Студент 2

Глава 20

Коля бесповоротно поволок наказанного в сторону лестничной клетки, а дамское общество продолжало возбужденно гомонить.

— Любка! Я тебе говойю — напиши заявление! — наседала картавая здоровячка. — Потом забейешь. Не посадят же его в конце концов! Пусть в КПЗ посидит недельку. Там вот, глядишь, мозги на место встанут.

— Так из института сто процентов вылетит, — прозвучал еще чей-то рассудочный голос. — И из комсомола, разумеется.

— А туда и доога!

— Да ну, — отмахнулась Люба. — Стану я еще об говно руки пачкать!.. Вась, ты что хотел-то?

— Да книгу взять, — мигом сообразил я. — Помнишь?

— А! — так же вмиг смекнула она. — Пошли, конечно. Гражданки, расходимся! Инцидент исчерпан. Нечего зря глазеть!..

И мы прошли в 312-ю. Дверь Люба плотно прихлопнула. В комнате был беспорядок, один стул лежал на полу, и валялись вокруг несколько книжек и тетрадок.

— Паразит! — ругнулась хозяйка, проворно прибираясь. — Смотри-ка на него, воспылал страстью, придурок! Не в первый раз уже яйца подкатывает. «Люба, вы согласны на продолжение знакомства в уединенной обстановке?..» — передразнила она Жору гнусным голосом. — Ага, счас! Я только срать на тебя согласна.

Ворча таким образом, она ловко и быстро навела чистоту. Через минуту и следа дурацкой потасовки не было. Книги с тетрадями Люба затолкала на висячую полку. Вздохнула. Взглянула на меня каким-то иным, особенным взглядом.

Очень непохоже на прежнюю Любу — языкастую, своенравную и отвязанную. Сказочные небесные глаза почему-то посмотрели робко и просительно.

— Ты что? — я даже удивился вслух.

— Так, ничего… — промямлила она. — Ты знаешь… я, конечно, хотела сказать…

Слова давались ей с трудом, через моральную преграду. Но я угадал, что она хочет сказать. Шагнул к ней, дружески расставив руки…

И она бросилась мне в объятия. Обхватила, прижалась крепко-крепко… и разрыдалась от многих чувств.

Я не то, чтобы растерялся — реакцию девушки предугадать было несложно. Нет. Но испытал странную печаль: ведь две недели как с Леной попрощались на время, и такие лютые замесы один за другим! И острая щемящая жалость к Любе стиснула сердце — тоже ведь такая чудесная девчонка, хоть, спору нет, и шалопайная, тот еще сорванец в юбке. Сейчас ведь влюбится по-настоящему, и что тогда с ней делать?..

И как под заказ, вспомнилась мне Алиса. Стоял, от души обнимал Любу, трогательно уткнувшуюся носом мне в шею, поглаживал ее по плечам и спине, ощущал живую прелесть молодого женского тела… И память с четкой достоверностью вернула миг, когда Алиса так быстро, как бы смущаясь, прильнула ко мне, чмокнула в щеку и поскорей стыдливо отскочила. Тепло ее губ, мимолетное прикосновение девичьей груди — все это живо, все это во мне есть, и во что может превратиться в будущем?..

Ответа нет.

Люба подняла голову. Грубоватой ладошкой провела мне по шее, вытирая влагу.

— Ишь, разревелась, дура, — прокомментировала она самокритично.

— С чего бы это, Любовь… как по отчеству, не знаю? — я решил поддержать ее легкой шуткой.

— Кирилловна, — она вытерла мокрые щеки, хлюпнула носом.

— Так вот, с чего бы это, Любовь Кирилловна?

— Ах, Васенька! — вздохнула Любовь Кирилловна, вновь прильнув ко мне, и так доверчиво положив голову на плечо, что я чуть не раскис от умиления. — Вам, мужикам, трудно бывает нас понять. Ты, наверное, даже вообразить не можешь, что творится в душе у женщины, когда она видит, что есть кому ее защитить… Не знаю там, как другие, а русская баба сразу все отдаст ради такого мужчины! Хоть жизнь! Никогда не предаст… Ну вот, ржет, дурак! Я правду говорю.

— Да я не смеюсь, что ты!

