поэтому мы не живём вместе уже лет восемь как. Не всем из наших родственников это нравится, как же, целых две квартиры, по одной на каждую, где скромность?! Но мы с сестрой понимаем друг друга до той самой горькой точки на дне души, за которой в сердце смотрит вечность: нам не ужиться под одной крышей, ни ей, ни мне.

Оля живёт в новостройках Приморского района. Самая крайняя улица города, за ней — уже Ленобласть. Такая вот у нас интересная особенность: город — Санкт-Петербург, но область — Ленинградская. Был референдум, на котором жители области решили оставить прежнее наименование.

А у парадной нас встречали. Громадный лохматый чёрный зверюган сидел невозмутимым столбом в позе Кота Баюна и явно ждал нас. Я споткнулась: уж очень кот похож был на того, сунувшегося мне в ноги сегодня утром у лифта.

— Это Бегемот, — радостно объяснила наличие зверя Оля. — Он у нас общий. Что, Бегемот, зайдёшь?

Бегемот зевнул во всю пасть, не поворачивая головы. Потом раскрыл глаза и посмотрел прямо на меня. Я споткнулась второй раз: глаза у животного были чёрными. Полностью чёрными, в цвет шерсти. Так не бывает.

— Ты чего, котов боишься? — участливо спросила сестра, звякая ключами. — Римма!

— Не боюсь я, — буркнула я и снова внимательно посмотрела на кошачье.

Глаза у Бегемота были, конечно же, как и у всех его сородичей, зелёными. Он вальяжно вошёл вслед за нами, поднялся на лифте на этаж…

— И в квартиру пустишь? — восхитилась я.

Оля всю жизнь не переваривала животных в доме. Ни котов, ни собак любого размера, ни даже попугайчиков. И вот тебе, пожалуйста.

— Жалко животину, — сказала Ольга чуть виновато. — Он же породистый, сама видишь. Мэйн-кун, значит, жрать ему надо много. А кто накормит? Все только гладят. Ну, хоть не пинают, и на том спасибо.

— Вот у нас сосед такого же завёл, — мрачно сообщила я. — Цвет вот прям в масть. И морда вся как в него, наглая. Тоже по парадной шарится.

— Некоторым нельзя заводить животных, да, — сказала Оля, открывая квартиру. — Лапы вытри, — это коту.

И тот послушно — глазам не поверила! — провёл лапами по коврику! Передними, потом одной задней, второй задней. После чего чинно прошёл в прихожую.

— Во даёт! — восхитилась я. — Дрессированный. А может, вправду того… Бегемот? — с надеждой спросила я. — Из свиты Воланда. А?

— Может быть, — подыграла мне сестра. — И вот, понимаешь, как не пустить? Помнишь, что происходило с теми, кто проявлял к свите Сатаны мало почтения?

Я посмеялась, а у самой мурашки по спине побежали. А что если и впрямь…

Кот сидел у входа на кухню в гордой позе сфинкса всем своим видом показывая, что он, конечно же, воспитанный и вежливый кот, он понимает, что у вас, двуногих, не бывает неважных разговоров, но если прямо сейчас не пустят к миске, то вполне вероятно превращение в демона, вполне вероятно. Вам нужен в квартире демон? Нет? Тогда дверь, пожалуйста. И миска там, надеюсь, не пустая?

— Чёрт его знает, откуда он взялся, — говорила Оля, ставя чайник. — Пришёл однажды на пост охраны, худой, в репьях, с драным ухом, и остался. Никто не погнал, он прижился. Ухо ему вылечили, блох с глистами протравили. Так и живёт.

— Давно?

— С сентября.

— Взяла бы себе, — предложила я, наблюдая, как Бегемот трудится над миской с кормом.

— Не домашний он. Вечно бродит где-то, сейчас налопается, поспит и попросится на волю.

— Может, в частном доме жил? — предположила я.

— Может быть.

Мы одновременно посмотрели на кота. Тот оторвался от миски, потянулся и вдруг бухнулся на бок, а потом и вовсе завалился кверху лапами. Здоровый, что твой пёс! Мэйн-кун, что вы хотите. А на пузе у него внезапно оказался клок белой шерсти. Смешно.

