Таких не берут в космонавты. Часть 1

Глава 5

Я замер у порога сарая, прислушался. Услышал, как весело потрескивали украшенные языками пламени деревянные стеллажи, и как поскрипывал створками распахнутых ворот ветер. Я взглянул на пляску языков огня на деревянной стене позади стеллажей. Заметил, как огонь протянул свои щупальца в мою сторону: к створкам ворот. Почувствовал, как в лицо мне дохнуло жаром.

Увидел, что клубы дыма нашли себе путь на улицу: они бесшумно устремились ко мне, густым шлейфом протянулись у меня над головой. Я отметил, что к моим замёрзшим лодыжкам вернулась чувствительность. Заслонился рукой от пока ещё лениво плясавшего в сарае огня. Вновь сощурил глаза. Посмотрел не на пламя — всмотрелся в затянутое дымом пространство внутри сарая.

«Эмма, как думаешь, в виртуальном мире гореть так же больно, как и в реальном?»

«Господин Шульц, я нашла пятьдесят два ответа на ваш запрос. Однако они частично противоречат друг другу…»

Эмма ещё говорила у меня в голове, а я уже шагал по деревянному полу между окутанными дымом стеллажами. Шёл осторожно. Не дышал. Чувствовал жжение в глазах, словно натёр их луковым соком. Заметил, что по моим щекам катились капли влаги (будто я слезами боролся с пожаром). Впереди меня огня не было — это я не увидел, а почувствовал: жар теперь дышал мне в спину.

Свет в сарай проникал через узкие, похожие на бойницы окошки, сделанные едва ли не под самой крышей. У входа в сарай этот свет полностью растворялся в дыму. Но теперь мне почудилось, что дыма впереди стало меньше. Он либо там не скапливался, либо ушёл оттуда в сторону распахнутых ворот. Видимость стала лучше. Я видел уже не только замершие у моего лица клубы дыма, но и шкафы.

«…Важная информация для тех, кто намерен испытать погружение в виртуальную реальность…» — говорила Эмма.

Мальчишку я обнаружил в дальнем углу сарая: заметил впереди светлое пятно волос и яркое пятно пионерского галстука. Увидел сидевшего у стены парня — тот не шевелился, замер с поникшей головой. На меня мальчишка не посмотрел (мне почудилось, что он уснул). Я отбросил рукой в сторону попавшийся мне на пути деревянный стул с высокой спинкой, ускорил шаг.

Очутился рядом с пионером — тут же поднял его с пола. Почти не почувствовал вес детского тела. Руки ребёнка безвольно повисли, голова прижалась к моему плечу. Я резко развернулся — едва не споткнулся о лежавший у меня на пути стул. Вдохнул пропитанный дымом воздух — тут же зашёлся в кашле. Мальчишку я не выронил, хотя и хорошенько встряхнул его. Рванул к выходу.

«…Нахождение в виртуальной реальности, — говорила Эмма, — противопоказано людям с серьёзными заболеваниями вестибулярного аппарата и нервной системы…»

Сквозь дым и пелену из слёз я увидел впереди яркое пятно дверного проёма. Закашлял, потряс головой. Прижал пионера к своей груди. Уронил на него слёзы. Жар с каждым шагом становился сильнее. Я слышал слева от себя потрескивание горевшей древесины. Видел впереди языки пламени. Но они не преградили мне путь: они пока ещё доедали расставленные справа от входа в сарай стеллажи.

Я выбежал из сарая — отошёл на десяток шагов от его порога. Лишь тогда меня остановил ветер: он метнул мне в лицо колючий снег, стёр с моих щёк капли влаги. Я снова содрогнулся от кашля. Почувствовал, как вздрогнул в моих руках ребёнок — он тоже закашлял, разбрасывая на мой пиджак слюну. Я услышал голоса. Оглянулся — заметил бегущих к нам от угла школы людей.