Я и вправду не смеялся, но Любе если уж что взбрело в башку, то колом не вышибешь. Она отпрянула и смотрела сердито и обиженно.

Тут я не выдержал, и точно рассмеялся, с силой привлек ее к себе. Она послушно приникла, ласково мурлыкнув:

— Дурак.

Я осторожно поцеловал ее в темечко:

— Ладно, пойду я.

Не знаю, какие мысли в этот миг вихрились в Любиной голове. Но реакция была очень спокойная:

— Конечно, Васенька, иди. И мне позаниматься надо.

— А где соседки-то твои?

— Разъехались по домам на последние деньки. Завтра вернутся. Ну, иди!

И она даже оттолкнулась от меня. Но так взглянула!.. Бог мой, женские глаза — это, конечно, чудо. Космос. Вселенная!..

Вышел я в сложных чувствах, сам себя до конца не понимая. Но здраво рассудил, что и это надо выдержать в душе. Пусть отстоится, отлежится. Как говорят, по холодку обдумать надо…

На том и остановился. Поднялся на четвертый, прошел к четыреста двадцатой. Это другой коридорный отсек, далеко от нашей четыреста седьмой. Где душ, сортир и прочие коммунальные удобства.

Стукнул в дверь. Коля тут же открыл:

— Входи!

Комната была другого формата. Заметно меньше нашей, зато на двоих. Телевизор, холодильник. Нетрудно было догадаться, что Николай не просто старожил общаги, но заметная здесь фигура. Что немедля и выяснилось. Два-три умелых косвенных вопроса плюс как бы нечаянные проговорки — и я знал, что фамилия Николая Локтев, что вот уже четвертый курс… староста группы и заместитель старосты этажа. Старостами этажей и в целом общаги традиционно являются пятикурсники.

— … я так понимаю, что служба на флоте и рабфак — часть биографии?

— Все верно, — улыбнулся Николай. — Логически вычислил?

Я тоже улыбнулся:

— Это несложно.

— Да… Черноморский флот, 810-й Отдельный полк морской пехоты. Севастополь.

К этому пункту разговора мы уже сидели за столом. И вроде бы как присказки кончились. Пришло время основной темы.

— Ладно, — произнес он. — Скажи, это правда, что Жорка лез на Любку? Тупо так, внаглую?

— К сожалению.

И я рассказал все как было, точнее, то, что видел и делал, не раскрыв только мотив моего прихода к Любе. Хоть и подумал фоном, что общага — та же деревня, глядишь, слухи и поползут… Впрочем, в данной ситуации это было не важно.

Выслушав меня, Коля недобро покачал головой:

— Ну, Жорка…

Это следовало понимать так, что его однокурсник Георгий — юноша проблемный, и старосте с ним очень не скучно. В подробности Николай не полез, а я, естественно, расспрашивать не стал. Мне это ведь и на фиг не надо. А кроме того, и самому не трудно проанализировать и понять, что Жора — персонаж из разряда не то чтобы неудачников, а лучше сказать, людей, которые ухитряются до изумления не попадать в реальность. Таких у нас обычно называют кратким и емким словом «мудак». И судя по лицу Николая, «воспитательный процесс» еще предстоит, но сам воспитатель не слишком верит в его эффективность. Ибо мудака воспитывать тяжко. Он на то и мудак, что его мировосприятие, так сказать, системно смещено по сравнению с обычным. Он может не понимать элементарных поведенческих вещей вроде: будь вежлив… помоги старушке перейти через дорогу… Он искренне недоумевает: а на хрена быть вежливым? Какой мне толк от того, что я старушку переведу?.. При этом такой тип легче легкого способен быть великолепным математиком, музыкантом или еще кем-нибудь… Ну да что там говорить! Жизнь — великий сочинитель.

Тут мы с Николаем, похоже, мыслили синхронно. Я прямо-таки прочитал по его лицу, как он раскинул мысленный пасьянс… и решил подвести промежуточный итог:

— Ладно, Василий! Жора у меня под колпаком, а с тобой мы давай закрепим знакомство, не возражаешь?

— Никак нет, — ответствовал я, безошибочно поняв, о чем речь. И что отказываться в данной ситуации неразумно.