Потом был кофе — горячий, со сливками, как я люблю. Потом Ольгу вызвонил кто-то по её работе, и она ушла разговаривать в комнату. А я стояла на балконе — он здесь тёплый, добавочная комната, настоящий зимний сад с геранью, фиалками, орхидеями и лианами… забыла название… цветут такими белыми гроздьями, из кончика каждого цветка высовывается ещё алый язычок… клеродендрум Томпсона, вот!

Отсюда, с двадцать третьего этажа, виден весь Финский залив, в хорошую погоду можно даже разглядеть купол Морского собора в Кронштадте. Огромный, громаднейший простор, заполненный небом, водой и ветром. Были бы крылья — встать бы сейчас на перила и — вниз, разворачивая летательные конечности уже в падении. Но люди без самолётов или парапланов умеют летать лишь недолго и строго вниз.

Неприятно вспомнился утрешний труп. Вот ведь… жил, на что-то надеялся. И не стало его, а мир не лопнул и даже не вздрогнул, живёт себе дальше, уже без него. Затылок прокололо застарелым, детским ещё, ужасом, когда я впервые осознала, что есть на этом свете ещё и смерть. Мне было лет пять, может, меньше. Мама с Ольгой говорили придушенным шепотом: «разбился»… «несчастный случай»… «похороны завтра в…»

Кто разбился, какой несчастный случай, что такое похороны. Оля объясняла мне с конца: похороны — умершего человека отпевают и закапывают в землю, хоронят, потому и похороны. Несчастный случай — когда ты ничего плохого не делаешь, и вокруг тебя никто ничего плохого не делает, а у машины внезапно отказывают тормоза. Брак производителя. Случайность. Кто…

Тебе уже пять, не маленькая. И лучше сразу, чем потом. Папа разбился, Римус. Папу похоронят завтра после полудня… Не реви. Это — жизнь…

Папу я видела редко. Родители развелись после моего рождения, но остались друзьями, бывает и так. Отец приходил… редко, мама не препятствовала, просто он был лётчиком гражданской авиации… постоянно в рейсах… и новая семья у него уже была. Но — приходил, я каждую встречу ждала как праздник, и вот говорят мне, что — похоронят. Что раз умер — значит, уже никогда не придёт.

Я не верила, всё мне казалось, что «умер» это просто «ушёл далеко, вернётся не скоро». Что навсегда — мой детский разум вместить не мог. Как это — навсегда? Вот прямо совсем-совсем навсегда?! Вот всё вокруг будет, а тебя не будет? Как так-то?!

И вот сегодня это безжалостное «навсегда» отсекло от мира ещё одну жизнь, считай, на моих глазах. Как мужчина упал, я не видела, стояла спиной, но зато слышала. Этот глухой влажный удар в землю… И тот тип в линялом плаще бомжа и в дорогущих ботинках фирмы «Timberland». Такие или похожие ботинки носит Олин муж и наше начальство. Свободным обитателям улиц они могли перепасть только выброшенными, изрядно ношенными. Но у того типа ботинки сияли чистотой, тщательным уходом и недавним сроком службы.

Вспомнился взгляд — яркие, словно фонарики, голубые глаза, и — в самую душу. Я поёжилась, воспоминание оказалось отменно неприятным, куда хуже памяти о звуке, с каким ударилось о клумбу мёртвое тело. И чёрная кошка ещё. Хотя вот уж кошка тут совсем ни при чём!

Рядом со мной бесшумно возник Бегемот, постоял немного, затем положил передние лапы на перила. Ох, и здоровый! Рысь, а не кот. Ещё эти кисточки торчком на ушах…

Он не мяукал и не мурлыкал. Просто стоял, поставив лапы на перила, и смотрела на залив, совсем как человек.

— Мне почему-то кажется, что вы не очень-то кот, — задумчиво сказала я ему фразу Мастера из известного произведения Булгакова.

Бегемот даже ухом не шевельнул. В его круглых зелёных глазах с вертикальной щелью зрачка не светилось ничего, похожего на разум.

