Студент 2

Глава 7

Сдерживал себя. Но этого хватило. Вышел самый настоящий нокаут. Гаврик порхнул через всю площадку, с грохотом вторично врезался в несчастную дверь, сполз по ней на кафельный пол. Фалды пиджака задрались как плавники летучей рыбы. Выражение бородатого лица — ни в сказке сказать, ни пером описать. Полный отказ воспринимать реальность. Будто бы на востоке вдруг взошло четыре Солнца вместо одного, и с этим теперь как-то надо жить.

Я тщательно запер дверь на два оборота ключа.

— Прошу прощения. Соседи ваши… — я кивнул назад, — он их два раза бомбил. Не знаю, что они подумают. Если надо, лично извинюсь.

— Да их там и нету никого, — машинально пробормотал хозяин. — На даче все…

В коридоре появилась Алиса.

— Ну что? — очень спокойно спросила она. — Уволен из женихов? — и показала взглядом на дверь, за которой наступила тишина.

— Надеюсь, — с чувством произнес КВ и наконец-то заулыбался. — Ну что мы стоим? Или жизнь кончилась⁈ Прошу за стол, у нас ведь, с позволения сказать, еще столько дел! В смысле блюд.

И мы вернулись в зал. Обретший свободу Макс, смешно пыхтя коротким носом, зацокал коготками по паркету следом за нами.

Бессловесная Нина Григорьевна суетилась за столом. Рухнувший стул уже стоял на месте.

— Прошу… — поспешно лепетнула она, делая шаг назад. — Боюсь, что гусь остыл, но…

— Боюсь, что гусь? — продекламировал хозяин. — А ты не бойся! И успокойся!

И расхохотался, очень довольный сомнительными рифмами.

Тем не менее этот не слишком удачный юмор разрядил обстановку. За стол уселись как давние друзья (Макс ухитрился вскарабкаться на диван и с сопением взирал на пиршество оттуда), разлили по рюмкам и фужерам «Дивин» и «Саперави».

— Ну, — с подъемом произнес глава семейства, — давайте воспримем просто так, за все хорошее! И пожелаем его друг другу! Это самое хорошее.

— Хорошего будущего, — уточнила Алиса.

— Так точно! — бодро отчеканил КВ.

Против этого возражать трудно. Все выпили. Я глотнул коньяк очень аккуратно, памятуя о физическом возрасте. Алкоголь немедля прокатился по мозгам, но я не дал ему завладеть мной, держа все под контролем.

Бог весть почему фраза Алисы о будущем зацепила меня. То есть, понятно, почему. Ведь я-то знаю это будущее! Я знаю, что вот здесь, сейчас — последние спокойные, ясные годы Советского Союза перед долгими непогодами, а потом и вовсе катастрофой. Скоро пойдет Афган, умрет Брежнев, еще несколько лет протянутся в унылом безвременье… Ну а потом Перестройка, ложные призраки надежд, обманувшие миллионы людей…

Конечно, кто знает, как обернется ход событий в этой ветке времени! Но очень уж много пробудилось воспоминаний. Они побежали сами, и в какой-то миг я не то, что встревожился, но решил, что эти волны памяти сейчас ни к чему. И пригубил еще «Дивина».

Константин же Валентинович к этой минуте принял на грудь куда больше моего, раздухарился, разоткровенничался об отношениях с деклассированным Петром Геннадьевичем.

— … Петька-то, понимаешь, он кто? Он племянник нашего зампреда покойного!

— Кого?

— Сейчас объясню.

Выяснилось, что покойный дядя был заместителем председателя Союза художников. Местного отделения, разумеется. И в свое время очень крепко поддержал начинающего живописца Константина…

— … ну, человек он был сложный. С ним непросто было. Многие были в обиде. Может, и по делу… Но ко мне отнесся очень хорошо. С позволения сказать, крестным отцом в искусстве стал. По сути, он меня в Союз и принял. А без этого, сам понимаешь…

Я кивнул, понимая. Членские билеты творческих объединений в СССР: Союзов писателей, художников, кинематографистов и прочих — даровали человеку статус фрилансера, при том, что слова такого, естественно, слыхом никто не слыхивал. Так вот, покойнику очень пришлись по душе творения молодого художника, тогда тяготевшего к батальному жанру.