Он встал, из холодильника достал здоровенный помидор явно домашне-огородного происхождения: неправильной формы и расцветки, сорванный зеленым и дозревавший дома где-нибудь под кроватью. Была такая практика томатного собирательства в советские времена. В нашем климате (а в ХХ веке вообще было заметно прохладнее, чем в XXI) эти плоды редко когда вызревали на грядке — после Ильина дня (2 августа) считалось, что ночной воздух и вода в реках и озерах уже холодная. И овощи перестают расти, и купаться нельзя…

Короче говоря, вынул Николай такого огородного монстра, а из недр шкафа — початую чекушку «Русской» и два стакана.

— Мне чуть-чуть, — предупредил я. Он кивнул:

— Я тоже для профилактики.

И разлил граммов по пятьдесят.

Конечно, я расценил это как знак доверия. Николай Локтев увидел, что в общаге появился первокурсник, с которым вполне можно иметь дело. Теперь я должен эту репутацию оправдать.

Ножом хозяин расчекрыжил помидорину на четыре части, посыпал грубой серой солью.

— За знакомство! — провозгласил он, и мы выпили. Воспитание не позволило мне уйти сразу, мы деликатно потрепались о незначительном, после чего я объявил, что мне пора.

— Давай! — хозяин встал. Улыбнулся: — Ну, теперь дорогу в комнату знаешь! Будут вопросы — заходи!

— Конечно, — сказал я, понимая, что по пустякам старосту этажа беспокоить нечего. На том и распрощались.

Идя к себе в четыреста седьмую, я с некоторым удивлением обнаружил, что пятьдесят граммов водки сработали как последняя капля, переполнившая чашу. Упав на практически перебродивший коньяк, они вызвали какую-то снотворную реакцию. Разморило. По внешнему виду не скажешь, но изнутри-то я себя ощущал безошибочно… И ощутил сильное желание добраться до кровати, упасть и расслабиться, хотя было совсем еще не так поздно.

В комнате народ был в полном сборе, прибыл и Роман. По-моему, он был самую малость подшофе, хотя утверждать не возьмусь. Меня встретили приветливыми возгласами, аж душа расцвела… Я сказал: мужики, мол, я сейчас завалюсь, сильно устал, а вы не обращайте внимания, делайте свои дела, мне это не мешает никак, абсолютно. Именно этим словом подчеркнул — абсолютно, а Витек горячо подтвердил, должно быть, судя по себе. Он если уж засыпал, то хоть из пушки пали, не разбудишь.

Сказано — сделано, я лег, сделал вид, что задремал… при этом намеревался поразмыслить упорядоченно. Обработать сегодняшнюю информацию. Мне это представилось очень увлекательной задачей… Но парни в комнате, пусть и вполголоса, оберегая мой сон, пустились в такие разговоры, от которых мои уши превратились в локаторы. Проще говоря, стало интересно, потому что все это когда-то было мне знакомо, все я слышал, но по верхам, и давным-давно все это потерялось под грузом памяти… А тут вдруг воскресло. Ну какой тут к черту сон и даже размышления! Как сдуло. Я лежал с закрытыми глазами и слушал.

Трепались пацаны горячо и умеренно-матерно. А темы беседы, как в таких случаях бывает, перекидывались от одной к другой совершенно вольно.

Сперва заговорили о космических полетах, и понятно почему. Но… тут надо сделать небольшое предисловие.

Сами по себе запуски пилотируемых космических кораблей сделались к 1978 году достаточно рутинными. Нет, конечно, они были заметными событиями, но такой нереальной, сокрушительной, неописуемой сенсационности, как полеты Гагарина, Титова, Терешковой, конечно, уже не имели. Летали наши, летали американцы — исключительно космонавты/астронавты этих двух стран; никаких иных граждан во внеземном пространстве пока не было… Советская космонавтика к этому самому времени давно уже освоила третье поколение кораблей — «Союз» и совсем недавно второе поколение орбитальных станций — «Салют-6». Освоение давалось адским трудом, потом и кровью, гибелью космонавтов… но все же старты пилотируемых аппаратов постепенно становились обыденностью. Тут кого-то из идеологов озарила идея подхлестнуть тему, и коллективный творческий разум заработал. В 1975 году (это было в контексте глобальной повестки «разрядка напряженности») состоялся сенсационный и, как потом оказалось, единственный в своем роде советско-американский полет «Союз-Аполлон». А вскоре в рамках программы «Интеркосмос» (сотрудничество социалистических стран в космической сфере) были задуманы совместные полеты космонавтов из этих стран. То есть чтобы советский плюс иностранец. Готовилось это, разумеется, в строжайшей тайне, и первый такой старт международного экипажа в марте 1978 года по-хорошему взорвал медийное и социальное пространство.