Да, хозяин у него умер, вот что. Жил в частном доме, потом умер, ну, а предоставленный самому себе кот ушёл искать лучшей жизни. Нашёл. И снова у меня мысли про смерть, с отчётливым холодком под лопаткой. Догнало страхом, утром было ещё ничего, и днём ничего, а вот сейчас от страха заледенели пальцы. Вот это я и есть во всей красе: запоздалая реакция, всё доходит, как до жирафа. Зато уж когда дойдёт! Туши свет.

Самая неприятная часть: разговор с начальником. Блин, если тебе сказали, что труп и полиция, поэтому буду недоступна, что ты названиваешь и СМС-ки шлёшь, самодур несчастный?! Не отвечает человек, значит, есть причина. Наверное, танчики опротивели в кои веки раз, а тут развлечение. Что он у себя в кабинете по полдня играется, все знали. В танчики.

У меня давно мелькала крамольная мысль что-нибудь ему злобно туда подсунуть типа windows-приколов. Играется такой, а потом хлоп — синий экран с матерным словом. BSODов он боялся, как огня, потому что ни черта не понимал, что там написано, и сразу начинал орать. Останавливала собственная лень. Но ей-богу, доведёт окончательно, — подсуну!

Я положила смартфон на столик. Ну-ка, пусть с ним Алиса пообщается, у меня сил уже не осталось. Долго ждать не пришлось — первые аккорды Вивальды, «Танец смерти», — оно самое.

Алиса — название условное, ничего общего с набирающим популярность голосовым Яндекс-помощником не имеет. Это моё собственное, кривое и кое-как на коленке слепленное приложение, весь смысл которого — свести общение с неприятным типом, по недоразумению зовущим себя моим начальником, до минимума.

Он уже с нею общался, кстати. Ничего не заподозрил.

— Добрый вечер, Лаврентий Петрович, — хмуро, моим голосом, ответила Алиса.

— Где вас носят черти, Римма Анатольевна! — как всегда, без здрасьте, с места в карьер. — Паччиму не берёте трубку?! Когда, спрашивается, будет готов регулятор?

Смешно. В наш век трубку не берут, на неё нажимают, точнее, нажимают на её изображение. Давно уже не осталось тех, старых, дисковых ещё телефонов с тяжёлыми трубками на шнурах кольцами, разве что в совсем уж глухих углах, где нет интернета, и, по совместительству, жизни. А выражение живёт и здравствует.

— Регулятор будет готов в срок, Лаврентий Петрович, — с убийственным терпением отвечала Алиса.

— Срок — через две недели! А у вас и конь не валялся. Две недели! Две! Недели!!

— Через две недели будет готово, Лаврентий Петрович.

На балконе возникла Оля с квадратными глазами. Понимаю: лежит смарт на столике и сам отвечает собеседнику моим голосом. Я приложила палец, мол, тихо, всё под контролем.

— Не будет готово через две недели — срежу премию! — вызверилось начальство.

— Срежете премию, уволюсь, — хладнокровно пообещала Алиса.

Что?! Она сдурела?!

— Ах, ты… ты… Да как ты смеешь! Ты! — задохнулись на том конце связи от возмущения.

— Я с вами на ты не пила, Лаврентий Петрович, — невозмутимо указала Алиса.

Я отцепенела и ткнула в красную трубку на сенсорной кнопке, отключая связь, чтобы Алиса ещё что-нибудь не сказала. Не с неё же завтра прямо с утра будут спускать шкуру без наркоза, с меня!

— Это что сейчас такое было? — заворожено спросила сестра. — Восстание машин?

— Искусственный интеллект, — буркнула я, в замирании ожидая начальственного звонка.

Звонка не было. Минута прошла, звонка не было. Неужели впечатлился? Вот было бы хорошо…

— Алиса это, — объяснила я. — Но не та, что в Яндексе, а моя. Я её сама… чтоб с нашим Берией поменьше контачить.

— С Берией? — восхитилась Ольга.

— Баранов он, — с досадой сказала я, (а звонка всё не было). — Лаврентий Петрович. По паспорту. Но ты же его слышала?