«…Людям с признаками эпилепсии, — перечисляла Эмма, — беременным женщинам…»

Я повернул голову в сторону сарая, сплюнул на снег горькую слюну.

Скомандовал:

«Эмма, стоп! Я не беременная женщина. Но если это всё же виртуальная реальность, то она излишне реалистична. Точно тебе говорю. От такой реалистичности проблемы с нервной системой у меня скоро будут. Разработчики явно перестарались. Минус им в карму. Было бы смешно, если бы в этом виртуальном мире я задохнулся по-настоящему».

Найденного в сарае пионера я передал из рук в руки широкоплечему усатому мужчине в спортивном костюме. Парень уже взахлёб рыдал, приправляя свои рыдания грудным кашлем. Усач растеряно взглянул на свою ношу. И тут же сорвался с места, пустился вприпрыжку к углу школы (к медикам), отправленный туда моей зычной командой (отданной на смеси русского и немецкого языков).

Явившиеся следом за усачом женщины, приоткрыв рот, взглянули на горящий сарай. Они полезли ко мне с расспросами. Но я рыкнул на них: потребовал, чтобы «тётки» вызвали для надышавшегося дымом мальчишки скорую помощь. Не позволил учителям подойти к сараю. Узнал, что они уже вызвали пожарных. Сунул в руки явившейся вместе с учителями техничке припорошенный снегом лом.

Снегом стёр с ладоней следы от угольной крошки. Махнул в ответ на расспросы женщин рукой. Побрёл по недавно протоптанной мною же дорожке к окнам школы, из которых на меня глазели не только ученики десятого «Б» класса — у окон своих классов собрались и другие школьники. Я отметил, что пожар и сегодня нарушил учебный процесс (так же, как это случилось в прошлый раз).

В классную комнату я вернулся через всё ещё открытое окно. Забраться туда с улицы (из сугроба) оказалось не так просто (особенно в набитой снегом и словно потяжелевшей обуви). Мне помогли десятиклассники: они втянули меня внутрь школы за руки. Я ввалился в класс головой вперёд — меня подхватили руки школьников, они помешали мне клюнуть в паркетный пол носом.

Я всё же принял вертикальное положение. Скривил губы: почувствовал, как таял забившийся в мои ботинки снег. Отряхнул брюки и лишь после этого поднял глаза. Увидел перед собой бледное от испуга лицо двоюродной сестры. Лукина внимательно рассматривала меня, будто отыскивала взглядом на моей одежде следы крови. Я улыбнулся Иришке. И снова содрогнулся от кашля.

— Вася, где твой комсомольский значок? — спросили Иришка.

Я прикоснулся рукой к лацкану пиджака — значок там не обнаружил.

Пробормотал:

— Scheiße1.

Услышал голос учительницы:

— Василий, ты как себя чувствуешь?

— Нормально, Лидия Николаевна. Немного надышался дымом. Ерунда.

Я стёр руками выступившие на глазах слёзы.

Уселся на лавку около парты, стянул с себя ботинки, вытряхнул из них на пол снег.

— Ребята, вы это видели⁈ — воскликнул стоявший по левую руку от моей двоюродной сестры Черепанов. — Василий вынес из горящего сарая пацана! Это был Колька Осинкин из пятого «А», я его знаю! Ребята, вы понимаете, что сейчас случилось⁈ Невероятно! Наш с вами одноклассник Вася Пиняев только что спас жизнь человеку!

Лёше ответил гул голосов.

Этот же гул обрушился на меня с похвалами и с поздравлениями:

— Молодчина, Вася!

— Ты настоящий герой, Василий!

— Наш человек!

— Девочки, а он симпатичный…

Одноклассники забрасывали меня вопросами, на которые им ответил Лёша Черепанов, взявший на себя роль моего пресс-секретаря. Он предположил, что я обронил комсомольский значок в сарае, пока нёс в руках парня. Черепанов пояснил десятиклассникам и классной руководительнице причину моего недавнего рывка через окно к горящему зданию.