Это был корабль «Союз-28». Состав экипажа: наш Алексей Губарев и чех Владимир Ремек. Впервые в истории гражданин третьей страны очутился в космосе! В июне стартанул «Союз-30» — на нем взлетели Петр Климук и поляк Мирослав Гермашевский, уроженец восточных районов довоенной Польши, младенцем уцелевший во время так называемой «Волынской резни»… Ну, а совсем несколько дней назад в космос отправился «Союз-31». На нем были Валерий Быковский и немец Зигмунд Йен. Сегодня данный экипаж находился на орбите, и ребята как раз поминали его в терминах разной степени цензурности — но дело все же не в том.

Главный предмет их дискуссии — представитель какой социалистической страны полетит в космос следующим! Венгр, болгарин, румын?.. А может, это будет не европеец⁈ Вьетнамец, кубинец, монгол?.. Про югославов и китайцев речь, понятно, не шла. КНР тогда воспринималась как «противник № 2» после США, и ей советская пропаганда вообще отказывала в праве находиться в «лагере социализма», а Югославия всегда в нем занимала своенравное положение.

Дебаты разгорелись не на шутку, хотя и яростным полушепотом — ребята не забывали, что я «сплю», а я слушал с огромным интересом. К единому мнению не пришли, а разговор, вот совсем не пойми как отскочил к аргентинскому чемпионату мира. Тоже тема неисчерпаемая… Но тут вдруг Роман крутанул совершенно внезапный пируэт мысли:

— Слышь, мужики! А вы помните, как в это время⁈ В самом начале!..

В самом начале этого чемпионата, в первых числах июня, когда телезрители предвкушали вечернюю трансляцию матча, на экран вышел вечерний анонс программы передач на завтра. Вел эту объяву ведущий популярнейшей музыкальной передачи «Утренняя почта», он же диктор Юрий Николаев, тогда молодой, очень симпатичный и обаятельный парень. Ну, стал читать, вроде все обыкновенно… но слово за слово, и многомиллионная аудитория начала столбенеть, не веря глазам своим: диктор-то, похоже, бухой, да не слегка, а еле языком ворочает!..

— Да не было этого! — резко перебил Толик. — Ложь!

Правда жизни требует отметить, что он употребил другое слово, вместо «ложь», в рифму с ним, но без мягкого знака.

— Как это не было⁈ — вскипел Роман. — Как не было?..

— Ну ты видел?

— Нет! Но говорили!..

Ребята вдруг так разгорелись на пустом месте, что, казалось, вот-вот разругаются, если не подерутся. Я уже приготовился «проснуться» и угомонить полемистов, но внезапно миротворцем сделался Витек:

— Э, мужики, да что вы? Не тот спор, чтобы ссориться, а?..

И кто скажет, что это глупо сказано⁈

Осознали это и рабфаковцы, притихли. Заговорили примирительно. Дальнейшие прения показали, что никто из присутствующих кривого Николаева не видел, но слышали об этом все. Ну, и тут логика разговора неумолимо подвела к еще более легендарному случаю: якобы знаменитейший спортивный комментатор Николай Озеров в сильнейшем азарте репортажа вскричал на весь Советский Союз: «Гол⁈ Х…й, штанга!..»

Скажу от себя, что если явление народу нетрезвого Юрия Александровича считается задокументированным фактом, то выкрик Озерова — грандиозный апокриф, по которому мнения расходятся. Большинство «очевидцев» уверяют, что это произошло в одним из матчей величайшей хоккейной суперсерии СССР-Канада в сентябре 1972 года, но есть и те, кто напрочь опровергает и это время, и сам факт…