Ольга кивнула.

— Вот. Достал! — меня прорвало эмоцией. — Зараза.

— Уволься, — предложила Оля. — С твоей специальностью и твоим опытом, и, не побоюсь сказать, гениальностью, работу найдёшь где угодно.

— Проект жалко, — вздохнула я.

— А, ну если жалко — тогда терпи. Хотя, вообще-то, жалко в жопке у пчёлки, Римус. Ты меня понимаешь?

— Оля! Не начинай.

— Мне отъехать надо, клиент вызвонил, — объяснила она. — Ты тут не стесняйся. Бельё в шкафу, твоя комната сама знаешь где. Холодильник тоже твой, но если захочешь ещё что-нибудь, «Риомаг» внизу, Яндекс-еда в интернете. Этого, — кивок на Бегемота, — выпустишь, когда попросит. Провожать не надо, сам уковыляет. Да, Лёшик скоро должен вернуться… встретишь. Ну, и всё…

— А просо от золы освободить? — спросила я.

— Нету проса, — развела Оля руками, — как и золы. Не заготовила.

— Бардак, — серьёзно сообщила я.

— Бардак, — согласилась она.

Мы переглянулись и расхохотались. Про Золушку-с-балом у нас это семейное, из детства ещё. Когда я рвалась на дискотеки, а сестра придумывала разные домашние дела. Чтоб, значит, и по дому всё было сделано, и младшая на гульбище опоздала бы и её бы туда не пустили. Сейчас — смешно. А тогда было не смешно совсем. Как вспомню свои слёзы, вопли, обидки, мелкие мелочные местюшки вроде кнопки на стуле или кирпича в сумочку вместо документов… позор. Но благодаря сестре, не устававшей долбить в глупый детский мозг: «учись, учись, учись, а нагуляться ещё успеешь», я теперь то, что я есть. Ведущий инженер-программист. Которому досталось тупое начальство, да…

Бегемот проводил сестру вместе со мной, потом растянулся в прихожей во всю свою длину, пришлось перешагивать, а он и ухом не повёл, паршивец.

Я снова убрела на балкон. Звонка от Берии нашего не было, что не могло не радовать. Я понимала, что завтра мне вынесут мозг, но… завтра будет завтра. А сейчас солнце ползло к закату, подкрашивая облака алым золотом, и где-то там, на горизонте, в районе Кронштадта, летели к земле косые дожди.

Сейчас бы катер… ну, скутер… может, яхту с парусом… и вперёд, вспахивать пространство, ловя на грудь ветер. Одна беда, нет у меня ни катера, ни скутера, ни яхты с парусом. Ни желания осваивать управление ими, ни времени. Регулятор сам себя не напишет.

Так что я вытащила из сумочки свой верный нетбук и погрузилась в работу. Очнулась только тогда, когда меня мягко тронули за коленку чёрной мохнатой лапой. Бегемот. А я и забыла.

— Выйти хочешь? — спросила я.

Кот развернулся и бесшумно потёк в прихожую. Я бросила взгляд на залив — мимолётная красота заката впечаталась в память единой вспышкой.

Описывать словами — час потратишь, и всё равно не хватит ни слов ни таланта передать мгновение. Чёрные облака на алом. Сизые волны сквозь багровое: дорожка от солнца перечёркивала залив на две неравные части. Рыже-красные сполохи по бокам башни Лахта-Центра, тревожно вспыхивающий маяк на вершине её. Гордо бредущий вдаль белоснежный пассажирский паром «Санкт-Петербург — Хельсинки». Шальные утки, промчавшиеся мимо так близко, что можно было разглядеть вытянутые шеи и синие «зеркала» на бурых крыльях. Остановись, мгновенье!

В хорошем всё-таки месте сестра купила квартиру. Отсюда не хотелось уходить…

— Мря, — коротко сказали мне басом от двери.

Надо же, я думала, Бегемот немой. Молчал же всё время.

— Иду, — сказала я, отрываясь от панорамы.

Открыла дверь, кот важно выплыл в коридор. Оглянулся через плечо.

— Что, лифт тебе вызвать?