— Василий побежал тушить пожар, чего тут непонятного? — сказал он. — Да только поздно уже было. Я сразу так и подумал. Потому и не пошёл с Васей. Вы же видели, какой был дым? Я сразу понял: там без пожарного гидранта не справиться. Кто же знал, что в том сарае Колька окажется? Этот мелкий дурачок вечно влезает в разные неприятности…

«Эмма, в прошлый раз останки парня нашли в сарае пожарные. Мы узнали об этом только на следующий день после пожара. Сгоревший в школьном сарае мальчишка был тогда самой популярной темой школьных разговоров вплоть до самого моего отъезда. Пожалуй, только этот случай мне и запомнился за всё время учёбы в Кировозаводске».

Урок немецкого языка не продолжился. К приезду пожарных над крышей сарая уже взлетали языки пламени. Ветер то и дело доносил до окон школы подкрашенные копотью снежинки. Ученики десятого «Б» класса стояли около окон и следили за тушением пожара. Я поглядывал на действия пожарных вместе с одноклассниками (как и в «прошлый раз»).

«Вот только в прошлый раз у меня были сухие ноги, — сказал я Эмме. — От моей одежды не воняло гарью. Я не испачкал пиджак. Не потерял в сарае свой комсомольский значок. И не испортил галстук».

Я посмотрел на свой «модный» галстук, где после прогулки по сараю появились две пропалины.

Покачал головой и заявил:

«Всё, Эмма. Галстуку капут».

Под конец урока немецкого языка я решил, что на сегодня для меня занятия в школе окончены. Сообщил об этом двоюродной сестре. Поставил в известность о своём решении и классную руководительницу (скорее, потому что привык поступать «правильно», а не из реальной необходимости).

Лидия Николаевна поддержала моё решение. Она пообещала, что предупредит прочих учителей, на уроки которых я должен был сегодня явиться. Более того: классная руководительница отправила вместе со мной и Иришку Лукину — чтобы та присмотрела за мной (ведь я «надышался дымом»).

Иришка явно порадовалась решению «классухи».

На улице она схватила меня под руку. Словно и правда боялась, что я вдруг упаду без чувств. Мы с ней шагали по заснеженной дороге — теперь уже действительно вместе, а не просто рядом.

— Папа сказал, что тебя в Москве исключили из школы, — сообщила Иришка.

Она хитро сощурила глаза. Я увидел на её щеках ямочки.

Иришка смотрела на меня с нескрываемым любопытством.

Я пожал плечами.

— Не исключили. Но грозились исключить.

— Папа сказал: ты стал «неуправляемым», когда перестал петь на концертах. Папа считает, что у тебя завышенное отношение к себе. И искажённое восприятие действительности.

— Звёздная болезнь, — подсказал я.

— Ну да.

Лукина качнула головой — с её шапки осыпались снежинки.

— Моего старшего брата мама тоже называла «неуправляемым», — сказал Иришка, — до того, как он поступил в университет. А теперь он для неё едва ли не идеальный. Теперь для мамы я стала плохой и неуправляемой.

Лукина хмыкнула и добавила:

— Теперь мама ставит мне брата в пример. Как будто уже забыла о собственных словах.

Иришка указала на меня варежкой.

— Рада, что теперь не я самая плохая в семье, — заявила она. — Хорошо, что ты приехал.

— Ich freue mich auch, — сказал я.

Тут же перевёл:

— Я тоже рад.

Лукина дёрнула плечом. Она всё ещё не спускала глаз с моего лица.

— Наверное, это очень грустно, когда становишься никому не нужным, — сказала Иришка. — Будто старая мебель. Вчера о тебе говорила вся страна, а сегодня твоё имя уже забыли.

Она тут же спросила:

— Вася, ты всё ещё переживаешь? Из-за того, что тебя больше не зовут на выступления. Мама говорила, что ты даже перед Хрущёвым в Кремле пел. Когда был ребёнком. Лет пять назад.