— … но в этом направлении вообще пробиться тяжело, а в провинции тем паче. Там своего рода свой клуб для избранных, круговая порука. Чуть ли не масонская ложа. Пришлось мне перебираться в пейзажисты, да халтурить где попало. Ну, а потом вот подвернулась эта, с позволения сказать, наскальная живопись…

Так иронически Константин Валентинович назвал пресловутые мозаичные панно. Но они-то его и выручили. На них был спрос, заказы не переводились… Повезло? Да как сказать. Собственно, художник-то он был неплохой, так что если и повезло, то по делу. Но это, разумеется, лишь хлеб насущный, а живопись он не оставлял: и на пленэр ездил, и городские пейзажи писал, и выставлялся достаточно успешно. Профессиональная карьера вполне удалась.

Он разлил еще по коньячной дозе, махнул свою, по-простецки занюхал хлебной коркой. Глаза заслезились.

— Ты знаешь, — задушевно сказал он, — я покойнику навсегда благодарен. Он ведь, с позволения сказать, мой золотой ключик. Как бы все сложилось без него?.. То-то и оно. Потому я и Петьку поддержал, и в Союз его рекомендовал. Ну да правду сказать, он художник-то стоящий! Глаз, рука, чувство цвета — все при нем. Правда, характер… Как-то ни в мать, ни в отца, а в прохожего молодца. Впрочем, дядюшка тоже был тот еще хрен с редькой. Только вот я к нему как попал в любимчики, так и не вышел. Ну и на том спасибо. А Петька…

При несомненных таланте и прилежной трудоспособности Петр Геннадьевич оказался обладателем заносчивого, склочного, обидчивого характера. «Говно из него лезет,» — говорят про таких в просторечии, и точнее не скажешь. Портретист производил морально вонючий продукт в промышленных масштабах. Он вечно был чем-то недоволен, с кем-то ругался, писал многочисленные доносы и жалобы, строго следил, чтобы их фиксировали в канцелярии в журнале входящих документов, после чего требовал официальной реакции, потрясая инвентарным номером. «Раздувал кадило,» — так называли это в правлении Союза, мысленно матерясь. А бывало, что и вслух. Короче говоря, молодой художник быстро приобрел репутацию «инфант террибля» в профессиональной среде. Вокруг него возникло отчуждение. И поделом.

Но вот тут-то говенный творец и воспылал страстью к юной дочери коллеги-художника…

Константин Валентинович говорил об этом очень тактично, оберегая чувства дочери, а Нина Григорьевна китайским болванчиком кивала, беспрекословно соглашаясь с мужем.

— … понимаешь, вот какой он, с позволения сказать, зять⁈ Это ж не мужчина, а недоумение. Я своей дочери враг, что ли?.. А он распетушился весь, с самыми серьезными намерениями! Смех и грех. Положим, Алиска несовершеннолетняя, но это вопрос времени. Недолгого. Восемнадцать ей через два месяца. Он на это и напирал…

В целеустремленности способному портретисту отказать было нельзя. Правда, прямо он не говорил, но очень прозрачно намекал на свои вожделения. В гостях несколько раз бывал, но надо признать, что вел себя безупречно корректно. Однако вот всеми правдами и неправдами напросился в это воскресенье, и опять же не явно, а намеками дал понять, что этот визит будет решающим…

— … если честно, у меня духу не хватило его отвадить, — признался КВ. — Он слишком хорошо знает, что я обязан его дяде. Ну и с позволения сказать, тянул, тянул… не решался. И ты уж извини…

Извинялся он за то, что случайно узнав о случайном знакомстве дочери с неким ровесником, решил сыграть на этом поле. Выстроил психологическую комбинацию. Ну и вышло то, что вышло.

Глотнув еще коньяку, он задумчиво молвил:

— Теперь вот чего от него ждать после таких перелетов?.. А хотя и черт с ним! Он сам-то… Вот что он понес поганым языком, ты слыхал⁈

— Слыхал, конечно.

