Таких не берут в космонавты. Часть 1

Глава 16

— Покажи! — прозвучали сразу несколько голосов.

Школьники вскочили с лавок, рванули к стоявшей около доски Наде-большой.

Комсорг класса выставила перед собой левую руку, будто отгородилась от одноклассников.

— Спокойно! — сказала она. — Газету помнёте. Сейчас покажу.

Надя-большая отыскала взглядом мои глаза, улыбнулась. Она прошла между рядами, подошла к моей парте.

Туда же устремились и другие мои одноклассники — я и сидевший рядом со мной Черепанов оказались в окружении сопевших и подкашливавших школьников.

Надя положила газету на столешницу.

— Василий, смотри, — сказала она. — Твоя фотография.

Комсорг ткнула пальцем в газетную страницу.

Я посмотрел на чёрно-белую картинку, которая была размером примерно с пачку папирос «Беломорканал». Увидел, что там два изображения. На правой половине картинки был темноволосый парень с миндалевидными глазами: тот самый, кого я разглядывал теперь по утрам в зеркале во время умывания (на фотографии я выглядел серьёзным, задумчивым). На левой части иллюстрации улыбался мальчишка в пионерском галстуке — Коля Осинкин из пятого «А» класса.

— Вася симпатичным получился, — произнёс у меня над головой женский голос.

Навалившийся мне на плечо Черепанов сказал:

— Лучше бы они тут поместили мой рисунок, где ты пацана в руках держишь.

Алексей вздохнул.

Я взглянул на заголовок, прочёл: «Комсомолец-герой». Пробежался глазами по первым строкам статьи: «В каждом поколении комсомольцев есть свои герои. Нынешнее поколение не стало исключением. Комсомолец Василий Пиняев, ученик десятого класса сорок восьмой школы нашего города доказал, что современные комсомольцы достойны памяти своих предшественников, прославившихся беззаветным мужеством во время Великой Отечественной войны…»

— Надя, дай почитать!

Сразу несколько рук потянулись к газете.

Комсорг класса их решительно оттолкнула.

— Позже почитаете, — ответила Надя-большая. — Сейчас урок начнётся.

Будто в подтверждение её слов у нас над головами надрывисто задребезжал звонок.

— Блин, не успели, — выдохнула Иришка Лукина.

На уроке истории я снова озадачил свою виртуальную помощницу:

«Эмма, найди мне статью "Комсомолец-герой" из февральского номера кировозаводской газеты "Комсомолец" за февраль тысяча девятьсот шестьдесят шестого года».

«Господин Шульц, к сожалению…»

«Понял, Эмма. Спасибо».

После урока истории мои одноклассники не разбежались из класса по своим делам, как это бывало обычно. Едва ли не строем они прошли к кабинету литературы, стали группой около пока ещё запертой двери в классную комнату. Окружили сжимавшую в руках газету Надю Веретенникову. В общую группу влились и Лёша Черепанов и Иришка Лукина. Лишь я один стоял чуть поодаль от одноклассников: в паре шагов за их спинами. Но и там я слышал звонкий голос Нади-большой, громко читавший газетную статью.

— … Комсомолец Пиняев замер у распахнутых ворот горящего здания, — торжественно вещала комсорг класса. — Огонь уже охватил большую часть помещения, чёрный дым затруднял дыхание. Василий почувствовал на своём лице обжигающие прикосновения языков пламени. Из его ослеплённых дымом глаз катились слёзы. Но Василий не повернул назад. Он сжал зубы и решительно шагнул прямо в огонь. Пиняев поспешил туда, откуда доносился уже едва слышный кашель пойманного в огненную ловушку пятиклассника…

Ко мне подошла Надя Степанова, староста нашего класса — она принесла ключ от кабинета. Степанова не пошла к двери, будто вдруг позабыла о зажатом в кулаке ключе. Надя-маленькая посмотрела мне в лицо, прикрыла свои острые колени портфелем. Она не отводила взгляда от моего лица. Молчала. Слушала голос своей подруги, рассказывавший о подвиге комсомольца Васи Пиняева. Её глаза блестели, будто в них отражались те самые «ужасные языки пламени», которые описала в своей статье журналистка.

— … Василий Пиняев понимал, что не может остановиться или отступить, как и наши земляки, пожертвовавшие свои жизни во имя Победы. Он слышал, как пламя с треском пожирало стоявшую в складском помещении мебель. Он ничего не видел вокруг себя из-за чёрного дыма. Он не дышал. Но шёл вперёд. Потому что понимал: там, в дальнем углу пылающего школьного склада находился нуждавшийся в его помощи пионер. Как советский человек, как комсомолец, как старший товарищ, Пиняев не мог поступить иначе…

«Эмма, эта журналистка могла бы неплохие романы сочинять. Жаль, что её статьи не дожили до эпохи интернета».