Клянусь, он мне кивнул! Медленное такое, исполненное достоинства, движение головой, сверху вниз. Нет, не говорите мне, что кошачьи не разумны. Ещё как они разумны! Просто по-своему, не по-человечески…

— Ладно.

Я прошлёпала к лифтам, нажала кнопку. Бегемот важно просочился внутрь, я ему нажала первый этаж. Дверь закрылась, отсекая от меня живую статую гордого Кота Баюна. Лифт бодро зашумел вниз, унося с собой необычного гостя.

А я ткнулась носом в захлопнувшуюся дверь.

Привет, Римма. Ключи с собой кто будет брать? И смартфон. И тёплые вещи. И…

Вечность псу под хвост, вечность безнадёжного ожидания. Скоро должен был явиться Лёшик, Ольгин муж, но скоро — это когда? Через два часа, через три? Через восемь? Я сползла по стеночке на пол, обхватила коленки руками и мрачно подумала, что ничем иным день закончиться просто не мог. Началось с мёртвого трупа на клумбе, окончилось живым трупом под дверью.

Стучать по соседям, согрейте меня, позвонить дайте? А они меня знают, те соседи. Я сама пустила бы к себе незнакомую тётку в банном халате? То-то же.

Лифт зашумел, я в нетерпении подняла голову… Но из лифта вышел всё тот же чёрный котяра! Один. Подошёл ко мне, вздохнул, глядя прямо в глаза. И вдруг уселся рядом, привалился горячим боком, положил голову на плечо и басовито заурчал: «мрруфф, мрруфф». Я и не знала, что такие ещё мурлыкать умеют!

Алексей, Ольгин муж, появился очень не скоро. Я успела даже придремать, ткнувшись носом в тёплую чёрную шерсть.

— Римма! — от голоса над головой я вздрогнула и торопливо вскочила, натягивая на коленки домашнюю тунику. — Что ты тут делаешь?

— Дверь закрылась, — объяснила я, обхватывая себя руками.

На полу я место пригрела, а вот в вертикальном положении сразу чувствовался сквозняк от неплотно прикрытой двери общего балкона и от лифтов.

— Вижу, — сказал Алексей, качая головой. — Держи, — он сунул мне в руки один из пакетов.

Открыл дверь, забрал пакет, кивнул коту:

— Зайдёшь, приятель?

Бегемот встал на лапы и побрёл к лифтам.

— Он уже был, — пояснила я, провожая кота взглядом.

— Понятно.

У порога я ещё раз оглянулась. Бегемота не было. За то короткое мгновение, что мне понадобилось на два шага к квартире, животное исчезло, будто его выключили по команде извне. Так не бывает. Должен был зашуметь лифт, с характерным стуком раскрыться двери… Должна уже была бы хлопнуть дверь на балкон, если лифт не приехал!

Ничего этого не было. А здоровенная лохматая зверюга со стоячими кисточками на ушах исчезла.

— Заходи, Римма, заходи, — окликнул меня из квартиры Алексей. — Не жмись на пороге…

После холодного, продуваемого сквозняками подъёзда, квартирное тепло показалась раем. Я согрела чайник, Алексей же быстро достал из пакетов продукты, после чая — торжественно вручил мне нож, почистить картошку и прочие овощи, сам взялся за рыбу. Слои в стеклянной форме наросли как-то сами собой: рыбное филе кусочками, помидоры полукружиями, картошка тоненькими, словно чипсы, ломтиками. Майонез, пропущенный через тёрку сыр, жарочный шкаф. Через десять минут поплыли по кухне такие запахи, что словами не передать. Сразу чувствуеь себя голодным, как тысяча чертей, не евших при том минимум год, а то и все два.

Алексей, Ольгин муж, немногословен, скуп на жесты и даже на улыбку, выглядит бирюк бирюком, ещё и бороду за последний год отпустил. Невысокий, кряжистый, с ладонями-лопатой, довольно мрачный, на первый взгляд, тип. Но как он смотрит на жену… а она на него… и это на двенадцатый год совместной жизни… Это та самая магия крови, о которой так часто пишут в женских романах, но о которой, честно говоря, всегда думаешь, что блажь это, в природе не встречается, а если и встречается, то где-то там, а не здесь. За океаном. На Луне или Марсе. С абсолютно чужими, незнакомыми, людьми.