Художник разгорячился:

— Ну так! В старину за это — на дуэль, и мажь лоб зеленкой, чтобы инфекцию пуля не занесла… Ну, а сейчас попроще. Гуманизм, с позволения сказать. Еще легко отделался, я считаю! И ты не думай об этом, да и мы не будем. Нам от этого ни холодно, ни жарко. И я тебя прикрою, если что. Есть связи, с позволения сказать, на высшем уровне!..

Тут он расхвастался, заговорил про свои контакты в здешнем бомонде: областном управлении культуры и даже Обкоме КПСС, где его ценят как создателя монументальных мозаичных фресок… возможно, где-то привирал, а что-то было истиной… Но суть не в том. Чем дальше развивал он данную тему, тем яснее я сознавал, что он очень хочет и не решается заговорить про наши отношения с Алисой. Еще проще сказать — ему очень хочется видеть меня рядом с ней. Ну, а в перспективе…

Да. Ну а я-то сам как к этому отнесусь⁈ Я ж не думал, не гадал, а просто так влип в эту историю как бог из машины. С функцией этого бога, надеюсь, справился успешно, а вот в остальном… В конце концов, у меня есть Лена как Дульсинея Тобосская у Дон Кихота! А что касается Алисы… Нет. Она слишком чистая, слишком ясная девушка для того, чтобы с ней играть в мутные игры. Здесь надо либо играть честно, либо совсем не играть.

Но это я должен ей объяснить наедине.

И я продолжил вести себя вежливо, воспитанно, сдержанно. Не хмелел. На столе возникла перемена блюд. Явились чай, торт. «Прага». Шикарный, натуральный, такие давно остались в советском прошлом. Даже обычные, недорогие тортики тех времен — «Бисквитный», «Школадно-смородиновый», стоившие порядка двух, двух с половиной рублей, были, как говорится — пальчики оближешь. Что говорить о «Праге», которая рангом выше и стоила три рубля с чем-то!..

Время пролетело незаметно, стало вечереть. Петр Геннадьевич растворился в мировом пространстве и больше на горизонте не возникал. И разговоры о нем прекратились. Хотя безмолвный призрак позорного жениха присутствовал, это ощущалось. Но было окутано деликатным умолчанием.

А еще более тонким чутьем я уловил, что у супружеской четы в глубине душ нарастает беспокойство. Гость употребил спиртное, добираться ему далеко… Не предложить бы ему переночевать?.. Ну, а это может иметь сложные последствия. Которые, с одной стороны вроде бы и пусть будут, а с другой… Все-таки дочка еще такая юная…

Прочитав эти мысли супругов, я решил, что пора отчаливать. Не сразу, конечно. Выпил еще чашку чая, благовоспитанно поговорил о том-о сем… И наконец, произнес:

— Ну что ж, спасибо за роскошный прием…

— Да что ты! — громыхнул несколько искусственным смехом Константин Валентинович. — С позволения сказать, это было внезапное приключение!..

— Что тоже неплохо, — улыбнулся я, поднимаясь. — В жизни должны быть яркие впечатления.

— Это точно! — убежденно подтвердил хозяин, также вставая, а за ним поспешили и женщины. — Без этого нет искусства!..

— Ты на трамвай? — спросила Алиса.

— Наверное…

— Я провожу.

Это было сказано так, что родители приняли слова дочери как данность. Ну, конечно, распрощались со всей положенной пышностью, с приглашениями заходить в дальнейшем, и Макс приковылял в прихожую на кривых ножках, и остатком хвостика мотал как пропеллером. Похоже, он теперь окончательно воспринял меня как своего.

На этой позитивной ноте и расстались.

Следов портретиста в подъезде не обнаружилось. Исчез как нечистый дух. Полуботинки тоже. Как-то сумел надеть. А может, так и пошел в носках, унося на щуплой сутулой спине все горести и обиды этого мира, а «педали» держал в руках…

Ну, понятно, это во мне так забродил язвительный юмор. А вообще-то мы шагали молча. Неспешно. Легчайшее тепло августовского вечера мягко овевало нас.

— Слушай, — внезапно сказала Алиса.

— Да?

— Хочу сказать тебе кое-что.

— Слушаю, — дипломатично ответил я, на всякий случай готовясь к любому развороту темы.