К нам подошёл учитель литературы. Максим Григорьевич поправил на лице очки, шёпотом (будто опасался, что помешает торжественному чтению) поинтересовался у Степановой причиной собрания.

Надя-маленькая указала на меня и сообщила:

— Статью в газете про Васю читаем.

— Статью?

Максим Григорьевич взглянул на меня сквозь толстые линзы и тоже прислушался.

— … Бушевавшее впереди пламя, будто штора, отгородило комсомольца Пиняева от ворот склада. Но Василий не остановился. Он прижал к своей груди уже почти не дышавшего мальчика и будто один из комсомольцев героев военных лет бесстрашно шагнул в огонь. Очевидцы позже расскажут о его обгоревшей одежде, об украшенном многочисленными пропаленами Колином пионерском галстуке, об упавшем в огонь с обгоревшего пиджака комсомольском значке, который позже обнаружили тушившие огонь пожарные…

Я заметил, как учитель кивнул головой.

Услышал, как он произнёс:

— Красочное описание. Настя Рева писала. Узнаю её стиль. Хорошая девочка. Способная.

— … В понедельник семнадцатого января пламя не получило свою жертву, — возвестила Надя Веретенникова. — Потому что этому помешал обычный школьник с настоящим комсомольским сердцем: Василий Пиняев. Поступок Пиняева явился неоспоримым доказательством того, что нынешнее поколение решительно подхватило эстафетную палочку из рук своих предков. Мы уверенно смотрим в будущее, и не боимся никаких трудностей и опасностей. Пока среди нас есть такие комсомольцы-герои, как Василий Пиняев…

Дребезжание звонка поглотило звуки голоса Нади-большой. Надя замолчала, прервала чтение на середине предложение. Школьники заметили стоявшего рядом с ними учителя, расступились.

— Товарищи будущие выпускники, начался урок, — сообщил Максим Григорьевич. — Пора получать знания.

Староста десятого «Б» класса словно только сейчас вспомнила о зажатом в её руке ключе — она поспешила к двери кабинета.

Одноклассники взглянули на меня — они будто представили описанную в газетной статье сцену: Вася Пиняев входил в объятое пламенем помещение.

Не поэтому ли они настояли на том, чтобы я вошёл в класс первым?

После уроков ко мне подошла состоявшая из десятка одноклассников делегация во главе со старостой класса и комсоргом. Они окружили мою парту. Подтолкнули вперёд Надю-маленькую.

Староста посмотрела на меня своими яркими глазами и поинтересовалась, не пойду ли я сегодня снова в актовый зал. Ученики десятого «Б» класса попросили, чтобы я им снова спел.

— Да! — поддержал просьбу одноклассников Черепанов. — Спой нам ту песню про Землю в иллюминаторе!

— Про траву, — подсказала Иришка.

Я застегнул свой портфель, поставил его на столешницу. Покачал головой.

— Сегодня не получится, — сказал я.

Посмотрел сперва на старосту, затем на комсорга — девицы смущенно опустили глаза.

— Забыли, что нас с вами на семь часов в двадцать второй кабинет пригласили? — спросил я.

— Так… времени ещё полно…

— Время осталось для того, чтобы мы дома поели и сделали пару домашних заданий, — сказал я.

Одноклассники разочарованно вздохнули.

— А завтра? — спросили они.

— О том, что будет завтра, мы с вами узнаем завтра, — сказал я. — Пока ничего не обещаю.

С домашними заданиями я покончил ещё до возвращения с работы Иришкиных родителей. Снова уделил внимание лишь письменным работам, проигнорировал устные задания. Привитая мне за годы жизни в Германии немецкая пунктуальность настойчиво требовала, чтобы я изменил подход к выполнению заданных на дом уроков. Но моя вновь обретённая советская натура настаивала на том, что при наличии Эммы, устные уроки — это напрасный труд.

Я учёл тот факт, что находился сейчас в СССР. Поэтому с лёгкостью проигнорировал нашёптывания моей приобретённой на старости лет немецкой «правильности». Вспомнил, что я снова советский человек Василий Пеняев, а не немецкий бюргер Базилиус Шульц.

Виктор Семёнович и Вера Петровна сегодня вернулись с работы домой одновременно. В прихожей щёлкнул замок, и я услышал чуть приглушённый плотно прикрытой в комнату дверью весёлый голос Иришкиного отца. К тому времени я уже сложил портфель и заново перечитал написанную обо мне Анастасией Ревой статью (свежий номер городской газеты «Комсомолец» я вынул после школы из почтового ящика на двери квартиры Лукиных).

Примерно через пять минут после появления в квартире Иришкиных родителей, в дверь нашей комнаты решительно постучали.