Но вот Оля и Алексей нашли друг друга. Иные из нашей родни с первого же дня свадьбы уселись ждать, когда же они разведутся. Разные потому что, совсем разные. Двенадцатый год ждут, плетут всякую чушь о них себе в оправдание, да только у кого есть глаза и уши, — и совесть! — сами всё видят. А у кого их нет, у того — нет.

Одна беда, не было у сестры детей. Двенадцать лет вместе, и — нет детей. Выкидыши на ранних сроках, и ЭКО не спасло, всё ровно то же самое — до третьего-четвёртого месяца, а потом — всё, гинекология, неприятные медицинские процедуры, последующее безрадостное восстановление… В последний год Оля смирилась. Перестала следить за собственным циклом, выбросила в урну рекламки клиник репродуктивной медицины. Подумывала усыновить, но пока побаивалась: сможет ли принять чужого ребёнка как своего, справится ли с воспитанием, что там окажутся за гены…

Если бы был у меня доступ с правами администратора к системному коду уважаемого Мироздания, я бы пофиксила этот баг. Но увы. Что не дано, то не дано.

Алексей включил телевизор, на минимальном звуке, я открыла свой верный нетбук. Смешно, три комнаты в квартире, но мы сидим на кухне, каждый со своим экраном, я краем уха цепляю его футбол, он слышит, как стучу по клавишам я. И в этой, с позволения сказать, тишине слабо пощёлкивает жарочный шкаф, готовящий рыбу. Но всем уютно почему-то.

С Алексеем легко молчать обо всём на свете. Мечта интроверта, а не мужчина.

Оля вернулась далеко заполночь. Я не могла ждать слишком долго: утром на работу, при Лаврентии Павловиче опоздай хоть на две минуты, попробуй. Но сквозь сон я слышала, как хлопнула дверь, потом — короткий приглушённый разговор, а ещё очень сильно потом — мне под бок плюхнулось мохнатое кошачье тело, сунуло холодную свою носяру куда-то в район подмышки и забухтело на низком диапазоне уже знакомое мне «мруфф». Он же из подъезда, подумала я. С улицы! И лапы не мыл! Но сон не спешил разжимать свои клещи: мысли текли вяло, размываясь в забвении, и встать, чтобы прогнать наглое животное, я так и не встала.

Вслед за белыми ночами приходят серые вечные сумерки: днём из-за плотного слоя облаков совсем не видно солнца, сыплется мелкая противная морось и утро угасает, даже не начавшись толком. В моём рабочем кабинете — огромное панорамное окно с видом на проспект Добролюбова, на Князь-Владимирский собор. Очень красивый вид, помогает думать. Но в осеннюю хмарь, когда тучи спускаются так низко, что едва ли не цепляют своим брюхом асфальт, за окнами стоит ровная жемчужно-серая взвесь. Огни уличных фонарей теряются в ней полностью, и кажется, что весь мир куда-то провалился, а наше здание плывёт ноевым ковчегом сквозь междумирье невесть куда и невесть зачем.

— Доброе утро, Римма Анатольевна.

Вздрагиваю, выползаю из своих мыслей, вижу напротив своего стола драгоценного нашего Б. Лаврентия Палыча. Судя по всему, давно там сидит. Чёрт! Пора замок врезать и закрываться изнутри. Хотя не поможет, с него станется начать колотить в дверь руками, ногами, головой и всем прочим, что под руку попадётся. Понятие «творческое сосредоточение» на его взгляд — придурь и чушь собачья.

Так, срочно включаем внутреннюю Алису.

— Доброе, Лаврентий П… етрович, — едва не сказала «Павлович»!

Но он прекрасно понял суть заминки. По поводу своего прозвища среди коллектива ему уже настучали. Кто именно, я не знала, но подозрения — были. Нормально. Лизоблюды всегда были и будут в коллективах, особенно там, где начальство лизоблюдство поощряет изо всех сил.