— Ну, во-первых, извини за то, что мы тебя втянули в авантюру… С позволения сказать, всей нашей замечательной семейкой, — она улыбнулась с едва заметным озорством.

Я махнул рукой:

— Да брось! Как вышло, так вышло. Ничего худого не вижу. Это всем на пользу. Особенно таким субъектам, как это бородатое несчастье, нужны уроки жизненной правды. Им же лучше. Пусть себя оценивают реально.

Прозвучало чересчур напыщенно, я сам это ощутил. Слишком по-взрослому. Но уж как сказано, так сказано! Да ведь Алиса и вправду особа необычная, с не по возрасту зрелым разумом. И… честно говоря, чем дальше, тем больше она мне нравилась. А уж фигурка у нее какая ладная! Петр Геннадьевич как художник, несомненно, обладал развитым воображением: не сомневаюсь, что он без труда представлял себе девушку в жанре «ню», отчего даже столь маломощный организм должен был заколыхаться на волнах эротического возбуждения.

Еще помолчали. Чувствовалось, что «во-вторых» дается девушке намного труднее. Но вот она сделала усилие и взяла барьер:

— А во-вторых… Я очень рада нашему знакомству, оно такое интересное получилось. Но ведь это так спонтанно… Мы ничего не знаем друг о друге, согласен?

— Конечно. Предлагаешь приоткрыть завесы прошлого?

А, черт. Вновь вышло вычурно.

Она улыбнулась:

— Примерно так. Только мне-то приоткрывать нечего. Родилась, семнадцать лет живу здесь, — она ткнула пальцем через правое плечо. — Детсад, школа. Друзья детства. Все! А вот у тебя… Скажи, ведь у тебя наверняка девушка есть?

Я все же сделал крохотную паузу, прежде чем признать:

— Да. Есть.

— Ну вот, — очень спокойно сказала она. — А слова «давай будем только друзьями»… Не знаю. На мой взгляд, надо или совсем, или никак. Хотя если ты хочешь…

И она пожала плечами, а я в очередной раз отметил ее недетскую рассудительность.

— Согласен, — серьезно сказал я, чувствуя, что меня уже притянуло к этой девушке, и расставаться будет нелегко. Нет, разумеется, я с этим справлюсь, без вопросов. Но я уже вижу, как придется мне побороться с собой…

Под такие мои размышления мы очутились на трамвайной остановке. И вот уж гремит, приближаясь к нам, апельсиновый вагон «Татра»… Алиса вдруг заторопилась:

— Слушай! Ну, короче… смотри сам, тебе решать. Где я живу, ты знаешь. Захочешь — найдешь. Я…

Она не договорила. Вдруг обхватив меня, она на миг с силой прижалась, и я призрачно ощутил прелестную нежность юного девичьего тела. И теплые губы мимолетно коснулись моей щеки.

Это произошло так мгновенно, что я не успел ровно ничего. Да и надо ли было успевать?.. Алиса отскочила от меня так, словно обожглась.

Или нет, не обожглась. А будто застыдилась своего порыва. И мне внезапно почудилось, что в глазах ее блеснули слезы.

Но тут же она улыбнулась:

— Ну, счастливо! — и помахала рукой.

…Почти пустой вагон, гремя разболтанными железными суставами, вез меня через весь почти город, а в голове крутились слова старинного романса:

Если любишь — найди,

Если хочешь — приди,

Этот день не пройдет без следа…

И я чувствовал в себе и в окружающем меня мире нечто необычайное. Как будто мираж безмятежности и счастья окружил меня. Хрупкий. Недолговечный. Краткое дуновение событий — и нет его. Но сейчас он есть. И вряд ли я когда это забуду. И было так чудесно-тепло, как бывает только на исходе лета. Особенно я ощутил это, выйдя в сумерки из трамвая. И шел, сознавая, что вот они, последние деньки раздолья перед студенческими буднями… Правда, еще добавляла тепла мысль о том, что в последний день августа вернется Лена. А уж эту мысль я нянчил в сознании как любимое дитя.

С ней и поднимался к себе на этаж, овеваемый кухонными запахами — они стали заметно сильнее, чем прежде. Общага потихоньку заселялась в преддверии первого сентября.