— Эй, комсомольцы! — крикнул из-за двери Виктор Семёнович. — Выходите пить чай!

Виктор Семёнович выждал, пока мы с Иришкой усядемся за стол в гостиной. Он вынул изо рта не прикуренную трубку, хмыкнул. Посмотрел на меня, потряс над столешницей газетой: тем самым уже просмотренным мною «Комсомольцем».

Иришкин отец указал на меня трубкой.

— Я думал: дочь в понедельник приукрасила события, — сказал он. — Уж очень красиво она рассказывала о том пожаре в вашей школе. А тут… глядишь ты… приносят мне сегодня вот эту газету. Тычут в неё пальцем и спрашивают, не про племянника ли моей жены там написали. Я гляжу… и о-па! На фотографии-то Василий собственной персоной!

Виктор Семёнович улыбнулся, стукнул трубкой по газете.

— Почитал я, значит, что тут о тебе, Василий, напечатали, — сообщил он. — Сообразил, что Иришка ещё и приуменьшила твои заслуги. Ты у нас геройский мужик, Василий! Мне сегодня об этом после обеда все сотрудники моего отдела сказали. Не поверишь: даже директор завода ко мне с этой газетой подошёл. Сказал, что я тебе руку пожал вместо него.

Виктор Семёнович сунул трубку в рот, протянул мне руку — я пожал её.

Сидевшая рядом с отцом Иришка горделиво улыбнулась.

Я почувствовал, как тётя Вера погладила меня по плечу.

— Молодец, Вася, — сказала Вера Петровна. — Ты очень похож на своего деда, моего папу. Просто вылитый!

Она вздохнула и добавила:

— Жаль, что ты его никогда не видел. Проклятая война…

По пути в школу я обнаружил: все мои воспоминания о школьных комсомольских собраниях имели негативный оттенок. Я смутно вспомнил, что на тех собраниях мне обычно выносили всевозможные порицания. Дважды на таких собраниях принимали решения об исключении меня из рядов Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодёжи (вот только те решения позже отменялись вышестоящими инстанциями благодаря вмешательству друзей моего отца). Поэтому сегодня я перед встречей с комсомольскими вожаками не испытывал радостного трепета. Но и не волновался: посчитал, что я уже стар для подобных переживаний.

Вошёл в школу и пробормотал:

— Я стар. Я суперстар.

В вестибюле школы я встретил старосту и комсорга своего класса. Обе Нади выглядели взволнованными и будто взъерошенными. Они бросились мне навстречу, осмотрели меня с ног до головы. Ничего не сказали по поводу моих джинсов и полосатого джемпера. Надя-большая поправила прицепленный у меня на груди комсомольский значок (он висел на том самом месте, куда его прикрепила во вторник комсорг школы Зосимова). Нади сказали мне, что до начала собрания осталось пять минут. Девчонки точно под конвоем проводили меня до двери двадцать второго кабинета. Но в сам кабинет они меня не пригласили: заявили, что позовут «когда надо».

Я с минуту постоял около двадцать второго кабинета — прислушивался к звучавшим за дверью звонким голосам. Отметил, что в классе собралось не меньше полутора десятков человек. Ничего интересного я не услышал, прошёл к окнам, за которыми уже сгущались сумерки. Школьные коридоры ещё не выглядели безлюдными. Мимо меня то и дело проходили учителя и задержавшиеся в школе старшеклассники. В конце коридора шаркала по полу намотанной на деревянную швабру тряпкой седовласая техничка. Около окна я надолго не задержался — неторопливо прогулялся до актового зала (видел, подходя к школе, что в окнах зала горел свет).

Приоткрыл дверь, заглянул в зал.

Увидел на сцене группу школьников. Узнал Свету Клубничкину из десятого «А» и Геннадия Тюляева из одиннадцатого «Б». Они стояли, вытянувшись по струнке, смотрел друг на друга. Клубничкина замерла, горделиво вздёрнув нос, словно изображала несломленную комсомолку на допросе в гестапо. Я отметил, что выглядела Света неплохо. Решил: не удивительно, что Лёша Черепанов выбрал её на роль натурщицы для увековечивания на бумаге образа гордых покорительниц космоса. Тюляев смотрел на Свету преувеличенно серьёзно, сжимал кулаки — он походил на эдакого идейного комсомольца, киношного Павку Корчагина.

— … А если нам убить их главного оберлейтенанта⁈ — воскликнула Клубничкина.

Она добавила в голос трагичные ноты.

— Убить-то мы его убьём, — ответил ей Тюляев. — Да только нового пришлют!

Он махнул рукой — будто разрубил невидимой шашкой невидимого врага.

Из-за спины Геннадия выглянула незнакомая мне черноволосая девчонка, крикнула:

— Давайте уничтожим все списки!