— Переживал, — ответил я. — Раньше.

Добавил:

— Это было давным-давно. Теперь я успокоился.

— А ты не такой зануда, каким показался мне вначале, — сказала Иришка.

Она дёрнула меня за руку и заявила:

— Мне кажется, что мы с тобой подружимся.

Вслед за Иришкой я вошёл в тёмную тесную прихожую. Вдохнул застарелый запах табачного дыма. При тусклом свете лампы взглянул на уложенный ёлочкой паркет и на бежевые обои на стенах. Полюбовался разложенными на полке шляпами.

— Василий, сразу снимай с себя всю одежду, — сказала Иришка. — Я её простирну. От тебя сейчас ужасно пахнет. Словно ты вернулся не из школы, а с пикника.

Я не спорил с двоюродной сестрой — тут же в прихожей разделся до трусов. Вынул завалявшиеся в карманах брюк вещи, вручил свою одежду Иришке. Лукина сообщила, что «замочит» одежду после того, как я помоюсь.

В ванной комнате я вспомнил подзабытые с детства правила пользования газовой «горелкой». Вышел из уборной чистым, источающим земляничный аромат. Прикрыл наготу полотенцем, продефилировал в свою комнату.

Вернулся в гостиную наряженный в чистую одежду. Прислушался к громыханию тазов в уборной. Постоял около аквариума — понаблюдал за суетой крохотных рыбок. Подошёл к пианино, поднял клавиатурную крышку.

Правой рукой отыграл первую часть пьесы «Собачий вальс». Отметил, что пианино звучало недурно: гораздо лучше, чем стоявшее на сцене в актовом зале школы. Я уселся на винтовой табурет, подрегулировал его высоту.

«Эмма, надеюсь, в школе мне не померещилось, что у меня вновь появился голос. И я не угробил его в том сарае, когда надышался дымом».

Я отыграл вступление — сообразил, что именно сейчас исполнил, когда услышал мелодию.

Усмехнулся и пропел:

— Bésame, bésame mucho…

Вытягивал звуки легко и без фальши.

— Como si fuera esta noche la última vez…

«Поцелуй меня, поцелуй меня много раз, — перевела с испанского языка мои слова Эмма. — Как будто сегодня в последний раз…»

Меня словно окатили холодной водой. Я замолчал, заставил умолкнуть пианино.

Мысленно скомандовал:

«Эмма, стоп. Спасибо, конечно. Но я знаю перевод этой песни. Да и на испанском языке я прекрасно говорю. Помалкивай, пожалуйста, когда я пою. Договорились?»

«Конечно, господин Шульц. Договорились».

«Вот и прекрасно. Спасибо, Эмма».

В комнату заглянула Иришка. Я отметил, что дома моя двоюродная сестра сменила платье на короткий синий халат. Лукина недоверчиво улыбнулась, подошла к пианино: медленно, точно подкрадывалась.

— Василий, это ведь ты сейчас пел? — спросила Иришка.

Она положила руку на корпус пианино, сверху вниз посмотрела мне в лицо.

Я ответил:

— Разумеется, сестрёнка.

Лукина дёрнула головой — ударила себя косичками по плечам.

— Спой что-нибудь ещё, — попросила она.

Я кивнул, занёс над клавишами пианино руки.

«Эмма, в каком году показали в СССР фильм "Девчата"?»

«Премьера фильма "Девчата" состоялась в Центральном доме кино в Москве седьмого марта тысяча девятьсот шестьдесят второго года, накануне Международного женского дня».

«Прекрасно».

Я пробежался подушечками пальцев по клавишам — те охотно откликнулись на мои прикосновения. Поднял голову, посмотрел на двоюродную сестру. Заметил, как Иришка снова улыбнулась (она явно узнала мелодию).

— Старый клён, старый клён, — пропел я, — старый клён стучит в стекло…

Я не смотрел на свои пальцы: не сомневался, что они справятся со своей задачей без моего присмотра. Рассматривал лицо своей двоюродной сестры. Заметил, что Иришкины глаза походили на глаза моего младшего сына.