— Почему не работаете, Римма Анатольевна?

Рожа у него — мерзкая, и очки эти круглые, добавить бы возраста, и будет одно лицо, практически одно лицо. Может, вправду потомок?.. Какой-нибудь внебрачный внук внебрачного сына?

— Я работаю, Лаврентий Петрович.

— Вы уже сорок минут как пялитесь в окно! Вместо того, чтобы набирать код.

Чтобы набирать код, сначала надо его придумать. Чтобы придумать код, надо сначала расписать, хотя бы карандашом и на коленке, его логическую схему. Чтобы расписать логическую схему, сначала надо прикинуть математическое решение задачи. Всё это требует времени, сосредоточения, тишины, и, — ну да! — при этом вполне можно пялиться хоть в окно, хоть в стену, всё равно зрение ушло внутрь, туда, где как раз и решается задача. Появись за стеклом птеродактиль или летающая тарелка в такой вот момент, ведь не увижу.

Как не увидела начальника, сорок минут торчавшего за столом напротив.

Но разве ему это объяснишь?

— Я думаю, Лаврентий Петрович, — отвечаю максимально вежливо.

Но вежливость не помогает: чёрный властелин выходит из берегов. Вникать в этот ор нереально от слова совсем, я и не вникаю, с тоской ожидая, когда же поток, наконец-то, иссякнет. Суть потока: безответственность некоторых сотрудников-бездельников, их работа на срыв сроков и что-то там ещё… в одно ухо влетело, в другое вылетело. Я умею слушать и слушать внимательно тех, кого уважаю, кто говорит по делу, у кого можно чему-то научиться. Но сель бессмысленности разбивает моё внимание на тысячу мелких, не компилириуемых в единое целое, осколков. Я почти ничего тогда не запоминаю из прозвучавшего. Только первые несколько фраз и последние.

— … и срежу премию!

Внутренняя Алиса на автомате выдаёт:

— Срежете премию — уволюсь.

Не успела вовремя прихлопнуть рот, теперь уже поздно.

— Вот как? — с обманчивой ласковостью повторят начальник. — А я думал, в глаза повторить постыдитесь.

Молчу, не отвожу взгляда. Мне нечего стыдиться, никаких срывов по срокам я не допущу, я это знаю, он это знает, но очень уж ему хочется вспрыгнуть сверху и там от души по моей голове потоптаться.

— Хотите попасть в чёрный список? — выкладывает он последний козырь.

Чёрный список — это серьёзно, конечно, но… Можно работать удалённо, под псевдом. Можно сменить профессию, хотя, конечно, вариант экстремальный, я больше ничего не умею делать. Но у меня сестра — адвокат, наконец! Что-то придумает с этим чёрным списком, я уверена. А вот что наш доморощенный Берия будет делать с развалившимся накануне сдачи проектом — вопрос.

Молчу. Что тут скажешь.

Он плюнул и наконец-то убрался из моего кабинета. Ахнув дверью так, что просыпалась крошка. Слава богу, дышать легче стало.

Но теперь я действительно просто тупо пялилась в окно, затянутое серым полотном тумана. Решение, которое я почти нащупала утром, обиделось и больше не маячило нигде, ни на поверхности сознания, ни на его грани.

Нельзя, нельзя, нельзя в нашей работе дёргать человека просто потому, что ты начальник, а твой подчинённый дурак по дефолту, из-за того только, что подчинённый! Нельзя загонять нас в дикие рамки: стучи по клавиатуре, язык вывесив, отсюда и до обеда, после обеда снова стучи. Шаг влево, шаг вправо, прыжок на месте — получи по башке. И уж, конечно, после мозговыноса на тему «пялилась в окно, ничего не делала» тут же производительность повысится в тысячу раз прямо, ага. В миллион!

Бесит.

Бесит.

Бесит!

Консоль — скрипт latte_cof — логин по ssh к кофемашине, которая начнёт наливать мне кружку как раз к тому моменту, когда подойду. Механизмы лучше людей, однозначно. С ними такой откровенной, на животном уровне, неприязни никогда не возникнет.