Я уловил в её призыве фальшивые ноты.

Гена и Светлана повернули в её сторону лица. Тюляев покачал головой.

— Они на бирже под охраной! — объявил Геннадий.

— Мы сожжём биржу! — сказала Клубничкина. — Вместе со всеми списками и документами!‥

«Эмма, похоже, что тут совещаются подпольщики-молодогвардейцы. Не буду им мешать».

Я усмехнулся, аккуратно прикрыл дверь — голоса репетировавших на сцене артистов стали тише. Я взглянул на часы, подумал о том, что давно не проверял положение стрелок на циферблатах: свою нынешнюю жизнь сном уже не считал. Отметил, что время перевалило за семь часов вечера. Прошёлся мимо зеркал в вестибюле, взглянул на своё отражение: для похода на комсомольское собрание я надел уже привычный школьный наряд — джинсы и джемпер. Проверил в кармане наличие комсомольского билета (я прихватил его с собой на всякий случай). Прогулялся мимо двери двадцать второго кабинета. Услышал за дверью голоса.

Но не остановился, чтобы их послушать. Потому что обнаружил: за мной внимательно наблюдал незнакомый рыжеволосый мужчина. Тот стоял около окна (на том месте, откуда я ещё недавно рассматривал выглядывавшие на улице из сугробов верхушки кустов). Мужчина посматривал на меня, близоруко щурил глаза. Его лицо не вызвало в моей памяти никаких ассоциаций: при прошлом посещении Кировозаводска я с этим человеком вряд ли встречался. Но мужчина посматривал на меня с явным интересом, будто узнал во мне старого знакомого. Я снова взглянул на его покрытое веснушками лицо с маленьким курносым носом.

Подумал: «Явно не школьник. Лет двадцать пять ему. Не меньше».

Решительно подошёл к незнакомцу — тот заговорил первым.

Рыжеволосый спросил:

— Молодой человек, вы…

Он сунул руку в карман пиджака, достал оттуда сложенную до размеров карманного блокнота газету. Развернул её — я увидел знакомый заголовок «Комсомолец-герой» и фотографии (свою и Коли Осинкина).

Рыжеволосый мужчина поднёс газету к глазам и тут же снова посмотрел на меня. Ткнул в газету пальцем.

— Точно, — сказал он. — Вы тот самый Василий Пиняев.

Он улыбнулся — открыто, по-дружески. Протянул мне руку.

Я подошёл к нему — он оказался почти моего роста, лишь на пару сантиметров ниже. От мужчины пахло незнакомым одеколоном (приятный запах, похожий на аромат хвои с лёгкой примесью табака).

— Фёдор, — представился он. — Митрошкин.

Я пожал Фёдору руку.

— Рад знакомству, — сказал Митрошкин. — Буквально час назад прочел статью в нашей газете. Впечатлён. Лена в начале недели о вас говорила. Но я, признаться, пропустил её слова мимо ушей. Теперь понимаю, что сделал это напрасно.

Он лишь теперь взглянул на мои джинсы.

— Вы к нам из Москвы приехали, насколько я помню, — сказал он. — Лена мне об этом говорила.

— Лена?

— Елена Зосимова. Комсорг вашей школы.

Мне показалось, что Фёдор слегка смутился.

Митрошкин снова показал мне газету и спросил:

— Василий, так всё это правда? Всё так и было? Я говорю о том, что Настя Рева написала в статье.

Я пожал плечами.

— В общих чертах. Был горящий сарай. Был мальчишка. Был взломанный замок на воротах. Сарай, конечно, полыхал не так активно, как это описала Анастасия. Но свой комсомольский значок я там действительно потерял.

Митрошкин покачал головой — слегка испортил свою тщательно уложенную причёску.

— Вы, Василий, действительно, герой, — сказал он. — Я рад нашему знакомству.

Митрошкин спрятал в карман газету.

Я спросил:

— Фёдор, подскажите, пожалуйста, ваше отчество и год рождения.

Митрошин растеряно улыбнулся.

— Зачем?

— Вы много обо мне слышали. Вот и я хочу узнать о вас немного больше.

Фёдор снова тряхнул головой.

— Резонно, — сказал он. — Митрошкин Фёдор Матвеевич. Сорокового года рождения. Я…

Он не договорил, потому что дверь двадцать второго кабинета резко распахнулась, в коридор выглянула слегка взъерошенная Надя Веретенникова, комсорг моего класса.

Надя-большая отыскала меня взглядом и сообщила:

— Василий, входи! Тебя ждут!

Я поспешил в класс.

На ходу попросил:

«Эмма, посмотри, пожалуйста, какая информация есть в сети о Фёдоре Матвеевиче Митрошкине тысяча девятьсот сорокового года рождения».