— Отчего, отчего…

Мой баритон звучал легко и уверенно. Я заметил: сейчас при пении совершенно не волновался. Пел спокойно, с удовольствием, как в детстве. Наслаждался звучанием музыки и собственного голоса.

— … От того, что ты идёшь…

Я смотрел на Иришкино лицо — вспоминал, как вот так же рассматривал лица сидевших в зрительном зале людей. Тогда я по взглядам и по улыбкам слушателей понимал, что пою превосходно. Понял я это и сейчас.

— … Снегопад, снегопад…

Моей второй жене нравилось, когда я пел — даже тогда, когда она из-за болезни уже позабыла, кто я такой. Я часто усаживался рядом с её кроватью и наигрывал ей на гитаре мелодии из нашей юности: те, которые я слушал ещё во время жизни в Советском Союзе.

Я исполнял для неё мировую классику: Элвиса, битлов, «The Rolling Stones». Пел и эту песню из её любимого кинофильма «Девчата». Вот только она во время моего пения никогда не смотрела на меня с таким же восторгом и удивлением, как это делала сейчас Иришка.

— … Оттого, что ты мне просто улыбнулся…

Именно из-за отсутствия восторга и обожания на лицах моих слушателей я после службы в Советской армии навсегда вычеркнул пение со сцены из своих жизненных планов. Вычеркнул его вынужденно. Потому что новый «гениальный» голос я «тогда» так и не обрёл.

Я повернул голову и посмотрел на блестевшие за окном сугробы. Зима вдруг показалась мне не столь уж мрачной и холодной. А мысли о пребывании в Кировозаводске сейчас уже не навевали тоску и не тяготили меня, как при моём прошлом проживании здесь.

— … Погляди, погляди…

Сердце в моей груди размеренно отбивало ритм. Пальцы уверенно опускались на холодные клавиши пианино. Голос не срывался, без труда вытягивал высокие ноты. Я прислушивался к нему. Радовался его звучанию, словно возвращению старого друга.

Сообразил, что уже и не помнил, когда я в прошлый раз чувствовал себя таким счастливым. Усомнился, что после похорон сыновей (тогда, в девяносто четвёртом) такое со мной вообще случалось. Я повернул лицо к Иришке, увидел в её глазах влажный блеск.

Пропел финальные слова:

— … Оттого, что кто-то любит гармониста.

Я по всем правилам завершил музыкальную композицию. Выждал, пока музыка стихла. Убрал руки с клавиш, замер с идеально ровной спиной (будто всё ещё чувствовал себя сидящим на сцене перед переполненным зрительным залом).

Взглянул на Иришку и спросил:

— Как тебе мой новый голос, сестрёнка?

Лукина вздрогнула — будто я своим вопросом вывел её из транса.

Она шумно вздохнула. Дёрнула головой — тряхнула косичками.

— Вася, я не понимаю, почему ты ругал свой голос? — спросила она. — Да, он уже не такой, как раньше. В детстве ты пел по-другому. Но так и что? Это же было давным-давно!

Лукина пожала плечами.

— Василий, ты уже не ребёнок. Теперь ты взрослый мужчина. Было бы странно, если бы ты всё ещё пел дискантом. Сейчас у тебя вполне приличный лирический баритон. Вот, смотри…

Иришка показала мне свою руку и сообщила:

— У меня от твоего пения мурашки по коже бегали!

Она улыбнулась.

— Девчонки будут рыдать и смеяться от звуков твоего взрослого голоса, — заявила она. — Вася, ты разорвёшь им сердца в клочья! Моё сердце до сих пор колотится, как сумасшедшее.

Иришка прикоснулась рукой к своей груди. Она тут же сложила вместе ладони, подняла их на уровень своего лица.

Заглянула мне в глаза и попросила:

— Васенька, спой что-нибудь ещё. Пожалуйста!